Как мы имели случай отметить в первой части, в повествовании на простом vernacular можно усмотреть не только стремление приспособить слово к потребностям читателя (или же к изменившимся общественно-политическим
■J-ї
условиям). Народный язык в данном случае - не просто sermolaicus; противопоставляя латыни volgare, Данте противопоставляет языку, который к его времени уже «стирается» в язык документа, «памятника», язык живой традиции (то есть предания, причем предания устного par excellence); образ Невыразимого -помраченному слову.
Volgare для Данте, как справедливо замечают некоторые критики, -синоним naturale - то есть поистине примитивный {натуральный и имеющий оперативное значение: см. сн. 5) язык, который, символически, может рассматриваться в качестве языка исконного и универсального, языка Традиции24. В «Пире» поэт напрямую связывает народный язык с символизмом предвечного
Очевидно также, что его выбор вовсе не был обусловлен теми идеологическими (и, в частности, националистическими) мотивами, которыми руководствовался Генрих Гонт, заявивший о своих правах на престол на английском языке.
24 Напомним, что народный язык еще в конце XIII в. используют монахини-бегини в Германии и другие мистические движения. На народном языке составлены глоссы к трудным словам неизвестного языка св. Хильдегарды Бингенской. См. тж. на эту тему: Guenon R. L'esoterisme de Dante. - P.: Gallimard, 1957; Valli L. II linguaggio segreto di Dante e dei "Fedeli d'Amore". - Roma, Biblioteca di Filosofia e Scienza, Casa editrice "Optima", 1928.
Слова, именуя «хлебом, которым насытятся тысячи», «новым светом» и «новым солнцем, которое взойдет там, где зайдет привычное».
Произведение на материнском языке апеллирует к самому сокровенному, «тайне тайн», и как нельзя лучше подходит для повествования, в котором речь идет об анагогическом совмещении несовместимого за счет «третьей реальности». А благодаря отношению обратной аналогии между высшим и низшим полюсами творения, может обыгрываться близость naturale как языка «мытарей и грешников» materia prima; излишне говорить, сколь это важно для повествования, в котором ключевая роль отводится молитвенному всматриванию и припоминанию.
|
|
Поэтому naturale - это еще и детский язык, язык неумелый и юродивый: приземленный «лепет» и деревенская «нескладуха»: «Не удивляйся, что я говорю с тобой по-ребячески и даже как будто дурашливо и безрассудно, поскольку у меня есть на это свои основания»27, - предваряет возможное недоумение своего читателя
то
по поводу грубости образов анонимный сочинитель (позвольте, речь идет об Апофатическом Богословии!). Уродство, некрасивость, naturale, и в самом деле, не имеет ничего общего с нарочитостью и бессловесной тьмой аффекта: эта смиренность и стесненность29 «гадкого утенка» - не что иное, как выражение неизбежной символической нищеты, таинственного недоумения, о котором говорилось выше как «обратной стороне» бесподобности Трансцендентного и совершенно Независимого.
Вот, и «Облако Незнания» написано незатейливым языком с широким использованием разговорных оборотов (в особенности это касается первой
Данте. Пир. II: 13. - Таким образом ветхий обычай (действие, смысл которого «за давностью времени» утрачен) заступает живая традиция.
26 В этом отношении, vernacular можно назвать подлинным lingua ignota.
27 «Look thou have no wonder why that I speak thus childishly, and as it werefollily and
lacking natural discretion; for I do it for certain reasons»; «...childishly andplayingly
spoken...»; «thof it be childishly and lewdely spoken» (гл. 46,47, 67, 72).
|
|
28 Который не гнушается употреблением натуралистичных и резких образов:
«snatch not overhastily, as it were a greedy greyhound» (c. 87), «the foul stinking fen and
dunghill of her sins» (c. 46), «the child that is in point to perish under the mouths of wild swine or
wode biting bears» (c. 67), - что, по мнению некоторых западных критиков, никак не
вяжется с разговором о высоких и сложных вещах.
29 «Если мы рассмотрим язык, он - сдержан и смиренен, ибо это вульгарное
наречие, на котором говорят простолюдинки» (Данте. Письма. X, 10).
половины трактата); и кажущаяся простота и телесность слога вкупе с некоторой «суггестивностью» повествования, проявляющейся порой в виде нагнетания «теневых представлений», говорит - как и в случае с дантовым «Адом»31 - отнюдь не в пользу его «натуралистичности», но только о той самой натуральности слова, используемого наиболее приемлемым способом и всегда в виду своего оперативного значения. Удивительным образом, апофатическую скромность украшает символическая светоносность. Просторечие «оборачивается» красноречием; высшее поистине снисходит до низшего, не задерживаясь на среднем и «теплом».
Говоря далее о технических особенностях сочинения, нельзя не вспомнить о главном различении, установленном Данте между poeti volgari и litterali: в произведениях первых присутствует то, что он называет verace mtendimiento, тогда как вторые исключают присутствие таинственного своим буквализмом (внимание литераторов задерживается на сентиментальном, моральном, каких-либо психологических ассоциациях)32; вкратце повторим, в каких смыслах может пониматься понятие, центральное и для работы Данте, и для работы неизвестного сочинителя, и для всякой символической работы.
|
|
Во-первых, verace mtendimiento как «правое намерение» есть вертикальное измерение («высота» и «столп», лат. decor, греч. upsos), как раз, отличающее добрую работу от всего лишь изящной, декоративность - от прелестной «красивости» и, в конечном счете, традиционное ingeno - от искусства поверхности, сколь бы «гениальным» оно не считалось33. Интеллектуальное
30 Для сравнения, можно взять переводы св. Дионисия Ареопагита.
31 Напомним, что в «Облаке Незнания» есть свой Inferno: «выпуклые»
представления заблуждших и самого дьявола с одной ноздрей и воспаленным, в полном
смысле слова, мозгом.
32 Подобным образом, безымянный сочинитель отводит ключевую роль
«нераздельному намерению», «hole entent» (также: «goostly», «nakid», «blind», «true» entent,
- которое есть «сердечное намерение»: «the entent of myn hert»).
33 В традиционной цивилизации таким измерением, жизнью, обладает всякая вещь;
не знающая этого профанная точка зрения по отношению к традиционной - заблуждение.
С другой стороны, вырождающаяся и исчезающая традиция оставляет после себя пустые
искусство, в основании которого интуиция истины (созерцание) - от неинтеллектуального «творчества».
С другой стороны, verace intendimiento как анагогический смысл символического изложения есть своего рода смысловая полнота (некоторым образом, искомое «Облако Незнания»); этот последний, таинственный смысл, духовное истолкование писания («quando spiritualmente si spone una scrittura», «non meno ё vero quelle che spiritualmente s'intende») - сумма всех остальных смыслов; не выводимый из них, так как запредельный им, он свидетельствует о принципиальной теофаничности всего традиционного искусства наряду с собственно сакральными текстами.
Далее, verace intendimiento, или искусство в его оперативном аспекте, -здесь отмечается его собственно «технический», прикладной, характер - проливает свет на то, какой объем и сколь высокое назначение имеет слово {имя и символ) в Традиции, и традиционное слово в отличие от конвенционального «текста». Поэтому нас нисколько не смущает - и даже может только радовать - тот факт, что рассматриваемое сочинение имеет практическое, житейское (и в то же время теоретическое) применение и не имеет ничего общего с «беллетристикой»: то же самое верно для всего традиционного искусства (будь то искусство готических соборов или искусство русской избы), - символического богословия, которое внешним кажется «декоративно-прикладным» 5.
Вспомним еще раз слова Данте: «Вся работа была проделана не в спекулятивных целях, но для практического применения... назначение и целого, и его части - удалить живущих в этой жизни от состояния скорби и привести их к состоянию блаженства»36. «Облако Незнания» (как «Исповедь» Августина, «Пир» Данте, или, скажем, «Дон-Кихот» Сервантеса) имеет выраженное дидактическое значение: это сЛово имеет целью если не научить своего читателя «внутреннему»
безжизненные формы («идолы»), которые могут быть затем использованы в самых разных, например, «магических», целях.
34 См. -.Данте. Пир. II: 1.
35 Несомненно, несколько уничижительное обособление «декоративно-
прикладного» {народного по своей природе - в отличие, конечно же, от «академического»
и «культурного») возможно только с вырождением традиционного искусства в профанное
и «нормализацией» профанной точки зрения.
36 Данте. Письмо к Кан Гранде VI, 15.
зрению, вниманию, то, по крайней мере, помочь ему осознать существование возможностей определенного порядка. Тем не менее, как было замечено выше, «Облако Незнания» с необходимостью представляет собой опору для созерцания и как артефакт, поскольку в традиционном произведении искусства форма обязана повторять форму, техническое исполнение - концепцию. Таким образом, после всех необходимых отступлений мы можем более подробно рассмотреть технические особенности трактата, особенности символического сочинения.
Ill
О сочинении в контексте символической реализации
Повествование, служащее предметом настоящего рассмотрения, предваряет молитва, «ключ» к «Облаку Незнания», которая имеет целью настроить и пишущего, и читающего на определенный лад, и которую мы считаем нужным, в виду всего вышесказанного, привести полностью: «God, unto whom alle hertes ben open, and unto whom alle wille spekith, and unto whom no priue thing is hid: I beseche thee so for to dense the entent of myn hert with the unspeakable gift of thi grace, that I may parfiteliche loue thee and worthilich preise thee. Amen».
В некотором смысле, в этой трехчастной формуле содержатся, в сжатом виде, строки Inferno (поскольку речь в первой логии идет о явленности скрытого: God... unto whom по priue thing is hid), и вступление к Pur gator io «где души обретают очищенье» (поскольку в средней ее части так же говорится о духовном очищении: / beseche thee so for to dense the entent of myn hert with the unspeakable gift of thi grace), и, наконец, в целом, налицо прошение о даровании света, наподобие прошения, предваряющего Paradiso; в третьей и финальной ее части испрашивается совершенная Любовь: that I may parfiteliche loue thee and worthilich preise thee. Центральное понятие «сердечного намерения», the entent of туп hert (ровно посреди средней логии), которое мы сблизили с понятием verace intedimiento и «правого пути» (la diritta via «Комедии») обрамляет начальное: «God...» и конечное «...Thee». Идеальную симметрию украшает традиционное «Аминь» 7.
37 То же касается и всей книги, «запечатанной» двумя молитвами (начальным и финальным: «Аминь») и «опоясанной» обращением к «другу по духу» («goostly freende in God»; причем в обоих случаях этому обращению предшествует запрещение людям, от книги далеким; стоит обратить внимание на дословное повторение некоторых формул). Подобным образом строится работа во всех традиционных науках, будь то строительное ремесло или оперативная магия: мы имеем в виду «операции» открытия и закрытия символического дела (и, в общем, то или иное приложение универсальных принципов, выражением которых, в западном герметизме, служит формула solve et coagula). Сказанное, конечно, верно и для вещей совсем другого порядка, а именно большинства теургических практик в различных традиционных исповеданиях (к примеру, в православном богослужении речь идет о «зачине» и «отпусте»).
Произведение состоит из пролога и семидесяти пяти достаточно кратких глав (оглавление, видимо, было добавлено позднее), в свою очередь, состоящих, как правило, из трех-пяти небольших периодов. Такая структура очевидно, облегчает чтение и, благодаря большому количеству пауз, способствует размышлению, поучению, запоминанию и, в конечном счете, усвоению слова.
По словам английского критика, «Облако Незнания» было написано «ремесленником, внимательным и к звучанию слова, и к оформлению мысли. Неудивительно, что такой писатель руководствуется традициями сочинения произведений, известными всем воспитанным людям позднего средневековья, и пользуется риторическими моделями и фигурами речи, встречающимися на страницах большинства средневековых риторических пособий39, и использовавшимися в той или иной мере теме, кто писал прозой на народном языке еще со времен короля Альфреда»40.
В самом деле, «Облако Незнания», написанное в период «аллитеративного возрождения» характеризует богатство словесных оборотов; тонкое словесное «плетенье» выражается, главным образом, в повторении определенным образом графических и звуковых символов: букв, слогов, слов, целых речений. Так, один из наиболее распространенных технических приемов - анафора: «Не is... Не asketh... Не wil...» (с. 15); «Alle seintes and aungelles... Alle feendes... Alle men» (c. 16); «And yif any thought rise and wil prees... and asche... And yif he ascke... And in him... And therfore sey... And treed» (c. 26)... Как известно, анафора, означающая в переводе с греческого «вознесение» (как правило, в смысле жертвенного возношения), несет идею восхождения, возвышения - и таким образом украшает повествование, подчеркивая его анагогический характер.
Исключение составляет четвертая глава, насчитывающая более десяти периодов. Попадаются главы, состоящие всего из одного периода (двух-трех коротких предложений).
39 И в первую очередь De Inventione Цицерона, анонимное Ad Herennium, De
Institutione Oratorio Квинтиллиана, Didascalicon Гуго Сен-Викторского.
40 «Each of these treatises was carefully written by a craftsman as attentive to sound as to
the shaping of thought. It is to be expected that such a writer would draw upon the traditions of
composition known to all cultivated men of the later Middle Ages, and introduce the rhetorical
patterns and figures of speech taught in most of the textbooks of medieval rhetoric and employed
to a greater or lesser extent by prose-writers in the vernacular from the time of King Aelfred»
{Hodgson P. "Deonise Hid Divinite" and... - P. Hi).
Повторение некоторого слова всегда связано с «ключевой» ролью, которое оно играет для понимания некоторого фрагмента текста (искусство traductio, или полиптотон). К примеру, рассуждая о ценности времени, неизвестный сочинитель повторяет это слово 12 раз в пределах одного периода: «And therfore take good keep into tyme, how that thou dispendist it. For nothing is more precious than tyme. In oo litel tyme, as litel as it is, may heuen be wonne and lost. A token it is that tyme is precious: for God, that is geuer of tyme, geueth neuer two tymes to-geder, bot ich one after other. And this he doth for he wil not reuerse the ordre or the ordinel cours in the cause of his creacion. For tyme is maad for man, and not man for tyme. And therfore God, that is the rewler of kynde, wil not in the geuyng of tyme go before the steryng of kynde in a mans soule; the whiche is euen acordyng to о tyme only. So that man schal haue none excusacion agens God in the dome at the geuyng of acompte of dispendyng of tyme, seiing: 'Thou geuest two tymes at ones, and I haue bot о steryng at ones'» (c. 20). Незачем говорить, что число 12 использовано в данном случае не случайно, поскольку его символизм напрямую связан с временными циклами (12 часов дня и ночи, 12 месяцев, 12 зодиакальных созвездий и т. д.); чаще всего, 12 обозначает нечто, устроенное вокруг единого невидимого центра (в данном случае речь идет о «временах» и Хранителе Времени).
Между прочим, прямую связь символизма слова и ткани (словоплетения, со-чинения, - и ткацкого дела) передает повсеместно встречающийся образ узла; «goostly knot». Смысл существования, или крепость всякого узла (слова, или, если мы говорим о теории жеста, — действия, ритуала; так, всякая символическая последовательность может быть представлена как вязь), - некоторое намерение; гарантом связности в данном случае выступает как раз «чистое намерение», устремленное в Единое (еще один пример traductio): «Knyt thee therfore bi him by
Непосредственное отношение к символизму ткани имеет слово «текст» (от лат. textum - ткань, сплетение). В современной, прежде всего, франкоязычной, критике это слово зачастую употребляется как синоним слова фрагмент, отрывок и обозначает нечто, «вырванное из» иерархического контекста; примечательно, что вычлененный таким образом текст, обрывок, порой рассматривается современными критиками как самодостаточное целое и сопровождается более или менее фантастическими интерпретациями; такое фантазирование (ср.: теория «мысленного эксперимента») нередко называется «творчеством».
loue and by beleue; and than by vertewe of that knot thou schalt be comoun parcener with him and with alle that by love so ben knittyd unto him...» (c. 21).
Нельзя не отметить разнообразие других схожих техник: это и анадиплозис, иногда следующий вместе с хиазмом (с. 17, с. 19, с. 21), разного рода complexio (с. 21, с. 75). Среди наиболее распространенных техник парономазия и парадокс, а также correctio (с. 18, 39) и similitude (с. 24, 119)... Не имея сейчас возможности останавливаться на всех этих словесных «оборотах»42, обратим внимание лишь на следующее. Ономатопея (onomatopoeia)43 как работа над звучанием повествования44 есть то, что отвечает за его музыкальное со-гласие: в свете этого делания могут рассматриваться цепи созвучий (так называемые «аллитерации» и «ассонансы»), украшающие, или орнаментирующие, «Облако Незнания» наряду с современными ему «Петром Пахарем», «Сэром Гавейном...», и многими другими произведениями европейской словесности.
Всматриваясь в эту технику, можно сказать, что по сложности созвучия можно условно разделить на простые (без которых практически не обходится ни одна фраза) и более-менее сложные. В простых случаях доминирует один избранный символ, своего рода глас: например, w («...with ful wonderful swetnes and counfortes. Of the whiche, som beth not comyng fro mth-outyn into the body bi the wyndowes of oure wittys, bot fro with-inne», с 90), b («6rennynges in theire bodily Orestes or in theire 6owelles, in theire 6ackes and in theire reynes», с 97), th и s (thousands veyne thoughts and stynckyng sterynges of synne», с 101)... Попадаются и более сложные комбинации из нескольких созвучий (например s, к, Ъ в сочетании с сонорными: «sow men aren so kumbred in nice согіош contenaunces in bodily beryng...», с 99; w и/': «elles wil it wrechidly and wantounly weltre, as a swine in the myre, in the welthes of this woreld and the ybule yiesshe...», с 119). Встречаются и
42 Подробнее об этом см.: Hodgson, P. "Deonise Hid Divinite" and... - P. xxxix-lvii.
43 Хотя в современном «литературоведении» этим словом обычно обозначаются так
называемые «звукоподражательные слова», оно может быть по праву в согласии со своим
этимологическим значением распространено вообще на все поэтическое делание как
таковое. В самом деле, согласно определению анонимного сочинителя поэмы «Сэр Гавейн
и Зеленый Рыцарь», это творение - не что иное, как «виртуозное соединение истинных
рифм и созвучий». (Сэр Гавейн... - С. 6).
44 Отметим, что молчаливое чтение «про себя» в XIV веке еще было редкостью:
слова проговаривались, «вкушались».
весьма затейливые, сложнейшие по исполнению сочетания символов, свидетельствующие о высоком поэтическом мастерстве сочинителя (/, w, f р г, s: «Trewly I trowe, hot yif thei hawe grace ro lewe ofsochepipyng ypocmie, that bi/wix that priue pride in theire hertes with-inne and soche meek wordes with-ou/yn, the sely soule may/їді sone sinke into ^orow», c. 102; s и /вкупе с сонорными: «sekirly soche rude streyrtynge.s ben Jill harde fastnid in fleschlines o/ bode/y felyng, and fxl drie fro any wetyng o/ grace; and thei hurte fxl sore the sely soule, and make it feestre in fantasie feinid offeendes», c. 87).
Хотя в английском языке не было и не могло быть ничего подобного сакральным «наукам о буквах» в еврейском или арабском языках, упорядоченное употребление сочинителем определенных букв и буквенных сочетаний (или, в аспекте звукоряда, - гласов и согласий), связанное с необходимостью выразить те или иные идеи, позволяет говорить о более или менее универсальном символизме45. Как правило, «аллитерации» на g (обычно согласуются такие слова, как: God, ghoostly, grace, good, gladnes) и на w (worde, werk, wit, wisdom, wondryng вкупе с указательными местоимениями) возводят в умный мир, по контрасту с созвучиями на Ъ, почти всегда отсылающими ко временному и бренному (bodelines, blynde, besy beholding, bigin); в данном повествовании, как правило, раскрывается позитивный и «световой» символизм созвучий на d {day, diuyne clowde, discrecion, depnes: «oute of this oryginal synne wil aUay sprynge newe and fresche sterynges of synne; the whiche thee behouith aWay to smite doun, and be besy to schexe awey with a scharpe double-edged dreedful swerc/e of discrecion», с 68)», нередко «оттеняемый» созвучиями на «глухие»: s (stinkyng steryng ofsynne, sely soule) np (pipyngypocrisie, priue pride); в негативном аспекте почти всегда рассматривается «глас»/ (false fantasie, feend, fool, flesh: «.rothfastne.s and deepnes of spirit» - «fulfyx fio any/eynid bodely thing», с 88)46 и, в нескольких случаях, j (janglers, jogelers): «Fleschely
Действительно: более-менее протяженное созвучие всегда выражает одно идейное течение; и, обратным образом, «аллитерируют» ключевые слова.
46 Дать систематическое описание употребления символов не представляется возможным: символическую перспективу, естественно, невозможно замкнуть в некоторую «систему». В вышеозначенном примере мы видим достаточно редкое употребление в рассматриваемом произведении «позитивного» согласия на s (spirit, sooth, sad [sober], speke); встречаются и иные комбинации с d (devil, deseit): «Somme of thees men the c/euil wil
/anglers, opyn preisers and blamers of hem-sel/ or of any other, fithing tellers, rouners and /utilers of tales, and alle maner of pinchers» (c. 2-3, 130); «gigelotes and nice/apyng yogelers lackyng countenance» (c. 99). To, что во всем этом мы имеем дело именно с раскрывающимся буквенным символизмом, а не произвольным и условным «авторским» постановлением, «игрой», показывает сопоставительный анализ «Облака Незнания» с другими произведениями средневековой английской словесности. «Jokers and word /ugglers, Juda's children invent fantasies to tell about and makeybols of themselves», - читаем в прологе «Петра Пахаря»; «the sely man sat.stille ay he were deed» - у Чосера; «gaiety and glee, glorious to hear, I Brave dm by day, dancing by night... My 6ody, but for your Mood, is barren of worth; I And_/br that this /oily be/its not a king», - в «Сэре Гавэйне»47...
В самом деле, повествователь, очевидно, рассматривает графические и звуковые символы как своего рода «приметы», «атрибуты» - здесь идеально подходит то слово, какое он употреблял, говоря о телесном языке, точнее, языке человеческого тела, с позиций физиогномонии, - tokens**; и здесь снова имеет смысл говорить об оперативном значении символов (то есть его декоративном, или орнаментальном, значении). Более того: в традиционной, теофанической и апагогической, перспективе, языковой символ, графический (буква, та или иная разновидность ударения и т. д.) или звуковой (глас, тон...), может рассматриваться
Jisceyeue wont/erfuly. For he wil seencfe a maner of Jew...» (c. 105) и g (в частности, выражение gredy greyhounde)... крайне редко в позитивном аспекте берется / {fire, fruit), напр.: «wordes...yUl of goostly wysdam.yul o//iire and c//rute, spoken in sad sothfastness with-outen any/alsheed,/er_/ro any/eynyng or р\руще o/ypocrites» (c. 100-101). Возможно даже, что последнее созвучие сочинено с тем, чтобы ни один символ в данном повествовании не был употреблен чисто негативным (внешним и ограничительным, то есть лишенным апагогического потенциала) образом, и у читателя не сложилось предвзятого мнения о некоторых из них.
47 The Norton Anthology of English Literature I Abrams M. H. - 6th ed. - L., 1992 - Vol.
1.-P. 257, 133,203,209.
48 «Tokenes of pride and coryouste of witte... tokenes of vnstabelnes of herte and
vnrestfulnes of mynde» (c. 99-100; см. ч. III). - О самых различных приметах («tokens» - в
английском переводе) повествует хорошо известное в средневековье как в арабоязычном,
так и в христианском мире приписываемое Аристотелю сочинение «Тайная Тайн» («Sirr al-
asrar», лат. «Secretum secretorum»); не исключено, что с этим сочинением был знаком и
автор «Облака Незнания».
в полноте своего смысла как божественное Имя, дыхание; по этой причине науки о буквенном символизме (к которым ни современное языковедение, ни «эзотерика» не имеет никакого отношения) входили в корпус традиционных наук в Иудаизме, Исламе и в других традиционных формах и имели несравненно большую дальность действия, чем простая физиогномония.
Орнаментальные техники, подобные вышеозначенным (составляющие доброту, или, если угодно, добротность произведения) в английской критике, как правило, называются словом charms. Правда, «зачаровывание» или «заговор», о котором идет речь здесь, принципиально отличается от кокетливого «шарма» и словесных игр поверхностных сочинителей. О качественном отличии можно говорить постольку, поскольку настоящее искусство берет начало в определенном намерении и подразумевает действительное знание символических соответствий - а символизм, несмотря на всю свою сложность и полифоничность - крайне точная наука - и знание того, как следует употребить тот или иной символ или символическую последовательность в тех или иных условиях (понятие «уместности»). Но остановимся на этом чуть подробнее.
Как было замечено, украшения («убранство») - средства для достижения большей эффективности, «доходчивости» послания; поскольку они призваны способствовать запоминанию содержимого и, видимо, решать некоторые другие схожие задачи, правомерно говорить о «мнемотехнике», и даже об их магическом реализме. Так, безымянный сочинитель «Облака Незнания» нередко пишет выраженной ритмизованной прозой, и даже рифмует некоторые слова («...bot wirche more with a list then with any lither strengthe. For euer the more listly, the more meekly and goostly; and euer the more rudely, the more bodely and beestly. And therfore bewar. (...) And therfore bewar... and abide curtesly and meekly the wil of oure Lorde, and lache not ouer hastely...», с 87), - и подобные вещи, действительно, можно отнести на счет «мнемотехники» (в вышеоговоренном понимании этого слова) и риторического мастерства... Но этим, наверное, все не ограничивается, именно поскольку у риторики как традиционной дисциплины есть анагогическое
49 Нами имеются в виду прежде всего языки сакральные и языки литургические. Внутренняя сторона такого лингвистического символа в отличие от конвенционального знака остается глубоко таинственной.
измерение. Не следует смешивать причину со следствиями, нечто, относящееся к принципиальному порядку - с более или менее второстепенными приложениями принципа.
Поэтому вспомним здесь сказанное выше о вдохновенном и метафизическом значении орнамента, посредством которого вещь ритуально преображается, с тем, чтобы играть определенную духовную роль. Поистине, charms, «инкантации», суть собственно стихосложение как ритмизованное «делание» (лат. carmina, стихи); речь идет по-прежнему о чарах, но уже совсем не в смысле магических «заговоров» и «заклинаний» (вроде причитания ведьм в первом действии «Макбета»: «fair is foul and foul is fair...»): дальность действия поэтического искусства как символической реализации изначально гораздо более глубокая и не ограничивается областью космологии. Процитируем Рене Генона: «По-латыни стихи назывались carmina, и название это соотносилось с их использованием в ритуалах, потому что слово carmen идентично санскритскому karma, которое здесь следует брать в его особенном значении "ритуального действия"». О ритуальном, то есть сообразном с определенным порядком (такое значение имеет санскр. rita, однокоренное с лат. rite, англ. right), делании51, можно говорить и в настоящем случае. Так, мы вновь касаемся принципиального смысла «Облака Незнания» как умного дела, таинственного богословия.