Альбертин. Я утверждаю, что невозможно опровергнуть доводы Аристотеля.
Эльпин. Это слишком поспешное суждение.
Альбертин. Я это заявляю лишь после того, как очень основательно рассмотрел учение Аристотеля и достаточно в него углубился. Я не только не нашел ни одной ошибки, но, наоборот, убедился, что его учение полно божественной мудрости. Я уверен в том, что на всякого человека это учение должно произвести такое же впечатление, как на меня.
Эльпин. Вы, следовательно, судите о желудках и мозгах других людей по аналогии с вашим желудком и мозгом, и то, что невозможно для вас, вы считаете невозможным и для других. На свете есть некоторые несчастные люди, которые помимо того, что они лишены всего хорошего, кроме того, по велению рока, сопровождаются еще в качестве вечных спутников эриниями и адскими фуриями, которые заставляют их добровольно набрасывать себе на глаза мрачное покрывало разъедающей зависти, для того чтобы они не видели своей собственной наготы, бедности и убожества и не заметили красоты, богатства и блаженства других; они скорее предпочитают гордо зачахнуть в грязной и надменной нужде и быть погребенными под мусором упрямого невежества, чем признать правоту нового учения и сознаться в своем прежнем невежестве.
Альбертин. Итак, вы хотите, чтобы я, так сказать, стал учеником этого человека? Я, доктор, признанный многими академиями, читавший в качестве профессора публичные лекции в первых академиях мира, должен теперь отречься от Аристотеля и начать учиться философии у подобных субъектов!
Эльпин. Что касается меня, то, будучи не доктором, а невеждой, я стремлюсь учиться. Не будучи тем, чем я должен был бы быть, а являясь тем, что я есть, я желал бы овладеть знаниями. Но я готов признать своим учителем не только этого человека, но и любого другого, которого боги для этого назначили, дав ему понимать то, чего я не понимаю.
Альбертин. Итак, вы хотите сделать меня снова школьником?
Эльпин. Наоборот, я хочу, чтобы вы были не школьником, а взрослым.
Альбертин. Очень благодарен за ваше вежливое предложение содействовать моему продвижению вперед и привести меня в восторг от его ума, сделав меня слушателем этого беспокойного человека, который, как каждый знает, является противником общепризнанных доктрин, презираем в академиях, очень немногими хвалим, никем не признан и всеми преследуется.
Эльпин. Всеми людьми преследуем — конечно, но что это за люди! Немногими хвалим — да, но лучшими и благороднейшими! Противник общепринятых доктрин, но не потому, что они доктрины, и не потому, что они всеми приняты, а потому, что они ложны. Академиями презираем — по той причине, что там, где есть расхождение во взглядах, там нет любви. Смутьян — ибо толпа ненавидит тех, кто от нее отделяется и над нею возвышается, и именно поэтому он является мишенью всеобщих нападок. Я вам лучше всего опишу состояние его ума, если скажу, что, поскольку речь идет о спекулятивных вопросах, он не столько стремится обучать, сколько обучаться, предпочитает узнавать новое и больше радуется, когда узнаёт, что вы хотите обучить его (ибо это дает ему надежду на успех его дела), чем если бы вы желали учиться у него; ибо он больше хочет учиться, чем учить, и чувствует себя более призванным к первому, чем ко второму. Да вот как раз идет и он сам вместе с Фракасторием.
Альбертин. Добро пожаловать, Филотей.
Филотей. Здравствуйте, в добрый час!
Альбертин.
Я прежде жил в лесу и жвачки был ценитель,
Как лошадь, бык, баран, козел или осел.
Но, к лучшему стремясь, я к Вам сюда пришел,
Чтоб стать учеником у Вас, о мой учитель![239]
Фракасторий. Добро пожаловать!
Альбертин. До сих пор я считал вашу философскую позицию столь слабой, что полагал ниже своего достоинства даже выслушать ваши доводы, не то что возражать на них.
Филотей. Точно так же рассуждал я в первые годы, когда я занимался Аристотелем, но только до определенного момента. Теперь же, после того как я его лучше узнал и изучил и с более зрелым умом могу судить о предмете, возможно ли думать, что я растерял свои знания и свой разум? Однако, поскольку эта болезнь такова, что ее меньше всего чувствует сам больной, я, опасаясь, что перехожу от учености к незнанию, могу быть очень доволен, что нашел такого врача, который способен излечить меня от моей болезни.
Альбертин.
Сама природа здесь и лекарь вместе с ней
Бессильны, коль болезнь проникла до костей[240].
Фракасторий. Сделайте одолжение, синьор, пощупайте сначала его пульс и посмотрите его мочу, и если после того мы убедимся, что ничем не можем помочь, тогда составим консилиум.
Альбертин. Наилучший способ проверить пульс — это посмотреть, как вы сможете справиться с теми отдельными аргументами, которые я вам приведу и из которых с необходимостью вытекает невозможность существования многих миров и их бесконечности.
Филотей. Я буду вам немало обязан, если вы нам это докажете. Но если вам это не удастся, то я все же окажусь вашим должником за то, что вы тем самым будете содействовать укреплению моих собственных убеждений. Ибо я уверен, что благодаря вам я могу почувствовать всю силу противоположного мнения; поскольку вы сведущи в обычных науках, вы легко сможете мне показать значение ваших оснований и построений и в чем их отличие от наших принципов. Но, для того чтобы не прервать нити наших рассуждений и дать возможность каждому спокойно все объяснить, будьте любезны привести все доводы, которые вы считаете наиболее важными и основными и которые кажутся вам наиболее убедительными.
Альбертин. Я готов это сделать[241]. Итак, во-первых, Аристотель доказал, что пространство и время немыслимы вне этого мира. Поэтому говорят, что на самом отдаленном расстоянии от нас имеется первое небо и первое тело, являющееся первым движимым; мы имеем обыкновение называть небом высший горизонт мира, где все вещи неподвижны, устойчивы и спокойны и где находятся движущие духи сфер. Если, следовательно, делить мир на небесные и элементарные тела, то последние надо считать ограниченными и объемлемыми, а первые — ограничивающими и объемлющими.
Строй вселенной таков, что, поднимаясь от более грубых тел к наиболее тонким, мы, выйдя за пределы огня, к которому прикреплены Солнце, Луна и другие звезды, достигаем пятой сущности. Но последняя не может быть бесконечной, ибо в таком случае невозможно было бы дойти до первого движимого, а первое движимое не могло бы действовать на другие элементы, как потому, что они были бы объемлющими, так и потому, что нетленное божественное тело в таком случае содержалось бы внутри тленных. А это является чем-то неподобающим, ибо божественной сущности приличествует форма и активность и, следовательно, способность быть объемлющей, охватывающей, ограничивающей, а не ограниченной, включенной и охватываемой материей.
Вследствие этого я прихожу вместе с Аристотелем к следующему выводу: «Если вне этого неба имеется какое-либо тело, то оно либо простое, либо сложное; в том и другом случае я ставлю, далее, следующий вопрос: находится ли оно там на своем естественном месте или же оно попало туда случайно, насильственным путем? Мы можем доказать, что там не имеется простого тела, так как невозможно, чтобы сферическое тело переменило свое место; подобно тому как невозможно, чтобы оно переменило центр,, точно так же невозможно, чтобы оно изменило положение; последнее может произойти только в результате внешнего принуждения, которое, однако, не может быть в нем ни активным, ни пассивным. Равным образом невозможно, чтобы вне неба было простое движущееся тело, имеющее прямолинейное движение. Будь оно тяжелым или легким телом, оно по своей природе не может быть там, принимая во внимание, что места этих простых тел отличаются от мест, находящихся вне мира. Но оно не может быть там и случайно, ибо тогда там должны были бы находиться другие тела, как в своих естественных местах. Но поскольку доказано, что нет других простых тел, кроме тех, которые входят в состав этого мира и которые движутся согласно трем видам местного движения, то из этого вытекает, что вне мира нет другого простого тела. Но если так, то невозможно также, чтобы там было какое-либо сложное тело, ибо таковое составляется из простых тел и на простые тела разлагается. Таким образом, совершенно очевидно, что не имеется многих миров, ибо небо единственно, совершенно и конечно и нет и не может быть другого неба, ему подобного. Отсюда вытекает, что вне этого тела не может быть ни пространства, ни полного, ни пустого, ни времени. Там не может быть пространства полного, ибо в таком случае оно должно было бы содержать либо простое тело, либо сложное; но мы уже сказали, что вне неба нет ни простого, ни сложного тела. Там не может быть пустоты, ибо согласно определению, которое гласит, что пустота есть пространство, в котором может находиться тело, там могли бы быть тела; между тем мы доказали, что вне неба не может быть тела. Там не может быть времени, ибо время есть число движения, движение же присуще только телу; но где нет тела, там нет движения, там нет ни числа, ни меры движения, а где нет последней, там нет и времени. А мы доказали, что вне мира нет тела, следовательно, нами также доказано, что там нет ни движения, ни времени. А если так, то там нет ни временного, ни подвижного и, следовательно, мир — один».
Во-вторых, из единства движущего начала главным образом выводится единство мира. Общепризнанно, что круговое движение есть действительно единое, однообразие без начала и конца. А если оно единое, то оно может быть лишь действием, проистекающим от единой причины. Но если есть только одно первое небо, под которым находятся и которому соподчинены все другие небеса, то необходимо, чтобы был единый правитель и двигатель. Этот последний, будучи нематериальным, не может быть численно умножен посредством материи. Но если двигатель один, и один двигатель может дать только одно движение, и одно движение (будь оно сложное или несложное) может быть присуще только одному подвижному телу — простому или сложному, — то отсюда вытекает, что подвижная вселенная — одна. Следовательно, нет больше миров.
В-третьих, преимущественно рассматривая места подвижных тел, мы приходим к заключению, что мир — один. Имеются три вида подвижных тел: тяжелые вообще, легкие вообще и нейтральные, т.е. земля и вода, воздух и огонь и небо. Точно так же существует три рода мест подвижных тел: низшее и срединное место, куда направляется наиболее тяжелое тело; высшее — наиболее отдаленное от низшего — и среднее место между низшим и высшим. Первое место — тяжелое, второе — не тяжелое, не легкое, третье — легкое. Первое принадлежит центру, второе — окружности, третье — пространству между тем и другим. Таким образом, есть нижнее место, к которому движутся все тяжелые тела, в каком бы мире они ни находились; есть высшее место, к которому устремляются все легкие тела, к какому бы миру они ни принадлежали. Следовательно, есть одно место, в котором движется небо какого бы то ни было мира. Но если есть одно такое место, то существует только один, а не много миров.
В-четвертых, предположим, что существует множество центров, к которым движутся тяжелые тела различных миров, и что имеется множество горизонтов, к которым устремляются легкие тела; предположим, что эти места различных миров отличаются не по виду, а только по числу. Тогда отсюда будет следовать, что один центр будет более удален от другого центра, чем от горизонта. Но центры совпадают по своему виду, в то время как центр и горизонт противоположны. Следовательно, получится так, что местное расстояние между совпадающими по виду центрами будет больше, чем между противоположностями. А это противоречит природе противоположностей. Ибо когда говорится, что первые противоположности больше всего отдалены друг от друга, то под этим главным образом подразумевается пространственное удаление, которое должно иметь место между чувственно воспринимаемыми противоположностями. Итак, вы видите, что получается, когда мы допускаем множественность миров. Следовательно, такая гипотеза не только ложна, но даже невозможна.
В-пятых, если есть множество миров, сходных по виду, то они должны и в количественном отношении быть либо равны, либо пропорциональны (что сводится к одному и тому же). Но если так, то не может быть больше шести миров, смежных этому миру, ибо без взаимного проникновения могут граничить друг с другом не более шести шаров, точно так же как не более шести равных окружностей могут касаться друг друга без взаимного пересечения (рис. 2). Отсюда следует, что поскольку шесть внешних миров касаются нашего мира в шести пунктах, столько же будет и горизонтов вокруг одного общего центрального пункта. Но так как сила двух первых противоположностей должна быть одинакова, а при этом допущении получается неравенство, то вы должны будете признать высшие элементы более сильными, чем низшие. Но в таком случае высшие элементы победят низшие, и вся масса нашего мира разложится.
В-шестых, поскольку круги различных миров касаются друг друга только в одной точке, то из этого с необходимостью вытекает, что между выпуклостями соседних кругов остается пространство. Это пространство либо заполнено чем-нибудь, либо ничем. Если там что-нибудь есть, то оно, конечно, не может иметь ту природу, которую имеет элемент, удаленный от выпуклости окружности, ибо, как это видно, такое пространство имеет форму треугольника, ограничено тремя дуговыми линиями, составляющими часть окружности трех миров; центр, как это вполне очевидно, более удален от частей, прилежащих к углам, и наиболее удален от углов. Чтобы заполнить то пространство, необходимо, следовательно, измыслить новые элементы и новый мир, отличающиеся по своей природе от элементов этого мира. Или же следует предположить пустоту, что мы считаем невозможным.
В-седьмых, если есть еще миры, они либо конечны, либо бесконечны. Если они бесконечны, то эта бесконечность должна быть актуальной, что по многим основаниям считается невозможным. Если же количество миров конечно, то должно быть определенное число миров, но тогда нужно исследовать, почему именно их столько, а не больше или меньше, почему нет еще других миров, что является причиною того, почему одних миров больше, чем других, равны они или не равны между собою и почему они отличаются между собой или почему вся эта материя, которая разделена на много миров, не сконцентрировалась в одном мире, ибо при прочих равных условиях единство ведь лучше множества; почему материя, которая распределена между четырьмя, шестью или десятью землями, не представляет собой одного большого, совершенного и единственного шара. Итак, подобно тому как, исходя из соображений о возможном и невозможном, необходимо признать скорее конечное число миров, чем бесконечное, так, исходя из принципов соответствия и несоответствия, более разумно и более соответствует природе единство, чем множество или многочисленность.
В-восьмых[242], мы видим, что природа соблюдает равновесие во всех явлениях. Поэтому нигде мы не находим ни недостатка в необходимом, ни изобилия в отношении излишнего. Полагая, далее, что все может быть осуществлено в действительности посредством тех действий, которые имеют место в нашем мире, нет никаких оснований выдумывать, что существуют еще и другие миры.
В-девятых, если бы существовало бесконечное число миров или больше чем один, то это больше всего было бы потому, что бог может их создать, или же оттого, что они могут зависеть от бога. Но если это даже в высшей степени истинно, то из этого не следует, что именно так и было. Ибо помимо активной потенции бога необходима еще пассивная потенция вещей. И от абсолютной божественной потенции не зависит то, что может быть произведено природой. Не каждая активная потенция превращается в пассивную, а только та, которой соответствует пропорциональное страдательное начало, т.е. объект, способный воспринять всю активность действующего начала. И в таком случае нет соответствия между какой-либо причиненной вещью и первопричиной. Поскольку, следовательно, это зависит от природы мира, не может быть больше миров, чем один, хотя бог мог сделать больше, чем один мир.
В-десятых, множественность миров противоречит доводам разума еще и потому, что в этом случае не имела бы места гражданская добродетель, заключающаяся в гражданском общении. Создав много миров, боги поступили бы нехорошо, не давая возможности обитателям различных миров поддерживать взаимоотношения.
В-одиннадцатых, в случае множественности миров боги, или двигатели миров, мешали бы друг другу; ибо поскольку необходимо, чтобы сферы соприкасались в одном пункте, постольку получилось бы то, что одна сфера не могла бы двигаться против другой и богам было бы очень трудно управлять движением мира.
В-двенадцатых, от одного индивидуума может произойти множество индивидуумов только посредством такого действия, при котором природа умножается делением материи, а это есть не что иное, как порождение. Это утверждает Аристотель вместе со всеми перипатетиками. Множество индивидуумов одного и того же вида может произойти не иначе, как путем порождения. Но те, кто утверждает, что имеются еще миры той же самой материи и видовой формы, не говорят, что один превращается в другой или что один порождает другой.
В-тринадцатых, совершенство не терпит никакого добавления. Если, следовательно, этот мир совершенен, то, очевидно, не требуется, чтобы к нему был присоединен другой мир. Мир прежде всего совершенен как вид непрерывного, который не ограничивается другим видом непрерывного, ибо неделимая точка производит своим математическим движением линию, являющуюся определенным видом непрерывного, линия производит поверхность, которая является другим видом непрерывного, а поверхность производит тело — третий вид непрерывного. Тело уже не переходит в другой вид непрерывного, но если оно есть часть вселенной, то граничит с другим телом, а если оно есть сама вселенная, то оно совершенно и ограничивается самим собою. Следовательно, мир и вселенная — одно и то же, если мир должен быть совершенен.
Таковы те тринадцать аргументов, которые я счел нужным вам сейчас привести. Если вы мне дадите удовлетворительный ответ на эти вопросы, то я буду считать себя удовлетворенным во всех отношениях.
Филотей. Само собою разумеется, мой Альбертин, что если кто-нибудь стремится защищать выдвигаемые им положения, то он должен прежде всего, если он не лишен ума, рассмотреть противополагаемые доводы, ибо глуп тот солдат, который, имея своей задачей защищать занимаемую им цитадель, не исследует обстоятельства и место, из которого может произойти нападение. Аргументы, которые вы приводите (если только это аргументы), достаточно известны и повторяются много раз. Все они могут быть решительно опровергнуты, если только, с одной стороны, рассмотреть их основания, а с другой стороны — характер наших утверждений. Первое и второе вам станет ясно в порядке моих ответов, которые не будут многословны, если же понадобятся еще и дополнительные заявления и пояснения, то я предоставляю сделать это Эльпину, который расскажет вам то, что он слышал от меня.
Альбертин. Но сумейте сначала убедить меня в том, что все то, что вы скажете, будет для меня полезно и принесет мне удовлетворение, что мне не будет неприятно выслушать сначала вас, а потом его.
Филотей. Образованным и рассудительным людям, к которым я вас причисляю, достаточно указать только основной пункт спора, и, исходя из него, они затем смогут сами составить себе более глубоко обоснованное суждение, если будут переходить от одного положения к другому, ему противоречащему или противоположному. Что касается вашего первого сомнения, то я по поводу него должен возразить, что все это сооружение рушится, как только мы отвергнем эти различия между шарами и небесами и примем, что звезды в этом безмерном эфирном пространстве движутся в силу внутреннего принципа вокруг собственных центров или вокруг центра какого-либо другого тела. Не существует первого движимого, которое действительно увлекает столько тел и заставляет их вращаться вокруг центра Земли; скорее, наоборот, этот шар является причиной кажущегося вращения. Все же доводы, обосновывающие это положение, вам приведет Эльпин.
Альбертин. Я их охотно выслушаю.
Филотей. Когда вы все выслушаете и поймете, что воззрения Аристотеля противоречат природе, наши же взгляды отвечают требованиям разума и поддаются чувственной и естественной проверке, то вы не станете утверждать, что имеется внешний край и предел тела вселенной и ее движения; вы будете считать мнение о существовании какого-то первого движимого и какого-то высшего и охватывающего все неба не более как пустой фантазией; вы тогда поймете, что имеется всеобщее лоно, в котором другие миры существуют наподобие этого земного шара в этом пространстве, где они окружены эфиром, не будучи пригвожденными или же прикрепленными к другому телу и не имея другого опорного пункта, кроме собственного центра. И когда станет ясно, что этот мир не может иметь иной природы, не находится в иных условиях и не обнаруживает других свойств, чем окружающие звезды, то не будет оснований считать, что скорее он, а не другие звезды, находится в центре вселенной и что скорее они вращаются вокруг него, чем он вокруг них. И, исходя, наконец, из единообразия природы, мы должны сделать вывод о несуществовании кругов-деферентов, о природе и силе движущей души, толкающей изнутри эти шары, об единообразии обширного пространства вселенной и о невозможности существования краев и определенных внешних очертаний последней.
Альбертин. Это действительно не противоречит природе и, может быть, даже в наибольшей мере ей соответствует. Но очень трудно привести доказательства, и требуется весьма большое остроумие, чтобы опровергнуть доводы противников.
Филотей. Нужно найти главную нить, и тогда уж очень легко распутать весь клубок. Вся трудность проистекает от одного неприемлемого предположения, а именно от мнения, что Земля обладает тяжестью и неподвижностью и что существует первое движимое наряду с другими — семью, восемью, девятью или больше — кругами, в которые помещены и включены звезды, на которых они насаждены, запечатлены, примазаны, пригвождены, привязаны, приклеены, изваяны скульптурой или изображены живописью; причем они не находятся в одном и том же пространстве со звездой, называемой нами Землей; но на самом деле, наоборот, Земля находится в той же области, имеет такую же форму, состоит из таких же элементов и движется таким же внутренним принципом, как и другие одушевленные и божественные звезды.
Альбертин. Конечно, как только я схвачу главную мысль, я легко пойму все другие положения, которые вы выдвинете; в то же время вы вырвете корни одной философии и посадите на ее место другую.
Филотей. Вы опровергнете разумом точку зрения вульгарного здравого смысла, который утверждает, что имеется горний, возвышеннейший и благороднейший горизонт, сопредельный с неподвижными божественными сущностями, движущими эти мнимые круги. Вместе с тем вы должны будете признать, по крайней мере, столь же вероятным то, что звезды, подобно Земле, суть живые существа, движущиеся и вращающиеся в силу внутреннего принципа. Вы убедитесь также в том, что та точка зрения, согласно которой звезды приводятся в движение телом, не имеющим никакой стойкости и сопротивления и еще более тонким и разреженным, чем воздух, которым мы дышим, не может быть доказана опытом и является чистейшей фантазией. Наше же мнение соответствует упорядоченному опыту и основано на разуме. Вы также не будете больше считать правдоподобным то, что звезды прикреплены к воображаемым сферам с выпуклой и вогнутой поверхностями, вместе с которыми они движутся; вы найдете, что в соответствии с требованиями нашего разума и сообразно с природой одни звезды, не боясь упасть вниз в бесконечность или же подняться в бесконечную высь (ибо в безмерном пространстве нет различия верха и низа, правого и левого, переднего и заднего), совершают по отношению к другим круговые движения благодаря тому, что они одарены жизнью и обладают определенным составом, как вы узнаете в свое время. Вы увидите, что эта воображаемая поверхность неба может быть простым или сложным телом, движущимся прямолинейно; ибо, подобно частям нашего шара, части других тел также могут двигаться прямолинейно; ибо Земля составлена из таких же элементов, что и другие окружающие тела, и в такой же степени можно принять, что другие тела движутся вокруг Земли, как и то, что Земля движется вокруг них.
Альбертин. Теперь я замечаю больше, чем когда-либо, как самая маленькая ошибка в начале рассуждения бывает причиною величайших расхождений, опасностей и ошибок в конце его; одно простое недоразумение мало-помалу размножается в бесчисленное множество других, подобно тому как маленький корень развивается в бесчисленное множество крупных ветвей. Но клянусь жизнью, Филотей, я бы очень желал, чтобы ты мне доказал те положения, которые ты выставил, и чтобы то, что я считаю ценным и правдоподобным, мне было доказано как истинное.
Филотей. Я это сделаю, насколько мне позволят обстоятельства времени, предлагая на ваше рассмотрение вещи, которые до сих пор были скрыты от вас не вследствие вашей неспособности, а вследствие вашей неосведомленности.
Альбертин. Приведите мне все в форме тезисов и умозаключений, ибо я знаю, что вы, прежде чем дошли до теперешних взглядов, имели возможность основательно изучить силы противников. Я уверен, что вам открыты тайны общепринятой философии в не меньшей степени, чем мне. Продолжайте.
Филотей. Итак, совершенно не нужно допытываться, существуют ли вне неба пространство, пустота и время, потому что единым является всеобщее место, единым — безмерное пространство, которое мы можем свободно называть пустотой; в нем находится бесчисленное множество шаров, подобных тому, на котором мы живем и прозябаем. Это пространство мы называем бесконечным, потому что нет основания, расчета, возможности, смысла или природы, которые должны были бы его ограничить; в нем находится бесконечное множество миров, подобных нашему, не отличающихся от него по роду, так как нет основания и недостатка в силах природы, как в пассивной способности, так и в активной, благодаря которым их не было бы во всяком другом пространстве, не отличающемся от нашего по природе, подобно тому как они существуют в пространстве, окружающем нас.
Альбертин. Если то, что вы говорили раньше, верно, то, ввиду того что оно не менее правдоподобно, чем противоположное ему допущение, оно вытекает с необходимостью.
Филотей. За воображаемой окружностью и выпуклостью мира существует, следовательно, время, так как там есть мера и основание движения и существуют подвижные тела. Это возражение относится к первому положению, выставленному вами относительно единства мира.
Что касается вашего второго положения, то я утверждаю, что на самом деле существует первый и главный двигатель, но он является им не в том смысле, чтобы, спускаясь от него по ступеням, второй, третьей и следующим, можно было, считая, спуститься от него к среднему и последнему; я считаю, что таких двигателей нет и не может быть, ибо там, где существует бесконечное число, там нет ступеней и численного порядка, хотя бы и существовали известные степени и разряды, согласно отношению и достоинству, или различию родов и видов, или различию ступеней в том же роде и виде. Существует, следовательно, бесконечное множество двигателей, точно так же как бесконечное множество душ этих сфер, которые являются формами и внутренними актами, и по отношению к ним существует властитель, от которого они все зависят, первый, который сообщает движущую силу духам, душам, богам, божествам, двигателям и сообщает движение материи, телу, одушевленному, низшей природе, подвижному. Существует, следовательно, бесконечное множество двигателей и движущихся тел, которые все сводятся к активному и пассивному принципу[243], подобно тому как всякое число сводится к единице; бесконечное число и единица совпадают, точно так же как совпадает в едином высшее активное начало, имеющее возможность делать все с тем, что может стать всем, как это было показано в конце книги «О причине, начале и едином». Согласно числу, следовательно, и множеству, существует бесконечное подвижное и бесконечное движущее; но, согласно единству и единичности, существует бесконечный подвижный двигатель, бесконечная неподвижная вселенная, и это бесконечное число и величина совпадают с бесконечной единицей и простотой в одно простейшее индивидуальное начало, истинное, сущее. Нет, таким образом, первого движимого, за которым в известном порядке следовало бы второе, а затем и последнее, и даже до бесконечности; но все подвижные тела одинаково близки к первому или же далеки от первого и всеобщего двигателя. Подобно этому, в логическом 
смысле все виды имеют одинаковое отношение к тому же роду, а все индивидуумы — к виду; таким образом, всеобщий бесконечный двигатель в бесконечном пространстве производит всеобщее бесконечное движение, от которого зависят бесконечные двигатели и движущиеся тела, из которых каждый имеет конечные размеры как по объему, так и по деятельности.
Что касается третьего аргумента, то я утверждаю, что в эфирном поле нет какого-либо определенного пункта, к которому как к середине двигались бы тяжелые тела и от которого удалялись бы легкие тела по направлению к окружности; ибо во вселенной нет середины и нет окружности; или, если хочешь, повсюду есть середина и каждую точку можно принимать за часть окружности по отношению к какой-либо другой середине или центру. Что касается нас, то мы называем тяжелым то, что от окружности этого шара движется к середине, легким же то, что движется в обратном направлении; и мы увидим, что на самом деле нет ничего тяжелого, что не было бы в то же время легким, так как все части Земли последовательно меняют свои место, положение и состав и в течение длинного ряда столетий всякая центральная часть перемещается к окружности, а всякая часть, находящаяся на окружности, перемещается к центру. Мы увидим, что тяжесть или легкость суть не что иное, как стремление частей тел к собственному месту, содержащему и сохраняющему их, где бы оно ни было, и что они перемещаются не вследствие различий в местоположении, но вследствие стремления к самосохранению, каковое в качестве внутреннего принципа толкает каждую вещь и ведет ее, если нет внешних препятствий, туда, где она лучше всего избегает противоположного и присоединяется к подходящему. Таким образом части, находящиеся на окружности Луны и других миров, подобных нашему по роду и виду, стремятся к середине шара, как будто вследствие силы тяжести, и, обратно, тонкие части удаляются к окружности, как будто вследствие силы легкости. Но на самом деле они удаляются от окружности или приближаются к ней не по этой причине; ибо если бы дело происходило таким образом, то чем больше части приближались бы к окружности, тем скорее и быстрее они убегали бы, и, обратно, чем больше они удалялись бы от нее, тем сильнее стремились бы к противоположному месту. Но мы наблюдаем противоположное этому явление, когда тела, находящиеся за пределами земной области, остаются свободно висеть в воздухе, не поднимаясь вверх и не спускаясь вниз, до тех пор пока не приобретут большей тяжести вследствие присоединения частей или сгущения от холода, — и в таком случае они, раздвигая нижележащий воздух, возвращаются к своему составу, или же, разлагаясь и утончаясь от жары, рассыпаются в атомы.