Что тебе назначено природой
Надо благодарно принимать...»
Это кажется возможным. И честным, и разумным, и достойным, и благородным…
И чуть ли ни единственно возможным для всех, кто родился и вырос в безрелигиозной среде.
Они в этом не виноваты. Переделать себя не могут. А надо как-то жить.
И как-то примеряться к вечности и бесконечности. По мере сил.
Мир.
Упорно об одном и том же – все религии, все мудрецы, все философы…
Мысль работает над тем, как сделать мир не таким ужасным и хоть как-то пригодным для житья – «мир социальных животных».
«Моральный закон».
Человек для упорядочения своей жизни на земле додумался до понятия нравственности.
Это главное, что отличает человека от других земных существ.
Сначала о нравственном начале в бывшей обезьяне заговорила религия.
Потом проблемы нравственности вывели из прямой зависимости от религиозных представлений. Нравственность связали с духовным началом в человеке.
Отсюда - два варианта понимания нравственных законов этого мира. Одно понимание: нравственные законы от Бога, другое: человек самостоятельно вышел на подобные вещи.
Для одних этот вопрос как бы окончательно ясен, для других всегда будет открыт, и споры продолжатся.
Наверное это не так уж и важно. Гораздо интересней то, что человек тем или иным образом помещает себя в эту проблематику. И это не кажется ему чем-то излишним, чем-то бесполезным. Чувствует, наверное, что без этого человечество не выживет.
Знаменитое кантовское: «моральный закон внутри нас».
Нравится, как он об этом говорит - легко, без напряга, просто, как о давно известном и принятом навсегда.
Это такое лекарство, которое мир вынужден держать под рукой. Для подавления природного зверства. Принимают это лекарство, конечно, не очень регулярно, но все же мир как-то выживает. Пока.
Обман.
Обманутые поколения, обманутые страны, народы... Да мало ли кого ни обманывали!
Верят во что-то всегда. Без этого мир не может существовать. У мира должны быть стены. Хоть какие-то. Это дается верой. Верой в то, что те представления о мире, которые сложились у людей, – это и есть самые правильные представления.
Кто-то наверное знает, как этот мир устроен практически. Как он устроен материалистически, физически, химически, финансово и т.д.
А если он не совсем материальный! Тогда его устройство никто не может знать.
Так и живем.
О весне.
- «Мартовская весна». Чистая идея весны. Еще и не весны-то! Только что светло по утрам и вечерам. Снега почти нет. А в остальном... Не вышла еще весна из сферы просто понимания, осознания. Если понимать диалектически...
- Весна не вышла в эйдос из меона?
- Что-то в этом роде. Но надо уточнить у Лосева.
- А если так: «умственным зрением и осязанием мы схватываем эйдос – явленный лик вещи»?
- Еще нечего схватывать.
- Но почему! «Эйдос – умственно осязаемый зрак вещи».
- Ну, разве что «умственно»!
Духовное.
С некоторым недоверием всегда относишься к «духовности высшей пробы», как бы отрицающей, отрекающейся от собственной биологической основы. В этой «высшей духовности» чувствуется шизофреническая опасность впасть в неадекватное понимание жизни.
Часто эта «высшая духовность» совпадает с переходом в результате естественных биологических процессов «носителя» «высокой духовности» в старчески немощное состояние. Не у всех хватает ума не распространять свои представления и ощущения на весь остальной мир, отказывая ему в праве на нормальное существование.
Они принуждают мир делать противоестественный, ведущий в жизненный тупик выбор между духовностью и материальностью.
Философы.
«Путанные» философы. Всякие там Гуссерли, Хайдеггеры и тому подобное...
Может быть, это вынужденность в какой-то мере. Надо куда-то двигаться в этом мире. Раздвигать непонятное, пробираться сквозь него, торопиться усложнить свое мышление, чтобы быть готовыми к чему-то сверхсложному. Которое может грянуть.
Но есть еще схоластическое пренебрежение к таким вещам.
Беллетристы... Все люди, даже и философы, в быту схоласты и беллетристы. Каждый проживает свою земную краткосрочную жизнь. И это ощущение ее краткости, хрупкости, болезненности дает что-то такое, что заменяет всю бесполезную философскую премудрость.
И, может быть, наши крутые философы и пытаются формализовать, перевести на язык понятий, определений, законов то, что только брезжит при созерцании мира именно из таких бытовых, схоластических, беллетристических уровней земного бытия.
Чудесное
То, что называют чудесами. То, что нарушает законы, порядок этого физического мира.
Иногда чудесами называют то, что ничего не нарушает, но случается и вызывает гиперболическую реакцию. Награждают званием чудесного то, что соответствует эмоционально впечатлению от настоящего чуда.
Может быть, есть что-то в этом мире, что выстраивает этот мир по определенным правилам. Без вмешательства сверхъестественного. Просто эти правила еще не открыты. А отсылка к сверхъестественному – это просто торопливая попытка таким образом закрыть вопрос, проблему, не поддающуюся пониманию.
Картина.
Стивен Хокинг, «Краткая история времени».
«Если принять условие отсутствия границ, то оказывается, что вероятность развития Вселенной но большинству возможных историй пренебрежимо мала, но существует некоторое семейство историй, значительно более вероятных, чем остальные».
Современные физики согласились друг с другом в том, что они ничего не понимают в мироустройстве. Тусовочная позиция. Тусовка самых умных, образованных, даже, может быть, гениальных людей. Сообщество людей строивших странные теории, но, в конце концов, не сумевших все объяснить. Вместо этого они дружно согласились на всякие сомнительные допущения, позволившие им хоть как-то обрисовать картину мира, не вдаваясь в подробности. Принцип неопределенности, виртуальные частицы, спины частиц, мультивселенная, темная материя, стрела времени, помесь математических абстракций и физических закономерностей... Так как они самые умные на планете, и с этим никто не спорит, они считают, что ничего лучше и разумнее этого нельзя было придумать. Коллективно, но без оглашения согласились с таким положением физической науки. Лицо-то как-то надо сохранять.
Несправедливость.
Это показалось несправедливым...
Но что такое есть справедливость! Сказано же однажды:
«Справедливость – это чистая идея, и к реальности не имеет прямого отношения».
Жизнь в подобных понятиях...
Многие без этого как-то обходятся. Большинство даже.
Справедливость, милосердие, любовь, добро, зло, красота, честность, жертвенность...
Не растаскивают мир на отвлеченные понятия. Просто живут.
Лобачевский.
Это звучит для простого обывателя, неискушенного в высшей математикой, как что-то вызывающее удивление и, одновременно, как анекдот. Эта неэвклидовская геометрия, использующая допущение о том, что параллельные прямые могут пересекаться...
Но тут есть, наверное, один важный для науки момент. Научному мышлению открылась возможность не считаться с обиходным здравым смыслом, который до тех пор был необходимым образом привязан к характеру человеческого мышления, пронизывающего реальность, но не охватывающего ее во всей полноте. Будто бы открылась возможность как-то по-новому использовать мышление как инструмент познания. «Можно, оказывается, и так!» - сказали себе господа ученые.
Мудрость.
Улица. Кавказец торгует с лотка сушеными фруктами.
«Главное, чтобы плохого не делать человеку», - говорит он кому-то.
Мудрость – прямо на шумной улице. Посреди прохожиз, чириканья воробьев, звона трамваев.
Он в самом деле так думает. Это помогает ему как-то ориентироваться в этом мире. Хороший способ. Простой и доступный.
О простоте.
*
Вера в относительную простоту материализма. После физиков из послеполуночной передачи Гордона проникаешься чем-то подобным. На их фоне наши повседневные обывательские занятия и заботы кажутся пустяками и чепухой.
Избранные, высший продукт эволюции, венцы природы! Интеллектуальные Гималаи!
Концепция Г.Б. им не нужна. Они обходятся без нее в своих весьма разнообразных моделях мироустройства.
И не скажешь, что это какое-то упрощенчество.
Они просто занимаются физикой. У них довольно узкая специализация.
Они добираются до таких глубин в вопросах познания мира, что обывателям, наблюдающим все это со стороны, кажется, что вот-вот начнется Г.Б. За очередной не открытой пока дверью, скрывающей тайны природы.
Может быть, Он и ждет их там. Но пока физики обходятся без Него.
Можно сказать, им Г.Б. даже помешал бы.
Ученая простота. Это как с теориями, с которыми они имеют дело. Все должно быть наглядно, ясно, красиво. В идеале - как известная формула Эйнштейна.
Это ученая простота. Простота физиков-теоретиков.
Неомраченная простота. Мир как на ладони…
Все наверное упрощают мир под себя.
*
А еще есть простота представлений о жизни, о мире, которая досталась нам от советского времени.
Простота представлений человека, жившего в отрегулированном, защищенном от «тлетворного влияния» общественном устройстве.
Но настали новые времена. Наступила эра либеральной демократии. Либерального зверства.
Ушла как бы искусственная, организованная социальным государством простота представлений о жизни.
Открылись двери в совсем другой мир – в мир, в котором никто в принципе не озабочен совершенствованием жизни на планете Земля. Полная свобода! Никто не мешает ни отдельному человеку, ни миру в целом деградировать. Наоборот, помогают в расчеловечивании и даже принуждают к этому.
Наивный постсоветский человек живет в постоянном мучительном поиске объяснений всем тем мерзостям, с которыми он сталкивается в «реальном мире».
Это либералы так называют его - «реальным». Для них люди обречены на жестокость, жадность, глупость, низость... Это их реальности, которую надо принять как данность.
Во времена первобытной дикости люди тоже жили в «реальном» мире, но потом, следуя логике самосохранения, решили сделать его не таким реальным. Пещерный человек открыл в себе нравственность.
Это важный вопрос: нравственный мир – это реальный мир? Вернее, возможно ли сделать нравственный мир реальным? Или реальный мир – нравственным.
Может быть, надо заново выходить на простоту этого мира – уже на новом витке развития человечества.
Пока еще не повывелись те, кто помнит мир другим.
Беседа о спасении мира.
- В «Круге чтения» на 30.06. приведено высказывание Герцена:
«Когда бы люди захотели, вместо того чтобы спасать мир, спасать себя; вместо того чтобы освобождать человечество, себя освобождать, - как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человечества!»
- И что?
- Ну, как! Значит, те, кто заботится о том, чтобы внутри самого себя быть безупречным, тот и во внешней жизни начинает все делать правильно. Ему, кроме «нравственного закона внутри», уже ничего внешне-регламентирующего становится не нужно. Внутреннее – вот главная забота. Она приводит все действия во внешней жизни в правильное русло.
- Значит, главное, чтобы человек был хороший?
- Вроде того.
Культура.
Сверхзадача цивилизации - сохранить культурную традицию, не потерять духовные накопления человечества.
В этой продажной цивилизации!
Сохранить литературу, кинематограф, искусство, философию, религии... Все это - тот внутренний стержень этого мира, на котором держится земная жизнь. Сохранить культурную идентичность с мыслителями и творцами прошлого. Только это не даст человечеству деградировать в что-то постчеловеческое.
Сохранить не только в музеях и архивах, а и в жизненном обиходе.
Два мира.
Будто два мира существуют на земле. Один мир для простой публики – с постоянной оглядкой на нравственные законы, на христианские заповеди и т.п. Со страхом загробного или даже уже прижизненного наказания за неправильное поведение.
И есть мир свободный от всего этого. Он будто на самой вершине иерархии земной жизни. Как –то существует вне заблуждений, ложных ориентиров, страхов мира обыкновенного...
Мир абсолютной, ледяной, космической свободы от всяческих химер человеческой цивилизации. Какой там Бог! Какие Законы! Какой там рай и ад! Мы на маленьком камушке с атмосферой летим в космическом вакууме неизвестно куда на огромной скорости. И вот-вот исчезнем без следа. Сначала сами по себе, потом вместе с тем планетарным космическим кораблем, на котором летим. Вот и вся правда о реальности.
Страшные, противные догадки, к которым подталкивает жизнь».
Шпенглер.
Не вдаваясь в суть того, о чем он писал, что проповедовал...
Он из той еще породы высокомерных профессоров! Это высокомерие - важная часть их жизни. Они с этим пониманием выросли. Так в юности поняли смысл того дела, к которому были приставлены. Они должны защищать свое место под солнцем именно в той сфере, которую они выбрали, куда с огромными усилиями внедрились, не пускать в ту сферу конкурентов. Их почти не волнует сам предмет их деятельности. Им важно то место, которое они занимают в иерархии причастных к этой деятельности.
Шпенглер ощущает себя на такой вершине иерархической лестницы. В области историософии – в его случае. Поэтому у него вот-вот закончится литература, искусство, музыка... Вообще у него все вот-вот «закатится»!
А как же иначе! Ведь ему важно остаться первыми. И философия кончается как раз на нем. И дальше – тишина. Не осталось незаконченных дел.
"Мыслитель".
Википедия: «Карл Ясперс (1883-1969) — одна из ключевых персон в интеллектуальной жизни XX в. Он был психиатром, философом, культурологом. Вопреки времени, редко оставлявшему место для гуманности, он стремился "сохранить человека", и вопреки мнению большинства психиатров, считал возможным говорить о душе. Был экзистенциализм философской программой или способом сохранить себя? Как рождалось самое мощное философское движение? Благодаря и вопреки чему Ясперс стал столь ярким мыслителем?»
Сформулировать его достижения не могут, наверное это и невозможно. Заслуга его – он был очень умный в своем времени. Был «ярким мыслителем».
Как оценивают писателей, композиторов, художников? Ценят за "вклад в сокровищницу". Но после творческих людей остаются картины, беллетристика, музыка... То есть какие-то художественные изделия, украшающие жизнь. Книгу можно поставить на полку, перечитать, восхититься... Картины вешают в интерьерах... Музыку слушают в концертах...
А что наш "яркий мыслитель"? Почитать его книги, убедиться в том, что он очень умный? Что с того? Вот если бы он открыл тайну мироздания!
Так открыл или не открыл?
Может быть, дело в том, что он был способен увлекать всех остальных – не таких умных – в заоблачные сферы какого-то непостижимого понимания. Это ведь тоже сравнимо и с музыкой, и с поэзией. Ты тоже куда-то воспаряешь с авторами музыки и поэтических текстов.
Ну разве что.
Иллюзии.
«Рор-музыка – это только иллюзия. Я это понял, когда болел», - поделился он своим новым отношением к музыкальному искусству.
Подступающая к человеку реальность, неприкрытый ужас жизни... Особенно явственный в больничной палате.
Многие вещи вдруг становятся иллюзорными. И иллюзии начинают отпадать. Или сменяться новыми.
Что же тогда не иллюзия? Книги, музыка? Человеческие отношения? Иллюзия в квадрате.
Все нешуточно…
То, чему подсознательно учатся люди, – умение так строить жизнь, чтобы избегать реальности, прятаться в иллюзии. Постоянно обновляемые.
Спасительное.
- Сказать об этом мире спасительное...
- Что?
- Некому.
- Или нечего?
- И некому и нечего.
Мудрец и философ.
Оказывается, две большие разницы.
Философ как бы несколько в стороне от процесса. Он только «любит мудрость». Фанат мудрости, собиратель, исследователь, пропагандист... Что-то около, рядом с мудростью.
Может, конечно и совпадать. Два в одном.
Так что если про кого-то говорят «мудрец и философ» - это вовсе не «масло масляное», как кажется не подумавши.
ч1
Чужая жизнь.
Чужая жизнь.
Короткое, как вздох, ощущение чужой, наполненной жизни.
Новобранцы
Своя, новенькая, с иголочки, жизнь... Очень распространенный мотив в литературе о войне: встреча на дороге свежих войск и остатков каких-то формирований, выходящих с передовой.
Так смотришь по утрам в лица спешащих на занятия студентов соседнего техникума.
И чужое никому не нужно. Они идут навстречу, и на лицах у них всё написано.
Это всё неважно.
Впервые N. подумал, что всё это неважно. Неважно и всё. Девушка, красящая губы и её парень, глядящий на неё, будто впервые видит. И эти люди, едущие навстречу по другому эскалатору. «Это всё неважно», - настойчиво крутится у него в голове. Эта чужая жизнь с набором стандартных ситуаций. Девушка, которая уже не боится быть некрасивой и парень, потухающий вот здесь, сию минуту, как угли, на которые писают. Никакие объятия и поцелуи других парочек сегодня уже не собьют N. с этого ощущения преходящести, ненужной красивости, шлягерной песенности нежных чувств, которые, может быть, будут демонстрировать эти обнимающиеся и целующиеся парочки.
Аквариум.
В аквариуме у него жила только семья оранжевых улиток. Поколение за поколением. Это у них быстро происходило. Они рождались, росли, ползли по подводной травке и по стеклу, становились большими и неуклюжими. Затем умирали и падали на дно. И там они лежали уже не оранжевые, а какие-то серые, худенькие, похожие на камешки.
Впечатление.
Мужчина и женщина лет по тридцати. Идут, держась за руки. Пустая улица. Асфальт и камни домов. Солнечная сторона. Мгновенное впечатление от улицы и от тихо идущей пары. Кажется, что у них ничего лучшего не было и не будет, чем этот отрезок пути по безлюдной улице. Это тот момент в их жизни, в их судьбе, важность которого они совершенно не осознают. Они идут, идут... И будто бы там за углом, куда они сейчас свернули, кончится вся полнота их счастья. Там их уже по-другому увидишь, мысли по их поводу, если и появятся, то совершенно другие.
Проживание.
*
Проживание. Особого смысла в этом нет. Как пробование блюд или просмотр ТВ-сериалов. Все должны попробовать и то, и другое, и третье. Если годам к восьмидесяти человек начинает думать, что он не на последнем месте в этом негласном соревновании, то тогда он чувствует себя более-менее удовлетворенным и спокойным. Вот и весь смысл: не отстать от соседей, родственников, коллег... Кто что успеет, кто что захотел попробовать: блюда, путешествия, власть, слава, женщины...
*
Потеря первоначального смысла... Школа, работа, семья, дом, дети, машина. Всё. Больше ничего не придумать для среднестатистического гражданина. И он не знает, что ещё. Так по мелочи - на каждый день, на выходные, на отпуск, на праздник, на вечер - можно что-то придумать. Не загадывая на более отдаленное будущее. И всё чаще одна программа - на вечер. «Что ты делал на земле?» - «Смотрел ТВ».
*
Пустая тоскливой улица в промзоне. Они торопятся куда-то. Сосредоточенно молчат и только иногда бросают друг другу односложные реплики. Она безвкусно одета, во что-то желто-розовое. У него черные мятые брюки, скошенные каблуки на туфлях. Может быть, это молодожены. Начинают совместную жизнь. Хотят куда-то выбиться. На пути их ещё лет десять маленьких радостей приобретательства, выгодно по случаю покупательства, по службе продвигательства, лет десять устремленности обустройства. Потом надоест, энтузиазм иссякнет. Смысла вдруг не окажется во всем этом. А пока они месят жизнь ногами в мятых брюках и туфлях со скошенными каблуками.
Чужое счастье.
Целуются на скамейке в сквере. Рядом - полные сумки, как видно, продуктов. На соседних скамейках, стоящих по кругу, сидят старушки, мамаши с детьми. А они целуются. Она сидит у него на ноге. Они улыбаются друг другу. Счастливы ли они? Думают ли они, что счастливы? Думают ли они, что счастливы вот в этот самый момент? Когда не обращают ни на кого внимания. Сделали маленький привал по пути из магазинов, чтобы немножко поцеловаться, сидя на скамье? Наверное, счастливы. Раз уж это всё лезет из них наружу. Чувства, выплескиваются. Это не сыграешь. Так не притворишься.
Накануне.
Он шёл чуть сзади, еле поспевая за ними. Они громко говорили, со смехом перебивая друг друга. Говорили помимо прочего о предстоящей поездке в Германию. Они шли быстро, бодро. Может быть, у них уже были билеты на самолет, который завтра увезёт их в Германию. У них лихорадка нетерпения. Может быть, до вылета ещё целые сутки, а им кажется, что уже надо торопиться. Собраться, быстренько попить чай, поспать, а завтра вечером в самолет и...
М. идет следом, ему с ними по пути. Они его не стесняются и вообще не замечают. Ничего не замечают - ни прохожих, ни мороза, ни полной луны высоко в небе над деревьями парка. У них новая жизнь. Они всем прощают, всех готовы утешить: «И у вас всё будет когда-нибудь хорошо; что поделать, если пока плохо, но будет лучше, все проблемы решатся».
Весёлый товар.
Утром на углу разгружали арбузы. Мрачные кавказцы. Может быть, они были не выспавшимися, может быть, что-то ещё. Это показалось чем-то несовместимым: такой веселый продукт - арбузы и их мрачность, ожесточенность.
Готовальня.
Бомж на помойке нашел готовальню. Открыл ее: «Целая готовальня». Стоит и смотрит на нее. Ему по его социальному статусу, кажется, вообще не положено знать таких слов. А он знает. Смотрит углубленным в себя взглядом. Внешне - как будто на эту черно-бархатную коробочку, а на самом деле - в свое прошлое, в те времена, когда ещё, может быть, готовальня составляла часть его жизни. Готовальня - символ образа жизни. Отсюда ощущение странности зрелища: пропитой, небритый помоечник и готовальня.
Цветы.
Зачем ей цветы, если она и её парень уже так близко-развязны друг с другом?
Боль.
Темнеет на пустынной улице. Мужик, лет сорока, оперся одной рукой о дерево, другой держится за бок. Гримаса боли. Полуоткрытый рот в клочковатой, неровной бороде. Кажется, что боль - это такое злобное маленькое бессердечное существо, спрятавшееся в черной пещёре рта, где-то там глубоко, в животе. В том месте, за которое держится мужик. Пещера рта в зарослях рыжеватой нестриженой бороды. Мука в глазах. Мужик неухоженный, плохо одетый, полуопустившийся. У него нет того удальства и бесшабашности «неправильной» жизни, которую он вел, может быть, ещё совсем недавно - до боли. Он как раненый зверь уползает от своих товарищей, стоящих позади пивного киоска. Он прячет свою боль от них. Даже боль - это уже не их мир. В их мире не чувствуют боли. Боль возвращает их этому миру, принуждает их жить по правилам, которые они всю сознательную жизнь отвергали.
Коридор.
Чёрные, как провалы ненадетой маски, глаза. Чёрные веки, чёрные дыры глаз. Опустившаяся, алкогольной наружности женщина идет под руку с мужем или сожителем, таким же алкогольным, потрёпанным. На руке женщины болтается старомодная дамская сумочка на длинном ремешке... Они живут в длинном, кафельном, похожем на больничный, коридоре. У них есть только «вперед». Сзади темнота. Жизнь в длинном шизофреническом коридоре.
Тургенев и Володя.
До седых волос всё Володя. Володя с Таврической. Инсульт, инфаркт. По звукам за спиной – шёл спешно. Но для N. - это было медленнее самого медленного прогулочного шага. Дефект походки. Старость, болезни, разъединенность... Весёлость тяжёлого характера...
При всей быстротекучести жизни видеться раз в пять лет - это чудовищно. Не катастрофично - такое слово пришло первым. Здесь что-то другое. Какая уж катастрофа? Катастрофа - это когда что-то хотят, но это не получается, что-то должно быть непременно, но вдруг, к ужасу, не выходит. А здесь простая, обыкновенная расточительность. Будто сроку ещё не меряно. А ведь всё так рядом, от одного конца к другому можно протянуть расставленные руки. И тут эти пять лет. Да при болезнях, да при старости.
Расточительность мелодрамы в духе Тургенева. Люди засыхают, гордо и непреклонно как деревья на развилке дорог. Расточительность чисто романная, беллетристическая, ради красивого жеста.
Тургенев писал во флигелечке. Его старались не беспокоить…
Слышно было, как тает снег в оттепель... То есть слышно, как барабанят по отливу подоконника капли талой воды с крыши, да иногда с шумом срываются вниз куски снежной наледи.
Пытались предостеречь, показать, как это катастрофически быстротечно…
Всю их литературу теперь воспринимают не очень серьёзно. По разряду школьной классики.
Реализм ухоженной, немного кукольной, мыслительной жизни.
Все слова напрасны. Все слова смягчают, делают лирической реальную боль…
Юмор.
Трое. Папа, мама, подросток-сын. Комикующая мама. Что-то смешно рассказывает. А «мужики» её молча слушают. Несмешная женщина.
Комикование. Не от отчаяния - это слишком сильно сказано для этой ситуации, но что-то близкое к отчаянию. Растерянность. Немилосердность возраста всегда застает врасплох. Ей кажется, что всё это видят, а ничего взамен молодости для привлекательности у неё нет.
Сын, ещё не вступивший в пору юношеского хамства, но уже как бы заряженный, вызревший для взрыва, которые случаются с подростками чуть постарше...
Она чувствует, что становится неинтересной своему сыну. Всё, что могла, она уже отдала ему. То же и с мужем, её ровесником.
Всё уходит. И ничего взамен. Один юмор.
Спортивная пара.
Спортивная пара. Высокие, худощавые. Думаешь, достаточно ли у него нежности для её простого нрава, для её доверчивости, для неё, живущей в выбранном один раз до старости и смерти мире. Джинсы, кроссовки, легкие куртки. Они сидят на переднем сиденье у средней двери. Она смотрит в окно. Он - прямо перед собой. Лицо профессионального спасателя, белобрысые ежик и усы. На её руке тоненькое обручальное кольцо. Если её обидишь, она заморгает, не понимая, что происходит, глаза наполнятся слезами.
Многотиражка.
Люди, о которых можно написать только один раз. Как о передовике в многотиражке. Он перевыполнил квартальный или годовой план, сделал за смену полторы нормы. Теперь его фотография, где он в защитных очках, с штангенциркулем в руках стоит у своего станка, напечатана на первой странице газеты «Ленинская кузница», маленькая шустрая редакторша газеты взяла у него интервью, задавая ему наводящие вопросы. Всё дело, может быть, в уровне общения. Что можно ответить на вопрос: «Как вы добились таких результатов?»
Бизнесмен.
Толстый, небрежно одетый, стриженый под ноль, с пухлой папкой под мышкой, с блестящим от жары лицом, с озабоченным выражением лица... Кто? Какой-нибудь мелкий бизнесмен, не заработавший ещё на автомобиль. В ушах черные наушники плеера. Черный цвет - это его отдаленное будущее. Цвет салона «Вольво», «BMW» и, наконец, «Мерседеса»... Черный матовый цвет приборной панели с магнитофоном, колонками, невидимо встроенными впереди и сзади. «Эффект «звук вокруг». Или как там это называется? Но это ещё далеко. Надо ещё нырнуть в этот черный цвет, которого ещё мало - наушники в ушах. «Жалеет, небось, что в школе плохо учился. Думал, что эта вся учеба – «по фиг веники», для дяди. А теперь приходится морщить лоб, потеть, насиловать мозги... К нему испытываешь какую-то симпатию. Наверное, потому, что он не пошел в бандиты, а честно трудится на ниве бизнеса.