Образ луны, светящей отраженным, солнечным, светом (и в этом смысле, как правило, символизирующей умственную деятельность) часто выражает ту же идею.
34 Именно постольку, поскольку в меру своей «двуликости», всегда
несамодостаточной двойственности, может браться как «фигура» множественности
(тогда, как в меру своей - более или менее принципиальной - единственности
рассматривается как собственно символ).
35 В исламской традиции есть утверждение о «семидесяти тысячах завес из тьмы и
света», скрывающих лик Творца (Ал-Маджлиси М. Б. Бихар ал-анвар. - Т. 55. - С. 25).
36 Отметим здесь связь «осевого» символизма облака с подобным символизмом
моста.
37 Кроме того, как уже замечалось, само человеческое сущее традиционно
рассматривается как «перешеек» (или, точнее, смычка): занимающее срединное положение
Таким образом можно рассматривать «облака» как видимости границы между всякими состояниями (как формальными, так и неоформленными) на всяком уровне Существования, будь то «материальные», чувственно воспринимаемые, границы между различными формами, или, на универсальном уровне, созерцаемые «границы» между различными образами, или именами Божиими, рассматриваемыми «отличительно» поскольку каждое из них раскрывает какой-то аспект таинственной Сущности, - вплоть до последней, также созерцаемой Границы между самим по себе Безымянным - и Его утверждением или отрицанием38.
Можно рассматривать облака как границы между состояниями - но и как сами состояния «между»: то есть все контингентные средства, указывающие на единственное Необходимое, вне Которого нет ничего и которое есть непосредственно все... Будь то множественность переходов, или один Путь, множественность символов - или один Универсальный Символ, не имеет значения, поскольку, в конечном счете, речь идет только о множественности состояний Sen.su Diviso - и одном необусловленном состоянии Sensu Composite, некоторых возможных - и неограниченной Возможности40.
|
|
между чисто интеллектуальным миром и неинтеллектуальным регионом земных творений {Фома Аквшіский употребляет термины horizon, con finium, med ium); центральность, принадлежащая индивиду только виртуально, должна быть реализована: все зависит, опять же, от правого намерения: кто не собирает, тот расточает.
38 Заметив в начале, что символизм облака, в некотором смысле, выражает
символизм и назначение символа, мы можем теперь повторить: в той мере, в какой эти
границы рассматриваются per se и сами по себе, они суть именно преграды (отрицания),
хотя могут быть «вратами» (и, в некотором смысле, «прибежищем» и «покровом»).
Поскольку имена рассматриваются самостоятельно и в отрыве от их «иконического»,
путеводного значения, они «превращаются» в идолы (словесность - в вербализм;
философия - в эристику); поскольку символы берутся в их контингентности (например,
как «эстетические» объекты, либо, с другой стороны, как некие «оболочки» или
структуры, которые каждый, положившись на свое индивидуальное мышление, может
наполнить некоторым содержанием) они и являются (с субъективной стороны) завесами,
«фигурами отрицания» или «симулякрами»: именно это слово значится на титульном
листе собрания гравюр Ганса Гольбейна, посвященных «образам смерти» (см.: Holbein К,
Lutzelburger Н. Danse macabre. - N. Y.: Murdoch Howell & Barrows, 1935, 1538).
|
|
39 Первая точка зрения принадлежит очищающему богословию, вторая -
уподобляющему.
40 Сказанное здесь не может ограничивать Тайну христианской Троицы как
наивысшего Принципа; напротив, ограничение Троицы (напр., численной
множественностью) будет ограничением Бесконечного.
Так, в наивысшем своем значении Облако Незнания не может постигаться как граница: явленное и являющее, или/и скрытое и скрывающее, и в любом случае - нечто, предполагающее иную возможность; а если оно может постигаться как состояние - то только как самотождественный всеобъемлющий Образ, Лик Самого Вседержителя41. То есть Бесконечное как представляющее Само Себя «с точки зрения» своей необъятной Полноты, так что символ есть символ. То есть, если можно так выразиться, Абсолютная Икона: «стена невидимого видения»42, полнота иконостаса в православном храме4...
Едва ли можно сказать на эту тему больше, чем кардинал Николай Кузанский, перед образом Нерукотворного Спаса утверждающий: «Ты словно живое зеркало вечности, форма форм. Когда кто-то смотрит в это зеркало, он видит свою форму в форме форм, какою является зеркало, и думает, что видимая им в зеркале форма есть изображение его формы, как это бывает в отполированном материальном зеркале, однако истинно противоположное: то, что он видит в зеркале вечности, есть не изображение, а истина, изображением которой является видящий» (Кузанский Н. О Видении Бога. 15).
42 «Итак, Ты, мой невидимый Бог, видим всеми и видим во всяком видении, видим
всяким видящим во всем видимом и в каждом акте видения, будучи невидимым,
абсолютно Свободным от Всего подобного видению и бесконечно вознесшимся над Всем.
Мне надо поэтому перескочить через стену невидимого видения, за которой я смогу найти
тебя, Господи. Но стена эта есть Все и вместе ничто: Ты, Который предстаешь как бы Всем
и вместе ничем из Всего, живешь внутри этой высокой стены. Никакой ум своей силой не
может совершить скачок через нее. Иногда мне думается, что Ты видишь в Себе Все,
словно живое зеркало, в Котором Все отражается», - пишет о Тайнах Господних,
омнипотенции Наивысшего Принципа, Николай Кузанский (Там же. 12).
|
|
43 Еще одно свидетельство того, сколь чужд всякой аутентичной традиции
иконоклазм как таковой - концепция Абсолютного Воображения в исламском эзотеризме.
Интересно, в каких словах резюмирует доктрину «Его вечно Сущего Образа» (al-sura al-
mawjuda al-qadlma: или «вечно вкушаемого Образа») у Ибн Араби исследователь М.
Такешита: «Человек - собирательный образ Имен Божиих, тогда как в универсуме - так же
существующем по образу Божию, имена проявлены по отдельности. И образ Божий, и
Имена Божий есть третья реальность, объединенная с Богом [Знание Богом Самого Себя].
Однако, объединенная с человеком, третья реальность есть знание человеком самого себя.
Поскольку это - также знание Богом самого себя, знание человека - то же, что знание Бога.
Но в отличие от Бога, человек нуждается в особенных наличествующих вещах in concrete,
то есть в феноменальном универсуме, поскольку третья реальность per se неуловима для
человеческого интеллекта. Только с опорой на феноменальный универсум может быть
отличена третья реальность в человеке и стать знанием человека. От своего знания
универсума человек узнает себя и узнает образ Божий, в котором он создан» (Takeshita М.
An Analysis of Ibn Arabi's insha al-dawa ir with Particular Reference to the Doctrine of the
«Third Entity» II Journal of Near Eastern Studies. Vol. 42, No. 4. - P. 259. - На этом примере
хорошо видно, как трудно человеку с западной ментальностью помыслить что-либо иное,
нежели «феноменальный универсум» и «наличествующие вещи in concreto». В реальности,
следует говорить, конечно, о символах, мире символов и символическом богословии как
необходимой познавательной опоре; впрочем, можно добавить, что феноменальность вещи
И мы также можем сказать, рассматривая преимущественно христианскую традицию, что, в некотором смысле, эта всепокрывающая божественная Возможность выражается в Образе Богородицы. «Мариам же соблюдаше вся глаголы сия, слагающи [symballousa] в сердцы своем», - говорится во второй главе Евангелия от Луки44.
И можно отметить совершенную симметричность «иудеохристианского» и «новозаветного», собственно христианского, образов: поистине, речь идет о такой возможности, в отсутствие которой Безымянный «оставался» бы Самим Собой в Своей совершенной трансцендентности (что невозможно, хотя sensu composite) так оно и есть).
Впрочем, эти символы, реальности46, достаточно часто сближаются в православном богослужении, тем более, что непременный (и вместе с тем несобственный) атрибут Небесной Девы - ее нетварный Покров: «Тя величаем, Богородице, вопиюще: радуйся незаходимого света облаче, того носивше в недрех славы Господа»47, - гласит православный «отпустительный» певчий стих, тропарь4*.
Рассмотрение этого традиционного символа, конечно же, не носит исчерпывающий характер, но, быть может, указывает на возможности
- символ Явленного, ее ноуменальность - символ Сокровенного, и внешним познается Явленный, а скрытым - Сокровенный).
44 Лук. 2: 19.
45 Единственно, речь идет о высоком символизме; низменные силы «нижних Вод»
представлены пародийной фигурой «облеченной в порфиру и червленицу, и позлащенной
златом» вавилонской блудницы (см.: Откр. 17: 3-6; явные параллели этому образу можно
найти в иудейской традиции). Следует также иметь в виду, что Царица Небесная может
быть не только милостивой Предстательницей и Заступницей, но выражать и гораздо более
грозные аспекты Божественного Всемогущества (иконографически раскрывающиеся в те
или иные исторические времена).
46 На данном примере хорошо видно, сколь ошибаются те, для кого символы,
напротив, - простые абстракции, и сколь пагубные последствия может иметь
злоупотребление символизмом, священной наукой.
7 Символизм облака здесь соприкасается с символизмом чрева, сердца («вся внутренняя моя» как вместилище Имени; см. приложение 2 о символизме живота).
48 Часослов. - М.: 2002. - С. 252. -В свете сказанного можно рассмотреть и свидетельство анонимного сочинителя: «Я скажу тебе одну вещь: в этой жизни не было и не будет столь чистого создания, столь погруженного в созерцание и столь исполненное любовью Божества, чтобы между ним и его Богом не было высокого и чудесного облака незнания» (гл. 70).
традиционного символизма, при внимательном и бережном к нему отношении, -поистине безграничные.
***
О Третьей Реальности «между» Реальным и всеми реальностями идет речь не только в христианской традиции; в Иудаизме, как уже было сказано, она раскрывается как всеобъемлющее божественное присутствие49, или Слава Божия {kabod), и как сумма десяти основных божественных Имен (sephirot). В Исламе и, главным образом, суфизме, речь также идет об Облаке ('ата'): Реальности реальностей {haqiqat al-haqa 'iq)50, через которое имеет место творение, и которое иногда отождествляется с Дыханием Всемилостивого (nafas al-rahman)51. Облако как «последняя» «промежуточная реальность» именуется также Высший Перешеек (al-barzakh al-a'la)... Можно ли предположить, что и в этих традициях предвечный Глагол реализует таинственную пасху?
Евр. Shekinah, араб. Sakinah; к этой теме мы вернемся чуть ниже.
50 Согласно речению мусульманского пророка, «Господь до создания творений
находился в Облаке»; с другой стороны, согласно перифразу Ибн Араби, в Облаке
находились реальности всех осуществленных вещей (разумеется, речь идет о логическом
следовании).
51 Кроме того, в обеих традициях получает большое раскрытие тема божественного
Дыхания, или божественной Речи, так что весьма важную роль играет буквенный
символизм, а филологические дисциплины имеют глубокое сакральное значение;
действительно, в этих монотеистических традициях особенно подчеркивается словесный
характер всего поистине сущего.
52 Обыкновенно термин barzakh обозначает «перешеек» между земным
существованием индивида и его «пакибытием»: имеется в виду некоторая длительность
от смерти индивида до воскресения, в частности, предполагающая прохождение
«воздушных мытарств» (тема, представленная в большинстве традиций; см.: Коран. 23:
100). Переход через этот зеркальный «перешеек» происходит по закону обратной аналогии
(ср. утверждение св. Макария, согласно которому «что внутрь себя собрал человек ныне,
то откроется тогда внешним образом»; Макарий Египетский. Слова. VII, 25). В наиболее
универсальном смысле, речь идет, как и в христианской традиции, о Тайнах Господних
(Asrdr rabbdniyah).
53 Как бы то ни было, укажем как на полный антипод традиционной концепции
облака, или «перешейка» {barzakh), пустое «понятие» diffirance (Ж. Деррида),
разработанное в современной дьявольской мифологии - символизме наоборот и
контрсимволизме.
II
Световые образы и «представления тени»; о символизме куртуазности
Nowhere bodily, is everywhere ghostly («Облако Незнания», 68 гл.)
В отличие от воображения как индивидуальной психической деятельности (и воображаемого мира иллюзорных форм «по эту сторону» облака), воображение как «небесная активность» (и мир интеллигибельных реальностей «по ту сторону» облака) непосредственно связано с божественным присутствием. Отметим в этой связи, что и русское слово, и соответствующий греческий термин, parousia, этимологически указывают на присутствие сущностного, светового и образующего Принципа (ousia). Устойчивое значение термина parousia в христианской традиции, «пришествие»5, конечно, актуально с определенной космологической точки зрения; но в более широкой теофанической и символической перспективе речь идет именно о сокровенном присутствии, которое можно и вместе с тем нельзя понимать как отношение двух различных сторон: Бог никогда не бывает отсутствующим, даже если Он не знаем, и от познающего требуется только «вхождение» в облако, а, вернее, готовность быть в присутствии, или чистота намерения: «Вознесем сердце наше и руки к Богу, сущему на небесах»56.
«Но даже (sic) до днесь... покрывало на сердце их лежит. Внегда же обратятся ко Господу, взимается покрывало», - облако как ветхая, эфемерная
54 См.: Мф. 24: 3,27.
55 «... именно Его ищет всякое устремление, даже если [или: хотя] Он не достигнут,
и также именно о Нем говорит всякий язык, даже если Он остается невыразимым». (Ibn al-
'Arabi. Le Livre de 1'extinction dans la contemplation. P., 1984. P. 35).
56 Плач. 3:41.
граница («Отсутствующий»); вкушение и питие, расхожие образы восхищения и пребывания в присутствии, «полета» от теофании к теофании, безымянный сочинитель «Райской лествицы» уподобляет духовному пьянству, забирающему у
пристрастившихся к нему все, что они имеют. Актуализация божественного присутствия на всяком месте - за счет «угасания» всего мимолетного моментальным воздвижением сердца - непременное условие созерцания как интеллектуального акта (чтения сущности вещей)60; в этой связи можно вспомнить популярное в Средние века речение: ego dormio sedcor теит vigilat61.
Само понятие места в таком контексте детерминировано и в то же время не детерминировано пространственным условием, поскольку речь идет о символе, сердечном месте. С точки зрения его субстанциальной (и даже можно сказать «материальной») стороны, символ - всегда место присутствия. «Вот, место» {Hie locus est, или даже просто: Ыс), - как правило, это все, что было написано на гробницах с мощами раннехристианских мучеников - свидетелей - в Северной Африке. Место, которое, повторимся, может и должно рассматриваться как опора. И, собственно, таков смысл существования бесчисленных средневековых лествщ,
2 Кор. 3: 15-16. Ср.: «Был ты в небрежении об этом, и Мы сняли с тебя твой покров, и взор твой сегодня остр» (Коран. 50: 22).
58 См.: A Ladder of Four Rounges II Hodgson P. "Deonise Hid Divinite" and Other
Treatises... P. 113-114. - В этой связи, Гуго Сен-Викторский употребляет выражение
«трезвенное пьянство» (sobria ebrietas), еще один образ невыразимого. Прилагательное
«трезвенный» подчеркивает апофатический характер символического пьянства.
59 Вышеприведенное: levemus corda nostra cum manibus ad Dominum in caelos Плача
пророка Иеремии находит отклик едва ли не в каждом средневековом произведении,
посвященном созерцанию: «Heve up thin hert to Me» (A Ladder of Four Rounges... P. 114),
«Lift up thin herte unto God» (Hodgson P. The Cloud... P. 16). Подробнее об анагогическом
«сердечном намерении» мы говорили в гл. I и еще вернемся к этой теме, памятуя, впрочем,
о «нечистоте высокосердого», Притч. 16: 5).
60 «Угасание» касается только всего случайного и не предполагает никакого
изменения в природе, ничего противоестественного (что подчеркивается сочинителем
«Облака Незнания»). И «благодать не разрушает естество, но совершенствует его», -
отмечает «ангельский доктор» (Фома Акеинский. Сумма Теологии. I, 1,8, 2).
61 «Аз сплю, а сердце мое бдит: глас Брата моего ударяет в двери» (Песн. 5: 2).
Этому речению в тексте непосредственно предшествует: «Ядите, ближние, и пийте и
упийтеся, братие» (Песн. 5: 1).
62 Чреве, облаке, чернильнице, ковчеге...
63 То есть, учитывая этимологию этого слова (matra, meter), рецептивной.
вводящих в суть дела. Поскольку, в конечном счете, имеет место узнавание, «переход» от сравнительно внешнего к внутреннему, пробуждение во сне: quam terribilis inquit est locus iste65\
В «Облаке Незнания» такие места Незнания может отмечать слово «goostly»: сочинитель добавляет его к тому или иному термину, которое, таким образом, надлежит понимать в его смысловой полноте; так, можно говорить о рассыпанных по всему тексту светах, выказывающих образность образов {словесность слов)6 и играющих анагогическую, сердечную, роль: «небо духовно - вверху и внизу, и ни вверху, ни внизу» (гл. 60), «зеркало духовно», т. е. слово Божие (гл. 35), «мир духовно» (гл. 40), «свет духовно» (гл. 68), «подготовленность - не что иное, как сильная и глубокая духовная печаль» (гл. 44), «духовная радость» (48), «духовная мудрость, пламенная и плодотворная» (54), «духовное дело» (45 гл.), «духовный вопль» (38), «духовный друг» (гл. 1)... Вместе с тем, эпитет «goostly» не необходим, как не необходимо прилагательное «незнание» к облаку: речь идет всего лишь об «экстериоризации» имплицитного, тайного, смысла слов, «огрублении» символической перспективы вследствие неискушенности адресата -во избежание буквалистской, или «плотской» («bodily») интерпретации67.
Порой «goostly» означает просто: «в переносном - не обязательно анагогическом - смысле», что видно из таких примеров, как: «совесть - твое
Будь то словесные поэтические произведения или, например, архитектурные; отметим, между прочим связь с пневматологией традиционной географии: предметом этой космологической дисциплины во все времена были такие видные места, где присутствие тех или иных энергий (а понятие «пневмы», или «дыхания» имело самые различные интерпретации в зависимости от того, о каких именно энергиях шла речь, в какой традиции и в какой период времени) могло реализовываться «привилегированным образом» (см., к примеру, De Mundo Псевдо-Аристотеля, De facie in orbe lunae Плутарха, De gigantibus Филона Александрийского). Здесь можно найти еще один пример того, что буква {gramma) ни в коем случае не может противопоставляться духу {рпеита), если только речь не идет о заблуждении (буквализме, идеализме и т.п.).
65 Быт. 28: 17 («Как страшно это место...»).
66 Так зеркало становится для смотрящегося в него зеркалом только в присутствии
источника света (самого же света, благодаря которому смотрящий видит образ в зеркале,
он не видит).
67 По сути, речь идет о простейших вещах (так, в гл. 58 объясняется символическое
значение... глагола «стоять»), однако именно такую ошибку допускают многие
современные критики, толкуя в «натуралистическом» ключе неподписанные образы в
произведениях Боккаччо, Рабле, Чосера...
духовное лицо (гл. 35), «под человеческим мозгом духовно понимается воображение, так как по природе своей оно пребывает и действует в голове» (гл. 55). Тем не менее, в большинстве слов речь идет именно о скрытой светоносности слов: духовная стройность (гл. 61), духовное зрение (гл. 5), - в отличие от «образов» лишенности света, чистых отрицаний: духовная согбенность (гл. 61), духовная незрячесть (гл. 45)68.
Эта светоносность - отличительный признак традиционной иконографии. Действительно, по сравнению с духовно стройными образами средневековья изображения, характерные для эпохи «Возрождения» не могут не казаться духовно согбенными и незрячими. Так, рискуя повторить сказанное в самом начале, отметим еще раз, что для интеллектуального искусства среденевековья важно не столько изображение, фигура, сколько образующая форма, в то время как тенденции нового времени приводят многих авторов к «невозможности помыслить что-либо честнее тел»69. В этом отношении, показательна «эволюция» надгробных изображений: если еще в начале XIII века предметом изображения европейских мастеров было тело воскресения, то к концу этого же столетия созерцаемый образ живого практически повсеместно заступает подобие мертвого: покойников теперь изображают такими, какими они выглядели в повседневной жизни; в это же время появляется «жанр» посмертной маски, получает распространение практика изображения «с натуры», «позирование», nature morte10... Другой пример -«гуманизация» страстей Христовых: уже в XIII веке некоторые итальянские авторы начинают изображать Христа бессильно повисшим на руках с поникшей головой и закрытыми глазами, в то время как в современном французском искусстве богочеловек по-прежнему изображается Спокойным и Стройным, и Его глаза
68 И от «теневых представлений»: духовный враг, духовное притворство (гл. 66) - о
которых речь пойдет чуть ниже.
69 Фома Аквинский. Сумма Теологии. I. 1, 9. - Имеется в виду, конечно,
заблуждение буквализма.
70 Ср.: «Ты нарисовал мертвое подобие мертвого» (Деяния Иоанна. 29; цит. по:
Brown P. The Cult of the Saints... - P. 151); «Его нельзя было заставить позировать для
художника или скульптора: "...Разве недостаточно нести образ, в который заключила нас
природа? Неужели ты в самом деле думаешь, что я также должен дать согласие на то,
чтобы мною был оставлен, в качестве достойного зрелища для потомков, образ образа?"»
(Порфирий. Жизнь Плотина. I).
открыты... В силу тех же центробежных тенденций искусство иллюминации манускриптов к концу XIII века вырождается в иллюстрацию. То, что иллюминация как более или менее самостоятельный невербальный символ понимается уже как просто «прикраса» - лишь следствие непонимания роли и места в ней света как образующего принципа. Действительно, традционному символу свет - то есть lumen gratiae1, или lux vivens, свет «goostly», - имманентен74: богословские образы высвечены изнутри. С другой стороны, в «искусстве лести» речь идет о простом свете-функции, исходящем от внешнего по отношению к изображаемому источника и противоположном тени; о «светотени»75.
Огрубление света goostly в чувственный свет, связанное с рационализацией (и механизацией) искусства - еще один пример деградации символа в идол. Мимесис сменяет мимикрия, реализм искусства - «реализм» как тяготение к субстанциальному, или «натурализм»; парадигматичность - «эстетизм»;
монотеистичность - плюрализм, не чуждый политеизму. Знак-таинство сарах
71 См.: Coomaraswamy А. К. The Traditional Concept of Portraiture II Christian and
Oriental Philosophy of Art. N. Y., 1956.
72 «Lumen gratiae, intellectum dirigit et affectum movet» {Фома Аквинский. In IV Sent
dist. 18 q.l, a. 2, ql.l ad 2).
73 См.: Hildegard of Bingen. Scivias. - Turnholt, 1978.
74 И вместе с тем запределен ему: так, можно говорить о черном свете (в той же
мере, в какой «goostly» - апофатический атрибут); налицо еще одно иносказание «облака
незнания» («Он - свет; как же мне увидеть Его?»).
75 «Early XIIth century miniatures... continue the tradition of the icon used in the eastern
Christian Church. Following this tradition the painter neither paints nor suggests any light that
strikes the object and then is reflected by it. The world is represented as if its beings all contained
their own source of light. Light is immanent in this world of medieval things, and they rich the
eye of the beholder as sources of their own luminosity. You feel that if this, their luminosity, were
extinguished, what is in the picture would not just cease to be visible, but would cease to be
altogether. Light here is not used as a function but coincides with the Bildwelt - the painted
realities. In contrast to the painters of the luminous beings of the medieval world who sparkle in
their Eigenlicht and emanate light (Sendelicht) the later artist paints the light which shows what is
there (Zeigelicht), the light which comes from a painted sun or candle and illuminates these
objects (Beleuchtungslicht). (lllich I. In the Vineyard... P. 19-20; см. также: Corbin H. L'Homme
de Iumiere dans le soufism iranien. - P., 1971; Ladner G. H. The Concept of the Image in the
Greek Fathers and the Byzantine Iconoclastic Controversy II Dumbarton Oaks papers, 1953. № 7.
P. 1-34; Schone W. Uber das Licht in der Malerei. - Berlin, 1954; von Schonborn C. L'Icone du
Christ. Fondements theologiques elabores entre le 1-е et le 2-е Concile de Nicee. - Fribourg,
1976; Ouspensky L. La Theologie de Гісопе dans l'Eglise Orthodoxe. - P., 1980).
76 Имеется в виду, конечно, natura naturata.
77 «...Вопреки расхожему мнению реально "политеистическая" доктрина, то есть
такая, которая допускала бы абсолютную и несводимую множественность принципов, не
Dei художник и критик уже могут видеть как замкнутый «телесный образ», появляется концепция «неодушевленных вещей»...78. Все эти примеры говорят об одном: недопустимом замыкании символической перспективы и помрачении традиционного символизма.
Мы намеренно употребили выражение «представления тени», а не, скажем, «теневые образы», так как речь, как правило, идет о передаче искажения или лишенности; вещи рассматриваются не с сущностной и световой «стороны», но поскольку они обращены к контингентному. В целом, можно сказать следующее: всякий символ, рассматриваемый в отрыве от своего теофанического значения - то есть своего «последнего» апагогического смысла - неполноценен, или противоестественен. Сущее как бы теряет свою внутреннюю светоносность и стройность, погружаясь в тень; такое помрачение, с точки зрения ничто, -«приобретение» несообразных (несуразных, гротесковых) черт; безобразное в
существовала никогда и нигде. Такой "плюрализм" возможен только как отклонение, следующее из непонимания и невежества масс, из их стремления приобщиться исключительно ко множественности очевидного: отсюда, во всех его проявлениях, "идолопоклонство", рождающееся вследствие смешения символа самого по себе - с тем, что он призван выразить, и персонификация божественных атрибутов, которые начинают рассматриваться как независимые сущие; и таково единственно возможное происхождение всякого фактического "политеизма"» {Guenon R. Apercus sur l'esoterisme islamique et le taoisme.-P., 1973.-P. 38).
78 «Идея, что существуют чисто "материальные" вещи, и присущая ей концепция
является ничем другим, если ее освободить от всех вторичных усложнений, добавленных
специальными теориями физиков, как идеей, что существуют только телесные существа и
вещи, конституция и существование которых не предполагает никакого другого элемента
иного порядка, чем этот. Эта идея вообще связана непосредственным образом с профанной
точкой зрения, как она утверждается в некотором роде в самой полной форме
современными науками. Так как для них характерно отсутствие всякой связи с
принципами высшего порядка, то вещи, которые они принимают в качестве объекта своего
изучения, должны быть поняты как тоже лишенные такой связи (в чем еще раз
обнаруживается "остаточный" характер этих наук); таково, можно сказать, условие
адекватности науки своему предмету, поскольку если она допустит, что он иной, то тем
самым должна будет признать, что природа этого предмета полностью от нее ускользает».
(Генон Р. Царство количества и знамения Времени. - М., 2003. - С. 190).