- Я себя ощущаю тридцатипятилетней. Пока не гляну в зеркало.
- И я.
«Здрасти!»
«Буна зиуа!» - поприветствовали они продавщицу фруктового лотка. Веселые молодые люди приняли ее за свою. А в ответ лотошница что-то недовольно пробурчала.
Может быть, ей понравилось бы «здоровеньки булы»?
Диалог.
- Денег нет, тараканы на кухне...
- Сын двоечник...
- Не подсказывай!
Лекции по ГО.
*
«Как правило они что?»
«… не попали что? - в органы дыхания».
«… и других что? – опасных химических веществ».
«Мы будем находиться что? – на улице».
«Время защитного действия наших с вами что? – противогазов».
«Надежность их что? – очень надежная».
«А в конце показано что? – санитарная обработка».
«Могут применяться что? – защитные средства».
*
«Взрывы делают опытные работники».
«Работа с персоналом – это не вредно».
«Всё материализуется. Вы поосторожней! Не накручивайте то, чего еще нет!»
«Нет смысла скрывать. Оно не надо».
«Достаточно печально».
Но всем понятно!
*
«Щас начнется волокита! Надо ее ускорить!»
*
«Необходимо держать в курсе зрения».
*
«По ходу подхода этой даты…»
*
«Тянули эту резину».
*
«Выживаемость людей».
*
«Эти даты уже ушли наверх, мы ничего менять не будем».
*
«В оборонке собран весь интеллектуальный мозг».
*
«Подрядчик тянет резину за хвост».
*
«Не надо выговаривать большие морали».
*
«ТВ. «Я плакала до слез».
*
«Мы уже не относимся к этому поколению».
Но всё понятно. Хотела сказать, что они уже вышли из этого возраста.
*
«Мне все это было ужасно», - из юмористического отрывного календаря.
Спрямление мысли, упрошенный вариант ее выражения.
Но всем понятно.
*
«Вытащи из розетки холодильник».
*
«Математику считать надо».
*
«Улыбочные зубы».
*
«Медицинское лекарство».
*
«Штраф за внеположенное место».
*
«Испортился свет».
*
«Не на те ноги тапочки надел».
Гости с юга.
*
«Жарко в ноги».
*
«Он не поехал туда на какие-то гульки».
*
«Выпила коньяка, мне еще хуже стало».
*
«Это скрипка! Нужно петь изнутри!»
Хиромантия.
- Вот книга по хиромантии... Не хочешь! Ты что, не веришь в хиромантию!
- Всего не охватить.
- Ты же веришь в другие глупости, должна и в эти верить!
- Отстань!
- Наверное нельзя во все глупости на свете верить? Да?
- Иди в баню!
Поговорили.
- Но ты не говорила!
- Отстань, дурак!
- Сама дура!
Поговорили. Но они не обиделись друг на друга. Что это? Такое отношение к словам? Или просто такие отношения?
«Дикси».
- Вот это купись?
- А ты знаешь, что это такое?
- Это сёк.
- Это не сок.
- Сёк!
- Не размахивай лопатой, Вероника!
- Сёк!
Мотопрогулки.
Байкеры с табличкой «Эх, прокачу!» у Казанского моста на Невском.
- Прокатиться не хочешь? – спрашивает муж.
- Нет, не хочу. Я жить хочу, - отвечает жена.
Приметы.
- Приметы – серьезная вещь. Вернулся утром за зонтом, и вот - весь день шел дождь!
- Так может быть, это везение!
- Да? И то правда!
Антенна.
Надо было соединить два куска кабеля от спутниковой антенны.
- Нет ничего специального?
- Нет. Соединим по-русски.
И скрутил сначала экранирующую оплетку, а потом и срединный провод.
- Можно было сказать более политкорректно: «Соединим по-рабоче-крестьянски». Хотя в отношении одного это политкорректно, в отношении другого – не очень.
- Что, думаешь, рабочие с крестьянами обидятся?
О кафе.
«Мы будем заниматься элитными кафе».
Неужели они так решают сразу, а не в результате некоторого «кафейного» опыта? Сразу решают стать культурными цветочницами. Минуя этап продавщиц «фиялок»!
ЖКХ.
- Grand merci beaucoup!
- Pas de quoi!
Вот какие культурные работники встречаются сфере ЖКХ!
И главное – без запинки, сходу, будто это не какая-то остроумная заготовка, а что-то повседневное, на автопилоте.
О гостиницах.
- Распиливает ночную тишину тоненьким как ножовочное полотно храпиком.
- Все тебе надо замечать!
- Как же не замечать-то! И захочешь...
- Тоненьким – это хорошо! Бывает и не тоненьким!
- Разве что.
Паспортный стол.
- У вас упало.
- Спасибо.
- Вы замужем?
- Уж и не знаю…
- Как это?
- Девять лет как не живем вместе, уехал и ни звуку.
Разговор совсем не для этого казенного учреждения, не для этой очереди перед окошком паспортистки. Здесь в таких нюансах не станут разбираться. Замужем можно быть или не быть. Других вариантов, как и в заполняемых здесь бланках, быть не может.
Живопись.
- Я съел бы сейчас целый натюрморт продуктов!
- Какой натюрморт?
- Ну, я не знаю... Старых мастеров.
- Это еще поискать надо у старых мастеров обеденный натюрморт! Они же больше на фрукты налегали.
- Ну, не знаю тогда...
- У Питера Класа более-менее съедобные натюрморты. Курочки, булки, ветчина, морепродукты... Вино в серебряных кувшинах...
- Морепродуктов не надо!
- Есть более аскетические натюрморты. У Петрова-Водкина, например. Времен военного коммунизма. Селедочка там, картофель, чай...
- Согласен на картошку с селедкой!
Улица Рубинштейна.
- До 27-го года она называлась Троицкой.
– Почему ее переименовали?
– Ну, надо же было что-то назвать – человек-то был хороший.
Шоколад.
- Всё по 10.
- Всё по десять!
- Я, я, натюрлих!
- И всё просрочено?
- Вас?
Болезнь.
- Один слесарь с Приморской говорил, что «е сли человек хочет жить, то тут медицина бессильна». И дальше – иллюстрация этой сентенции. Про то, как некий Толян болел туберкулезом. «У него легкие были как простреленные. Жена отказалась от него в больнице. А детям сказала, что папка умер. А он раз! – и через год живее всех живых».
- Ты слегка приукрасил, конечно, речь слесаря!
- Зачем! Ничего не приукрашивал! Так и было!
- Остроумный слесарь.
- А то!
Разговоры с курами.
«Была нахалка с пеленок! Как была цыпленком, то всегда лезла!»
Обида.
- Проглоти обиду!
- Не глотается что-то.
- Глотай, тебе говорят!
Комиссия.
- Где наши передовицы?
- Ушли. Стесняются.
- Ну вот, ушли! Наши женщины не выносят публичности.
- Да. Не хотят быть публичными даже в таком виде, даже чуть-чуть.
Школа злословия.
- Противно кашляет!
- Нельзя так говорить!
- Это еще почему?
- Это увеличивает зло в этом мире.
- Как!
- Злые мысли, необъективные суждения – этого достаточно.
- Почему же необъективного?
- Потому что – субъективного! Из субъективного мнения рождается что-то объективно негативное - злые мысли о людях, о мире в целом.
- Что же молчать!
- Лучше помолчать! Не выпускать из себя негатив во внешний мир.
- Копить его в себе, что ли!
- Ну, если не можешь контролировать злые мысли в самом себе, то не распространяй их на окружающих!
- А как же «школа злословия»!
- Кто сказал, что это хорошо? Ничего хорошего!
- Зато весело!
Одесский разговор.
«Будьте вы мне здоровы», - сорвалось с языка это что-то одесское. Кишиневское, во всяком случае.
Игривость подсознания. Которое любит подшучивать над небрежным человеком.
Сказанул в разговоре с почти одесским человеком.
Если понимать – конечно, неловко получилось. От склонности к подыгрыванию собеседнику.
Перекур.
- Некоторые современные девушки, оказывается, ходят на перекур с красивенькими портсигарами со встроенными зажигалками. Очень удобно! Ты знал?
- Все равно дуры!
Желание.
Трамвай № 3. Идет мимо Марсового Поля, по Садовой в сторону Сенной площади.
- Можно загадывать желание.
- Почему?
- С одной стороны Михайловский сад, с другой – Михайловский замок, и ты – Миша. А я посередине между всеми вами.
Киевское шоссе.
- «Не врубился в Канта», - так сказал бы Биркин. Надо же чтобы и Биркин что-то сказал!
- Да, пора уже ему что-то сказать. А то время идет...
Выбор.
- Или зарплату надо прибавить или...
- Или что?
- Или есть надо меньше.
- Одно из двух?
- Вроде того.
- Трудный выбор.
- Какой тут выбор! Тут и выбора никакого нет. Кто ж тебе даст выбирать!
Беседы с Ангелом
*
- Вот хромает старый автор, так и не выбившийся в писательские люди. Усталый, равнодушный...
- А надо было? Выбиваться.
- Может быть, и не надо было. Может быть, это важно, что писательский хлеб ему не нужен был никогда. И не нужен сейчас. И хорошо то, как и что есть.
- Экий жизненный минимализм.
- Отстань, дурак!
*
- По лицу видно, что гений.
- Как это? По лицу можно определять только явных не-гениев!
*
- Как это?
- Это как если у тебя праздник, а тебя никто не поздравляет!
*
- Как представишь ее лицо, торчащее из-под одеяла!
- И что?
- Ну, представь! Ты входишь в спальню, а там такое!
- Что?
- Лежит - одна голова видна. И смотрит!
- На кого?
- Ах, тебе это не объяснить! Говорю же! Смотрит! Голова!
*
- Хотят куда-то далеко уехать.
- Почему далеко?
- Если бы не далеко – пошли бы пешком. А тут ждут трамвая.
*
- И вообще... Ездить в отпуск в Турцию - это пошлость.
- Ну ты радикал!
*
- Длинные, бестолковые диалоги!
- И что?
- Ты хочешь, чтобы все это читали?
- Ты хочешь меня обидеть?
- Нет, но как-то захотелось навести порядок в свете взятого в библиотеке Олеши, который справедливо писал, что тексты должны быть «одноприсестные» - для современных читателей и современного образа жизни.
*
- Ты умеешь засыпать?
- Что в этом хитрого! Это все умеют.
- Не все. А я умею. Хоть и не знаю, как это происходит.
- Никто не знает.
*
- Света Мебельная. Только вот граф не Крестовский, а Звенигородский... Так просто и понятно!
- Тогда что? – Матрена тоже Звенигородская?
- Ну, Матрена уже известная и неповторимая личность. Она может быть и так как есть.
- Дурдом!
*
- На самом деле никаких понедельников в природе не существует.
- И вторников?
- И вторников!
- И пятниц?
- И суббот с четвергов. У природы. Или у Г.Б. Есть жизнь звезд, галактик, миллиарды световых лет... А тут какие-то паршивые дни недели! Представляешь?
- Не представляю.
- Вот именно!
*
- Почему люди не остаются такими, как дети? Ясными, солнечными, любопытными... Почему они портятся от времени?
- Что за наивные вопросы! Жизнь такая.
- Какая? Жизнь как жизнь. И почему она должна портить детей?
- Но ведь портит! Все люди портятся от жизни.
- Все равно странно!
- Ты лучше таких вопросов не задавай никому!
- Почему?
- Они пугают людей.
- И тебя?
- Мне можно.
*
- Подлости в этом мире легче живется.
- Думаешь?
- «Слаб человек, мягка человеческая глина». Как еще человечество выживает! Удивительно! Может быть, подлость, предательство, мерзость человеческая, зло – одним словом – противоречит каким-то неочевидным, но действенным законам мироздания? Закон сохранения мира не позволяет злу брать верх. Несмотря ни на что.
- Все может быть.
- А ты не знаешь?
- Как тебе сказать...
к4
Круг чтения.
Марк Аврелий
*
Добрался и до Марка Аврелия. А там и до Плиния Старшего, с Младшим заодно, недалеко.
«Как быстро все исчезает: сами тела в мире, память о них в вечности!»
Память в вечности. Точка, на прямой. Память, какая бы ни была. В вечности! Что с ней делать в вечности? Тянуть по вечности хвост памяти? Память и вечность! Только людское: «Веч-на-я-а-а па-а-мя-а-а-ать!»
Пустые разговоры.
*
Не прост, не спокоен, импульсивен, страстен.
Акутагава Рюноскэ
*
Схема. Нужна для того, чтобы сразу приступать к сути. Схемы есть у А.Р.: музеи, клубы, сидения, гости, посещёния и т.д.. Схема – нечто, охватываемое одним взглядом, с ясной идеей, ощущаемое как целое, то, что можно подержать в руках. А не тонуть в чем-то неопределенном.
*
Правильно угаданный А.Р. Что-то взрывное, на пределе, на взводе. Под оболочкой лихорадочного, уже немного взвинченного спокойствия. Нетерпение гранаты. Жаждущей поскорее исполнить свое предназначение.
*
Автор «изнутри». Не знаешь, как он выглядит. Слышишь в темноте его голос. Вернее, видишь его глазами и слышишь ниоткуда, или скорее, из себя его голос. Сидишь в нем, как в танке и смотришь в амбразуру. Все видно, но как-то вынужденно - что покажут. Понимаешь его изнутри. Здесь нет деклараций, стремления кого-то в чем-то убедить. Следование за мыслью, за взглядом, за интонацией, за отношением, за пристрастиями...
*
Законченность, жесткость спрятанного под чем-то неопределенным, обычным и, вроде как даже, необязательным, внешним. Новелла длится до тех пор, пока не почувствуется эта жесткость. Иногда это проявляется в какой-нибудь финальной фразе, в авторской оценке, сомнении, сетовании, предположении. Этого оказывается достаточным, чтобы мгновенно изменить восприятие всего предыдущего текста.
*
Робость перед таинственным миром. Это скорее всего что-то национальное. Отношение к миру. Такое отношение. Охватывающее. Предполагающее безоговорочную почтительность. Без европейской самонадеянности. Мир таинственный, многослойный, непостижимый. Человек знает только кусочек этого бесконечного мира. Знает все о временах года, о растениях и животных, которые его окружают, знает свое ремесло, знает правила, по которым должны жить люди… Это человеческий мир. Но есть еще мир таинственных сил, есть непознанные механизмы, движущие все в этом мире.
*
Герои Акутагавы, не стыдящиеся своего «литературного» сознания. Для нас эта литературность – признак того, что автор далек от реальной жизни, не знает ее. А для японцев наверное это не так.
Ахматова.
*
У неё есть «неконцертные» стихи. Открытый текст.
«De profundis… мое поколенье мало меду вкусило и вот…» «…интриги, чины, балет, текущий счет, на ветхом цоколе дворянская корона и ржавый ангелок сухие слезы льет».
Пережила нищету, горе, страх за близких.
Переучилась для сов.жизни. Дворяночка. До немыслимой простоты всё упростила в своей жизни. Только поэзия, только слова. Всё остальное неважно.
«Этот дождик, солнечный и редкий, мне утешенье и благая весть».
*
«И будто ответом на всякие глупости - Ахматова:
«Тянет свежестью с Москва-реки, в окнах теплятся огоньки…»
Какого еще надо?! Не своротила горы, не перевернула землю, не взорвала мир. Сказала только то, что можно сказать об этом мире».
*
Как подтверждение того, что интонацией можно преодолеть этот мир. Ничего, кроме интонации. Какие-то смысловые моменты, метафоры, красоты… - всё это неважно. Важна интонация, с которой, кажется, можно пройти этот мир насквозь.
*
Сохранение своей поэтической сущности в обстоятельствах бытовой жизни. Это главное, может быть. Трудно сказать, откуда к ней это пришло. Продукт ли это советской эпохи или она бы к этому и так пришла.
Да нет, без Советов не обошлось. Так жизнь далась. И жизнь дала…
Уроки классики. Авторские уроки. Только в этом. Хотя этому, конечно, не научиться.
*
Пишет о себе. Проводы земной жизни стихами. Как Мария Лухан - куплетами. Только о себе.
*
«... как по земле с котомкой ходит лихо...» Остался только этот вычищенный стихами образ поэтической души. Телесное уже почти не принимается в расчет. Чистое поэтическое слово.
*
У нее непостижимая, потрясающая уверенность в том, что и как она пишет. Не только в словах - это само собой, а и в интонации! И в отношении к миру! Она уверена в правильности своего понимании этой жизни!
*
«И кажется такой нетрудной...» Вот, что у нее хорошо – это спокойное, добытое годами трудной жизни понимание!
И, может быть, это не одни только слова.
Да и неважно, что это было для нее самой, – просто слова, поэтическо-стихотворный ход или реально нажитое.
Для читателя, с его верой в поэзию, – это выражение жизненной мудрости, которой нужно пытаться соответствовать и в своей жизни.
*
«Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
Он мне сказал: "Я верный друг!"
И моего коснулся платья...
Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
Так гладят кошек или птиц,
Так на наездниц смотрят стройных...
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц.
А скорбных скрипок голоса
Поют за стелющимся дымом:
"Благослови же небеса -
Ты первый раз одна с любимым".
Ирония, легкая отстраненность. Именно кошки. Которая только сама и знает, что ей нужно.
Или не знает толком. Но ей известно, как это бывает с другими. И слова из этой сферы человеческой жизни она знает: «любимый», «прикосновенья», «объятия».
Кошка. Изучает повадки хозяина. Или того, кто считает себя ее хозяином.
Это общеженское, не подозревающее, что оно общеженское.
Общеженское незнание.
Не литература, а психологический тест.
И это принимаешь спокойно.
«Лишь смех в глазах его спокойных».
Приучено спокойно. Понимаешь и принимаешь то, с кем имеешь дело.
«C`est la femme». Как «c`est la vie».
*
«И над цветущею черешней...» Сомненья взяли. Откуда в Комарово черешня! Если не Комарово, то что? Где этот самый «воздух вешний», морской свершает перелет? Может и не Финский залив, а так – какое-то воспоминание о чем-то другом!
Потом-таки вспомнились жалкие, кислые как бы «черешни», которыми однажды угостил знакомый дачевладелец.
Да, не придумано это для рифмы: «нездешней - черешней»! Все по правде. И в Комарово водится черешня.
Здесь всё свое – местное, со своим достоинством и традицией, и другого никто не желает. Не приучен. Не видел, не пробовал, не подозревает, не принимает... Не без некоторой гордости.
*
«Анти-Ахматова».
Спокойно к этому относишься. Это не способно ничего изменить. У нее есть такие стихи, такие строчки, такие слова! Всю ее переносишь именно в эти строки и в эти слова. Не замечая, не вдаваясь, не думая обо всем остальном.
«Есть в близости людей...»
«Там есть прудок, такой прудок...»
«По земле с котомкой ходит лихо...»
«Многое еще наверно хочет...»
«И кажется такой нетрудной...»
«Подумаешь, тоже работа...»
Наверное, допускаешь, что всякого может быть намешано. Человеческое, самое разное, женское, что-то бытовое, профессионально-писательское... Но за всем этим видишь и то главное, что есть в поэте – ее авторскую сверхпотребность в понимании, в переживании этого мира, то есть то, для чего и нужна словесность. Все это можно видеть только в строчках, в словах. И дальше можно уже ничего не принимать в расчет. Никакие «малаховско-гузеевские» бабские разборки.
*
«А мальчик мне сказал, боясь,
Совсем взволнованно и тихо,
Что там живет большой карась
И с ним большая карасиха».
Это изначальное, полудетское ощущение жизни.
Ее стихи вспоминаешь с облегчением.
Может быть, никто не понял это облегчительное свойство ее поэзии.
Во всяком случай, совсем не так звучат стихи ОМ и МЦ.
И это такая немного игра. Чисто женская. И ее чудесная женская душа! Еще не запинанная, еще не измочаленная не только литературной жизнью.
*
М. Ардов, «Улыбка и мурлыканье».
«У Ахматовой никогда не было и быть не могло никаких политических иллюзий. Она никогда не была «советским писателем», она всегда была великим русским поэтом».
Так легко рассуждает. «Русские поэты» прожили эпоху, будто прошли через загаженное нечистотами, зараженное чумой место в истории России. Пережили мрачные времена бессмысленного тоталитаризма, уцелели...
Достаточно ли того понимания, которое им дает их принадлежность к поэтам, к русским поэтам?
Они воображают, что живут в вечности, вне разнообразия времен.
Как бы они себя понимали, не будь 1917 года? Пописывали, издавались, выступали в салонах... Упокаивались, когда придет их время, на литературных мостках Волковского кладбища...
Но 1917 год пришел. И не позволил им пописывать как раньше. Время помешало им жить по-прежнему.
Они не приняли этого нового времени, мало приспособленного для их поэзии, для их образа жизни и мыслей.
Что поделать! Не только поэты, не только такие поэты, жили в России.
Поэты часто живут трудно.
Но вычеркивать советское время из истории России!
Это, по сути, была внутренняя эмиграция. Одни уехали в реальную эмиграцию, а они остались, не принимая этой жизни в России нового времени.
То, что в 1991 году всё советское устройство жизни рухнуло, не означает, что эмигранты – и «наружные» и «внутренние» - оказались правы в своем убеждении, что 1917 год – это бессмысленное зло, нечто, что надо изъять из истории и забыть как страшный сон.
Выход? Отвлечься от чисто политических моментов в их поэзии? Пожалеть их? Принимать только то, что действительно вне времени, что останется для будущего как русская поэзия?
Уже согласились с тем, что они не были «советскими» поэтами. Это определение накладывает определенные политические требования, которым они не соответствовали.
Советское время – это еще и время соревнования систем. Ну, не захотели они участвовать в этом соревновании. И они, рожденные в капитализме, не видели в нем большого зла и поэтому не сочувствовали социализму. Еще в те времена, при их жизни, когда острота политической борьбы снизилась, к этому стали относиться снисходительней.
Тем более сейчас.
При этом нельзя считать, что они с победителями – с этой либерастской кодлой ненавистников России.
По мере политизации общества их опять потащат на баррикады. С одной или с противоположной стороны.
Просто русскими поэтами им не дадут быть.
*
«Там есть прудок...»
Они в полноте этого мира находят себе такой уголок, куда можно забиться и там оставаться, сколько потребуется. Это та последняя, тупиковая глухая комната в каком-нибудь подземном лабиринте. Может быть, это единственное реальное убежище в этом мире, в этой невообразимой жизни, то место, где только и можно по-настоящему прятаться, где можно чувствовать себя в безопасности. Все остальные убежища – совсем не то.
Это убежище по суть – в самом себе. Там никто искать не будет, а если и будет, то что там можно найти! В потемках. Чужой души.
Это, конечно, иллюзия. Иллюзия спрятанности. Как и все на свете, конечно, иллюзия. Но эта иллюзия наиболее реальная и «отвечает требованиям безопасности».
*
«Налево беру и направо, и даже, без чувства вины, немного у жизни лукавой и все - у ночной тишины».
Тонкая поэтическая материя. Ее еще не так просто добывать!
Есть такая песенка:
«Мой Лизочек так уж мал, так уж мал,
Что наткать себе холстины
Пауку из паутины
Заказал, заказал».
И не все поэты знают, что и как можно «подслушать у леса, у сосен молчальниц на вид...»
*
Запечатлела момент.
«Я говорю сейчас словами теми,
Что только раз рождаются в душе.
Жужжит пчела на белой хризантеме,
Так душно пахнет старое саше.
И комната, где окна слишком узки,
Хранит любовь и помнит старину,
А над кроватью надпись по-французски
Гласит: "Seigneur, ayez pitie de nous»*.
Ты сказки давней горестных заметок,
Душа моя, не тронь и не ищи...
Смотрю, блестящих севрских статуэток
Померкли глянцевитые плащи.
Последний луч, и желтый и тяжелый,
Застыл в букете ярких георгин,
И как во сне я слышу звук виолы
И редкие аккорды клавесин».
А упоминание цветов усиливает впечатление непостижимой краткости всего происходящего. И мы не можем удержать что-либо в этой жизни, как не можем уберечь от увядания цветы. Вот они еще в полной силе красоты, свежести, радости полноценной жизни. А вот уже все это куда-то ушло.
*
«...морской свершивший перелет...»
Поэтическая мысль обрывается чуть ли ни сразу. Ее нельзя протянуть до самых крайних пределов понимания происходящего в поэтическом тексте. Поэтическая неопределенность принимается как данность – на полу-ощущении, на полумысли. В поэзии это допустимо. Еще и обижаться будут или презирать за дилетантский подход, если усомнишься в чем-то.
«Здесь всё меня переживёт,
Всё, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелёт...»
«Воздух вешний» - это понятно, но почему «свершивший перелет»? Что там на другом берегу Финского залива? Вешняя страна? А в Комарово весны еще нет?
И это не «заметки крохобора», это попытка понимания поэтических процессов. Как появляется поэтический текст? Как он воспринимается?
На Старой Деревне выйдешь из метро в ветреный день, ощутишь этот воздух в лицо с залива, так сразу и вспоминаешь про этот морской перелет.
Белый.
*
Сатирический пасьянс. «Серебряный голубь». Вот и не угадать время по «Серебряному голубю». Каково оно было? Не угадать. Как по лубку. Не угадать, как по карнавальной маске не угадать выражение лица. И не потому, что мало примет времени. Может быть, и не мало. Несовпадение тех, девятьсот девятого года, ощущений автора и наших нынешних, всезнающих представлений о времени. В нем, кажется, должно было уже всё быть. То, что вышло на свет Божий в семнадцатом. Где оно всё? Где оно всё было? Олитературенный мир. Лубок. Трактирная вывеска. Как они себя понимали? Вопрос без ответа.
*
«Сатирик». А раньше представлялся каким-то философствующим лириком или лирическим философом. Теософом. А ему, оказывается, больше нравилось быть сатириком. Вторым Гоголем. Чтобы о нём говорили, что он вырос из гоголевской шинели. Из той, надетой скульптором на печально повесившего нос Гоголя, длиннополой шинели.
*
«Петербург». Кажется, что мысль вот-вот поскользнется на этом паркете.
Битов.
*
Странное чтение. Сатира? Вязнешь в тексте. Бормотание его – это стиль, а не то, что казалось раньше, - не небрежность, не пренебрежение, не лень и т.п. Он такой от природы. Творит свою многовариантную реальность.
*
Тяжеломыслие. Напряженное, уязвленное… Какая-то скрюченность текста. Слова будто выдавливаются с превеликим трудом.
Он, кажется, хочет поведать какую-то страшную тайну, мнется, копается в мусоре слов, бормочет что-то и ничего толком не говорит. То ли не помнит, что это за тайна, то ли она не страшная и ему уже как-то неловко за нее. Нагнетание значительности. Изломанная, будто бы не с проста, форма изложения. Церемонные раскланивания с читателем, объяснения чего-то, что не вызывает никаких вопросов и не требует непременных объяснений.
При этом встречаются куски текста будто бы от души. Умные и интересные мысли. Открытый текст.
*
С каким трудом, должно быть, даются ему очередные писания. Ничего ведь нет, кроме этих невнятных воспоминаний о 60-х, 70-х...
Хотя так и должно быть – только «невнятные воспоминания»! Но уж больно натужно у него все, самому себе не интересно… Но надо писать. Профессия обязывает.
*
Заметка в Интернет-новостях: «3 декабря 2018 г. умер Андрей Битов выдающийся русский писатель».
Много важности в нем было, конечно, но он хоть что-то из себя представлял.
Впрочем, впечатления от него – более чем десятилетней давности.
А получать новые впечатления в наше время от таких авторов всегда опасаешься. Боишься в высказываниях на разные темы, даже самые нейтральные, напороться на либерастскую пургу.
Ну вот, он и отошел в мир иной.
Блок.
*
«...и мнет ковыль...» Сознание автора парит в четверти метра над землей, а не ступает. Легкая поступь. Неосновательная. Не мнущая ковыль. Образы легкие, растворяющиеся как туман при попытках их схватить и «привести в стойло» здравомыслия, ясности, ощутимости. Может быть поэтам другими быть нельзя?
*
«Не пропадешь, не сгинешь ты, и лишь забота затуманит твои прекрасные черты...»
Что это? Вера такая? Или точное знание? Знание, основанное на понимании этого географического места, этих людей, порожденных этой географией, выросших в ней?
Или это просто поэтическое прекраснодушие?
Ну, не сболтнул же он это от минутного воодушевления!
*
«Протекли за годами года,
И слепому и глупому мне
Лишь сегодня приснилось во сне,
Что она не любила меня никогда...
Только встречным случайным я был,
Только встречным я был на пути,
Но остыл тот младенческий пыл,
И она мне сказала: прости.
А душа моя — той же любовью полна,
И минуты с другими отравлены мне,
Та же дума — и песня одна
Мне звучала сегодня во сне...»
Это напоминает заготовки для красивого оформления чувств. Темплеты.
Эстрадная песня – из той же породы.
Исследование новых понятий. Осваивание. Подбор точных слов.
Это и лаборатория по исследованию проявлений подлинных чувств и подборка красивых фраз для выражения чувств или чего-то подобного в реальном человеке.
Конечно же, все это больше словесное творчество, чем реальность.
*
«Вдруг под ветром взлетел опадающий лист...»
Взахлеб спешит поэтически высказаться. Даже в ущерб обычному словоупотреблению. С небрежным выражением смысла. Но всем, конечно, понятно. Ему хочется. И так сказалось. Чем это берет? Не можешь сформулировать. Может быть, интонацией. Этим накатом поэтических картин.
Страдаешь от несовершенства чужих стихов.
Нужно строчки считать. Безупречные. Как ОМ считал. Построчно ценить поэтов.
Бродский.
*
Он отмахивается от впечатлений, от их многообразия. Как и всякий человек. Как и всякий поэт. Как и всякий большой поэт, в конце концов. Даже поэт со знаком нобелевского качества. Отмахивается статьями, усталыми упоминаниями одного, другого, третьего. Отмахивается, чтобы не быть подавленному этим многообразием, этим кишением реальности. Это так понятно. В мире тщеславных людей. Многообразие мира, событий, книг, городов, архитектурных памятников, людей...
*
Вот уж кто абсолютно не принимал участия в действительности! Умение не видеть, не знать, не помнить, не отвлекаться.
Умение жить только в мире поэзии. Даже не в мире литературы – мир литературы это уже слишком широко, непредсказуемо, перемешано с грязью и вонью реальности.
Читаешь больше для того, чтобы уловить, прочувствовать (понять это нельзя) это его умение жить и работать в состоянии вненаходимости, отрешенности, непричастности.
Власти им брезговали. Он до сих пор вызывает брезгливое чувство. Богоизбранный пасынок. В мире и там, где родился. Он уплыл мимо всех и от всех. У него брали интервью на ходу. Маленькая Богоизбранная лодочка с косым парусом.
«А они океанские лайнеры?» Вроде того.
*
«Вообразить себя поэтом». Не стихотворцем, не версификатором, а поэтом по состоянию души, образу мыслей и жизни. То, что высокомерно не допускал И.Бр.
Как он в своей ревности стремился поотцеплять всяких недостойных, уцепившихся за борта поэтической лодки. В которой было место, может быть, только для него и ещё для двух-трех.
Произвол, несправедливость, поэтическая вольность...
И все же: правота именно поэзии. Может быть, И.Бр. отвращался от беллетристической болтливости и ни от чего больше?
*
Проповедь не поэзие-центризма, а стихо-центризма. Упор на язык, на звуки, на рифму, на концентрацию, словесную экономию и пр. «...любая реальность стремится к состоянию стихотворения - хотя бы ради экономии». «...конденсированный вариант реальности».
*
Проза поэтов. Хоть Бродский, хоть Б.П. Избыток подробностей. Будто в подсознании у них – доказать наглядным примером, что поэзия более экономный вид писаний. «Вот видите, сколько слов затрачено, а стихами все было бы проще».
*
Эстафета спокойствия и достоинства, восходящая к Ахматовой.
«Примерно этому — а не навыкам стихосложения — мы у нее и учились».
Умение входить в такое состояние, в такое отношение и находиться в нем – может быть, самое драгоценное. Во все века.
Удобно из этого состояния задавать вопросы. Самому себе, ГБ…
Понимание того, что спешить и стараться бесполезно и бессмысленно.
*
Стихотворение «Сретенье», написанное незадолго до высылки.
Сретенье
Анне Ахматовой
Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке Храма.
Тот Храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил:
“Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
дитя: Он - Твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем”. - Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами Храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах
спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена
Мария молчала. “Слова-то какие...”
И старец сказал, повернувшись к Марии:
“В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око”.
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значенье и теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, о