К концу дня я уже очень жалела, что не отказалась. Посещение Кенджи-Мэнора произвело на меня самое гнетущее впечатление. Элисон говорила, что поместье превратили в туристический комплекс, но я не вполне представляла себе, что это должно означать, поэтому вид десятков маленьких уродливых бунгало и шале, втиснутых в небольшое пространство, где, видимо, некогда располагался драгоценный сад и огород леди Харрис, произвел на меня самое отвратительное впечатление, усиленное кричащими цветами детской игровой площадки, целым акром земли, отведенным под парковку, современной пристройкой, где размещался плавательный бассейн, и бесчисленными кипами информационных брошюр и листовок, приглашающих посетить всевозможные развлекательные заведения - величавые здания с коллекциями тропических бабочек и выставками мягкой игрушки, убогие частные зоопарки и миниатюрные железные дороги… Казалось, все древнее наследие Корнуолла было выставлено на продажу, безвкусно расфуфыренное, прямо как шлюха на панели. К пристройке примыкал старый главный дом поместья. Высокие тюдоровские каминные трубы были единственным честным напоминанием о его происхождении. Гранитная каменная кладка была закрыта штукатуркой, швы расшиты заново, а там, где был огород, произрастали разные лекарственные растения и прочая зелень, теперь располагался мощенный бетонными плитами двор. Огромный щит на подъезде к бывшему Кенджи-Мэнору пестрел хвалебными объявлениями рекламного агентства о том, что это старинное поместье является историческим памятником, а теперь перестраивается в элитный жилой дом. Ниже приводился номер телефона для клиентов.
- Можно позвонить и сказать, что мы потенциальные покупатели, - предложила Элисон.
Я устало покачала головой:
- Нет уж, спасибо.
Я и так уже была подавлена. У кого хватило ума проделать такое с настоящим старинным поместьем? И куда смотрели местные власти, отдел планирования, если позволили нанести подобное оскорбление настоящему сокровищу архитектуры? Именно это я и высказала Элисон.
- Дом, наверное, за все эти столетия здорово перестроен и пришел в упадок; там, может, ничего исторического и не осталось, чтоб его оберегать, - ответила кузина, пожав плечами. И сунула голову в открытую фасадную дверь. До нас доносился перестук молотков где-то дальше по коридору. Потом раздался топот тяжелых ботинок, и перед нами возник мужчина в строительной каске и желтом комбинезоне. В руке он держал пневматический молоток.
- Привет, - сказал он. - Вы на осмотр? А где же представитель агентства по продаже недвижимости?
- Мы договорились встретиться позже, - с ходу соврала Элисон. - А сами решили приехать пораньше и немного тут пошататься, поглядеть. Вы ж понимаете, какие они, эти агенты. Вечно спешат и стараются быстренько протащить вас мимо того, о чем непременно начнете задавать неудобные вопросы.
Оба засмеялись, прямо как заговорщики.
- Ну, тогда можете зайти, - сказал рабочий. - Походите, поглядите. Не то чтоб тут можно было что-то стащить. Ну разве что вы охотитесь за аккумуляторными дрелями. - И с хихиканьем махнул нам рукой, приглашая внутрь, а сам поспешил на рабочее место, продолжать процесс разрушения.
Если у меня и до этого было поганое настроение, то теперь я чувствовала себя совершенно разбитой и лишенной последних иллюзий. Какие следы Кэт и вообще жизни семнадцатого века могли сохраниться посреди всех этих новых панелей из гипсокартона и сотен метров проводов, галлонов сверкающей белизной краски и бесчисленных телефонных розеток?! Никаких следов прежних обитателей здесь, конечно, не было.
Даже мое сверхактивное воображение не могло воскресить тени сэра Артура и леди Харрис посреди этих двойных рам и современного полового покрытия; даже тени Роберта Болито и Джека Келлинча на этих стерильно-гладких бетонных плитах дорожек; или тени Мэтти и Нелл Шигуайн на фоне воняющей формальдегидом пластиковой отделки и нержавеющей стали пятнадцати совершенно одинаковых кухонь. Теперь уже никакая старуха цыганка не стучалась в двери этого дома, прося немного каши и хлеба, или что там теперь может служить их эквивалентом.
Я с несчастным видом брела вслед за Элисон из одной-комнаты в другую, и все яснее чувствовала: где бы теперь ни пребывала душа Кэтрин-Энн Триджинны, это не здесь.
В ту ночь мне приснился сон. Это было неизбежно после такого безумного дня. Ни одно из явлений, посетивших меня в тусклом предрассветном свете зари, ничуть не помогло бы в решении хоть одной проблемы, что стояли сейчас передо мной, скорее они лишь подчеркивали их сложность и неразрешимость. Анна в плаще с капюшоном, с огромным кривым ножом в руке, с которого капает кровь. Толпа людей, кричащих на меня что-то на языке, которого я не понимаю. Запах гари. Майкл, умоляющий меня сохранить ему жизнь. Я вновь и вновь погружалась в кошмар, потом выныривала и снова ныряла. И в итоге проснулась и пришла окончательно в себя, ощущая бремя ужаса, сдавившее мне душу и сердце.
В дверь постучала Элисон:
- У тебя все в порядке? Уже поздно, десятый час.
- Черт побери!
Я ведь хотела успеть на первый поезд, уходящий из Пензанса! А в итоге мы добрались до вокзала только к ленчу. Стоя на платформе и глядя на пассажиров только что прибывшего поезда из Лондона, Элисон вдруг спросила:
- Смотри, это не Анна?
У меня упало сердце, как камень, брошенный в колодец. Из вагона первого класса вышла ухоженная темноволосая женщина в курточке от дорогого портного и джинсах трубами, которые без каких-либо складок уходили в блестящие коричневые сапожки на высоком каблуке. Несмотря на ужас положения, чреватого хорошим скандалом, уже готовым на меня обрушиться, я обнаружила, что не могу не восхититься ее безупречным видом и стилем.
А потом повернулась и бросилась прочь.
Элисон ухватила меня за руку:
- Послушай, надо вести себя наглее. Что хуже - всего лишь поздороваться на вокзальной платформе и задержаться на пару минут, когда твой паровоз вот-вот учухает тебя далеко-далеко, или всю оставшуюся жизнь скрываться, пытаясь от нее спрятаться?
Кузина была права, хотя я и не понимала, почему бы нам просто не нырнуть в привокзальное кафе и укрыться там, пока Анна не уберется прочь. Так я и сказала. Элисон надула губы:
- Не будь дурой. Она наверняка тебя уже заметила, а потом, сразу будет понятно, что ты стараешься ее избегать. Кстати, если она решит, что я тоже принимаю участие в этих играх, она ж ни за что не доверит мне перестройку их коттеджа, так ведь?
Ну вот, так я и влипла. Осталось стоять и ждать. Как приготовленный к жертвоприношению агнец, отлично зная, что смерть неотвратимо приближается, глядя на жену своего экс-любовника, которая направлялась к нам, волоча за собой роскошный серебристый чемодан на колесиках, на ее лицо с превосходным макияжем, на котором не было ни признака того, что она заметила наше присутствие, я замерла на месте.
В последние семь лет мы встречались с Анной лишь изредка; этого было достаточно, чтобы отметить, как меняется ее положение, манера поведения, и некоторым образом даже завидовать ей.
Но когда она подошла ближе, не отрывая взгляда от асфальта, словно там скрывалась противопехотная мина, я вдруг поняла, как сильно состарилась бывшая подруга. Краска для волос и умелое использование косметики, конечно, многое могут скрыть, но чего они никогда не скроют, так это разрушений, причиненных катастрофическими жизненными передрягами. Ее рот, превосходно накрашенный, но с резко опущенными углами, по обеим сторонам украшали глубокие складки. Вот такая она теперь стала, Анна. Она прошла мимо нас и вышла из-под навеса на солнечный свет, так нас и не заметив; и мне пришло в голову, что я вижу перед собой глубоко несчастную женщину.
Об этом я некоторое время думала, пока ехала в Лондон.
В глубине души я, конечно, сознавала, что горе, глубоко запечатлевшееся на ее лице, было горем женщины, уже давно знающей, что муж ей изменяет, женщины, которая молча сносит эту его неверность и снимает с себя маску только наедине с самой собой или же в случайный момент, застигнутая врасплох, как это было, когда мы ее увидели. Так я и размышляла, пока поезд шел мимо Эксетера, мимо Тонтона, потом полз по Солсберийской равнине, и вспоминала наш с Майклом роман. Я вновь видела перед собой его тело, каждый его дюйм, одетое и раздетое, расслабленное и напряженное. И плакала, тихо и безнадежно, прижавшись лицом к окну, чтоб никто не видел. Поезд промчался сквозь Хангерфорд; когда мы сделали остановку в Ридинге, я уже сумела собрать все мысли о Майкле, закрыть в сундук и задвинуть его в самый темный чердачный угол сознания.
С чувством некоторого облегчения я наконец закрыла за собой дверь собственной квартиры - впервые после нескольких недель пребывания в чужом доме - и почувствовала, как меня обнимают и принимают в себя знакомые формы и очертания.
Чемодан я бросила в спальне, а сама пошла на кухню приготовить чаю. Побродила из комнаты в комнату, заново знакомясь с собственным домом. Может, я устала, или была переполнена впечатлениями, или, тоже может быть, мозг просто играл со мной в какие-то игры, но мне все время попадались на глаза некие странности. Неужели я и впрямь бросила воскресные газеты кучей под стол, так их и не убрав? Неужели книги на полках по обе стороны от камина всегда стояли в таком беспорядке? Я не помнила, чтобы поставила картонную коробку, полную разных папок, там, где она сейчас стоит. И вроде бы не оставляла открытой крышку бюро… Я нахмурилась.
В спальне я обнаружила, что ящик прикроватной тумбочки задвинут не до конца. Замочек был с секретом, и известен он был только мне одной. Так. Здесь кто-то был. Кто-то залезал ко мне в квартиру.
Охваченная внезапным приступом паники, я кинулась обратно в гостиную, но музыкальный центр стоял на месте, нетронутый, серебристые блоки в стиле хай-тек по-прежнему были подсоединены куда надо. Мои картины по-прежнему висели на стенах; старенький ноутбук, как и прежде, стоял на столе, и никто не позарился на жалкие ювелирные украшения, что мне когда-то подарила мама.
Я нахмурилась. Не слишком успешная кража, надо полагать.
А когда до меня окончательно дошло, что тут, по всей вероятности, произошло, у меня подкосились ноги. И я вдруг обнаружила, что сижу на полу, на своем афганском ковре.
Майкл был здесь. Он пришел сюда, воспользовавшись ключом, который я дала ему шесть лет назад. Он совершил это совершенно непростительное вторжение, не нашел то, что искал, и у него хватило нахальства последовать за мной в Корнуолл. Полный и законченный ублюдок!
Мне стало нехорошо. Неужели книжка Кэтрин действительно такая ценная? Если так, то почему он вообще мне ее подарил?
И что будет делать теперь, когда узнает, что я вернулась в Лондон? Мне грозит опасность? Он может как-то заставить меня вернуть ему эту книжку, силой заставить? Только тут я осознала, что на самом деле не знаю человека, с которым спала целых семь лет.
Я позвонила Элисон.
- Не волнуйся, - сказала подруга. - Я их тут задержу. Они в любом случае планируют пробыть у нас недели две. Так что у тебя есть время передохнуть и осмотреться. Если Майкл соберется в Лондон, я тебе позвоню.
Следующие две недели я потратила на то, чтобы тщательнейшим образом вымыть и убрать свою квартиру - в первый раз за все время с тех пор, как я ее купила. Я выкинула пятнадцать черных пластиковых мешков мусора и вдруг ощутила себя странно очистившейся, словно пережила катарсис. Покончив с этим, я выставила квартиру на продажу и отдала ключи агенту по продаже недвижимости. Здесь я больше жить не желала.
Потом переехала в съемную квартирку в Чизуике, продала право на аренду магазина девице, только что окончившей колледж Сент-Мартин и желавшей заполучить место для продажи целой линии блистательно-идиотских одежек. Собственный наличный запас товаров я продала женщине, с которой случайно познакомилась в прошлом году на ярмарке народных промыслов.
После чего, чувствуя себя абсолютно свободной, лишенной каких бы то ни было корней, и в самом легкомысленном настроении отправилась в магазин Стэнфорда в центре города и скупила там все имевшиеся у них в наличии справочники и путеводители по Марокко.
Вечером перед отлетом меня начали одолевать сомнения и опасения. И я позвонила Элисон.
- Слушай, я завтра улетаю в Марокко. Вот и подумала - надо кому-то об этом сообщить, просто на случай, если со мной что-то случится.
На том конце линии воцарилось молчание - Элисон явно была шокирована.
- Ты летишь одна? - наконец спросила она тоном, полным недоверия.
- Э-э-э, да. Буду там жить в замечательном месте, в риале - это старый купеческий дом в столице, в Рабате. - И я дала ей адрес и объяснила, как со мной можно будет связаться. Перед этим я имела длительную беседу с женщиной, которая управляла этим заведением; она блестяще говорила по-французски, что заставило меня мобилизовать все свои школьные познания в этом языке и даже выйти за их пределы. Но мадам Рашиди была чрезвычайно любезна и готова оказать любую помощь и содействие. Мне предоставят гида, который покажет город, заявила она, это ее кузен, его зовут Идрис, он хорошо образован и отлично знает историю страны и прекрасно владеет английским. Это означало, что меня будут сопровождать, охранять и оберегать от «ненужного внимания», как она это назвала. Я так до конца и не поняла, что именно она имела в виду.
- Но, Джулия, это же мусульманская страна! Туда нельзя ездить в одиночку!
- Почему это?
- Опасно! Тамошние мужики, ну, если увидят европейку, которая ходит сама по себе, сразу решат, что это чудная добыча, что она сама напрашивается… У них же там всякий секс подавляется, такая уж это культура, женщины ходят закутанные с головы по пят, секс до брака запрещен. Женщина с Запада, наверное, представляется им чем-то вроде проститутки, выставляющей себя напоказ. А ты еще и блондинка…
- Ох, да перестань ты! - резко бросила я. - Прямо цитируешь «Дейли мейл»! В моих путеводителях говорится, что надо лишь несколько больше прикрываться, чем принято у нас, и вести себя разумно.
Мадам Рашиди уверяет, что все будет в полном порядке.
- Ну, так оно и должно быть, не правда ли? Она просто хочет заполучить твои замечательные английские денежки.
- В любом случае со мной будет ее кузен Идрис.
- Джулия, ты совсем с ума сошла! Ты его даже не знаешь… Он и сам может стать для тебя настоящей проблемой!
- Слушай, вообще-то я позвонила только для того, чтоб поставить тебя в известность, - резко заметила я. - И дать тебе мой новый номер мобильного. Я тебе сразу позвоню, как только устроюсь в этом риаде. О’кей?
Тяжкий вздох.
- Ну ладно, я вижу, мне тебя не отговорить.
- Я вылетаю завтра в десять и буду там к середине дня.
- Инш’аллах.
- Ох, как смешно!
ГЛАВА 17
Кэтрин
Август 1625года
Когда аль-Андалуси достаточно окреп и снова стал исполнять свои обязанности капитана, дни Кэт стали длинными и пустыми. Каждое утро раис вставал с зарей, с первым призывом к молитве, с особой, ритуальной тщательностью умывался холодной водой из тазика, упрятанного за занавесом из бус, и, опираясь на палку, вырезанную для него матросами, прихрамывая, выбирался на палубу. И Кэт не видела его до самого захода солнца.
Сперва ей было трудно чем-то заполнить все это время. Она лежала в полумраке каюты, ожидая стука в дверь, что означало прибытие еды, всегда одинаковой - немного сухарей, чуть-чуть масла, ложка меда, чуть менее темного и острого на вкус, чем тот, которым она пользовала раны раиса, а также, время от времени, странный горячий напиток, сдобренный какими-то травами и с огромным количеством сахара, который девушка тут же жадно поглощала. Призыв к молитве снова раздавался в середине утра и еще раз, когда солнце добиралось до зенита. А он все не возвращался. Через несколько дней пленница поняла, что ей не хватает общества раиса, и это ее озадачило и озаботило. Она ведь, несомненно, должна была бы ненавидеть своего захватчика, желать ему смерти. Кэтрин подумала о своей семье и соотечественниках, сидящих в вонючем трюме. Как бы они поразились, увидев ее среди всей этой роскоши. Ее охватило чувство глубокой вины… Несколько дней назад она все-таки набралась мужества и попросила раиса позволить матери разделить с ней место в каюте, но тот лишь отвернул от нее свой хищный профиль, не ответив, так что она даже не знала, понял он ее просьбу или нет. Что-то стояло между ними, какая-то невысказанная вслух неловкость, напряженность, которую девушка никак не могла определить. Временами ей казалось, что все оттого, что она видела аль-Андалуси в жалком и слабом состоянии, совершенно беззащитного, и он этого стыдится; в иные моменты создавалось впечатление, что он почему-то зол на нее, - тогда мужчина сидел, мрачно нахохлившись и упорно глядя на огонь свечи, или читал какую-то переплетенную в кожу небольшую книгу, шевеля губами, словно ее вообще не было рядом.
Кэт болталась по его каюте, заинтересованно рассматривая и изучая разные экзотические предметы, оглаживала пальцами тонкую резьбу маленьких столиков, полированные столешницы которых были украшены инкрустированными узорами из бронзы, перламутра и слоновой кости, лампы, декорированные сквозной резьбой в виде звезд, роскошные цветные настенные ковры.
Обнаружила она там и пару тяжелых серебряных браслетов, изукрашенных драгоценными камнями; металл был покрыт чеканными извивающимися узорами; украшения легко раскрывались на петле и запирались длинной шпилькой на цепочке. Браслеты были такие большие, что она могла просто надевать их на руки, не вынимая шпильку, и натягивать высоко, на самый бицепс, где они как раз умещались, хотя сам раис носил их на запястьях. Обследовала девушка и странную кристаллическую массу в маленькой бронзовой чаше, которую он часто ставил на уголья после вечерней молитвы; от нее исходил мощный аромат, остававшийся в каюте до самого утра. Он пропитал всю ее одежду; она ощущала его даже в собственных волосах, даже после мытья; девушка мыла их регулярно, просто чтобы убить время, заполнить долгие часы одиночества. Также она делала записи в свою книжку, пользуясь всяким случаем, хотя писать, как и читать, умела с трудом. Валялась на подушках и удивлялась странностям людей, обшивавших жемчугом и другими драгоценными камнями предметы, предназначенные для удобного лежания. Закусывала копченым мясом и сухофруктами, оставленными ей на обед. У нее даже появился вкус к оливкам.
Сегодня, когда в дверь постучали, девушка открыла ее и увидела, что принесли не только еду, но еще и несколько кусков чистого белого полотна - все это лежало на палубе у входа в каюту. А сверху был аккуратно положен моток тонкой черной шерсти и игла парусного мастера.
Удивленная, она выглянула в коридор, но тот, кто принес ей эти сокровища, уже поспешно убрался прочь. Пленница внесла все это в каюту и вторую половину дня развлекалась, вышивая разные узоры собственного изобретения - декоративный воротник, расшитый крестом в виде зигзагов и кругов; потом набросала грифелем на полотне узор из перевивающихся листьев, к которому добавила двух птичек.
Она еще накладывала последние стежки на полотно, когда в каюту вернулся раис, но так увлеклась работой, что не услышала его шагов. Подняв глаза, она увидела, что аль-Андалуси стоит в дверях. Свет ламп превращал его лицо в рельефное изображение, подчеркивая высокие скулы и полные губы. Понять выражение было невозможно, глаза были в тени, и их белки виднелись лишь как узкие полоски под зрачками. Сколько времени он так стоял, упершись ладонями в дверной косяк, девушка не знала. Вспыхнув, она отложила полотно в сторону, прикрыв им «Гордость рукодельницы».
- Можно смотреть?
- Я еще не закончила.
Он протянул руку. Она неохотно отдала ему кусок полотна, а потом глядела, как он рассматривает узор, переворачивает кусок на изнанку. Наконец он вернул ей вышивку.
- Мы считаем это неправильно, когда живые существо изображают так реально.
- Что, даже растения и птиц?
- Даже растения и птиц. - Он заметил, как вытянулось ее лицо, и продолжал более мягким тоном: - Есть такая история, хадис[42].
По свидетельство Айша, которая был любимый жена пророка, Мохаммед один раз пришел домой и нашел в угол комната коврик, который она украсил орнамент из человеческий фигур. Он тут же сорвал его и сказал: «В День Страшный суд самый худший наказание будет для тех, кто хочет копировать существа, созданный Аллахом». И Айша устыдился, снял все эти ковры и порезал их на куски, отрезав те, где был человеческий фигура, а из остальной сделал подушки.
Кэт стало жалко эту Айшу, муж которой оказался столь жутко благочестивым. Она нахмурилась:
- Но я ведь не стремлюсь воссоздать все эти вещи, хочу только показать их изображение, как я их себе представляю.
- Вот этот и есть слишком большой самонадеянность. Девушка на минуту задумалась.
- Но разве это не способ выразить восхищение творениями Господа? Самому их обдумать и представить?
Раис прикрыл глаза, размышляя. И через некоторое время медленно произнес:
- На юге моя страна, в горах, откуда пришел племя моего отца, женщины плетут ковры с изображения верблюд и овец. Но это только неграмотный крестьянки, они другой ничего не умеют.
Кэт вспыхнула:
- Я вовсе не неграмотная крестьянка! Там, откуда я родом, это считается большим даром - уметь воспроизводить красивые вещи нашего мира!
Аль-Андалуси свысока посмотрел на нее:
- Бог есть красота, и Он любит красота. Верблюд - это красивый вещь, это правда. И женщина в гневе тоже. Я не знай, что мне нравится больше. - После чего он улыбнулся и выдерживал ее яростный взгляд, пока Кэт сама не отвернулась, чувствуя себя неловко.
Руки у нее дрожали, она сама не могла понять отчего. Собрав полотно, моток шерсти и свою книжку и прижав все это к груди, девушка спросила:
- Когда мы доберемся до Сла? - Она уже научилась произносить название берберийского порта на арабский манер, как его выговаривал раис, хотя для ее уха оно звучало неважно.
- Мы вчера миновали Кабо де Сан-Висенте. Если ветер продержится, придем в порт к вечер.
Это было раньше, чем она рассчитывала, гораздо раньше. Кэт почувствовала, как в висках застучала кровь.
- И что будет со мной потом? - выпалила она.
В каюте воцарилось молчание, натянутое как струна. Что она хотела услышать в ответ? Что раис готов держать ее у себя, пока не получит за нее выкуп, чтоб она могла вернуться домой?
Но ведь мать и дядя находятся здесь же, на этом же корабле, кому же она могла написать письмо? Не говоря уж о том, каким образом такое письмо могло бы попасть обратно в Корнуолл, который казался ей теперь совершенно иным миром и из совсем другого времени. Да, там оставался кузен Роб, только Роб, который мог озаботиться ее освобождением, но сможет ли он добиться расположения леди Харрис, чтобы та поговорила с мужем по поводу выкупа Кэт? Девушка не могла себе представить, что даже если жених поговорит с леди, та озаботится ее судьбой, считая Кэт в лучшем случае служанкой, а в худшем - кокеткой и распутницей. Не могла она себе представить и чтобы сэр Артур отдал огромную сумму в руки какого-то заморского корсара, не будучи уверенным в успехе обмена. Да и зачем это он станет пополнять казну тех самых врагов, от которых должен защищать побережье? Другие вероятные варианты - что раис передаст ее в руки человека, которого он называет султаном, или продаст на невольничьем рынке, о нем говорил Дик Элуит, продаст тому, кто предложит наибольшую цену, - были слишком ужасными, чтобы даже думать о них. Последний вариант - что он оставит ее при себе, в своем хозяйстве, как однажды проговорился, до того как обозвал ее глупой и неуклюжей, - тоже страшил Кэт, но гораздо меньше. Она понимала, что вряд ли стоит надеяться на подобный исход. Понимала и то, что быть взятой в дом берберийского пирата, чья единственная цель в жизни - грабить и убивать таких же христиан, как она сама, опять-таки печальная перспектива, какую любой цивилизованный человек счел бы позором и унижением. Но если ее служба ограничится такими простыми вещами, как обучение женщин из его семьи искусству работать иголкой, то, несомненно, стать служанкой в этой заморской стране предпочтительнее, нежели быть проданной совершенно чужому человеку, который станет использовать ее бог знает каким гнусным образом. Кэт дрожала, полностью лишившись мужества.
- Не знаю, - ответил он. - Еще не решил.
Девушка удивленно подняла глаза. Пират неотрывно смотрел на нее.
- Пойдем-ка со мной, Кет-рин, - вдруг сказал он, протягивая к ней руку. - Я покажу тебе, как звезды сиять вниз на Африка и как луна подниматься над город, где мой дом.
Аль-Андалуси обернул ей голову и лицо длинным полотняным шарфом, оставив только узкую щель для глаз, а она очень удивилась, потому что раньше он ее никогда так не кутал. Но на сей раз матросы, когда девушка проходила мимо, уже не смотрели на нее с любопытством или с враждебностью, а склоняли головы и ни с чем не приставали. Они поднялись по трапу на шканцы и прошли по всему кораблю. Над ними поскрипывали паруса - огромные прямоугольники белого на грот-мачте, изящный треугольник на бизани, - а на совершенно черном небе висела огромная желтая луна с красными проблесками, вся будто в капельках крови. Охотничья луна, так это называлось у нее дома, вспомнила Кэт и задумалась, какое будущее она ей предсказывает. По всему небесному своду были разбросаны звезды, тысячи и тысячи, очень яркие, особенно одна. Кэт обнаружила, что не сводит глаз именно с нее, потому что она сверкала в вышине, как серебристый маяк.
- Сияющая, - тихо сказал аль-Андалуси. - Аль-Ши’ра. Египтяне звал ее Звезда Нила, она предвещать подъем вода и наводнения. Римляне звал ее Собачья звезда или Сириус. В старый религии она охранять дорога в рай - видишь эта мост из звезд, что под ней? - Девушка подняла глаза и разглядела сияющее облако молочно-белого цвета, мост между Землей и Небом. - А вон там, - он развернул ее назад и указал в небо, - на север, сверкает аль-Кибла. По ее положение мы можем определить направление на Мекка, святой город наш пророк.
- Полярная звезда! - воскликнула Кэт, пораженная. Роб много раз показывал ей эту звезду, так что теперь она сама легко могла ее узнать.
- Мы зовем ее Рыбачья звезда, ею пользуются для навигации.
Аль-Андалуси улыбнулся:
- Моряки тоже ей пользуются. Я плавал много мест по всему миру, пользовался ей как указатель пути. В Валетта и Сардиния, в Константинополь, на Кабо-Верде, даже далеко, к Ньюфаундленд.
Для Кэт это были пустые названия, но очень экзотические, И вот теперь она, которая никогда не ездила дальше чем в Труро, на ярмарку на праздник святого Варфоломея, но страстно желала увидеть более широкие горизонты, смотрела на дикие берега Африки.
Повернувшись кормой к Полярной звезде, корабль шел сейчас, подгоняемый хорошим ветром, к неясной темной тени, поднимавшейся вдали из покрытого пенными барашками моря. Они стояли молча, следа за тем, как приближается земля.
- Это Марокко, Джезират аль-Магриб, Остров, где садится солнце. Мой дом. - Было что-то в вибрирующем голосе, что заставило ее повернуться и посмотреть ему в лицо. У мужчины сияли глаза, отражая свет луны, но они сияли и изнутри, делая его похожим на охваченного страстью демона, Девушка задрожала и отвернулась.
Постепенно неясная тень впереди становилась все более и более определенной, возник скалистый гребень, потом волнорез, весь в пене прибоя, высокая стройная башня, крыша которой в лунном свете отсвечивала серебристо-зеленым, широкое устье реки, по обе стороны от которого возвышались мощные укрепления.
Чего бы Кэт ни ждала при первом взгляде на этот загадочный континент, но она не готовилась увидеть ничего, столь резко, до шока, контрастирующего с окружающим миром, чем эта воздушная, словно сотканная из эфира высокая башня.
- Сла эль-Бали, Старый Сале, - пояснил раис, указывая на городские строения на левом берегу. - А Сла эль-Джедид, Новый Сале, на другой стороне. У меня есть семья на оба берег - среди мориски Нового Сале и между последователи Сиди аль-Айячи в старом городе, и это даст мне редкий возможность, необычный преимущества в мой дела.
- Он крикнул что-то своим матросам, и один из них подал сигнал лампой, открыв ее один раз, два и три. На верхней части укреплений засверкали вспышки ответного сигнала. Аль-Андалуси усмехнулся: - Они уже знают, что мы - один из них. Там хорошо помнить этот прекрасный корабль, а никакой другой не осмелится входить в реку ночью. Здесь предательский русло, опасный даже при самом ярком солнце, хотя и носить спокойный имя Бу-Регрег. - Б его произношении это название прозвучало прямо как карканье вороны: бу-рак-рак!
- И что это означает? - спросила Кэтрин, с ужасом разглядывая стены крепости с мириадами фигурок в белых балахонах за их зубцами и множеством пушек на огневых позициях.
Он с минуту раздумывал, нахмурив брови.
- Юсуф-раис говорил, что на твой язык это называется «Отец отражений», потому что в спокойный день, когда река спокойный и лежит, как лист олово, можно видеть, что в ней отражается небеса. Но моряк должен смотреть внимательно, когда ведет своя корабль, потому что под сверкающей шкура лежит укрытый песчаный банка, на котором сломали хребет тысячи корабль, а еще тысячи пошел ко дну в его извивистый протоки. - Он помолчал, потом улыбнулся: - Хорошо вернуться домой, с триумф, с большой успех. - Он закрыл глаза, провел ладонями по лицу, поцеловал правую руку и прикоснулся ею к сердцу. - Шукран лилах![43]