Сохранение человека. Внешнее. И внутреннее. Что-то в нем укрепляется, фиксируется. Пустота наполняется чем-то «скрепительным», связующим. Его светская разболтанность вредна ему. Ему нужен этот железобетонный каркас религиозной несвободы. Связанности. И в мыслях, и в поступках. Это очевидные вещи. Проверенные веками. Человек, упрятанный. И может быть в таком состоянии он видит, мыслит, понимает, чувствует больше, правильнее. А отвяжи его…
Формула.
Бог. Для формулы покаяния. Для снятия напряжения жизненных претензий. Разве этого мало? Формула: «Господи,..» так привычна, так естественно воспринимаема в некоторых ситуациях. Забывается атеистический скепсис, ироническое недоверие...
Весь Ветхий завет на этом: легкомысленное непослушание, последующее наказание и… покаяние.
Отношения.
ТВ. Прозвучала в репортаже из Египта фраза человека с улицы: «Ислам, христианство… это разное оформление отношений с Богом».
Так просто и не обидно ни для кого.
Молитва.
*
Укрыться за теплотой Г.Б. Он - чистое наше желание. Г.Б. - это молитва. Он никак не проявляется, кроме как в нашем страстном молитвенном желании, в просьбе, мольбе. Слепо. Отключено всё рассудочное.
У Солженицына: «А я - молился. Когда нам плохо – мы ведь не стыдимся Бога. Мы стыдимся Его, когда нам хорошо».
*
Подводящие итог усталые молитвенные слова. Сводящие все воедино. Развязывающие все узелки.
Смиренное принятие всего текущего и уже прожитого непонимания. Так сказать, к сведению.
*
Закапывают свой страх в молитву. Больше некуда.
*
Тот герой Тома Хэнкса, который на необитаемом острове молился футбольному мячу. И еще многие другие примеры. Люди бьют поклоны какому-то священному предмету. Иконы в христианских церквях...
|
|
Неважно в чем люди видят сосредоточение своей молитвенной устремленности. Они через некий предмет, признанный ими как сакральный, стараются осуществить связь с чем-то высшим, охватывающим обозримый и не очень обозримый мир. Все силы души, если это молитвенное обращение не лицемерное и не дежурно-привычное, напрягаются в этот момент в устремленности к силам, которых о чем-то просят.
*
«Безнадежность людская? А если бы они попытались молиться! Понимали, что это следует делать! И под молитву думали о том, как они живут и что творят».
Молитва - то, что входило в непременную потребность и чувство людей с глубокой древности.
Хотя, конечно, молитвы у полудиких, только что покончивших с биологической эволюцией и приступивших к эволюции умственной, нравственной, древних людей были совсем другого наполнения.
*
«Беспомощны и жалки. 39,6. Пять дней. Обеты? Если это поможет. Как мы должны измениться? Не знаем. Sans priére было бы еще страшней. Раньше как-то обходились. Не боялись. Теперь мысль о Г.Б, все собирает в нас в единое целое. В эту самую «priére”. Ничего другого наверное и нет.
Может быть так незаметно переделывается сознание.
Какова конечная цель этих переделок?»
Хочется…
«Дом малютки». Углубление в мысли об этом невыносимы. Пытаешься представить что-то радикальное, немедленное, что бы изменило реальность, что-то иррациональное, выразившее бы в неком действии то, что переполняет душу. Не можешь сформулировать… Хочется, может быть, чтобы Бог остановил этот мир. Вмешался, наконец. Прекратил бы этот мир. Как не оправдавший надежд.
|
|
Молитвенное.
«Господи, Господи…» – и нечего больше сказать. Молитвенного.
Незаконно.
«Обычно не знаешь, зачем нужна вера в Г.Б. Просто ничего другого не приходит в ощущения и в слова, когда всё, всё… обступает. Тогда забываешь, что надо что-то такое знать или понимать. Пользуешься этим. Незаконно». /Мон.
Сомнение.
«А вдруг-да ничего нет. Вообще. Один голый материализм. Космический газ, свет, взрывы сверхновых, метеоритные дожди, туманности… И все. Вдруг это только человеческое воображение? И ничего этого нет. Выдумки».
Круг чтения.
*
16.02. «Взгляни на небо и на землю и подумай: всё это преходящее, все эти горы, и реки, и различные формы жизни, и произведения природы. Всё это преходит. Как только ты ясно поймешь это, тотчас явится просветление, и ты узнаешь то, что есть и не преходит. (Буд. изр.) «Только освободившись от обмана чувств, признающих действительно существующим и важным мир телесный, человек может понять истинное назначение и исполнять его».
Всё это никогда не убеждало. Чем соблазняют? Каким-то никем не виданным миром, который только можно почувствовать в просветлении?
Нет, не хочется ничего другого. Все эти «горы, и реки, и различные формы жизни, и произведения природы..». Пусть они «преходят», раз им так положено.
Почему так? Кажется, для души ничего лучше этого мира, в котором родился, не бывает. Кто согласится на перемену души, на изменение памяти, на перезапись памяти?
Соблазняют сказочным миром: «Изоб нет, одни палаты...»
|
|
Весь мир им не нужен! Нужно только их высшее предназначение. Смешно. И не зря говорится: «скучно, как рай».
И еще о «просветлении». Может быть, большая жизненная доблесть в том же просветлении, но от чувства, что несмотря на то, что все преходяще, что все померкнет и сгинет, это ничего не меняет внутри человека в его отношении к этому преходящему, смертному миру.
*
16.11. «Смерть, безмолвие, бездна - страшные тайны для существа, которое стремится к бессмертию, к благу, к совершенству. Где буду я завтра, через несколько времени, когда я больше не буду дышать? Где будут те, которых я люблю? Куда мы идем? Что мы такое? Вечные загадки постоянно стоят перед нами в их неумолимой торжественности. Тайны со всех сторон. Вера - единственная звезда в этом мраке неизвестности... Ну, что же? лишь бы мир был произведением блага и лишь бы сознание долга не обмануло нас. Доставлять счастье и делать добро - вот наш закон, наш якорь спасения, наш маяк, смысл нашей жизни. Пусть погибнут все религии, только бы оставалась эта, у нас будет идеал - и стоит жить». Амиель.
«…у нас будет идеал - и стоит жить».
И «…лишь бы мир был произведением блага и лишь бы сознание долга не обмануло нас».
Так есть ли вера? Вера ли это? Готовность так понимать мир. Убежденность в том, что его только так и надо понимать. Решимость только так его и понимать. Несмотря ни на что.
Мир должен быть построен на началах добра и любви.
Говорят, что все это уловка эволюции. Даже если это и так – что из того?
Все это выстроено с прицелом в вечность. Так тому и быть.
И даже если ничего духовного в космически-холодном мире не существует, остаются эта готовность, эта убежденность и эта решимость согреть космический холод таким человеческим пониманием.
Зачем-то это нужно. Хотя бы одному человеку.
И опять же: как это назвать? Вера ли это?
*
«Круг чтения», 3.11. О суде человеческом и суде Божьем.
Наивные умозаключения. Проповеднические споры. Будто это какой-то митинговый или даже технический вопрос.
Нет, здесь ничего нельзя доказать. Здесь нельзя проявлять логику. Здесь не припереть к стенке…
*
«Круг чтения». 7.01. Шопенгауэр учит жизни:
«Надо уважать всякого человека, какой бы он ни был жалкий и смешной. Надо помнить, что во всяком человеке живет тот же дух, какой и в нас. Даже тогда, когда человек отвратителен и душой и телом, надо думать так: «Да, на свете должны быть и такие уроды, и надо терпеть их». Если же мы показываем таким людям наше отвращение, то, во-первых, мы несправедливы, а во-вторых, вызываем таких людей на войну не на живот, а на смерть. Какой он ни есть, он не может переделать себя, что же ему больше делать, как только бороться с нами, как с смертельным врагом? Ведь в самом деле, мы хотим быть с ним добры, только если он перестанет быть таким, какой он есть. А этого он не может. И потому надо быть добрым со всяким человеком, какой бы он ни был, и не требовать от него, чего он не может сделать, чтобы он стал другим человеком».
Объясняет на пальцах, зачем надо быть добрым со всеми на свете. Втолковывает. По пунктам.
Наверное во времена неотмененного еще рабства в США и крепостного права в России люди нуждались в таком натаскивании в правилах жизни на земном шаре.
Весь 19 век учились правилам жизни. Продолжили в 20-м. И не закончили в 21-м.
Что-то усваивается, но по наитию и с трудом. И по-прежнему все эти премудрости не принимаются безоговорочно. Как и религиозные правила – заповеди. На все находятся оговорки, исключения или даже что-то противоположное по смыслу.
И все прекраснодушие моралистов отметается в момент, когда правила мешают своеволию.
Может быть…
Может быть, Г.Б. смеется и презирает людей, попов, особенно искренних попов. Г.Б. с добродушной усмешкой читает Л.Н., который полжизни прожил на развалинах церковного христианства.
Еретические мысли.
В морозную ясную погоду, ночью, под высоким звездным небом невозможно представить, что Г.Б. там наверху, в черном провале космоса и тот теплый, иконописно-свечной, церковный старичок под куполом - одно и то же. Или одно или другое. Или ни того, ни другого. А есть только черный холодный космос и ясные звезды? Морозный космос.
В космосе всегда морозная погода.
Ботанический сад.
Оранжерея ботанического сада. Экскурсовод говорит, что видов папоротников осталось всего 12 тысяч. Буйная тропическая зелень оранжереи, молочаи, папоротники, саговники, кактусы... И мысли о сотворенности всего этого. Эти мысли кажутся сверхстранными в этом месте. Где-нибудь в церкви - в мире целиком «вышедшем» из головы человека, «сотворенность» не кажется таким уж странным предположением. Но только не здесь, в максимальной близости к делам рук Его.
Вечное блаженство.
Жизнь - смерть, добро - зло, красота - уродство, свет - тьма... Единство противоположных вещей. Когда одно без другого не бывает.
Способность получать интеллектуальное, психологическое... удовольствие от созерцания, понимания, прочувствывания подобных вещей. Ощущение блаженства, счастья, почти до умиления, до слез. И почти радостное ощущение оттого, что все так, а не иначе, что мир таков, а не другой. Невозможность помыслить мир другим.
Мир и его музыкальное, литературное, художественное и пр. приложения. Всё бы обессмыслилось, будь оно изменено, сдвинуто с некого равновесного состояния.
И человек любит тот мир, в котором он живет. Как можно полюбить то, чего не знаешь, то, что предлагают взамен этому миру?
Вечное блаженство. Страшные до жути, непонятные слова. Зачем? Как это вечное? Для приятия этого нужно совершенно перестроить мозги с человеческих на что-то никогда земными существами не виданное и не представимое. Никак не удается стать на точку зрения религиозных агитаторов, понять и почувствовать то, что они.
Вместо смены времен года, деревьев, нежных чувств, неба, музыки... - «вечное блаженство».
Сотворение.
Пасхальные журналистские статейки на горячую тему. «Ученые говорят, что Г.Б. есть». И принимаются доказывать: «мир так сложно устроен, в нем всё так совершенно, так всё логично, что здесь чувствуется рука Создателя…»
Сказали: «сотворено» и вроде как никаких проблем. Будто «сотворить» - понятней, объяснительней, чем что-то другое, пусть трижды чудоподобное, загадочное, необъяснимое и т.д. Но ведь Г.Б. должен охватывать чудом своего существования это в сравнении с ним ничтожное, пустячное чудо сотворения нашего бренного мира.
Из биографии Шеллинга (А.Гулыга, с.15): «Причины явлений миф усматривает не в них самих, а в чем-то внешнем, постороннем». «Это был ленивый интеллект, который объяснял непонятное ещё более непонятным, но таким, которое в силу своей непонятности давало ему покой и делало излишним все дальнейшие поиски...»
Смешные страдания.
О, если бы было хоть маленькое чудо, оно бы всё так изменило в мире! Г.Б., чудеса, пришельцы, межпланетные перелеты и прочее из того же ряда. Может быть, всё погибло бы. Нынешнего мира не стало. То есть, он был бы совершенно другим, так как всё в нем было бы построено совершенно на других основаниях. Это как задать другие граничные условия в физике. И теория будет другая. Отношение людей к миру, а вслед за этим и все искусства, и в первую очередь литература, изменились бы неузнаваемо. Чудеса сделали бы нашу жизнь несерьёзной, игрой какой-то, лишили бы смысла и интереса. Уж во всяком случае, русская литература, Л.Н.., с его «спеленутостью», Ф.М., с его «высшей мерой», и так далее была бы просто смешна. Смешные страдания, смешные жизненные тупики, смешные самоубийцы…
Атеистка.
Фабула à la Гоголь. Нечистая сила, бестолковая и неудачливая, вроде того черта из «Черевичек». Безуспешно пытался соблазнить девицу. Показывал ей разные фокусы.
Девица ловко увернулась от него. Идет, растрепанная, веселая, навстречу случайному свидетелю сего. Он удивленно смотрит на неё. Почему, мол, с ней ничего не сделалось? «А я ведь атеистка, батя», - бросает через плечо, радостно улыбаясь, как студентка, комсомолка, спортсменка, сдавшая только что экзамен. Может быть, по научному атеизму.
Перспектива.
Без Г.Б. была бы, хоть и безнадежно несбыточная, но надежда на то, что можно выпрыгнуть куда-то. В что-то запредельное. А тут знаешь, что выпрыгнешь, а Он уже там. Мудрый, насмешливый великан. Мы падаем в его мягкие пухлые, облачные ладони. И он нас осторожно, стараясь не повредить, ссыплет в некую банку под названием рай. И там нам предстоит вечность уже без всякой надежды.
Аллегория.
Школьники в парке. Представление аллегории на тему И.Х. По-мальчишески верят на все сто. Верят, что верят. Верят, что так будет всегда. Раздают брошюры… Для N. всё это как-то через силу. Не принять. Эстетически. «Страсти…», «Всенощная»… Это да. А не эти подпрыгивания и подрыгивания. Мелко плавают. Только то, что прилепилось к их памяти. Несколько избитых фраз.
Но что-то все же заставляет их «позориться» (их собственное выражение) прилюдно.
Не научить.
Ничему не научить людей – «бытовое» человечество. Любые доказательства неочевидны. Не предостеречь. Нельзя говорить больше и дальше определенного предела. Как бы это ни казалось простым и необходимым. Не предостеречь. От явного, ясного, совершенно очевидного.
Мессия, апостолы, пророки... Никогда нельзя было сказать всего, что знаешь. Это бы не вместилось в утлые мозги бытовых граждан. Они и не верят. Очень сильно надо постараться, чтобы убедить их в чем-то отвлеченно-умственном. Ненадолго.
Невозможность обыкновенной, банальной передачи каких-то знаний. Даже самых важных.
Религия как свод жизненных правил. Их не так легко сформулировать… Заповеди, притчи, проповеди, жития…
Передача знаний о мире… Попытки растолковать их живущим в первозданной - «шкурной» - дикости людям. Это очень трудно. Христу это не удалось.
Место в человеке.
Статья современного греческого богослова Х.Я.:
«Бог - это такое место в человеке».
Оно должно быть занято именно Богом и ничем иным. Никем и ничем иным. Таково устройство этого мира и человека. Никакие высоты ума и познания до сих пор не преодолели этой необходимости. Ничего не найдено взамен.
Те, кто выше нас, обыкновенных и смертных, по силе духа и интеллекту, могли бы, казалось, уйти от всего этого. Но им не оторваться от нас, они вынуждены безуспешно тянуть за собой и весь жалкий, запуганный, запутанный человеческий мир. Как его бросить на произвол судьбы?! Это всё равно, что бросить родителей в немощи и беспомощности.
Место страха перед неизвестным, огромным, вечным, место бессилия.
Живем с понятием «Бог». Он присутствует в мысли.
Жизнь в предположении Его существования. Ему отведено место. Он присутствует. Не в мире. Не в физическом пространстве. В пространстве души, сознания. Его предполагаешь, Его учитываешь.
Бессмертие души.
*
Знаменитая, любимая Достоевским тема.
«Любовь к человечеству – даже совсем немыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой. Те же, которые отняв у человека веру в его бессмертие, хотят заменить эту веру, в смысле высшей цели жизни, «любовью к человечеству», те, говорю я, подымают руки на самих себя; ибо вместо любви к человечеству насаждают в сердце потерявшего веру лишь зародыш ненависти к человечеству».
«Без веры в свою душу и её бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо». ( Дневник писателя 1876).
Со времен Ф.М., наверное, много воды утекло, потому что сейчас так не думают. Это самое «бессмертие души» сделалось малоупотребительной, притянутой за уши к реальности фразой. Во всяком случае, бывшесоветская интеллигенция относится к этому понятию с иронией. На фоне российской и мировой истории они, в самом деле, смешны. На такие темы вообще перестали серьёзно рассуждать.
Научилось, научилось человечество жить, обходясь без веры в бессмертие души. Бог внутри нас. Бог, совесть… «Заберите себе ваше бессмертие!» За ненадобностью. Как можно заманить тем, что непонятно, излишне, необиходно… Впрочем, всё это было известно, по крайней мере, со времен Канта с его «категорическим императивом».
Человек хитрее и изворотливее оказался, чем предполагал Ф.М. Человек прошел через ХХ век. И не утратил человеческое. Стал трезвее, спокойнее. Стал многое называть по-другому. Может быть, человек ушел вглубь. У человека появилось небывалое во времена Ф.М. достоинство. Его не надо больше караулить ни Господом Богом, ни бессмертием души.
Популярный фабульный сказочный мотив – отказ от чудес в пользу простых, самодостаточных человеческих качеств. Бессмертие души в этом смысле – нечто вроде шапки невидимки, сверхсилы или волшебной палочки. И без всего этого можно обходиться.
Обходиться без веры в условно чудесные понятия. Которые упрощают жизнь, лишают её подлинного величия, непостижимой грандиозности.
*
Не верят в бессмертие души. Это просто. Сложнее наоборот.
Из этого многое следует. Эту тему ещё Ф.М. с Иваном Карамазовым исследовали. И остается вопрос в унылой непонятности до сих пор. И будет, надо полагать. И надеяться. В делах подобного рода ясность непозволительна. Непозволительная ясность – так сказать. Есть, есть такие области, где понятности и решённости всех вопросов быть не может и не должно. Человечество балансирует между двумя крайностями. И если впадает в ту или иную крайность, то только по недомыслию и самообману. До конца не переходя ни на одну из сторон. Пока, конечно, остается живым и психически здоровым.
Но, бывает, соберут вещи в дорогу и важно самодемонстрируют свой выбор, агитируя и зазывая. Но все это пустое. Несомненности еще никто не пережил.
Проблемы с теми, кто думает, что не верит в бессмертие души. Проблемы и с другими. Со всеми проблемы. Наверное так будет до скончания века. Не представить себе никак по-другому.
*
Все-таки проще и доступней для человека мысль о том, что ничего потом не будет, чем всякие там реинкарнации, вечное блаженство и прочее. Как у Л.Н. в «Круге чтения»: мы знаем, что нас не было до момента рождения, это то небытие, которое нас никогда не страшило. И оно достоверно. Не было и всё. Просто и понятно. И не будет. Но вот ведь неинтересно так-то. Нужно бессмертие. Не тела, так души. Есть такая потребность - появилось и соответствующее предложение. Религиозные агитаторы похожи на шустрых малых, рекламирующих товар, которого никто никогда не видел, которого, может быть, и нет вовсе. Продавцы туристских путевок в места, где можно раздобыть бессмертие. Путевки в сказочное тридевятое царство с яблочками, дающими вечную жизнь. Продавцы бессмертия. Больше они ничем существенным не торгуют. Разные конфессии - конкурирующие между собой фирмы. Они, каждый по-своему, стараются убедить, заманить, заставить поверить, что их бессмертие самое бессмертное в мире, самое надежное, качественное, гарантированное.
Азарт проповеди. Азарт проповедника. Азарт религиозного рекламного агента. Реклама религии. Реклама религиозных ценностей. Ангажированность. Им больше ничего не остается, как проповедовать, агитировать. Пафос. Даже и не совсем игра, просто добросовестность, «производственная честность», культура производства, не допускающая небрежности, брака, халатности... Добросовестность в этом случае предполагает душевное участие, проникнутость, даже веру. Таковы правила игры.
Выбор.
*
Как бы там ни было, лучше жизнь прожить с сознанием, с верой в Божественное подобие человека и с соответствующим поведением и принципами жизни, чем с ощущением своей животной природы и с подчиненностью, подавленностью этой животностью.
Даже если, на самом деле, человек больше животное, он должен жить с пониманием себя как Бога. Это преимущество, эту иллюзию, быть может, ему подарило его сознание. В отношении сознания-то человек Богоподобен.
Выбор между Богом и червем. Он, оказывается, существует.
При этом те известные соблазны религиозных агитаторов как бы излишни. Божественное в человеке или принимаешь или не берешь в жизненный расчет. И если ты «принимаешь», то вопрос «достоверности», «доказуемости»… отходит на несущественный план.
Больше доблести в том, чтобы стоять на своем вне зависимости от чего бы то ни было.
Больше доблести стоять на своем, понимая безразличие к этой «достоверности».
Больше гордой доблести в том, чтобы быть уверенным в космической пустоте атеизма и при этом ощущать себя Богоподобным в своих мыслях и поступках.
Жить в вечности, несмотря ни на что.
Понимать, видеть на каждом шагу безбожность мира, созданного руками людей, и при этом жить и строить свое отношение к миру исходя из Богоподобности человека.
Все эти размышления происходили и в коммунистические времена. Смысл был тот же. Ничего не поменялось. И сейчас «привнесение» Бога не добавляет религиозности в такое понимание человека в этом мире.
И даже так: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».
*
Они отменили Бога. Над ними никого нет. Никто за ними не наблюдает из божественного космоса. Можно делать то, что вздумается. Они и строят свой безбожный мир. Материальный.
*
Всё религиозное в них подталкивает их, концентрирует вокруг определенных представлений о этой жизни.
Они существуют в особом мире со своими законами, правилами поведения, словарем, со своей историей, героями, целями, с особыми внешними проявлениями...
Тот, кто входит в этот мир, оказывается в сообществе тех, кто от жизни ждет примерно одного и того же. Попадает в духовное братство. Главное, в чем все они сходятся, – нравственные вопросы. А в подтверждение их нравственным установкам – предписания свыше. Не просто так надо быть нравственным, а потому, что так Бог повелел.
Закон внутри нас.
Возможность «правильной», «праведной» жизни не из страха Божия, а только в силу принятия и добровольного и сознательного следования «нравственному закону внутри нас».
Можно легко представить себя единственным во вселенной отвечающим за этот закон. Это и есть Божеское в человеке. Не нужен страх и понукание. Ты сам хозяин этого мира. Ты подчиняешься этому представлению о мироустройстве. С радостью и благодарностью.
Объяснение.
Поклоняются неведомым силам. Это главное в религиозных склонностях человека. Все это облечено, конечно, в какие-то конфессионные формы, но под ними именно это: поклонение, почтительное и опасливое отношение к неведомым таинственным силам, предполагаемым в этом мире. Как в древности, так и сейчас. Слабость человеческая.
Внутреннее.
Перекрестилась на Предтеченскую церковь.
Церковь сверху вся забинтованная и загипсованная. Бинты грязные, треплются на ветру лохмотьями. Креста не видно. А она перекрестилась на нее. И лицо у нее при этом… В быту такие лица не встречаются…
То внутреннее - ясное, неколебимое, простое и доступное любому при желании, и при этом столь редковстречаемое, просветленное, покойное… - что проступает на лице. Проступает внешне из внутреннего.
Иудино.
*
Такой тип, такой сорт людей, такой характер...
Он бы не платил за проезд в трамвае. Как-нибудь из высших каких-нибудь соображений. Это характер такой. Бессмертный. У него разные проявления. Разномасштабные.
*
Иудино в характере. Иуда в интерпретации Эндрю Ллойда Уэббера и Тима Райса.
Искатель истины!
Поиск истины в разговорах. Сложные душевные зигзаги.
Тогда как при всех сложностях всё достаточно просто.
*
Вечные образы. Может быть, это наивность, игрушечное детство литературы. Попытка создания литературного конструктора. Ордера в литературной архитектуре.
А может быть, на материале земного человека ничего больше и быть не может.
«История Иуды». Спор об истине, который, впрочем, не доводится до конца.
«Моцарт и Сальери». Сальери не желает никаких чудес, он хочет на земле только что-то похожее на него самого: трудолюбивое, достоявшееся в очередь благ и славы. Не верит в Божественность, открывающую двери без ключа.
Этой теме можно посвятить целый роман, если бы не было так скучно. За это мог бы взяться кто-то, вроде Томаса Манна, который способен без конца описывать, что ели обитатели санаториума за обедом и ужином. Тем более что у него был опыт библейских романов. Он бы расписал все в лучшем виде.
Психология Иуды... Его основной порок - гордость, сальериевская гордость. Богоборческая. Все остальные апостолы - наивны, простодушны, смиренны. Им и в голову не придут всякие “предательские усложнения”, которыми мучил себя Иуда. Очевидное психологическое сходство ситуаций. Иисус и Иуда, Моцарт и Сальери.
*
Мир так построен. Христов мир. Не выносит доносительство. После Иуды это стало главным грехом. И благие пожелания не оправдывают, и здравомыслие. Иудина печать.
Лица. Лица всё выдают.
Для некоторых «доносительство», понимаемое, конечно, более широко, – это профессиональная необходимость. Это их беда.
«Довожу до вашего сведения...» «Сообщаю вам...» «Информирую вас о том...»
Неуловимая черта, после которой начинается то, что называют доносом, желание справедливости, порядка, правильности, переходящее в что-то Иудино.
Донос, предательство... Почему такой заповеди: «не доноси» не случилось в Библии? Может быть, потому, что главное предательство на Земле случилось тогда, когда Ему уже было не до заповедей?
Смертный грех доносительства. Сколько такого было во все времена!
А спрашивается, почему именно нельзя? По каким-таким законам мироздания? А здесь все так же, как с необъяснимостью рационально многого другого. Принимаемого на веру.
Нельзя и все!
*
Ловко лавируют между сложными понятиями, пользуясь по ходу неоднозначностью их трактовок. Ловкачи. Может быть, это главное отличие этого рода деятелей.
Интеллектуалы! Как бы. Но при этом им не хватает какого-то фермента, который бы их интеллектуальный потенциал делал человечным и... И порядочным. Какая-то подлятина в них присутствует.
Не хватает той самой интеллектуальности, чтобы сформулировать это, но на уровне ощущений это совершенно ясно.
Это интеллектуальные копания Иуды. Тому казалось, что он все может постигнуть, все понять. Он и пытался стать вровень с Христом. Но не понимал и не постигал. Сидело в нем его иудино - что-то предательское, мелкое, испуганное, бессильное...
«Иудино» - это, похоже, верно нащупанное. Это то, что присутствует в крови у них, и то, что делает их такими. Хотя, конечно, это скользкие разговоры - о крови. Но ведь «Иудиной», а не «иудейской»! И, опять же, если этот тип поведения, тип миропонимания привязывать к каким-то общеизвестным образам, мы же совершенно отвлекаемся от еврейства всех этих людей, о которых рассказывается в Библии.
Внутренняя жизнь.
«Закрыть молитвой эту дыру греховности. Так паук латает свою паутину, так экстрасенсы закрывают пробитую ауру. Пока не перекроют».
Поверить.
«Может быть, мне в Бога поверить?» – спросила у МН перед смертью одна его знакомая.
«Забавная история», - с осторожной улыбкой закончил МН свой рассказ.
Люди религии.
Люди, выбравшие духовность. В многообразии мира они оставили себе только духовность.
Спасение.
Бормотание с религиозным содержанием. Этой старушки.
Вновь обретшей веру души. От неудовлетворенности обычной жизнью.
В результате случайного поиска. Чего-то, способного вывести из жизненного тупика.
Старик.
Бог, оказывается, - веселый старик с умными глазами. Ну, может быть, не совсем веселый, а просто улыбчивый, бодрый, спокойный.
Он о нас все знает. Это даже пугает. Мы пугаемся тех, кто знает существенно больше нас.
Может быть.
Волшебство! Хоть маленькое! Хватило бы для исправления мира. Любое чудо. С этого начинал ИХ. Ему бы не отчаиваться, а чистить землю. Чудесами. Не столько ими самими, сколько в доказательство Божественного – по правилам – устройства мира. Все бы само покатилось».
Храм.
Полумрак, потрескивание свечей в гулкой тишине, люди как тени…
Это то, что как возможность остается человеку в любых земных обстоятельствах. Это то, что не отнять. Некому отнимать за ненадобностью. Те, кто могут отнять, в этом не нуждаются.
Как ни бывают уверены в себе те, кто убеждает жить в ясном, бесчудесном мире, уповая только на свои физические и духовные силы, они никогда не смогут убедить в «своем» хоть сколько-нибудь значительную часть повседневных людей, живущих в своих разнообразных жизнях.
В каждом человеке все индивидуально, и когда закончатся его индивидуальные силы, не знает никто.
И как преодолеть жизненную подлость тоже никто не скажет.
И есть храм, где можно за пять рублей купить свечку, где можно закрыть глаза и больше никого не слышать – только свой голос в бесконечном пространстве.
Илиада.
Еще со времен греческих язычников приучились к беспомощности богов.
Или это просто игра со смертными? По определенным правилам. Как в шахматах. Нельзя, например, пользоваться своими волшебными, божескими силами на всю катушку.
Вместо этого устраивают людям козни.
А еврейский Бог! Не то же ли самое!
Доверие.
*
Они живут в герметичном Божьем мире. Сколько надо иметь простодушия для такого представления о мире! Ведь это надо каждый день опираться на эти представления, строить свою жизнь на этой основе. Доверять этому представлению. Как дети доверяют матери.
*
Они будто выбирают это. Это – нахождение внутри Г.Б.
Их не интересует мир вне Г.Б. - мир снаружи.
Подозреваешь этот мир. Бог не может простираться в бесконечность. Земной Бог слишком похож на человека. Он личностный. Его нельзя ощутить иначе. Он Бог этого видимого мира. А все остальное…
И будто бы им этого достаточно. Они не пытаются куда-то дальше заглядывать. Выглядывать из этого мира как из окна.
Укромный Бог.
И мыслят категориями этого Божьего – в Боге – мира: счастье, спасение, добро, сила, жизнь, разум…
*
Вдохновлялись коммунистическими идеями. Искренне. Прорывались к этим идеям сквозь все противоречия реальности. Тратили на это жизни.
Сходные отношения – но уже на протяжении столетий – с религией. Надо жить в этой стихии, вдохновляться ею, подстраивать мир под эту идею…
В жизни постоянно возникают ситуации, когда мы не надеемся на свой слабый ум, на свои слабые силы – допускаем то, что не можем постигнуть. Откладываем понимание на неопределенное будущее. Доверяем. Доверяемся…
Совсем как Рильке.
ЖИЗНЬ ДЕВЫМАРИИ
(Перевод Владимира Микушевича)
«РОЖДЕНИЕ МАРИИ
О, какое нужно было самообладанье
ангелам, чтобы до времени унимать
песнопенье, как сдерживают рыданье,
зная: в эту ночь для Младенца родится Мать.
Ангелы летали, ангелы таили, где помещалось
Иоахимово жилище; издалека
Ангелы чувствовали: там в пространстве сгущалось
нечто чистое, хоть нельзя приземляться пока.
Суета была неуместна под этим кровом;
изумленная соседка шла через двор,
а старик в темноте мычать не давал коровам,
потому что такого не было до сих пор».
«ПОСЕЩЕНИЕ МАРИИ
Шла она сначала, как летела,
но потом почувствовала страх,
легкий страх от собственного тела,
удивительного на горах
иудейских. Перед ней был путь
в глубь ее же собственного света;
поняла Мария: через это
человеку не перешагнуть.
И она невольно потянулась
к чреву, где другой послушно рос;
осторожно каждая коснулась
сестринского платья и волос.
То была пророческая встреча
двух сестер, которых Свет избрал:
как бутон, природе не переча,
набухал Спаситель, а Предтеча
в материнском чреве заиграл».
………………
Трудно остановиться, не прерывать. Цитирование.
Сартр.
Еще одна формула отношения к этим вещам:
«Ma mere se gardait bien d`intervener; elle avait “son Dieu a elle” et ne lui demandait guere que de la consoler en secret».
«Мать остерегалась спорить, у нее был "свой собственный бог", она ничего от него не требовала - лишь бы он утешал ее втихомолку».
Сартр, «Слова».
Монашья душа.
Стесняется разнообразия – так скажем – этого мира. Ненужное разнообразие. Разнообразие, мешающее сосредоточению. «Вкусно!» - и заалела стыдом.
Церковь на том берегу.
Крытая белым железом. Звон по воскресеньям. И в будни – к вечерней службе. Весело раскрашенная церковь. В местных традициях. Чтобы нравилась. Яркая, светлая. И цветные распятия у дорог.
Все это... Связанное с «религиозными отправлениями». Здесь и там. С куполами и без, с иконами и голыми стенами, с крестами и звездами... В наше время! То все говорили: «В 20 веке!» Теперь вот - в 21.
Как недалеко ушло человечество!
Будто из осторожности остановилось. «Мало ли что!»
*
«Кому нужна эта неискренняя – без священного трепета и животного страха – молитва!»
Убеждение.
Вдруг понимаешь, что не понимаешь.
Понятие веры. «Доверие» - это понятно. Это доверие к кому-то или к чему-то. Доверяешь кому-то конкретному в чем-то конкретном. Понимаешь что это именно доверие. Одолженное конкретному лицу и не навсегда, а на вполне обозримое время и в конкретных вещах, обычно не выходящих за рамки чего-то обыденного. Но вера! В религиозном или политическом смысле! Это никак не поймать на уровне ощущений. Не случалось такое.
Призывают верить в такие вещи, до которых не добраться иным способом. Чтобы, в конце концов, оприходовать эти понятия в бытовой жизни.
Предполагаешь достоверность чего-либо. Не более. Прикидываешь так и этак и решаешь, что это «приемлемо» (Что-то такое было у Барта. О «приемлемости»).