– Что?! – воскликнул лейтенант. – Опять эта негритянка?
– Доктор Барнс.
– Эта сука постукивала по мне, как бармен по пивному бочонку!
Да что здесь происходит? Что с ним случилось? Синклер буквально за несколько минут превратился в настоящего безумца, а в его налитых кровью глазах сверкал очень недобрый блеск.
Прогулочным шагом в кладовую зашел Франклин. Его густые усы были сплошь покрыты инеем.
– Ну как? Все стишки друг другу почитываете? – спросил он.
Увидев, что Майкл с озадаченным видом стоит поодаль от узника, он сразу понял, что беседа не заладилась.
– Все в порядке? – спросил он журналиста, но, не получив моментального отклика, добавил: – Что мне делать?
– Думаю, стоит пригласить сюда Шарлотту. А может быть, и Мерфи с Лоусоном заодно.
Франклин бросил на Синклера подозрительный взгляд и стремительно исчез.
Майкл неотрывно глядел на лейтенанта. Тот, сидя на краю койки, тоже буравил журналиста красными воспаленными глазами.
И вдруг размеренным голосом, каким он ранее декламировал четверостишия поэмы, Синклер произнес:
– «Сирот проклятье с высоты свергает духа в ад; но ах! Проклятье мертвых глаз ужасней во сто крат!» – Его собственные глаза в этот момент горели взглядом настоящего убийцы. – Вы знаете эти строки?
– Нет. Не знаю.
Синклер побарабанил костяшками пальцев по обложке старинной книги.
– Теперь будете знать, – осклабился он. – И не говорите потом, что вас не предупреждали.
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
24 декабря, 20.15
Хоть Элеонор и постаралась тщательно скрыть все улики, вскоре она поняла, что ее страшный секрет раскрыт. Да, ей никто не сказал ни слова, однако остальные мешочки с кровью из лазарета исчезли. К тому же доктор Барнс смотрела на нее как‑то настороженно.
Элеонор почувствовала себя пристыженной и, по правде говоря, оскорбленной из‑за своей отвратительной потребности, в то же время ей стало страшно. Что она будет делать, когда ее снова начнет одолевать нестерпимая жажда крови? А она начнет одолевать, сомнений в том никаких. Иной раз удавалось обходиться без крови по нескольку дней, а то и недель, но чем дольше длилось воздержание, тем настойчивее жажда заявляла о себе и тем сильнее подталкивала Элеонор против ее воли к тому, чтобы ее утолить.
Но как признаться в своей омерзительной нужде? Кому она может довериться?
Она поглядела из окна своей маленькой тюрьмы на замерзшую площадь с флагом в центре. Неподалеку от флагштока стоял высокий мужчина в пухлой одежде с капюшоном на голове и всматривался в свинцовое небо. В рукавице он держал нечто, напоминающее длинные ломтики бекона.
Несмотря на то что под всеми этими пальто, шапками и сапогами узнать человека было трудно, интуитивно Элеонор догадалась, что это Майкл.
Сквозь завывание неутихающего ветра она услышала, как он громко свистнул, продолжая смотреть в небо, а через несколько секунд появилась птица. Возможно, она сидела на крыше лазарета. Грязно‑серая птица с крючковатым клювом спикировала Майклу прямо на голову, однако тот нагнулся, и она села на капюшон. Элеонор услышала, как он засмеялся, и тут только поняла, что уже давно не слышала, чтобы кто‑то так искренне и радостно смеялся. Звук смеха, который она не слышала, кажется, целую вечность, показался ей одновременно и непривычно‑чуждым, и таким естественным. Ей так захотелось очутиться снаружи, побродить по снегу и присоединиться к веселой компании. Посмеяться над проделками нахальной птицы, подставить лицо солнцу, пусть и столь чахлому, и ощутить его лучи у себя на веках.
Она продолжала наблюдать. Майкл выпрямился и помахал кусочками бекона над головой, а затем, когда его пернатый приятель снова устремился к нему, подбросил их вверх. Птица бросилась вниз, на лету подхватив один из подлетевших в воздух ломтиков, и снова взмыла ввысь. Остальной корм упал на снежный наст, но Майкл просто стоял и ждал по‑хозяйски, когда птица возвратится. Довольно неуклюже приземлившись, она принялась жадно поглощать рассыпанные по земле кусочки. Неподалеку уселась еще одна птица, большего размера и коричневая, заинтересованная происходящим, однако первая с громкими криками налетела на нее, а Майкл даже бросил в незваного гостя снежок, чтобы прогнать. Значит, решила Элеонор, этот серый разбойник – его любимец. Можно сказать, питомец.
Майкл присел и вытянул руку, и птица, подойдя ближе, клюнула его в рукавицу. Элеонор не видела, но предположила, что на ладони у Майкла лежала еще пара припасенныхкусочков бекона. Некоторое время они сидели друг напротив друга, как два старых приятеля, решивших поболтать. От сильного ветра у птицы взъерошивались перья, а по рукавам куртки Майкла, словно по водной глади, то и дело пробегала легкая рябь, однако двое не расходились. Элеонор вдруг захлестнули эмоции настолько сильные, что она уже не могла дальше наблюдать за трогательной сценой.
Вся ее жизнь была одним большим тюремным заключением. Девушка обреченно опустилась на край кушетки, словно приговоренный узник.
Когда раздался стук в дверь, у нее зашлось сердце. Может, это доктор Барнс явилась предъявить ей обвинение в краже? Элеонор не отозвалась, но когда стук повторился, ответила:
– Вы можете войти.
Дверь наполовину приоткрылась, и в проеме показалась голова Майкла. Капюшон уже был сброшен на спину.
– Разрешите нанести визит? – обратился он.
Кажется, приведение приговора в исполнение откладывается, подумала она.
– Разрешаю, сэр, – ответила Элеонор и добавила: – Но боюсь, кроме стула, мне больше нечего вам предложить.
– Я его беру, – ответил Майкл.
Он развернул стул задом наперед и уселся на него, широко расставив ноги. Помещение изолятора было крошечным, и Майкл сидел от нее всего в нескольких футах – настолько близко, что она кожей ощущала, как от его ботинок и объемной куртки, свисающей по ногам широкими полами, веет бодрящим морозцем.
Ох, как ей хотелось вновь стать свободной…
Майклу потребовалось несколько секунд, чтобы расстегнуть парку и собраться с мыслями. Беседа с человеком при столь необычных обстоятельствах и так вызывала в нем некоторое чувство неуверенности, но в свете недавно приснившегося кошмара с примесью эротики общаться с Элеонор теперь стало еще труднее. Сейчас ему было немного тяжело смотреть ей в глаза; страшный сон казался слишком уж реальным.
Кроме того, Майкл опасался, что их физическая близость, а изолятор действительно был чертовски куцым, смущает девушку.
Он заметил, что на шее у нее, под жестким воротничком синего платья, пульсирует вена. Элеонор сидела понуро, уставившись на сложенные на коленях руки; Майкл украдкой посмотрел на пальцы, однако обручального кольца не было.
– Я видела вас на улице, – вымолвила она. – С птицей.
– Это Олли, – пояснил он. – Назван так в честь другого сироты, Оливера Твиста.
– Вы знакомы с произведениями мистера Диккенса? – восхищенно спросила она.
– Честно говоря, никогда его не читал, – признался Майкл. – Но смотрел кино.
Она снова непонимающе захлопала ресницами. И неудивительно, подумал Майкл. Первый раз слышит слово «кино»…
– Мой отец был горячим сторонником идей Диккенса, – продолжала она. – Он давал мне возможность посещать школу как можно чаще и даже позволял регулярно ходить в библиотеку в пасторате.
И снова Майкл отметил удивительный оттенок ее глаз, сверкающих зеленью, как хвоя после проливного дождя.
– В ней хранилось по меньшей мере две сотни книг, – похвасталась она.
«Что бы она сказала, зайдя в один из книжных магазинов сети „Барнс энд Ноубл“?» – подумал Майкл.
– Мне так хотелось к вам присоединиться, – проговорила она с грустинкой в голосе.
– Где?
– Во дворе, когда вы кормили Олли.
Майкл хотел было спросить, что ей помешало это сделать, как вдруг вспомнил, что Элеонор находится под своего рода арестом. Ее нервозность и бледность лица говорили сами за себя. Он окинул комнату взглядом, однако здесь не было не то что книги, но даже журнала.
– Может быть, завтра поздно вечером удастся провести вас в комнату отдыха, – обнадежил он ее. – Устроим еще один фортепианный концерт.
– Мне бы очень этого хотелось, – ответила она, правда, с меньшим энтузиазмом, чем он ожидал.
– А чего бы вам еще хотелось? – спросил он. – Может, книгу? Думаю, я бы мог раздобыть для вас какое‑нибудь подобающее чтиво.
Она поколебалась, затем, немного подавшись вперед, сказала:
– Знаете, чего я действительно хочу? То, за что я отдала бы все, что угодно?
Он выжидал… к его собственному удивлению, страшась услышать, что ее желание имеет отношение к Синклеру. Как долго ему еще придется скрывать от нее секрет?
– Мне бы хотелось выйти наружу – не важно, насколько там холодно, – и подставить лицо под лучи солнца. Я ощутила его вкус, только пока ехала к китобойной станции. Больше всего я хочу увидеть солнце, снова почувствовать его кожей.
– Солнце‑то у нас есть, – признал Майкл. – Да только тепла от него никакого.
– Я знаю, – ответила она. – Как все‑таки странно. Мы очутились в месте, где солнце никогда не садится, однако совсем не дает тепла.
Майкл помолчал, обдумывая ее слова и проворачивая в уме бредовую затею, которая только что у него созрела. Если его застукают, последствия будут плачевными; Мерфи с него заживо шкуру сдерет. Однако идея так его захватила, что он был не в силах ей противостоять. Интересно, как к ней отнесется сама Элеонор?
– А если я скажу, что смогу осуществить ваше желание при условии, что вы в точности будете следовать моим инструкциям? – вкрадчиво поинтересовался он.
Элеонор выглядела озадаченной.
– Вы можете тайно вывести меня наружу?
– Эта часть плана самая простая.
– И сделать так, чтобы даже в таком неуютном месте солнце стало теплым?
Майкл кивнул:
– Запросто.
Он все ломал голову над тем, какой рождественский подарок ей преподнести на следующий день, и вот теперь ответ пришел сам собой.
– И что? – спросила Шарлотта, заглядывая в резервуар, в разных отсеках которого плавало несколько дохлых рыб. – Пока что я вижу только мертвую рыбу.
– Нет‑нет, не эти. Эти рыбы – результат неудачного эксперимента, – сказал Дэррил. – Ты на Cryothenia Hirschii и прочих белокровок погляди. Они находятся на самом дне аквариума, живы и здоровы. Присмотрись внимательнее.
Вытянув шею, Шарлотта увидела бледных, почти прозрачных рыб, плавно шевелящих жабрами в соленой воде. Некоторые из них достигали внушительных трех футов в длину.
– Ага, вижу, – равнодушно проговорила она. – И что теперь?
– А то, что эти рыбы могут стать спасением для Элеонор Эймс.
Вот теперь в докторе Барнс проснулся интерес.
– Я смешал ее кровь с кровью рыб, и сейчас в венах некоторых особей, на которых ты смотришь, течет своего рода кровяной гибрид. – Биолог, очевидно, страшно довольный собой, расплылся в лучезарной улыбке. Его рыжие волосы торчали во все стороны, словно наэлектризованные. – Как видишь, чувствуют они себя превосходно.
– Только Элеонор – не рыба, – заметила Шарлотта.
– Мне это известно. Но как говорится в пословице, что соус для гусыни, то соус и для гусака.
Он подозвал Шарлотту к лабораторному столу, на котором стоял микроскоп с уже вставленным в него предметным стеклышком. Подключенный к нему видеомонитор показывал сильно увеличенное изображение тромбоцитов и кровяных телец, которые невольно напомнили Шарлотте о занятиях в медицинском колледже.
– Сейчас ты смотришь на каплю концентрированной плазмы с высоким уровнем гемоглобина, – пояснил он, натягивая резиновые перчатки. – Моей собственной, к слову сказать.
На экране плавали эритроциты, бледно‑красные кружочки с маленькими белыми пятнышками в центре каждого.
– А теперь смотри, что произойдет.
Дэррил склонился над микроскопом и вытащил из‑под него предметное стекло. Картинка на мониторе сразу пропала. С помощью шприца он поместил на стеклышко крошечную капельку какой‑то жидкости, затем аккуратно растер ее и вернул стекло на предметный столик микроскопа.
– В иной ситуации я бы мазок, как положено, зафиксировал, но тут надо все быстро делать.
Он подстроил микроскоп, и на мониторе снова возникло изображение. Однако за исключением того, что появилось больше лейкоцитов – белых кровяных телец, которые наряду с фагоцитами уничтожают болезнетворные микроорганизмы, – картина в целом мало изменилась. Как и положено, лейкоциты, более крупные и кривобокие клетки, активно сновали туда‑сюда, выискивая бактерии и прочие чужеродные объекты.
– Отлично, – сказала Шарлотта. – Теперь у нас более равномерная пропорция клеток. Ты сейчас чего добавил?
– Каплю крови Элеонор из первого образца. Гляди, что сейчас начнется.
Несколько секунд никаких изменений не было. А затем началось настоящее светопреставление. Лейкоциты в отсутствие бактерий, на которые можно было бы напасть, принялись окружать и атаковать эритроциты, клетки, ответственные за перенос кислорода по телу. Они жадно пожирали красные тельца до тех пор, пока не осталось ни одного. Процесс напоминал массовую резню. Ни один теплокровный организм, насколько Шарлотта понимала, не смог бы долго протянуть при таких процессах в кровеносной системе.
Она в ужасе перевела взгляд на Дэррила.
– Нехило, да? – сказал тот. – А теперь погляди на это.
Он снова отвернул в сторону микроскопный предметный столик, набрал в шприц жидкость из одной из многочисленных стеклянных пробирок на столе (Шарлотта заметила, что на пузырек наклеен кусочек липкой ленты с надписью «АФГП‑5») и капнул ею на стеклышко.
Оба опять уставились на видеомонитор. Энергично копошащаяся масса лейкоцитов и фагоцитов, выискивающих новую жертву, постепенно успокоилась, словно море после шторма, а новые клетки, которые ввел Дэррил, плавали по этим спокойным водам, как маленькие кораблики.
И никто их не атаковал.
– Это гликопротеины, взятые у рыб вида Cryothenia, – объяснил Дэррил, не дожидаясь, пока Шарлотта сама задаст вопрос. – Антифриз‑гликопротеины, или АФГП для краткости. Это естественные белки, которые связываются с ледяными кристаллами в кровотоке и моментально пресекают их рост. В организме белокровок они циркулируют, как кислород в плазме. Этот хитрый трюк, которому рыбы обучились за время эволюции, мог бы спасти жизнь Элеонор.
– Каким образом?
– Если она выдержит регулярное введение в кровь гликопротеинов – а судя по показателям крови, она не выдержит разве что только отравление стрихнином, – то сможет вести вполне нормальную жизнь.
– Где? – уточнила Шарлотта. – На дне океана?
– Нет, – терпеливо ответил ученый. – Здесь. Да и вообще где угодно. Ей будет необходимо эритроцитов и гемоглобина не больше, чем обычной ледяной рыбе. Но при таком раскладе возникнет пара проблем, – добавил он, обреченно пожав плечами. – Первая: по сути, она будет холоднокровным существом, способным согреться только за счет внешних источников тепла. То есть примерно как змея, выползающая погреться на солнце.
От такой аналогии Шарлотту аж передернуло.
– Но вторая проблема куда серьезнее. И связана она с непосредственной угрозой для ее жизни.
– Что, все так плохо?
– Сейчас сама все увидишь и решишь.
Дэррил взял чистое предметное стекло, энергично потер его о сухую кожу на руке Шарлотты и поместил под объектив микроскопа. На мониторе возникли живые и отмершие кожные клетки. Затем он добавил каплю АФГП‑5. Ничего не произошло; идиллическая картина мирного сосуществования клеток.
– Это хороший знак? – спросила Шарлотта, поворачиваясь к Дэррилу.
Между двух пальцев перчаток, изящно оттопырив мизинец, биолог держал ледяной кубик. Слегка коснувшись льдинкой поверхности предметного стеклышка, он сказал:
– Смотри на волшебный монитор.
Под электронным микроскопом даже маленький уголок кубика льда выглядел как гигантский айсберг и моментально заслонил собой половину картинки. Дэррил быстро убрал его в сторону, однако лед успел сделать свое дело. Словно порожденная ветром зыбь на водной глади, по поверхности стекла стали расползаться миллионы микроскопических нитей. Они соприкасались с клетками кожи, распространялись дальше во всех направлениях, пока наконец не покрыли собой все предметное стекло. Клетки, которые еще пару секунд назад шевелились и перемещались, сделались полностью неподвижными. Замерзшими. Мертвыми.
– Как только лед входит с тканью в непосредственный контакт, пиши – пропало.
– Я думала, твой АФГП‑5 предотвращает кристаллизацию.
– Он предотвращает рост кристаллов льда в кровеносной системе, но ограждать от них кожные клетки не способен, – сообщил Дэррил. – Именно поэтому ледяные рыбы обитают на самой глубине, подальше от полярной шапки.
– Не думаю, что для Элеонор это станет большой проблемой, – заметила Шарлотта.
– Но разве мы можем быть уверены – абсолютно уверены, – что она никогда не прикоснется ко льду? Что, например, кубик льда в охлажденном напитке не коснется ее губ? Что она никогда не поскользнется на тротуаре и не прикоснется голой рукой к обледенелой земле? Или что никогда не полезет в холодильник и по забывчивости не схватится за пакет с замороженными овощами?
– И что с ней сделается в таком случае?
– Она так промерзнет, что рассыплется, как стекло.
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
25 декабря, 13.15
Майкл укутал Элеонор в такое количество слоев одежды, что сейчас ее не узнала бы и родная мать. Она медленно брела по заснеженной площади, похожая скорее на огромный тюк с тряпьем. Журналист все время поглядывал по сторонам, однако в округе никого не было. Что хорошего в прогулках по Антарктиде, так это то, что вероятность натолкнуться на прохожих даже в Рождество крайне мала. Когда они проходили мимо старого продуктового склада, Майкл немного поторопил ее, как и возле гляциологической лаборатории Бетти и Тины; со стороны ледового дворика раздавалось жужжание циркулярной пилы. Элеонор бросила на журналиста вопрошающий взгляд, однако он помотал головой и повел ее дальше. При приближении к псарне две собаки встали и принялись радостно вилять хвостами, надеясь, что сейчас их возьмут на традиционную пробежку, но, к счастью, псы не стали лаять. Свет в лаборатории морской биологии горел, и это было хорошим знаком. Майкл надеялся, что Дэррил вовсю работает над решением проблемы Элеонор и Синклера.
Наконец, завидев на отшибе лагеря конечный пункт их маршрута, Майкл прямиком направился туда. Они прошли под деревянными шпалерами и поднялись по пандусу.
Даже под толстым ворохом одежды Элеонор знобило.
Майкл отворил дверь, раздвинул пластиковый занавес и завел девушку в ботаническую лабораторию. Их моментально окутал горячий влажный воздух, и Элеонор от удивления ахнула. Он провел ее дальше, в глубь помещения, где помог расстегнуть на парке молнию и снять шапку с перчатками. Волосы девушки беспорядочно рассыпались по плечам, однако на щеках розовел непривычный румянец, а зеленые глаза горели.
Сбрасывая с себя верхнюю одежду, Майкл сказал:
– Здесь они изучают растения; как местные виды, которых очень мало, так и занесенные человеком. В сравнении с другими местами на планете окружающая среда в Антарктике наименее загрязнена, и это создает для лабораторных исследований идеальные условия. – Он смахнул прилипшие ко лбу длинные волосы. – Хотя, судя по тому, как дела развиваются сейчас, такое положение долго не продлится.
Но Элеонор уже устремилась дальше, привлеченная упоительным ароматом спелой клубники, стебли которой свисали из пересекающихся труб гидропонной системы на потолке. Зеленые зазубренные листья клубники были увенчаны белыми цветочками с желтыми рыльцами, а ягоды, мокрые от распыляемой воды, аппетитно сверкали в искусственном освещении. Экерли лично приложил руку к обустройству лаборатории, поэтому ее внутреннее убранство представляло собой адскую смесь из высокотехнологичного оборудования и нагромождения самодельных приспособлений, алюминиевых трубок, резиновых шлангов, пластиковых горшков и мощных ксеноновых ламп. В данный момент лампы горели не на полную мощность, но когда Элеонор, закрыв глаза, зарылась лицом в цветущие заросли клубники, Майкл включил их на максимум.
Помещение тотчас залил ярчайший свет, усиленный рядами самодельных отражателей, которые Экерли смастерил из вешалок и листов фольги. Ягоды клубники засверкали рубинами, лепестки цветов вспыхнули ослепительно белым, а капельки воды на зеленых листьях заискрились, словно бриллианты. Элеонор засмеялась и открыла глаза, прикрывая их рукой, как козырьком.
Такой счастливой Майкл видел ее только в тот день, когда продемонстрировал чудеса с проигрыванием музыки Бетховена на стереосистеме.
– Говорил же я вам! – сказал он.
Она закивала головой, все еще улыбаясь, и ответила:
– Говорили, сэр, говорили. Хотя я до сих пор не понимаю, как это получается.
Она быстро окинула взглядом горящие лампы с серебристыми рефлекторами и снова прикрыла глаза рукой.
– Попробуйте клубнику, – предложил Майкл. – Здешний повар использует ее при приготовлении слоеных пирожных.
– Правда? – восхитилась она. – А это разрешено?
Майкл потянулся вверх, сорвал со стебля самую мясистую ягоду и поднес к губам девушки. К ее щекам прилила кровь. Она немного поколебалась, затем нагнула голову к клубнике и аккуратно откусила половинку.
Купаясь в лучах теплого света, который переливался на ее шелковистых волосах и золотистом обрамлении броши, она с наслаждением смаковала угощение.
– Доедайте, – сказал Майкл, все еще держа перед ней оставшуюся половинку.
Девушка медленно подняла глаза, и их взгляды встретились. Губы Элеонор блестели от клубничного сока. Неожиданно Майкл испытал такое смятение чувств, в которых была и нежность, и робость, и вожделение, что смущенно отвел глаза.
Продолжая неотрывно смотреть ему в глаза, Элеонор подалась вперед и ухватила ртом оставшуюся часть клубники. Мягко подцепила ее зубами, при этом легонько коснувшись губами кончиков его пальцев, и сорвала ягоду с зеленого хвостика. Майкла словно парализовало.
– Спасибо, Майкл, – промолвила она.
Ему это не снится? Она действительно впервые обратилась к нему по имени?
– Я получила несказанное удовольствие.
– Это мой вам рождественский подарок.
– Правда? – удивилась она. – Неужели сейчас Рождество?
Он кивнул. Майкла так и подмывало обнять девушку, но он не осмелился. В конце концов, он пригласил ее в лабораторию совсем не за этим. У них все равно нет совместного будущего.
Только почему Майклу все время приходится убеждать себя в этом?
– На Рождество мы всегда украшали дом омелами, плющом и хвойными ветками, – мечтательно сказала она. – По случаю праздника мама делала пудинг, а сверху в него втыкала веточку падуба, вымоченную в бренди. Когда папа подносил к ней спичку, вся комната озарялась ярким светом, словно от костра.
Она отвернулась и вышла из‑под направленного света ламп.
– Свет очень горячий.
Элеонор двинулась дальше по проходу, шурша длинным синим платьем с пышными рукавами и высоким белым воротничком, который особенно подчеркивал стройность ее фигуры. Она провела пальцами по рядам томатных кустов, листьям салата‑латука, редиса и лука, которые стояли на столах в низких горшках с прозрачной жидкостью.
– Здесь нет грунта, – произнесла она, не оборачиваясь. – Тогда как они растут?
– Это называется гидропоника, – пояснил Майкл, следуя за ней по проходу. – Все необходимые растениям минералы и питательные вещества находятся в воде. Добавьте свет, воздух – и готово.
– Потрясающе, – сказала она. – Это место мне напоминает оранжерею на Великой выставке. Отец однажды отвел нас туда с моей сестрой Эбигейл.
– Когда это было?
– В тысяча восемьсот пятьдесят первом году, – сообщила она, словно это было общеизвестным фактом. – В Хрустальном дворце в Гайд‑парке.
Майкл до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что разговаривает с человеком из прошлого.
В конце лаборатории стояла еще одна батарея ламп, освещающая меленькую плантацию роз, лилий и обожаемых Экерли орхидей.
– Боже, как красиво! – восхитилась Элеонор, ныряя в узкий проход, по обеим сторонам которого тянулись горящие красным розы и разноцветные орхидеи на длинных изогнутых стеблях. Даже в отсутствие почвы здесь было жарко и пахло сыростью джунглей. Элеонор глубоко вздохнула и расстегнула на воротнике верхнюю пуговицу, правда, ею и ограничилась. – Никогда бы не подумала, что в столь холодном и глухом месте может существовать такая красота, – сказала она, наслаждаясь буйством цветов и запахов. – А кто ведает всеми этими растениями? Вы?
– Нет, что вы. Если бы я за них отвечал, они бы завяли через неделю, – признался Майкл.
Но как он мог ей объяснить, что случилось с Экерли? И какой будет ее реакция, расскажи он ей правду? Признается ли ему после этого в своей непреходящей и тщательно скрываемой жажде?
По правде говоря, Майкл страшился услышать из ее уст что‑то в этом роде.
– Мы все здесь понемногу трудимся, – выкрутился он. – Но в основном все выполняется автоматически по командам компьютеров и таймеров.
Он тут же сообразил, что эти слова звучат для нее как чистая тарабарщина, поэтому добавил:
– Механические устройства.
Простой ответ, кажется, удовлетворил Элеонор… однако она вдруг помрачнела. Судя по выражению ее лица, она даже сейчас, уткнувшись носом в заросли роз и вдыхая цветочный аромат, думала о чем‑то неприятном. Девушка застыла над цветником, нахмурившись.
– Майкл… – наконец вымолвила она, но замолчала, не зная, как продолжить мысль.
– Да?
Она помедлила еще секунду, затем, отбросив нерешительность, сказала:
– Я никак не могу отделаться от чувства, что вы от меня что‑то скрываете.
Что правда, то правда, отметил про себя Майкл, но он скрывал от нее так много, что, решись поговорить с ней начистоту, не знал бы, с чего начать.
– Это имеет отношение к лейтенанту Копли?
Майкл медлил с ответом. Врать не хотелось, однако сообщать ей правду ему категорически запретили.
– Мы его ищем.
– Вы ведь понимаете, что он попытается меня разыскать. И если он еще не начал поиски, то сделает это очень скоро.
– Я бы этому не удивился, учитывая, что он ваш муж, – сказал Майкл.
Она пристально на него посмотрела, словно ее подозрения – или как минимум их часть – нашли подтверждение.
– Почему вы считаете, что он мой муж?
– Простите, я просто решил, что…
– Возможно, с точки зрения Синклера, это и так, но только не с точки зрения Господа. По причинам, о которых я не могу рассказать, мы не могли обвенчаться.
Майкл не стал задумываться, почему ее безапелляционный тон так его воодушевил. Но раз щекотливая тема была затронута, он решил не упускать удобную возможность копнуть поглубже.
– А вам не хотелось бы вновь воссоединиться… при условии, конечно, что он жив и здоров?
К удивлению Майкла, она замялась. Элеонор задумчиво уставилась на желтый цветок орхидеи, погладив пальцами его вощеные листочки.
– Синклер всегда был и будет моей самой большой любовью в жизни.
Она нежно провела пальцами по желтым лепесткам.
– Но жизнь, которую мы вместе вынуждены влачить, не может длиться долго… да и не должна.
Майкл, ясное дело, понимал, о чем она толкует, но помалкивал.
– Боюсь, по прошествии лет он променял любовь ко мне на преклонение перед чем‑то другим… Тем, что имеет над ним куда большую власть, чем я.
Прямо у них над головами включились разбрызгиватели, выпуская в воздух холодный водяной туман, но Элеонор даже не шелохнулась.
– И что это? – спросил Майкл.
И она ответила:
– Смерть.
Разбрызгиватели отключились, а Элеонор отвернулась, словно устыдившись признания.
– Ему так часто приходилось видеть смерть, что он почти породнился с ней. Она постоянно рядом, словно верный пес. Но Синклер не всегда был таким, – быстро добавила она, словно заглаживая предательство. – Когда мы встретились с ним в Лондоне, он был совсем другим человеком. Милым, заботливым и всегда находившим способ как‑нибудь меня развеселись.
При этих словах она улыбнулась.
– Почему вы улыбаетесь?
– О, просто воспоминания. Вспомнила день в Аскоте, после которого был ужин в лондонском клубе. Бедный Синклер. Кажется, он всегда был на шаг впереди своих кредиторов.
– Вы разве не говорили, что он происходит из аристократической семьи?
– Его отец был графом, и Синклер стал бы им со временем, но уж слишком часто он обращался к семье за финансовой помощью. Думаю, его отец был горько разочарован сыном.
Водяная пыль легла ей на голову словно тонкая вуаль.
– Но все его планы на будущее разрушились в Крыму. Каждый, кто там побывал, изменился, каждый, кто выжил, вернулся с искалеченной душой. Избежать этого было невозможно.
Тыльной стороной руки она стерла осевшие на волосы капельки воды.
– Нельзя каждый вечер купаться в крови, а наутро просыпаться без единого пятнышка, – подытожила она.
Майкл невольно задумался обо всех войнах, которые произошли с той поры, и солдатах, что так же тщетно старались оставить в прошлом ужасные воспоминания. Некоторые вещи не меняются.