*
Отмеренное время нахождения в литературной реальности. Потом становится страшно. Торопишься вон.
*
Выгораживают в рассказе кусок пространства реальности. Вычищенной от всего лишнего по мнению автора. Только сумасшедшие и полусумасшедшие тянули в свои книги всю непроходимую мерзость реальности. «Всякие там кафки...»
*
Описание простых повседневных, бытовых событий. Вдруг это - самое элементарное - видишь в виде словесного описания. Будто это какая-то важная ценность.
Прорисовываешь мелкие детали на полотне жизни.
«Он, проходя мимо, слегка задел какого-то гражданина, но справедливо посчитал, что ничего страшного, и не стал извиняться. Не мушкетеры-чай! Это те были шибко нервные. Чуть что –дуэль».
*
Они безоглядно бросаются в поверенные своей собственной «теорией кубизма» безудержность, отпущенность, расхристанность… Вооруженные филологическим сверхзнанием.
«Филологическое сверхзнание». Профессиональные знания переносятся на мир. Это само просится. Другого же у них нет. Это та почва, на которой они стоят. Их хлеб. Рукомесло. Тем более литература! Что-то настолько обобщенное по отношению к жизни, вмещающее все остальное. Как бы. И сомнений нет! Да и повода для сомнений практически не возникает.
Приходит в голову.
Приходит в голову что-то записать. Без этого ничего не бывает. Должна возникнуть мысль о том, что такое записывают. Или вообще мысль о том, что можно вдруг ни с того ни с сего что-то взять и записать. Зачем-то.
Помощники.
А вот под музыку Малера всё кажется прекрасным. И окололитературные «текстики» уже не кажутся такими уж нелепыми. Просто такое понимание. Имеющее право на существование. Заглядываешь в мир литературы с их помощью.
В самом деле - «Тайны ремесла».
И Ахматова и Малер. Вспоминание их будто согревает. Указывает потихоньку, куда дальше.
Помощников нашел. Им же всё равно нечего делать. Там. Почему не помочь бедному нестойкому автору.
Конец литературы.
*
Может быть, в самом деле, существует конец литературы. Авторы, как первопроходцы дошли уже до края земли. Дошли до седого прибоя холодного океана. Можно повернуть назад. И вообразить, что ты продолжаешь литературу. Чудачество. Всё в нашем воображении. И начала, и концы, и продолжения... Они уже скакнули в человеческом воображении в самый конец, в самый тупик. Показали эту дыру в пространстве литературы, с помощью которой можно делать эти скачки. Их холодной смелости, их хладнокровию поражаешься. Им это ничего не стоило. Это такая порода, такая бестрепетная генерация. В том числе и «генерация П». Романтический лес старой литературы, первопроходцы в звериных шкурах, туземный фольклор, невиданные красоты... Всё это отменилось вдруг, стало смешным. Переловили последних редких животных, рассадили их по зоопаркам. Мир стал понятным и обозримым. Как больничная палата. Всё уже было, всё уже произошло. Можно только повторить. Уже ничего в этот психиатрический набор не добавится. Не хватит воображения.
*
Нескромные задачи. Конечно, их всегда пытались решать. Но в ХХ в. особенно много и особенно рьяно. Многим хотелось дойти до конца. До северного и южного полюсов. Полет в стратосферу, погружение в Марианскую впадину, покорение Эвереста, космос, физика, таблица Менделеева, черный квадрат, какомузыка...
Вот и до конца литературы уже тоже дошли. Заглянули в конец книги. «Человек это звучит гордо». Как же останавливаться на полпути!
Всё оказалось по силам. Перелопатили мир для книги рекордов Гиннеса. Все дела переделали.
*
Так вот, постепенно, незаметно и отомрёт литература. Проснешься однажды, а её нет как не бывало. И дырка в быту быстро затянется, как затягивается ряской поверхность омута после утопления некого предмета.
*
Движение, прогресс в искусстве… Движение предполагает точку, откуда идут, какие-то промежуточные пункты и, наконец, пункт назначения. Нельзя идти без конца. ХХ век. Всем показалось, что уже пришли. Особенно стремительные, в самом деле, пришли. К черным и прочим квадратам, к тишине за инструментом или, наоборот, листопрокатному шуму. Пришли. Что дальше?
Рахманинов, к примеру… И другие, кто ещё не пришел.
Попытка существования на фоне этого «прихода». Попытка какого-то ответа на «приход». Нет, они не спорили с одержимыми. Они жили, стараясь не замечать, не принимть в расчет. Да и не их дело отвечать.
*
Жизнь идет без литературы. Прекрасно обходится. У жизни ровно спокойное настроение, психическое здоровье никто не расшатывает всякими ненужными выдумками. Ремесло литератора никого уже не может прокормить. Оно отмирает наряду с какими-нибудь другими устаревшими профессиями. Или с литераторами происходит трансформация, а их занятие модернизируется. Они удовлетворяют спрос в занимательном, быстроглотаемом, как гамбургер, чтиве. Они работают в лит-Макдональдсе. Но если вам нужно что-то этакое из элитной интеллектуально-литературной кухни, тогда вам в другое место. Есть спрос – есть и предложение. Клиенты останутся довольными. Быстро, качественно, по высшему разряду. Пятизвездочная литература.
*
Может быть, в это уже больше не войти. Это как социальные иллюзии. Наелись этого. Не поднять человека на что-то идеологическое. Без веры в возможность таких вещей ничего не будет. В какую-то из иллюзий надо верить.
Может быть, все поняли, что литература в этом мире ни при чем.
Эта власть слова… Исчезла болезненная психиатрическая зависимость от слова. Слово ничего не значит. Слово выбросили на улицу. Как барахло надоевшего шарлатана, пропойцы, шута горохового.
*
Литературная традиция – строить вавилонские башни. В восторге от своего умения, упорства, творческих озарений… Когда-то должны были догадаться, что у этого занятия есть естественный предел. На стотысячном романе. Поняли и задумались: «А зачем?» Поняли, что до небесного Бога не достроят.
*
Наверное мир продолжит тащить за собой литературу. Как часть культурного наследия.
Мир будет отучаться от литературы и, в то же время, бросать ее не будет. На всякий случай. Еще долго литературу будут «проходить» в школе. Незнамо зачем.
Литдеятельность останется как основа для изготовления кинопродукции, мемуаров, докладов…
Может быть, с литературой всегда таким образом обстояли дела. И только изнутри она казалась какой-то более значительной и более полезной.
*
«Литература должна куда-то идти. Пока идут люди.
Нельзя куда-то забегать, будто бы вперед, нельзя отбегать надолго в сторону и оставаться на месте нельзя. Как-то куда-то следует идти.
Хоть и в обозе.
То ли в наступление, то ли в отступ».
*
«Нет, конечно! Нет – какой-то новой сказочке для взрослых. Никаких выдуманных чудес, нагоняющих туман недостоверности на эту простую суровую жизнь. Ни к чему это. И скучно. Это уводит от самого интересного в жизни – от попыток понимания ее.
Наверное в этом состоит нескончаемость литературы. Задача понимания никем не снята и вряд ли будет снята. Открываются только какие-то грани этой жизни. Приоткрываются. На короткий миг. Но желание пережить это еще раз и по-новому не должно исчезнуть».
*
Конец литературы. Глухая тишина или что-то похожее на кошмарный сон, бред, Кафку…
Может, ее уже-таки и нет? Просто об этом еще не догадываются. Или догадываются, но не решаются увериться в этом окончательно. Жить-то надо будет и после этого.
Жить, болтать, к чему-то относиться серьезней, чем к остальному. Просто серьезно.
*
«Может быть, мы уже оказались в том самом давно предугаданном постлитературном мире? В мире, в котором литературы уже нет. Тексты какие-то по инерции выпускаются на свет Божий. Кто-то еще по привычке «творит». Вдохновляется и творит. Есть такой род деятельности. Еще как бы не отмененный, но уже не живущий, а имитирующий жизнедеятельность. Пишут и пишут! Строчат, можно сказать».
*
«Так мог бы и Чехов ехать в метро утром на службу. Или в поликлинику. Все равно. В наше время, когда настоящей литературой нельзя прокормиться, и ничто к ней не поощряет, кроме каких-то общекультурных глупостей, доставшихся нашему времени в наследство из прошлого, может быть, от чеховских времен.
Сериалы! Вот знамя нашего времени! Можно порассуждать о том, что для публики это легче усваиваемый культурный продукт, чем словесность. Для которой нужна обстановка, сосредоточенность, подготовленность... А тут – диван, пульт, минимум усилий...»
*
Двухтомник «Писатели чеховской поры». Лейкин, Потапенко, Тихонов, Авилова…
А сейчас? Чья пора? Пелевинская? Сорокинская? Виктор-Ерофеевская? То-то и оно!
«Ихняя, голубчик, ихняя… Ейная…»
Мертвая литература. Литературы мертвая пора. Или у мертвых не бывает никаких-таких «пор»? Вечность небытия.
*
«Барт: “Блеск классического ума проявляется тогда, когда дело доходит до отношений между словами, а не до самих слов: это искусство выражения, а не искусство изобретения”.
“ «Блеск классического ума!” Зла не хватает! Меряются прошлыми веками, золотым, серебряным, классическим...»
Пишет, рассуждает, пишут, рассуждают... О литературе! Как о чем-то живом. Уже в его времена это было сомнительно, а теперь это кажется совсем уж анахронизмом. Именно читая такое, начинаешь яснее понимать, что литература кончилась.
Это как с галантным веком. Можно, конечно, надеть напудренный парик, рейтузы, камзол, башмаки с пряжками... Даже шпагу сбоку можно привесить. И ходить так. Ряженым. Но это все равно будет чем-то отжившим, маскарадом, реконструкцией, перформансом...
Или аналог того киномира Константина Лопушанского про Землю после ядерной войны. Развалины городов, бредущие в лохмотьях полубезумные люди... Воображающие, что жизнь продолжается, тогда как у человечества уже не хватит душевных сил для возрождения. Вот и эти безумные авторы! Что-то бормочущие про стиль, про словесность, про Нобелевские премии, про романы, про разные виды письма... О дискурсе!
Резвится в этом материале, пересыпают свои тексты именами великих или просто знаковых... Тогда как над всем этим книжным миром уже нависла тень смертной истомы. И нет средства это преодолеть».
*
Какая там литература! Просто индивидуальная специфическая авторская деятельность. При этом те, кто пытается встроить себя во внешний литературный поток, тянущийся от классиков и от века, выглядят достаточно жалко и смешно одновременно.
Литературное мастерство! Как краснодеревщики: «под старину».
*
Отдыхаем от теории литературы. После бурной литературной жизни столетней давности. Теперь просто пописывают. Без всякой теории.
Может быть, одновременно закончились и литература, и ее теория.
*
Они бы не приняли такую «критику» в свой адрес. Для них в их деле все более-менее.
Хоть кто! Прилепин, Шаргунов... Или либерасты...
«Литераторы!» - вот правильное название.
Но что бы они сказали по существу?
То, что во все времена уже не однажды хоронили литературу? Что смерть ее уже не раз объявляли?
Или то, что им некогда заниматься абстракциями? Что им писать надо? Работать!
У них на литературной кухне не прекращаются процессы. Литературно-кулинарные. Литераторские.
И это нормально. По-другому они не могут. По-другому не бывает.
И время покажет, кто чего стоит, какой повар вкуснее готовит.
*
Ночь. Выключен свет. Автор силится заснуть после творческого запоя.
Явление гуманоида. Какой-нибудь бред о спасении цивилизации, о помощи братьям по разуму и т.п. Выполняют все условия. Решаются все проблемы (в том числе и личные). Исчерпываются сомнения, разрешаются конфликты, исчезают мрачные мысли, драматизм жизни, неизвестность будущего и т.п.
А с ними вместе исчезает потребность авторства.
Вот такое счастье-несчастье.
Совет.
«Роман, говоришь, писать? Предприимчивость, говоришь, литературная? Вот как? Романное чтиво? Высокий облагораживающий беллетризм? Да, конечно, вас не напугать. Вас еще рано пугать. Непуганых».
Пустота.
Им нужна деятельность, какая-то общественная вовлеченность. Они не надеются на то, что их авторские труды гарантируют им их общественную ценность на все времена. Они подстраховываются. Они боятся бесполезности, ненужности. Они боятся пустоты вокруг. Им надо громокипеть. Они не могут жить тихо и незаметно, как простые смертные. И не смеют оставаться один на один с собой. И с необходимостью переносить пустоту и одиночество творения. Они, конечно, делают свое дело, но вот так – наскоками. Выбегут на некоторое время и опять спрячутся, пока их не пожрала пустота.
Героиня.
Выдуманная героиня. В неё через некоторое время верит и сам автор. И.Б, например. Но ведь - выдумка! Фабульно удобная выдумка. Фабульно и сюжетно. Сотворение. Из реальных первокирпичиков – новая сущность. Автор имеет дело и с «артистическими натурами» - теми, кто согласен на актерство, на характерность, на определенность. Есть и такие. Но это героини других жанров. Мемуаров, к примеру. Всех остальных надо выдумывать, творить, воссоздавать… Их нет в реальности в том книжном, беллетристическом виде. А хочется.
Сны по заказу.
Потребность в этом несуществующем мире. Как сны по заказу. Не обычная бестолочь обычных снов, а этот, волевой, в который погружаешься в полном сознании, не отрываясь от себя самого, осознаваемого, а не беспомощно барахтающегося в волнах подсознания. Контролируемый, рукотворный, key-бортный мир.
Иллюзия.
Такое иллюзорное ощущение: чем больше растет «Текст», чем больше над ним работаешь, чем больше и чаще погружаешься в его стихию, тем ближе должна быть разгадка «гармоничного» письма. Гармония кажется чем-то нарабатываемым, воспитуемым, обретаемым. Ещё, ещё с сотню, две, три килобайт и что-то произойдет со всем этим массивом текстов. Он мгновенно вдруг весь поменяется, как это бывает с некоторыми веществами. - С киселем? С обойным клеем? С яичницей?
Истории.
Мир без каких-то мистических вещей. Без фантастических выдумок, без жанровых условностей… Без чего ещё? Без накручивания фабульных усложненностей, чтобы как бы потрясти условного читателя. О, эти истории, неинтересные ни им самим, ни Г.Б.!
Не заставить.
Нельзя заставить себя продуктивно авторски мыслить. Как нельзя заставить себя спать. Как бы ты ни желал оказаться сию минуту в нужном тебе состоянии - то и другое получается как-то само по себе. Всегда граница между явью и сном, между бытовым и авторским сознанием проходится незаметно для тебя. Состояние сна и состояние «авторского понимания, уверенности в своих возможностях…» даются тебе чудесным образом. Ни с того ни с сего. Нет никогда уверенности, что вот сейчас ты заснешь или вот сейчас ты найдешь в себе те самые мысли, а к ним ещё и те самые слова, которые можно будет потом оценить как нечто относящееся к литературе.
Где она?
Литература ещё дальше. Она… Даже не скажешь, где она? Она является. За хорошее поведение маленьким детям. А разъяренные взрослые весь дом перероют, но ничего не найдут. «Надувательство!» – возмутятся они, хлопнув дверью.
Писания.
Если отвечать, если объяснять, то это игра. Для объяснений - это игра.
Эфемерное дело.
Минуты, времена, когда вся эта литература вдруг бледнеет как привидение при свете дня, становится маленькой и прозрачной, не принимаемой в расчет и потом совсем пропадает. Такое вот эфемерное дело. Сон.