*
Поэты. Изначально предполагается, что они всё знают о человеческих чувствах, о возможных реакциях и мыслях по разным поводам человеческой жизни. Все фактические обстоятельства жизни будто им всем известны, трактуются примерно одинаково. И дело стало только за тем, чтобы найти как можно более адекватную, интересную, оригинальную и т.д. словесную передачу всего этого. Они соревнуются на поэтических турнирах именно в этом. Нет ничего нового под луной. Новы только слова, сочетания слов, с помощью которых выражается эта неизменность.
«За мной нет многих поколений предков, которые сочиняли бы стихи, и сам я не такой уж выдающийся поэт. Да и обстоятельства таковы, что меня не признают первоклассным поэтом. Так что включение даже одного стихотворения – честь для меня», - радовался я. Покойный Тикусю (Накахара Ариясу) это услышал. «...Вы правду так думаете? Если так, то вас обязательно ждет милость богов на этом Пути. Потому что именно это и есть истинное понимание Пути».
Поэтический «Путь». С заглавной буквы! Как Дао».
*
«Один человек рассказывал так.
«То, что называется Симидзу – Источником чистой воды – на Заставе встреч – Аусака, это то же, что и колодец-источник Хасирии, все так думают. Однако это не так. Симидзу находится в другом месте. Сейчас там нет воды, да и людей, знающих это место, не осталось. Старый монах Эндзицубо Адзяри, один знает это место. Так-то оно так, но только нет и людей, кто бы разыскал его, чтобы узнать об этом. Передавали, что, увидевшись со знакомым, он сказал6 «Когда я умру, больше не будет никого, кто бы его знал, вот чем кончится»...»
Вот они куда-то приезжают, где-то поселяются, и начинается поэтическая работа. Строят свой поэтически понимаемый мир. Оазисы поэзии образуются там, где они появляются. По-другому им неинтересно.
Такие были «поэтические» времена. Примитивная, дотехническая жизнь. «Гуманитарная» - можно сказать.
Схоластика поэтической интерпретации действительности.
Поэзия пронизывала собой жизнь. По крайней мере, жизнь привилегированных слоев. Будто и дел им больше не было! А ведь и не было!
*
Усложненные, суховатые, технические заметки по поводу стихов. Несколько искусственная среда сочинителей стихов – профессионалов и полупрофессионалов («левый министр Готокудайдзи» и пр.). Странно после этого всего читать совершенно от мира сего, совершенно реалистичные стихотворения.
«Проходят годы,
Я не отдал долг.
В Оямадо,
Наверное,
Никто не одолжит семян».
Кусочек крестьянской жизни.
Может быть, в те времена это все было так приближено одно к другому – простонародная жизнь и жизнь «левых министров».
Какие-то вещи, которые они своим академическим подходом не могут испортить.
Стихи – как драгоценные камни, все остальное – оправа для этих камней. Хотя нет – еще прозаичней: коробочка, ящичек, шкатулка для драгоценностей.
Уроки в ДМШ.
Второстепенные и даже, может быть, третьестепенные авторы в музыке. Виолончельная пьеса какого-то известного только одним виолончелистам автора.
Этому автору она казалась значительной. Она и в самом деле интересна. В ней целый мир. Умный, глубокий, изумленный… Но автор все равно остается «широко известным только в узких кругах».
Так же и в других искусствах.
Так же и в литературе. Целые миры, скрытые под обложками книг бесчисленных авторов, обречены остаться мало кому известными и интересными почти сразу после написания книг или чуть погодя.
В музыке все же как-то меньше «пропадает». Но и сочиняющих музыку несравнимо меньше, чем пишущих романы и прочее. Читателей не хватает! Вот плоды творчества авторов текстов, бывает что трогательных, искренних, умных, достойных большего текстов, в большинстве своем, и превращаются в донные отложения, покоятся с миром в тишине и мраке неизвестности в книгохранилищах, архивах, на полках букинистических лавок, чердаках, подвалах... Если вообще где-то существуют, а не отправились в ад макулатурной переработки.
Ах, да! Сейчас появился еще один способ хранения текстов в вечной неизвестности – интернет-серверы.
Юные преступники.
«ТВ-фильм. Или сериал. Какие-то юные преступники. Нюансы их поведения и психического состояния...
Равно как и вся остальная книжная или кино-беллетристика на такие драматические или даже трагические темы.
На изощренном опыте прошлых литературных и киношных достижений!
Времена ФМ прошли. Вся эта психология кажется чем-то напрасным.
Дать себя погрузить в мутную среду чужеродных мыслительно-чувственных процессов и фантазий!
Не хочется. И просто не хочется - по состоянию души - и тем более после ФМ с ЛН не хочется.
Переизбыток желающих «погрузить».
Что нового они могут предложить?
Только потому, что у них такая профессия.
Гораздо интересней все такое не в виде беллетристики, а в научном или научно-популярном виде.
Чем же тогда должна заниматься литература и кино? Это вопрос!»
*
Когда читают это просто как литературу! Как просто литературу! Того ли хотел автор!
Текст.
Это «текст» был прожит. Не просто написан, а прожит!
Да и все остальное - в разной степени полноты погружения - но тоже как-то проживалось.
И теперь туда - в этот «текст» и в некоторые другие - возвращаешься мысленно как в реальное прошлое.
Спасение мира.
Может быть, это поэзия должна спасать от ужаса жизни. Может быть, поэтическая красота и есть то, что должно спасать мир. Спасать мир от наползающего ужаса жизни.
«Красоту» тут, конечно, надо толковать расширенно: красота, изящество, утешительность, спасительность поэтического взгляд на мир, поэтического понимания зрелища жизни.
Расширенная формула:
«Поэтическая красота спасет мир от ужаса жизни».
Не буквально, конечно, спасет от несчастий, смерти, разочарований – куда от всего этого деться! - а спасает от поспешных, разрушающих душу выводов в отношении данного человеку для жизни Божьего мира. А это уже немаловажно.
Объяснения.
«”Анна Каренина” - глазами психолога, психиатра, физиолога…
Всему взамен - гнусные физиологические объяснения!
“Физиологический” роман...»
Не закончить мысль...
Может быть, дело в том, что ЛН сам под конец жизни, можно сказать, отрекся от своих великих романов, увидел в беллетристике что-то пустячное в сравнении с основательностью и достоверностью научного подхода?
Впрочем, ЛН и науку не жаловал.
У него всю жизнь – попытки прорыва ко все большей и большей подлинности.
«Романная», художническая подлинность его перестала устраивать.
Ему хотелось говорить с современниками и с будущими читателями открытым текстом высшей подлинности.
Мы – те самые «будущие» его читатели – не очень проникаемся хотениями позднего ЛН, совсем ему в этом вопросе не сочувствуем.
Доверяем его романам больше чем сам автор.
И ищем там подлинность более подлинную чем та, что обнаруживают в человеческой жизни и в литературе психологи, психиатры, физиологи...
Шахматы.
Некоторое сходство ощущений от литературы и от шахмат.
В шахматах нужно уметь способность отпускать сознание в некий полет шахматной мысли. А если зажат в своих «старогоршковых» комбинациях, то тогда… Тогда уж чего ждать!
И от шахмат и от писаний.
Настоящие игроки знают это изнутри себя, а все остальные - из наблюдения за игрой настоящих игроков.
Все остальные – болельщики.
Интернет.
Сайты для размещения продуктов словесно-художественного творчества.
Свежая прозаическая выпечка, пирожные «Сю-сю»...
Частушечная форма.
«Много звёздочек на небе,
Только месяц не взошёл;
Много парней на беседе,
Только милый не пришёл!»
Простонародный частушечный задор может вдруг сделаться чем-то серьезным, жалобным...
И это разделение на две отчетливые смысловые части!
Соединение которых в едином стихе, дает то необыкновенное новое качество, которое можно назвать поэзией.
Поэзия - из столкновения, сочетания, взаимодействия смыслов! И будто из ничего! Из соударения!
Ну, это, конечно, известные вещи.
Не так ли бывает и в японской традиционной поэзии! Там тоже есть это столкновение, сочетание, взаимодействие разнородных смыслов.
«с чистого неба
звёзд не ухватишь рукой
как ни старайся
даже в объятьях моих
мыслями ты не со мной».
М.Л.Гаспаров.
Примечательное равнодушие ученого-филолога к тому, чтó написано, и интерес к тому, как это сделано.
Будто все содержание литературы давно всем известно, наскучило, приелось, несет ненужное волнение.
Тогда как наука требует холодного спокойного отношения ко всему на свете и, прежде всего, к предмету исследований.
Примечательное и даже замечательное отношение! Можно позавидовать. Как завидуешь иногда чему-то неиспробованному.
Признание.
Известность, не говоря уже о славе, - достаточно трудно пробиваемая вещь. Публика не стремится поскорее вдохновиться каким-то неизвестным соискателем известности. Равнодушие, скепсис, закрытость публики можно бесконечно долго и безрезультатно пробивать.
Когда это, наконец, происходит, такое впечатление, что признание даруется соискателю славы чуть ли ни по капризу. С барского плеча! От сытого благодушия. От послеобеденной благорасположенности.
«Как же Мессия их увлек!»
Все-таки...
«Все-таки в музыке, кинематографе, театре, литературе и т.п. очень много напускного, воображульного, мнящего о себе больше, чем оно того стоит.
И не может быть по-другому в деле, которое живет за счет подачек, спонсоров, сложных умозаключений начальства по поводу полезности этих занятий. Всегда надо кого-то уговаривать, убеждать, упрашивать... Тут, хочешь не хочешь, выработается привычка все раздувать, преувеличивать значение, говорить всякие умные слова в доказательство сверхнужности этого занятия.
Оно, в самом деле, и полезно, и сверхнужно. Но не все подряд, и не в той степени, как это пытаются внушить сами авторы.
Больше развлекаловки, пустопорожности, втюхивания...
Смокинги, бабочки, белоснежные манжеты, красные ковровые дорожки, дамы в вечерних туалетах, интервью, мемуары...»
Мучительство.
Автор мучает то ли мозговыми, то ли биологическими извращениями персонажей. Это не они мучаются, это мучает их автор! Им хочется нормальной жизни, простых нежных отношений, без надрыва, без чего-то душераздирающего... Простой, обывательской, человеческой нормы! А тут автор придумывает им всякое! И это будто правда жизни!
Читателе- и персонажемучительство какое-то!
Пустяк.
- «Я пью за военные астры...» Стихи прозвучали, и всё!
- Чего же ещё?
- И всё! Понимаешь! «...Веселое асти-спуманте или папского замка вино». Отзвучали... И опять тишина. На секунду удивился кто-то. И опять пусто и тихо. Нет никого. Такой вот пустяк!
- Пустяк?
- В пустоте и тишине...
- Может быть, имеет значение впечатление, которое остается от поэта. Послевкусие.
- Значение для чего?
- Ну, тогда вообще не знаю.
Усложнения.
Поэтически усложняют жизнь. Виртуально-поэтически ее усложняют.
А потом поэзия реально усложняет им бытовую жизнь.
Служба.
Текстовые откровения... Не обязательно там должно быть что-то действительно стыдное. Там может быть даже и самое невинное и простодушное, но все оно – самое невинное и простодушное - уже заведомо «открывающееся», «подставляющееся»...
После погружения в авторскую стихию, после этого демонстрирующего себя простодушия и невинности надо входить в стихию совсем другого рода.
Присутственное место! Здесь всё - «в рамках», почти всегда закрыто и спрятано... Отложено для другого времени и места. Сфера почти исключительно деловых отношений. А все личное, экзистенциальное, животрепещущее... благоразумно оставлено дома. Здесь - только функциональная часть человека.
Этот контраст, не раз отмечаемый, между разными мирами... Ему не перестаешь удивляться.
Печатание.
«Что хочет Масик?» - «Масик хочет книжечку!»
«Все не так, ребята!»
Общее мнение: «Как-то все они перестали с определенного времени “выдаваться”. Нет “выдающихся”, не говоря уже о великих». Какое-то писательское войско без командиров. Толпа писателей.
Во времена Чехова тоже казалось, что перевелись великие. Один Лев Николаевич доживал в Ясной Поляне.
И все-таки сегодняшнее литературо-ощущение более безнадежное.
Время, которое будто бы должно все расставить по местам, ничего не расставляет. Сколько их уже прошло перед глазами - умных, хорошо, остроумно, оригинально, интересно писавших и пишущих! Но ни Толстого, ни Чехова!
Вот N.N. с его интереснейшей книгой. Он может высказываться о том же Чехове или о Л.Н., иметь свое интересное мнение обо всем на свете, может быть, даже приближенное к истине... Но куда с этим мнением ему сунуться! Кто его мнение учтет!
Когда кто-то появится, мы, конечно, все это сразу почувствуем. Он – этот появившийся – может нахально повторить все за теми, кто был до него, но харизмой не вышел, никто его ни в чем не упрекнет. На радостях.
Это хитрая штука! Ее нельзя формализовать.
Так что есть некая проблема – «комплексная» - для тех, кто пришел в этот мир «творить».
Новая реальность.
Создают новую, не бывавшую прежде реальность. Только внешне похожую на настоящую реальность. А нутро – насквозь выдумка. Не проверить – соответствует это нутро подлинной реальности или это тебе морочат голову.
Не было ни таких людей, ни их мыслей, разговоров, драматических отношений... Сочинили новую реальность. И до подлинности можно не добраться.
А то еще могут так заморочить голову подлинной реальности, что она будто признает и эту сфантазированную реальность за подлинную! Все вообще запутается.
«Поэтические чтения».
«Бога у богинь оспаривают...» Что-то сомнительное. Те самые мнимости, которые с иронией воспринимают простые граждане, когда им приходится с этим сталкиваться. К примеру, на какой-нибудь лекции в сельском клубе, куда забредают, бывает, экзальтированные дамочки из «облконцерта» с поэтическими вечерами, посвященными МЦ, АА... Они пытаются раззадорить совершенно неискушенную публику какими-то совершенно иллюзорными с точки зрения людей, живущих на земле, вещами.
Так и живут. По отдельности. Не встречаясь в одном понимании.
Соловьиные песни.
Пишут стихи! И не подозревают, что литературе давно пора кончиться.
Так вновь с весной соловьиная пара вьет гнездо, разоренное в прошлом году вороной.
Поют, вьют гнездо, высиживают птенцов...
И опять какая-то ворона невдалеке противно кричит.
Но соловьи то ли не помнят, что было в прошлом году, то ли это уже другие соловьи на том же месте. Они продолжают свою ответственную и радостную работу.
С глупым, конечно, удивлением горожанина понимаешь, что это у них не может кончиться и прекратиться. Какие бы жуткие вороны ни каркали поблизости.
Золото.
Писательский «старатель». Таких сразу узнаешь. Зачумленные своей «лихорадочной» деятельностью. Намывают песок литературы высокой пробы. Ревниво следят за конкурентами с «соседних участков». Вдруг они нападут на золотую жилу! И выйдут в миллионщики!
Медленное чтение
*
«Алтарные врата отворены, и в темноте светилась и медленно клонилась нагота…»
У ЛН периода нравоучительства всё против понимания таких вещей.
Почему надо одно противопоставлять другому? Почему одно должно обессмысливать другое? Обессмысливать земное существование человека! Со всем, что ему присуще, со всем, что ему дано в этой жизни!
*
Переводной текст. Как тряпка. Не прожуешь.
*
«Надо только вчитаться в хорошую книгу!» Так долго жил с этим рецептом, вылечивающим от плохого настроения! Но где ее взять – «хорошую»? Как вчитаться?
Который раз вспоминается Т.М. Так было хорошо преодолевать его "Волшебную гору". После нее все казалось пресно и пусто. Жид, Хаксли, Стиль... Их словно выстроили по росту. Нет, просто поставили рядом. И все так очевидно!
*
Те, кому не нужно читать книги. Нет необходимости. «Обходимость» такая.
Это то «лишнее», без чего мир можно просто «свернуть» как свиток и сдать на вечное хранение.
*
«Многое уже не взять в чтение. Невозможное, выматывающее беллетристическое чтение. Слишком легковесно, разрежено... Не хватает интеллектуального воздуха, задыхаешься».
*
Тип читателя – «мазохист». Любит книги, унижающие его. Интеллектуально.
*
Уэлс, Свифт… Это примеры наиболее яркие. Есть и другие, в том числе и русские. То, главное, чем их можно объединить, - это мрачномыслие. Непобедимое мрачномыслие! Все у них безнадежно, из рук вон…
Невольно возникает желание этому как-то противостоять. Как чему-то неистинному.
Это вроде несварения желудка. Не «пошел» у них мир. Не разжевать, не проглотить, не переварить.
*
Мысль о том, какую чепуху иногда приходится читать! И чепуха, в самом деле, кажется вопиющей, оттого, что через плечо текст книги виден хорошенькой девушке, которой все эти изложенные в книге старческо-мудрые проблемы могут показаться смешными. И вы сами вместе с этим текстом и этими проблемами.
Такой, например, текст:
«Вы по прошлым жизням обожествляли любимую женщину и ненавидели ее одновременно. Вы пропитаны ненавистью к женщинам. Малейшая обида со стороны женского пола включает в Вас рефлекс ненависти».
*
Хаос в книгах некоторых авторов… Не то чтобы слабых, но как-то будто «не пробившихся к подлинному пониманию». Страшно в их «хаосных» книгах. Это не мир таков, это они воспроизводят в своих книгах хаосные потемки своего сознания. Им он даже нравится – тот мир, который они создали. Они любят свой страшный мир. Может быть, они не подозревают, что вне его есть еще мир, - подлинный.
Хотя... Они запросто могут поспорить на счет подлинности тех или иных миров.
*
«Все бросить и пытаться читать Хайдеггера. Все бросить страшно. И страшно, что Хайдеггера. Остаться в мире один на один с Хайдеггером!»
*
Утрачено доверие к любым историческим книгам. Что-то полезное выносишь из них, конечно, но берешься за чтение с неохотой - боишься напрасно потерять время на что-то недостоверное.
Там не отделить правду от выдумки, полуправды, натяжки, недоговоренностей, подтасовки...
Если уж Солженицына в этом обвиняют!
Вообще, в случаях с такими агитационными по целям написания книгами должно быть полное доверие к автору.
И это совсем недавнее прошлое! Что говорить про более отдаленное время в истории России!
*
Почитать что-нибудь, сложное, скучное... Чтобы сон нагнать.
*
«Черпали воду ялики, и чайки
Морские посещали склад пеньки,
Где, продавая сбитень или сайки,
Лишь оперные бродят мужики...»
Удивительно, что можно впитать все подряд, – все, что попало в разное время в поле зрение. И оно там как-то все разместилось в понимании, в сочувствии, в приязни... Не сильно противореча друг другу! И никому там не тесно. Как это было в реальности при их жизни.
*
Две такие разные книги в дорогу!
Стивен Хокинг, «Краткая история времени», и Г. Субботина, «Марсель Пруст».
Захватывающая дух сложнейшими проблемами наука – с одной стороны. И совершеннейшие пустяки биографии неудобоваримого автора конца 19-го - начала 20-го веков.
Мир звезд, вечности, бесконечности и мир переживаний амбициозного, странноватого беллетриста.
Что-то даже не поддающееся сравнению, настолько из разных сфер жизни.
Но вот как-то ведь совмещаются! В одном читателе из вагона метро. С утра – одно, после службы – другое. Не такое головоломное.
*
Листовка на водосточной трубе у института печати на Джамбула. О том, что надо читать какую-то феминистку, написавшую 21 книгу! Жуть!
Каково это – написать 21 книгу? Да еще и на такую тему! Бесовского, можно сказать, содержания. В какую клоаку выкинута жизнь женщины! А могла бы хороших детей нарожать!
*
«Диалектический материализм» - легкомысленная книжка. Учебник для попугаев.
По ощущениям, оставшимся от «освоения» - что-то обездушенное, начетническое, рассчитанное для зазубривания, а не для появления интереса к постижению.
*
ТВ. О книгах. Издательница говорит, что «существует потребность в семейном романе».
Издательница чтива. Книг, обслуживающих какую-то потребность человека. Есть «общепит», а это «общечит».
Потребность в определенном жанре литературы, а не в ней самой.
И как-то все это излагается по-доброму, ласково, доходчиво, убедительно... Не можешь не соглашаться... Но ведь неправильно же!
*
Опыт чтения неинтересных книг: «Это что-то удушающее».
*
- Открылся портал в мир героев Чехова.
- Какую утром в метро книгу читаешь – такой портал и открывается. Лосев, Гаспаров, Бердников, Баркова...
*
В изысканиях психологов иногда что-то узнаешь из реальности, но в целом это как марксистско-ленинская философия – не пришей не пристегни.
Вот всякие схоластические авторы, которых не хватило на что-то научное, и сочиняют свои беллетристические истории. Понимания они, конечно, не добавляют. Но публике нравятся. Хоть кто-то с ней говорит попросту о их жизни.
*
Старая клеенчатая, еще советских времен обложка для книг. Пользуется ею не столько для того, чтобы поберечь книгу, а чтобы в метро не видели, что он читает Чехова из голубого собрания сочинений. Стесняется какой-то в общем-то старомодности своего выбора. И вроде совсем уже не школьник!
Чтение Чехова. Это что-то да значит. В современной жизни. Какие-то несовременные формы жизни. Отсылающие, может быть, в 19 век.
*
Случайное чтение.
Что в этом чтении? Чужие судьбы, чужие переживания, чужие мысли...
Случайность этого чтения. Встретились и разошлись. По своим вечностям.
*
«Сидим на кухне и читаем письма крепостного художника 19 в. Кривощекова.
“За ужином нам дают суп или щи, что было за обедом, потом размазню, тоже не бедное наше блюдо. Отужинав, идем возиться или что-нибудь делать, что заблагорассудится”».
Хорошее чтение. Неторопливое, непрестижное...
Все там, где должно быть.
Эта кухня, это чтение... Они потерялись во времени и в пространстве.
*
Б. Поплавский, В. Яновский, В. Набоков. Чтение одного качества. И их герои будто должны знать друг друга, встретиться на улицах и в кафе. (Хотя у первых двух это улицы Парижа, у В.Н. – Берлин).
Стилистические подсказки, стилистические веяния...
Оказывается литература – что-то вроде домашнего рукоделия. Может быть, у классиков их литературная продукция и похожа на заводские изделия, но в отношении указанных авторов так не кажется.
Литература домашней выделки. Литературный промысел. Малое предпринимательство.
Не хватает только потребовать лицензию на этот вид деятельности.
*
Раздражение от расшатанной по произволу прозы. Именно по произволу!
Впрочем, если доверяешь автору, и когда кажется, что по-другому было бы хуже, то принимаешь и расшатанность.
*
Нет интереса к книгоглотательству. Наоборот, какое-то сопротивление этому.
Впечатление мертвокнижности. Когда-то эти, будто живые сущности, теперь представляют собой нечто омертвевшее, высохшее... Не прожевать, кусок застревает в горле.
Что-то с книгами? Или с самим собой?
Точка развертывания.
А.Ф.Лосев в метро:
«Везде мы видим, таким образом, что сущность вмещает в себя все возможные смыслы в одной точке. Развертывая эту точку в ее самовыражении, в ее энергиях, мы получаем то одно, то другое энергийное излучение».
И поверх книжной страницы – то, что отвлекает, мешает сосредоточиться...
Ее узкая рука. С тонкой, прозрачной кожей, с длинными пальцами. Она скрестила руки на груди, охватив свои локти. Будто мерзнет. Хочет ужаться, занимать меньше места. И шею прячет в шарф. Виден только ее профиль.
В лицо боишься взглянуть. Чтобы не спугнуть ее отрешенности.
Можно вообразить, что это и есть пример лосевской точки развертывания.
Паволга.
Умная, мягкая, женственная...
А потом отвлекаешься на малопонятную книгу о Хайдеггере. Цитата из него:
«... мы всегда движемся в определенном понимании бытия».
Чудесный мир. Она в нем живет. И пишет об этом. И по-другому писать не может. Для нее мир таков. Он и есть таков.
Не все справляются с этим, не дотягивает до такого понимания, такого ощущения, такого отношения.
Еще одна цитата. Фраза, вырванная из контекста:
«...мы подвержены искушению понимать себя...» Дальше есть продолжение: «...исходя из такого бытийствующего, которым мы вовсе не являемся...»
А достаточно было бы только первой части предложения. Это многое объясняет. Мы-таки «подвержены искушению понимать себя».
И вот опять Паволга. «Записки на запястье», «Детский человек», Цикл «Мой прекрасный папа»... Всюду разлито доброе, умное, мягкое, женственное отношение. Этому не научиться. С этим надо было родиться, прожить «детским человеком» с тем «прекрасным папой». И должно все получаться.
Учебник.
Некоторые предложения из упражнений в учебнике по русскому языку С.Г. Бархударова.
Чем не традиционная японская поэзия:
«Воздух изредка дрожал,
Как дрожит вода,
Возмущенная падением ветки».
Или еще:
«На дворе сыро и туманно,
Как будто пар подымается
От пахучего навоза».
Надо только предложения разбить на строчки.
И предварительно проставить нужные буквы, пропущенные в словах, и расставить знаки препинания.
Ученые книжки.
*
Книжки по эстетике, по литературознавству, искусствоведению, пытающихся объяснить механизм, основные элементы, связи и т.д. в творческом деле напоминают влюбленных в свое дело гидов-сторожей из какого-нибудь гигантского замка или пещерного города, со множеством переходов, тайных лесенок, дверок, лифтов, лазов и т.п.
Эти хранители тайн искусства помешаны на всем этом деле, могут день и ночь водить вас по всем хитросплетениям галерей, коридоров, переходов, лихорадочно объясняя гениальную выдумку создателей всего этого.
Время от времени они выводят вас на какой-то балкон или к окну, откуда виден знакомый и ясный привычный нам мир.
И это самые торжественные моменты. Гид заранее объявляет номер: «А вот сейчас за этим поворотом будет комната, откуда виден город, который ниоткуда больше не виден». Или что-то в этом роде. И вот мы на этом балконе. Оглядываемся, восхищаемся, а потом опять даем себя увести в лабиринт, чтобы выйти где-нибудь еще.
Так у литературоведов и прочих ведов можно блуждать по переходам и немыслимым галереям построений ученой мысли, чтобы в конце концов выйти на свет Божий и услышать нечто знакомое, понятное и простое, подобное виду на окрестные поля с какого-нибудь окна какой-нибудь восточной башни рыцарского замка.
*
Научно. Профессионализм узкоспециализированный. Все крохи подберут. Все объяснят. Расскажут, как это работает. Не оставят места полулирическим умозрениям дилетантов.
Гимназическая история.
«Отечественная история. Курс средних учебных заведений, мужских и женских, с приложением хронологической таблицы и трех карт». Составил С. Рождественский. С.-П. 1896 г.
Святослав: «Волею или неволею мы должны сражаться. Да не посрамим земли русской, но ляжем костями. Мертвым срама нет. Если же побежим, то срама наживем, да и не убежим. Станем же крепко».
«На востоке Владимир воевал с камскими болгарами и победил их. Болгары были тогда могущественный народ; главный город их Булгары развалины которого видны и теперь в Казанской губернии) был центром северо-восточной торговли и имя его было славно на всем востоке. Когда после победы над болгарами, дядя Владимира, Добрыня, осмотрел павших в битве болгар, то сказал князю: «они все в сапогах; такие не будут платить нам дани, пойдем искать лапотников». Владимир заключил с болгарами мир, причем последние клялись не воевать с русскими до тех пор, пока камень не будет плавать, а хмель - тонуть в воде».
Этот тон рассказчика... Без всякой наукообразности, изложение простыми словами, с множеством исторических анекдотов...
Это напомнило книги и лекции Льва Гумилева. Думаешь, может быть, он и усвоил, перенял эту манеру рассказа о исторических событий из таких учебников. Других в 20- годы, когда учился Гумилев, и не могло быть.
И может быть, так и надо. Чтобы что-то оставалось в памяти школьников.
А какое пространство для вольной интерпретации событий прошлого! Ведь очень мало достоверного. Все – полулегенды, домысливание, те самые анекдоты...
Судьба писателя.
Уехал жить за границу, чтобы там создавать свои ностальгические шедевры.
Единое.
Строили заводы, плотины, воевали в нескольких войнах, запустили человека в космос... Много еще чего происходило и в стране, и в мире.
А где-то в архивах пылились, истлевали бумаги с рукописями романов «Котлован», «Чевенгур», романа о Москве Ивановне.
Потом все это достали из архивного мрака. Чтобы на какое-то время занять этим мысли новых поколений.
Конечно, что-то несоизмеримое... Но все равно, почему-то удивляешься, что никто не относится и к тому, и к другому, и к третьему как некому единому целому. Ведь все-таки жизнь едина, мир един... Небо, солнце, другие звезды, время...
Не могут или не хотят свести всё в что-то понимаемое вместе?
Что-то будто лишнее. Досадное недоразумение. Случайное. Довесок. Не достойный сведению с главным.
Впрочем, что здесь «лишнее», а что «главное», не всеми понимается одинаково.
Может быть, к этому надо относиться как к баховскому контрапункту? Но ведь должно получаться что-то гармоническое. Для музыки.
А может, эпоха была не музыкальной? Или был «сумбур вместо музыки». Или такая музыка. Соответствующая. Да еще стремящаяся навязать всей остальной жизни это соответствие.
Душа интеллигента запутанная, сложно организованная штука.
И вот вопрос отношения к платоновскому творчеству... Что это? Кривое зеркало? Или, наоборот, самое что ни на есть нормальное зеркало, отражающее все в истинном виде? Пародия? Продукт больного воображения с элементами художественной гениальности? Судорога какая-то авторско-человеческая? Все вместе - по чуть-чуть?
Много, что не сводится воедино в этой жизни. И задача такая не ставится. Разные сферы жизни пытаются и стараются не замечать друг друга. Живут своими проблемами, своим пониманием.
Это физики озадачивают себя созданием «теории всего». А в повседневной жизни от такой задачи можно свихнуться. Особенно если пользоваться при этом неприспособленным для таких головоломок слабеньким схоластическим мозгом.
«Сатирический подход».
- Может быть, это большой мировоззренческий обман, ошибочная литературная и жизненная стратегия. Ведь без любви ничего хорошего не бывает! Занимаешься мерзостями вроде бы для того, чтобы способствовать их устранению, а на самом деле – это бессмысленное занятие, пустышка, увеличение несообразности в этом мире...
- У тебя и к юмору есть претензии?
Бумажные книги.
«Книги-таки отомрут». Думаешь об этом немного не доходя «Библиофила». Кто-то в урну сгрузил не принятые к сдаче книги. Какая-то старушка – из тех, кто обследуют урны в поисках алюминия - перебирает книги, некоторые уже – на земле в снегу.
Другая – культурная - старушка консультировалась с продавцом «Библиофила», что можно принести. С Чеховым и Тургеневым культурная старушка еще не готова расстаться. Предлагала Мельникова-Печерского, Грина, Куприна в зеленой обложке...
Еще пройдет какое-то время и книги будут не для чтения, а только неким украшением быта, сохранятся у закоренелых консерваторов и у коллекционеров, то бишь библиофилов.
Лирика.
Как утлый корабль, может быть, с алыми парусами, преодолевающий бурное, немилосердное море бытовой жизни.
Плывет, качаясь в волнах.
Рассказ..
- Что же у них так все и закончится?
- Как?
- Свадьбой.
- Что же... Это свойственно человеку. Физиология. Что еще человеку делать!
- Да мало ли! Вот Савва Ямщиков боролся с некультурными чиновниками. Человек знал, что делать.
- Но таких и должно быть мало. Считанные единицы. Знающих, что им делать. А не то будет не протолкнуться.
Фантастика.
Только прочитав книгу Стенджера «Бог и мультивселенная», начинаешь понимать насколько схоластически простодушны писатели-фантасты. Очень уж всё легко у них в их опусах. Раз – и уже в окрестностях Магелланова Облака. Или в созвездии Андромеды. Только бы побыстрее добраться и пофантазировать о тамошней жизни. Не принимая в расчет, какой невероятный скачок в познании, в техническом прогрессе должен произойти, прежде чем человечество отдаленно приблизится к таким вещам. Если приблизится вообще.
Только перечисление актуальных проблем, над которыми трудятся тысячи физиков: темное вещество, черные дыры, странная материя, проблема монополей... Это только более-менее понятно сформулированные проблемы, а есть еще то, что только брезжит в умах ученых мужей.
А ведь нужно все это еще схватить мылью, проверить-перепроверить, добиться хоть какого-то минимального понимания. И чем дальше, тем понимания кажется меньше. Все усложняется, обрастает связями, законами, правилами, нюансами... А ведь потом еще надо дожить, доработаться до практического использования открытых знаний!
Странным образом на все это, похоже, не жалеют средств, времени, жизней... Какая-то даже бешенная страсть к познанию именно физических и астрофизических вопросов. А ведь это так, кажется, далеко от повседневных задач человечества.
Правда, фантастика не в последнюю очередь ценится тем, что с ее помощью можно разбираться в вечных или, наоборот, самых что ни есть актуальных вопросах реального мира.
И получается, в будущее утягиваются все застарелые проблемы этого мира.
И все это в предположении, что человечество ничуть внутренне не поменяется.
О юморе.
*
«”Старик. Умом понимает, что это женщина, но не чувствует”. Шутка такая.
Замечаешь, что с юмором, со смехом, “продлевающим жизнь”, вдруг “осложнились” отношения?
Не вдруг, конечно.
Лев Николаевич в «Круге чтения» советовал быть осторожным с остроумием. Чья-то или, может быть, самого Льва Николаевича, мысль о юморе: “под соусом труп”.
Здесь немного о другом, но смысл тот же:
“Осуждение остроумное – под соусом труп. Без соуса отвратился бы, а под соусом не заметишь, как проглотишь”.
Подмечают смешное, стараются воспринимать жизненные ситуации с иронией, смешком, и по возможности с остроумием - как получится. Такая общая установка. Это считается хорошим тоном. Это не подвергаемое сомнению жизненное правило. Полезное в быту.
А что? Это будто та же реальность: с ней от шутки ничего не сделалось. Все то же, но только при другом – юморном - освещении. И уже не так