Танцы на костях
6 часов утра. Я сижу на кухне и смотрю в белую стену. За окном рассвет. Лучи солнца едва достают до моей кухни, где лежат разные книги философов. Но мой взгляд нацелен на белую стену впереди меня, которая является отображением всего абсурда, происходящего в этом мире. Я перестал крутить барабан, решив, что пора испытать удачу на себе. Прикладываю револьвер к виску – уверенный щелчок. Положив оружие на стол, я открыл окно. Поток свежего воздуха едва задел мои волосы. Погода была мягкая, ветер легкий, а впереди серая обыденность города. Взяв сигарету, я аккуратно втиснул ее между зубов, после чего закурил, наблюдая за оранжевым горизонтом. Выкурив сигарету, бросил ее на свой пол, где было уже много окурков. До звонка будильника оставалось около 2 часов. Когда я сел на кровать, часы показывали 6:15. Я смотрел на часы, которые висели у меня над входной дверью долго. Думал ли я о чем-то? Нет, просто наблюдал, как улетучивается время моей жизни; смотрел на то, как идет время, можно сказать, видел его и чувствовал. Прозвенел будильник. Я прошел в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. В отражении зеркала не было видно ни единой морщинки, ни единого намека на какую-либо эмоцию. На завтрак я приготовил себе очень крепкий кофе и небольшой сэндвич. Солнце уже хорошо было видно из окна. Оно освещало всю мою кухню, особенно револьвер, который поблескивал лучезарными улыбками яркой звезде в ответ. Выйдя из дома, мне представился обычный вид: полуразваленная детская качеля, обветшалые дома, уставшие люди, которые ничего не ждут от своей жизни. Заперев вход в подъезд, я увидел подошедшего христарадника. Он попросил у меня немного денег на еду. Будучи человеком откровенным, вместо снеди я купил ему водки, потратив 80% суммы, что была предназначена мне на день. Мужчина пожелал мне божьего благословения, высказав в мою сторону самые теплые эпитеты. От магазина до школы было сравнительно недалеко – 2 километра примерно. Я решил пройтись пешком, разглядывая тленную серость вокруг: бетонные коробки, проезжая часть, голые деревья, серые тучи. Мне всегда казалось, что в этой тленной красоте что-то есть; что-то, что затягивает всякую эмоцию, всякое мгновение радости в неведомую сингулярность. Иногда даже я думаю, будто примерно так ад и выглядит. По крайней мере, бесцветный ад, где сегодняшний день – это повторение вчерашнего, позавчерашнего, позапозавчерашнего дней. Будто бы каждый здесь – Сизиф, обретающий смысл в бессмысленном. Будто повторение закалилось годами, сотворив ту реальность, где не человек управляет своим окружением, а окружение управляет человеком, высасывая из него все краски. И, чем больше человек отдается такому миру, тем больше разрывается его своеобразность, его мечты, его надежды. Он становится заложником – заложником судьбы. И я горжусь называться таковым, поскольку лишь заложник в нашем мире способен на откровенный порок или откровенную святость. Границы стерты, рамки высечены серостью, и отныне вся реальность находится только внутри самого тебя. Именно здесь рождается либо антихрист, либо новый мессия.
|
|
И снова школа, снова уроки. В 9:15 я вошел в кабинет, где дети издевались над Аленой Павловой. Она свернулась калачиком, в то время как другие ребята пинали ее ногами. Подойдя ближе, я увидел, что она закрывает не сколько себя, а изображение, которое нарисовала. Положив руку на плече одного из школьников, я сказал: «Сядьте по местам, пожалуйста». Парень резко отскочил от меня. На него обратили внимание и другие школьники. Когда увидели и меня – все резко разошлись по своим местам, полагая, что сейчас я буду устраивать им разнос из-за увиденного. Последней села Алена, которая все еще прижимала рисунок к груди. И только когда села, резко прикрыла его стопкой книг. Я открыл свой план. На этот раз я должен был рассказать о творчестве Кандида, в частности о его произведении «Простак». Поведав кратко о сюжете произведения, я спросил у детей, что они думают о главном герое произведения Гуроне. С места поднялся шальной парень Антон Брусилов. Была заметна его небольшая ухмылка, как ухмылки всех детей, сидящих в кабинете. Учитель – сказал он – я считаю, что этот Гурон настоящий дурак! Почему же?! – спросил я. Потому, что он пошел против устоев общества, потому, что он ведет себя вызывающе, ну, потому, что он странные вещи говорит – закончил ученик повествование, после чего сел и еще больше заулыбался. Затем поднялся с места крепкий парень, который сидел позади. Знаете, учитель, если бы такой сейчас был у нас в обществе, его бы просто прозвали лохом! – сказал очередной мальчишка. Весь класс засмеялся. Весь, кроме одной девочки – Алены Павловой. Смех был недолгим. Я поводил глазами по всему классу. Затем спросил: «Почему вы считаете, что Гурон дурак и, как вы сказали, лох?». Класс замолчал. Поднялся снова первый мальчишка. Неуверенным тоном он сказал: «Диких дурачков нигде не любят». Я ничего не ответил. Написал лишь на доске домашнее задание: написать сочинение-рассуждение на тему: «Почему Гурон дурак». Затем прозвенел звонок. Ученики сорвались со своих мест. Последней вышла Алена Павлова, которая держала стопку книг, прижав их к груди. Однако предпоследний парень, что первым на уроке ответил, специально остановился. Девочка врезалась в него. Половина книг посыпалась на пол. Парень посмеялся и убежал. Случайным образом изображение Алены выпало из книги. Пока я держал дверь открытой, дабы выпустить учеников, мне удалось рассмотреть рисунок. Он был выполнен очень аккуратно: тонкая прорисовка, хорошо выделены тени, превосходно обрисованы черты лица. При этом, изображение казалось довольно простым: девочка просто нарисовала себя прибитой к кресту. Ее лицо изображало на рисунке скорее радость, чем горе и печаль. Алена, увидев то, что я рассматриваю ее творчество, резко взяла листок, на котором было нарисовано вышеописанное. Она, выйдя в коридор, обернулась на меня. В ее глазах можно было увидеть ту печаль, которую я бы никогда не рассмотрел в ее рисунках. Обернувшись буквально на секунду, она резко побежала куда-то. Я же, закрыв кабинет, начал курить, открыв шире окно. За ним наблюдалась желтоватая лужайка, за которой уже начинался серый город. Внезапно дверь в класс открылась. Туда вошел директор, который увидел, что я курю. Он был в ярости. Что ты себе позволяешь в школе?! – вопил он мне. Я повернулся к нему, после чего посмотрел на практически докуренную сигарету. Что же ответить? – думал я спокойно, выслушивая в свой адрес брань. Выпустив очередной сгусток дыма, я оперся руками на подоконник и внезапно спросил у директора: «Вы читали Простака Вольтера?». Что?! – сказал он – это тут причем?! Мне интересно, что вы думаете о произведении – продолжил я спокойным тоном. Ничего я о нем не думаю! – продолжил вопить еще громче директор – я думаю, что, если еще раз я тебя застану за курением не территории школы, то вылетишь отсюда как пробка! Какой ты пример детям показываешь?! У тебя совсем мозгов нет?! Нет… - ответил я, смотря старику прямо в глаза. Я тебе сказал! – снова начал он – не будешь соблюдать моральные правила как все остальные, ты пожалеешь об этом! Я ничего не ответил. Директор вышел из кабинета в гневе. Под вечер ушел и я из школы. Проходя мимо класса рисования, я услышал шорох и какие-то тощие вздохи. Заглянув в класс, мне представилась Алена. Она при свете вечернего солнца рисовала что-то грандиозное. Но я не видел, что именно, поскольку рисунок не был повернут в мою сторону. Девочка была настолько увлечена, что даже не заметила меня, хотя я и заглядывал в класс. Решив ее не отвлекать, я двинулся вон из школы. По дороге купил только несколько пирожков, которыми насытился уже дома.
|
|
|
|
Глава пятая – вторник
Лунный свет
В ночь с понедельника на вторник я смотрел не звездное небо. Оно напоминало мне ту смиренную тьму, где слышались голоса бесноватых. Временами я могу их еще слышать, когда закрываю глаза. В другое же время, стоит мне также закрыть глаза, я вижу перед собою лица тех, кого убил. Я хорошо запомнил их мертвые лики. Но также хорошо у меня получается представить то, как они смеются или просто радуются. У меня в голове они кружат хороводы, танцуют, зазывая меня к ним. А я будто бы наблюдаю за этим в роли призрака. Мне хочется присоединиться к веселью, но я не могу. Вокруг себя в такие моменты я замечаю прекрасный цветущий сад, где нет места боли; это то место, где каждый живой и каждый мертвый счастливы. Может быть, такое место называют раем, который создал бог? Возможно. Но, увы, в моей голове никогда не было образа бога. Я его не видел. Но видел тех, в ком по отдельности жил маленький бог – человеческая душа. И этого бога я не единожды убивал, топтал, изничтожал, не считаясь с его жизнью. Он мог плакать, стонать, мучиться. Но меня никогда это не останавливало. Ведь слезы останавливают только тех, кто продал душу неведению. Я же никогда не продавался, и никогда не продавал. Я из тех, кто предпочитает оставаться в стороне, ввязываясь в потасовки лишь тогда, когда мне самому заблагорассудиться. Ведь я и есть тот свободный человек, о котором грезили просветители своих эпох. Но этого свободного человека в современном мире с удовольствием предали бы огню те, кто кричал бы о свободе больше всего. Ибо для каждого свобода кончается там, где начинаются злые умыслы, на которые лапы закона надевают кандалы общественных правил. Legum servi sumus ut liberi esse possimus, восславу! («Мы – рабы законов, чтобы быть свободными).
Я встретил рассвет, не отворачивая головы от окна. Утренний ветерок едва завывал пред окном, аккуратно взъерошивая старую блеклую тюль. Прохладно. Накрывшись пледом, я сел на окно и снова закурил. Тишина. Один только ветер чуть усилился. Дым от сигареты, будто бы в танце, кружил из стороны в сторону. Через его белую простыню я смотрел на серую улицу, где первыми оживали бабушки. Они возили какие-то вещи в старых колясках. Они первые, кто встречал бессмысленный день, существующий лишь для того, чтобы повторить вчерашний триумф. За ними следом оживали другие люди; те люди, что напоминают пластмассовые фигурки с оловянными лицами, которые изображают эмоции лишь тогда, когда играющаяся рука сверху корректирует их. Подходил и мой черед выйти на сцену этого бессмысленного театра. Сызнова привычный вид, стоило только выйти из подъезда. Спрятав руки в карман, я пошел в школу, смотря лишь на бетон под моими ногами, который кое-где сменялся дырами. Пройдя таким образом метров 400, я услышал голос на фоне веселой песни. Оказывается, сегодня был какой-то праздник. Подойдя поближе, я увидел сотни людей, что окружили сцену. На ней выступал прилично одетый мужчина: синий костюм, элегантный галстук, кожаные туфли, хорошо уложенная короткая прическа. Он рассказывал со сцены о том, в каком чудесном месте нам удалось родиться и жить, наслаждаясь каждым днем своего счастья. Он показывал социологические и статистические исследования, которые доказывали рост всех экономически важных отраслей города. А закончил он следующим повествованием: «Мы – граждане могущественного центра великой державы! Мы не рабы! И на протяжении всей истории мы обороняли свою землю от всякого врага! Так воздадим же должное провиденью с помощью непреклонного труда и любви к своей отчизне! Ура!». Все повторили словно по указке: «Ура!». Когда этот франт уехал на роскошной машине, люди, вновь приняли на свои лица серые маски. Проходя мимо меня, они повторяли с каменными лицами: «Какой чудесный человек. Как же хорошо, что мы живем так. Сегодня будет чудесный день». В это время я стоял на месте. Толпа шла мимо меня, иногда лишь задевая мои плечи. Тех людей, кто еще ждал около сцены, начали разгонять нагайками какие-то люди похожие на полицейских. Толпа впереди кричала: «Вы же обещали нам заплатить!». А в ответ им слышалось: «Пасть закрой, сволочь!». Те же, кто шел мимо меня, видимо, сразу поняли, что их обманули. В конце-концов место стало пустынным. Только какие-то служащие еще остались около сцены, которые о чем-то спорили друг с другом. Один из них увидел меня впереди, ткнув предварительно пальцем в мою сторону. Подойдя поближе, он спросил: «Чего ты тут вынюхиваешь?!». Я посмотрел на него без лишних эмоций в глазах. Мои волосы начал покачивать легкий ветер, который временами слонялся по этой пустыне. В глазах этого господина, стоило только в них посмотреть, читались страх, ненависть, зависть, но более всего выделялась агрессия. Скажите – ответил я здоровяку в форме – вы верите в счастье? Чего?! – услышал ответ. Счастье – продолжилась моя речь – когда человек сам решает пред кем кланяться, и кому служить за свой кусок хлеба. Я никому не кланяюсь! – ответил гордо воин с нагайкой. И ваша свобода заставляет вас разгонять обманутых людей? – спросил я монотонно. Да! – ответил тот громко – я свободен, ибо мне никто ничего не скажет, если я втопчу тебя в грязь! Втаптывайте – спокойно отвесил ему – я тоже считаю себя свободным человеком, который считается со свободой другого. Мужчина лишь ударил меня с ноги в живот, тем самым откинув меня на несколько метров назад. Следом сказал: «Катись отсюда, пока я тебе кости не переломал все!». Едва улыбнувшись, я отряхнулся, а затем, как и другие, пошел к выходу, отвесив напоследок со спины: «Как хорошо жить в свободном государстве…».
В тот день школьные будни моей жизни учителя проходили, как и раньше. Наступили сумерки. В школе стало тихо. Идя к выходу, я решил заглянуть в кабинет изобразительного искусства. И снова увидел Алену Павлову, которая что-то рисовала. В этот раз на ее щеке был синяк, а волосы были взъерошены пуще прежнего. Тушь, было видно, потекла давно. Сжав губы, она рисовала так, словно была дирижёром оркестра, который играл исполнения Вагнера. Ее руки двигались, казалось, хаотично, но нет. В самый последний момент они едва дотрагивались до полотна, скользя по нему словно маленький кусочек льда. Спустя минут 5 она закончила. Следом, глянув на рисунок, она заплакала. А после, побежала на выход. Я резко спрятался за дверью, которую она резко распахнула. Я получил сильный удар по корпусу, но не вскрикнул. Скорее всего – подумалось мне – она побежала в туалет. Немного оттолкнув дверь от своего корпуса, я зашел внутрь. Легкими шагами я подошел к мольберту, чтобы взглянуть на картину. Прибитая к кресту девушка с изумительными глазами смотрела на меня так, будто высасывала душу. На ее фоне изображены церкви с перевернуыми вверх крестами. Внизу около самого креста были бесы с головами учеников ее класса. На их лицах была изображена радость. А лицо девушки на кресте изображало ту эмоцию, которую сложно передать одним словом. Глаза, как уже упоминалось, смотрели так, будто вытягивают из тебя жизнь. Но в то же время на ее лице была улыбка, что, казалось, изображает и счастье, и печаль. На картине вместо туч и неба были миллионы человеческих сердец с человеческими лицами, что изображали различные эмоции. Причем, если от картины отойти немного в сторону, они, казалось, будто бы меняли свои эмоции: от плача к радости и наоборот. Все это было нарисовано кровью. Рассматривая это искусство, я не заметил, как Алена вошла в класс. Однако я услышал шаги, затем взглянул на нее. Она стала у входа, прикрыв одно место на своей руке, откуда, если присмотреться, едва стекала кровь. Отойдя к стене, девочка ждала, пока я что-то скажу, смотря на меня не глазами своей героини, а скорее глазами рыцаря печального образа. Но я лишь опустил голову. Убрав руки в карманы, я резким шагом двинулся из класса, не обронив ни единого слова. Только подумал: «Какой гениальный художник пропадает».
Придя домой, я вызвал одну из тех ночных жриц любви, которые занимаются одной из самых древнейших профессий в мире. Она прибыла довольно быстро. Отведя ее на кухню, я попросил приготовить что-то из тех продуктов, которые есть в этом помещении. Девушка не стала перечить. Она приготовила рагу из картошки и овощей, которые были куплены примерно 2 недели назад. Я угостил ее тем, что она приготовила, а затем спросил вкусно ли ей. Да – покивала она с наигранной улыбкой – довольно вкусно. Скорее всего, она ждала, пока я положу ее на кровать. Но я, помолчав какое-то время, сказал: «Думаю, что всякий труд облагораживает человека. Некоторые люди гордятся своей работой или профессией, считая выполненные действия пользой для общества. Скажите, добрая девушка, гордитесь ли вы своим делом, как те обычные для многих из нас люди, которые работают на не менее обычных предприятиях?». Гостья убрала с лица наигранную улыбку после моих слов. Чуть опустив руки, а следом и голову, она неуверенно ответила: «Не знаю, добрый человек…». Я, в свою очередь, ничего не отвечал. Мне достаточно было неназойливо смотреть, сидя напротив за столом. Недолго думая, она продолжила: «В нашей стране, даже если ты являешься производственным специалистом, ты не получишь много денег. Мои родители были работниками местного завода, но они не могли обеспечить ни меня, ни себя. За 30 лет ужасного труда они смогли купить небольшой магазин, который тут же был разорен из-за невероятных налогов. Сейчас мои родители старые люди. О них никто не заботится кроме меня. Отцу нужные дорогие лекарства и…Если бы я работала также, как и они – я бы потеряла отца. Но и не только его…Я бы потеряла веру в хорошее будущее, где количество денег не будет играть роли в моем счастье или жизни близких. Разница, добрый человек, между обычными рабочими и мной заключается лишь в том, что я временно отдаю свое тело на попечение моральной деградации, а они отдают свою жизнь и здоровье на попечение нищеты, что прикрывается нуждой в добрых мотивах и чистоте. Но что они значат в том мире, где голод и холод одолевают людей? Одни, чтобы выжить вынуждены идти на не меньше пороки – грабежи с убийствами, а другие выбирают покорное служение тому, кто эксплуатирует личность всю жизнь, делая из нее раба. Но и те, и другие с удовольствием упрекнут меня – ту, кто грешил не более, чем каждый из них. И, все же, лучше быть морально уничтоженной, но личностью с деньгами и надеждой на будущее, чем моральным нищим без надежд и будущего. Поэтому…Да. Я горжусь тем, что уверенно стремлюсь к будущему, где мой отец и моя мать счастливы; я иду к тому будущему, где будет достаточно еды на столах, и где улыбки будут не фальшивыми, а настоящими. Ради этого будущего, добрый человек, я готова на все». Я выслушал девушку полностью. Следом, я взял два стакана и налил в них немного вина. Она с интересом посмотрела на меня. Пододвинув бокал к ней, а второй подняв вверх, я тихо промолвил: «За ваше будущее». Затем выпил его залпом. В этот раз барышня улыбнулась не фальшиво, после чего тоже выпила вино. Мы с ней послушали композиции Вагнера и еще поговорили немного о классической философии. К 12 часам ночи, когда мое время вышло, я заплатил девушке вдвое больше. На выходе из квартиры она резко обняла меня так крепко, что, казалось, может задушить. А следом, едва дотронувшись губами до уха, сказала: «Спасибо…». Так же резко она прекратила объятия и вышла вон, так и не закрыв за собою дверь. Это сделал я вместо нее. На фоне все еще играл Вагнер. Я не стал его выключать. Напротив, сделал громче, после чего выключил свет в квартире и лег на постель. Закрыв глаза, у меня в голове за полчаса пронеслась вся история человечества: долгий путь эволюции до существа Homo Sapiens, становление государства, сотни войн, смерти героев, падение и расцвет империй, работы лучших умов человечества, утверждение демократии наряду со свободой слова. И ради чего? Ради того, чтобы сейчас каждый мог заказать себе несчастную девушку на ночь и довольствоваться благами мира сего, пусть даже они для многих жителей этого города – одно сплошное ничего. С улыбкой на устах я заснул, лелея эти мысли в голове, как самоиронию мира.
Глава шестая – среда