Об искусстве анонимного сочинителя 12 глава

⁷⁹ Синтетичность, собирательность, входит в определение символа и сущего (в то
время, как существование согласно контингентности, расточение, не может быть
символическим).

традиционной иконографии обыкновенно выдает та или иная «примета неполноценности».

Экзистенциальные отклонения как таковые небытийны, не символичны и не созерцаемы, именно потому, что не затрагивают сущности вещей. Что же касается их представлений, то, в зависимости от угла зрения, можно различать несколько случаев: выражения тяготения к невозможному и сущих во власти отого тяготения (невежда как пренебрегающий Знанием); далее, представления субъектов во власти этого тяготения согласно их тяготению: «выражения» невозможного^\ нонсенс («невежда в сущности»); и вещи также могут представляться согласно тому необходимому, что выражается в тяготении к невозможному (невежда как пример границы, или отрицания, скованности). В последнем случае вещи, по-прежнему рассматриваемые с поверхностной стороны,

ограничиваются показательным характером, причем может иметь место определенное «огрубление» некоторой горизонтальной перспективы: тропологического, или морального, смысла⁸³. Наконец, поскольку есть некоторые реальности, силы, в сущности, указывающие на единственную Силу, и сущие, возможные благодаря своему Творцу⁸⁴, - речь уже не идет о «теневых представлениях», и можно говорить о символизме (который укоренен в световой

⁸⁰ «"Образы" невыразимого» как безликого, ничто; то есть абсурдность.

⁸¹ Речь идет о необходимости только с контингентной космологической точки
зрения, то есть, в конечном счете, о контингентности.

⁸² Ср., напр.: «Князь века сего есть жезл вразумления и бич, наносящий раны
младенчествующим по духу; и им, как сказано было и прежде, уготовляет великую славу и
большую честь сими скорбями и искушениями, потому что в следствие оных люди
делаются совершеннейшими, себе же готовит большее и тягчайшее наказание. Ибо вообще
чрез него строится некое весьма великое домостроительство, и как сказано негде, лукавое
недобрым своим произволением содействует благому» (св. Макарий Великий. Слово IV, 6;
Рим. 8: 28).

⁸³ С абсолютизацией моральной точки зрения связана ересь «морализма»,
имеющая, как и все, что характеризуется переворачиванием нормального порядка,
выраженную сатанинскую природу. Во времена «Просвещения» «морализмом»
предпринимается захват традиционного символизма (и его «манихейская»
реинтерпретация).

⁸⁴ Инфра-человеческие - если брать их относительно человеческого состояния - с
точки зрения онтологической, это суть просто низшие состояния бытия (то же самое
можно сказать о низменных влияниях, имеющих свой принцип в этих «адских»
состояниях). Ср.: Пс. 103: 24-30.

теофанической сущности вещей); рассматривать противоестественное можно

только с достаточно контингентной точки зрения.

Отвернувшиеся от центра поверхностные «формы» пародируют не принадлежащие им Имена, пытаясь присвоить их, то есть злоупотребляя ими; самое это намерение уподобиться Другому - перевернув символическую иерархию - прот ивоестественно и нелепо; обращенных спиной к образующему свету как таковых характеризует серость, гул - «приблизительное выражение ничто» (мнимой самобытности существующего) или, вернее, выражение реальной недостижимости абсолютной безликости ничто; так, на долю имеющих огненную природу и некогда светоносных, но падших ангелов остается дым и жар.

«Образы» безобразного эстетичны (раздражительны, аффективны), поскольку, существуя согласно контингентности и не имея доступа к области духовного, апеллируют к области чувственного и всему тому, что так или иначе связано с психической и прежде всего «подсознательной» деятельностью человека. С другой стороны, именно с рациональной и иррациональной деятельностью индивида всегда связано искаженное представление, обезображивание, некоторого

Одни и те же феномены могут быть интерпретированы как «сверхестественные» (чудесные) или «противоестественные» в зависимости от причины их возникновения (трансцендентной и метафизической или космологической и «демонической»; а для установления причины познающему необходимо обладать «различением духов», что возможно только при условии реального доступа в область чистой метафизики.

⁸⁶ По сути, любая ошибка - ошибка в атрибуировании; так, в связи с заблуждением Нарцисса, «абсолютизировавшего» образ в зеркале Диониса, Плотин пишет следующее: «А людские души? Они видят свои [чувственные] отражения словно в зеркале Диониса, и стремительно падают до их уровня» {Плотин. Эннеады. IV. 3. 12), - подытоживая в другом месте: «Как дети, отделенные от семьи и выучившиеся вдали от дома, теперь они находятся в неведении относительно своего происхождения и, следовательно, своей идентичности» {Там же. V. 1. 10).

⁸⁷ Ср. описание сумрачного мира у Данте:

«Недвижен стал шерстистый лик ужасный

У лодочника сумрачной реки,

Но вкруг очей змеился пламень красный.

Нагие души, слабы и легки,

Вняв приговор, не знающий изъятья,

Стуча зубами, бледны от тоски,

Выкрикивали Господу проклятья,

Хулили род людской, и день, и час,

И край, и семя своего зачатья». (Ад. III. 97-105; ср. описание «предельной тьмы» в последних песнях Inferno).

сущего (злоупотребление символом). Из-вращенный, поставленный с ног на голову символ, естественно, ведет уже не вверх, но вниз⁹: «Поистине, у дьявола -свои созерцатели, а у Бога - свои», - замечает в этой связи безымянный сочинитель (гл. 45). Практике различения влияний он посвящает более позднее послание («Л tretis of discrescyon ofspirites»).

Что же касается «Облака Незнания», то «образы» безобразного -изображения заблуждших - действительно, отличаются здесь выпуклостью. Каждый из них некрасив по-своему (некрасивость как отрицание символа - всегда пародия на истинную апофатичность): «Некоторые из них выпучивают глаза, словно больные на голову овцы, которые вот-вот умрут; некоторые склоняют голову на бок, как будто червь забрался к ним в ухо; некоторые сипят вместо того, чтобы говорить, словно дух совершенно оставил их тело - состояние, свойственное лицемерам... Для некоторых людей стали привычными странные телодвижения: прислушиваясь, они вытягивают шею в одну сторону и поднимают подбородок; иные открывают рот, как будто слушают ртом, а не ушами. Некоторые вместо того, чтобы говорить, показывают пальцами - либо на свои пальцы, либо на собственную грудь, либо на грудь собеседника. Некоторые не могут ни сидеть, ни стоять на одном месте, ни лежать спокойно, но все время дергаются, переминаются с ноги на ногу, либо что-то теребят руками. Некоторые загребают руками во время беседы, как будто им нужно переплыть большую реку. Некоторые, когда говорят, все время улыбаются и подсмеиваются над каждым своим словом, словно они -хихикающие девицы или фокусники-хохмачи, не умеющие вести себя прилично... Я не хочу сказать, что все эти безобразные (unseemly) действия - большие грехи

По сути, эстетизация и демонизация некоторого сущего - два названия одного и того же рассмотрения.

⁸⁹ Таким переворачиванием можно назвать всякое толкование «сверху вниз»,
например, интерпретация сверхрационального за счет работы человеческого подсознания,
«помещение» Теофании в человеческое сознание (У. Джеймс), прекрасных Имен - в
человеческое - единичное или коллективное - воображение (школа К.-Г. Юнга).

⁹⁰ Как отмечает Рене Генон, намеренное или неосознанное переворачивание
символов - практически безошибочный признак сознательного или неосознанного
сатанизма.

⁹¹ Ср.: 1 Ин. 3: 10. - Очевидно, качественное различие между полнотой символа,
буквы, и любым выражением неполноты не имеет ничего общего с манихейской
«амбивалентностью»: какое может быть общение света с тьмой?

сами по себе, ни что люди, так поступающие, - страшные грешники. Но я хочу сказать, что, если эти безобразные и беспорядочные действия управляют тем, кто их делает - так, что входят в привычку, и он не может оставить их по своей воле, -то налицо признаки (tokens) гордого и пытливого ума, безобразного самолюбования и жажды знания; и, в особенности, это знаки нестойкого сердца и беспокойного ума и, конечно, - непригодности для дела этой книги» (гл. 53)⁹².

Символичный в сущности как ангельская сила, воюющий против естества предводитель падших ангелов показателен экзистенциально как пример скованности: «Когда он [противник] принимает телесный вид, каким-либо своим телесным качеством он выдает духовное состояние его слуг... В каком бы виде он не появился, он всегда имеет одну ноздрю, великую и широкую; и он с радостью расширит эту ноздрю, так, чтобы человек мог взглянуть на его головной мозг; каковой есть не что иное, как адский огнь⁹³, поскольку враг не может иметь другого мозга...» (гл. 55). С другой стороны, перегородка между ноздрями у человека - не что иное как символ, означающий способность к различению духов (там же). Пламенное безразличие дьявола⁵ - пародия на неразличенность божественного света/мрака, тогда как расколотость лукавства - пародия на истинное различение⁹⁶.

Последняя фраза касается смысла существования такой традиционной науки, как физиогномония. Феномены предваряют воображаемые мечтания: «dyuerse vnordeynd ymages of bodely creatures; or elles sum fantasye, the whiche is nought elles but a bodely conseyle of a goostly thing... And this is euermore feynid and fals, and aneste vnto errour» (гл. 65).

⁹³ Символизм Ада и адского пламени связан с темой божественного Величия:
чистый свет, космологически, оказывается возводящим светом для одних и
ограничивающим огнем для других.

⁹⁴ «In what bodily licnes the feend appereh, euermore he hath bot о nose-therel, and that
is grete and wyde. And he wil gladly cast it up, that a man may see in therate to his brayne vp in
his heed. The whiche brayn is not elles bot the fiire of hell, for the feende may haue none other
brayn; and yif he might make a man loke in ther-ate, he kepeth no beter; for at that lokyng, he
schuld lese his witte for euer».

⁹⁵ Которое также может выражаться в виде серости, или черноты лика -
стремлении к полной безликости недостижимого ничто (ср. иконографические
изображения Иуды Искариота).

⁹⁶ Так же можно сказать, что уединенность противника - пародия на
единственность Творца («монизм»), а его двуличность - пародия на символическое
отношение («пантеизм»).

Сказанное о «теневых представлениях» проясняет и рассмотрение бестиария «Облака Незнания». Действительно, если в символической перспективе животные, как и всякое творение, могут рассматриваться как имена Божий, то в перспективе противонаправленной и «теневой» - всегда связанной с психической деятельностью индивида - речь идет о выражениях лишенности как таковой, низменных, «инфернальных», влияний (представления пороков) или низших по отношению к человеческому состояний бытия per se; для представления этих влияний или сущих своего рода «преимуществом» всегда пользовались «нечистые» животные. Так, в «Облаке Незнания» в теофаническом отношении используется традиционный образ овец Христовых (гл. 2); в противном ключе говорится о мухах

ПО

(которых иные ротозеи принимают за небесную манну; гл. 2, 57), диких свиньях, медведях (гл. 32, 66)...

Нам также следовало бы сказать несколько слов о двусоставных «фантастических животных» (таких, как грифон, сфинкс, кентавр, крылатая лошадь...), поскольку речь идет о сущих - необязательно вымышленных -непосредственно связанных с темой символической и метафизической реализации. Действительно: как правило, лицевая часть этих животных (человеческий лик, голова орла или льва, крылья птицы...) выражает некоторый божественный атрибут, или небесное начало, тогда как задняя (лошадиное туловище, рыбий хвост и т. п.) - представляет земное и собственно «животное», обузданное, начало. Иными словами, речь чаще всего идет о реальностях, иллюстрирующих апостольское: «Задняя забывая, в передняя простирался»⁹⁹. Поскольку нередко имеется в виду действие преестественного на естественное или соединение нетварного (аспекта имени Божия) и тварного (аспекта имени Божия как «второй причины»), такие «третьи реальности» суть символы par excellence, символы созерцания и созерцающего, олицетворения божественного Промысла. Прекрасно выражающие нераздельную полноту, синтетичность символа «символические

⁹⁷ Что, конечно, имеет достаточно глубокую космологическую подоплеку (в общем,
«нечистоту» отличает тяготение к земле и тленному).

⁹⁸ «Держи окна закрытыми для врагов», - напоминает он в этой связи (гл. 2, 48:
«Ибо смерть входит в наши окна», Иер. 9: 21); окна - распространенная метафора пяти
чувств, за которыми необходимо присматривать.

животные» по природе своей - посредники между Универсальным и

индивидуальным, божественным и человеческим, или переводчики¹⁰⁰.

Соответственна и «ангельская» роль, которую они играют в традиционном

символизме (Грифон, Пегас, Хирон). Впрочем, могут рассматриваться - всегда

относительно человеческого состояния - и «инфернальные» переводчики от

земного в «нижний» мир (двусоставные, например, василиск или «простые

демоны», например, Харон)¹⁰¹.

Любая неполнота, любая ограниченность перспективы сама по себе -

заблуждение¹⁰². Вот, почему в прологе сочинитель просит адресата внимательно

прочитать книгу и предоставить достаточно времени всякому, кому он предложит

ее для чтения: «Быть может, что-либо в начале или в середине не полностью

раскрыто на своем месте и проясняется в дальнейшем». В том же ключе он пишет о

несовершенстве евангельской Марфы - и «деятельной жизни» самой по себе.

Несимволичность, неведение, небытие; лицемерие и ересь, - эти отрицания

полноты безымянный сочинитель всегда связывает между собой (ypocrisie, heresye:

гл. 18, 45, 53) как приметы «созерцателей дьявола» (гл. 18), в то время, как

следование традиционной доктрине предохраняет от заблуждения (гл. 56).

Действительно, отрицающая расколотость Доктрина может носить только

позитивный характер.

***

Между тем, известная жалоба Марфы выражена «куртуазно и в нескольких словах» (гл. 18); «Ожидай куртуазно и смиренно воли Господа нашего», - замечает сочинитель в другом месте (гл. 46). У Данте Виргилий неоднократно характеризуется как cortese. Порядочность, о которой столь часто идет речь и в

¹⁰⁰ Во всех смыслах этого слова: переводчики из одного состояния бытия в другое,
высшее (не как «промежуточные инстанции», но как возводящие лучи единого Света):
наставники-посвятители (инициаторы, духовные руководители), толкователи, герменевты.
Символизм наставления как передачи духовного влияния, очевидно, не ограничивается
тропологическим характером.

¹⁰¹ И другие перевернутые символы.

^{1 2} По этой причине всякая система ложна в том, что она исключает; с этим связана несимволичность каких-бы то ни было систем (любая «символическая система» - нонсенс, порожденный духом конвенционализма).

«Облаке Незнания», - не что иное, как сообразность (поскольку образ есть некоторый порядок), подчиненность божественной Воле, согласие с порождающим принципом {natura naturans); космологически и тропологически она имеет антонимом противоестественность, безобразие. Так, порядочный индивид никогда не действует/творит от «себя», но всегда «во имя»; естественное знание порядка {forma vivendi) позволяет воздерживаться от того или иного действия, стало быть, неуместного, неподобающего, нереального; речь может идти о сообразном с природой, естественном, поведении - на котором столь настаивает сочинитель «Облака Незнания»¹⁰⁴; порядочностью объясняется и существование иконографических пред-писаний и, в целом, образцовость, натуральность, традиционного искусства как подражания образующему принципу в его способе действия; однако понятие куртуазности далеко не исчерпывается тропологическим смыслом.

Быть порядочным, со-образным, в несравненно более высоком смысле слова означает быть {так, словно находишься) в божественном присутствии¹⁰⁵. Как мы сказали, Порядочный Человек - это всегда собирательный Образ, собрание имен Божиих. Исследователями отмечалось несомненное влияние на средневековую западную концепцию куртуазности (лат. «ordo») соответствующей мусульманской концепции (араб, «adab»); и говоря о том, что в основе куртуазности лежит символическое отношение, можно провести такое сближение: арабское «adab» -производное от «пир» («ma'daba»), что дословно означает «собираться вместе за столом»; гре ческое «symballein», в свою очередь, изначально, - «составлять на столе предметы, принесенные для пира». Наконец, что касается такого аспекта средневековой куртуазности, как поклонение образу Прекрасной Дамы (влияние

¹⁰³ Отсюда существование традиционных «открывающих формул» («Во имя...»),
предваряющих всякое действие, в том числе написание книги; «Облако Незнания», как мы
видели, - не исключение из этого правила.

¹⁰⁴ В этой связи, натуральность - сообразность с порождающим принципом - не
имеет ничего общего с натурализмом (ср. англ. naturalness и naturalism); живость — с
«животностью».

¹⁰⁵ «Перед образами», «как на духу»; ср. знаменитое речение мусульманского
пророка о совершенной вере: «Исповедуй Бога, как если ты видишь Его» [Bukhari. Tafsir
Sura. 31,2; ср.: речение Худжвири «Весь суфизм заключается в жестах куртуазности»).

¹⁰⁶ Было бы ошибкой рассматривать символизм пира (трапезы) в отрыве от
символизма (сердечного) вкушения.

арабской поэзии здесь несомненно), то с течением времени теофанический характер символического отношения перестал улавливаться - и богословская концепция оказалась суженной до области чувственной любви¹⁰⁷...

Вместе с тем, куртуазность апофатична, и куртуазное нахождение перед Богом выражается в «Облаке Незнания» такими словами: «О, если куртуазно и подобно говорить так, как я скажу, то для работы в облаке незнания малополезны или вовсе не приносят пользы помыслы о Благости или Достоинстве Бога, ни помыслы о Божией Матери, ни о святых или ангелах на небесах, ни о всех радостях небесных... много лучше думать о чистом Бытии Его [nakid beyng of Him], любить Его и славить Его ради Него Самого» (гл. 5)¹⁰⁸.

¹⁰⁷ Речь вновь идет о ереси буквализма, толковании bodily.

¹⁰⁸ Добавим, что в основе символизма куртуазности - как показывает само это
слово - находится символизм двора, монашеского, королевского или иного (ср.: англ.
«court», «cloister») как модели центра мира. Собирательное, центральное и центрирующее
значение двора позволяет сблизить этот символизмом с символизмом трапезы и, в
конечном счете, сердца как места Присутствия. В этом средневековая западная
цивилизация подходит очень близко к восточным цивилизациям.

Ill

Образы войны и мира; образы переправы

Восстановление исконной сообразности, нарушенного иконического порядка, как правило, выражается в образах войны и мира. Действительно, как традиционный символ война — и духовная {goostly bataile), о которой столь часто упоминает неизвестный сочинитель (см., напр., гл. 32¹⁰⁹), и социальная, bodely batayle, (гл. 58) «должна одинаково стремиться к восстановлению равновесия и гармонии (именно поэтому она соотносится собственно с «правосудием») и, стало быть, к объединению некоторым способом множественности элементов, состоящих в оппозиции. Это равносильно тому, чтобы сказать, что нормальное завершение войны, которое, в конечном счете, и есть ее единственная причина существования - мир (es-saldm), который может быть достигнут не иначе, как через подчинение божественной Воле {el-islam), расставляющей на свои места каждый из элементов, дабы все они содействовали осознанной реализации одного и того же плана», -писал в этой связи Рене Генон¹¹⁰.

То есть собственно реформация - и стоит отметить образующий, световой, принцип в корне этого слова: всякое истинное пре-образование происходит только за счет духовного влияния, которое есть чистый свет¹¹¹. Анагогический смысл всякой войны - мир, а анагогический смысл войны, или реформации социальной -реформация внутренняя; тот же автор цитирует известное речение мусульманского пророка, произнесенное по возвращении из экспедиции против внешних врагов:

Ср. тж.: «bere thee lowe in thi bataile» (A Pistle of Discretion of Stirings II Hodgson P. "Deonise Hid Divinite" and Other Treatises... - P. 66); у Ришара Сен-Викторского: «the batayle of this deedly liif» (Idem. - P. 44).

¹¹⁰ Репе Генон. Sayfu-1-Islam II Символы священной науки. - M., 2002. - С. 211. -
Другими словами, традиционная война намерена на восстановление иерархичности (в
особенности, что касается войны внутренней, можно говорить о восстановлении
нормальной иерархичности человеческого состава, храма Божия, как одном из ее
следствий).

¹¹¹ С другой стороны, достаточно взглянуть на обезображенные произведения
искусства средневековья, чтобы понять истинную природу так называемой «Реформации»,
оказавшейся грубой пародией на символизм преображения; еретический «апофатизм» -
синоним иконоклазма, профанация.

«Мы вернулись с малой священной войны на великую священную войну»¹¹². О возвращении на войну «goostly» пишет, вполне в традиции западной «воинствующей Церкви», и неизвестный сочинитель.

Что есть традиционная война, как не символическая реализация и, в особенности, война goostly как не очищающее богословие: сожжение мостов? Война не па оісивот, а па смерть («любяй душу свою погубит ю»), в которой главное орудие - правое намерение. Т радиционный лозунг гласит: «Наша вера правая, мы победим!» Но что есть правая вера (el-ihsan), как не нахождение в присутствии, «перед образами»? Итак, речь идет, повторим, о реализации Воли Божией: совершенной искренности и словесной чистоте, потому что победа -всегда за тем, с кем Бог. Поэтому еще раз повторим, что анагогическим смыслом войны, войны как перехода (через облако-границу, очищения) и как переходного состояния (завоевания, или дарования: уподобления) может быть только совершенный Мир.

Совсем не редко духовное делание (goostly working) в мрачном средневековье описывается в военном ключе; также упомянем символизм забавы¹¹⁴. Напомним, что в «Облаке Незнания» упраздняющийся субъект -«слепой стрелок», который намеревается «острым копием», или «слепым любовным устремлением» («sharp dart of longing love»; «blind stirring of love»), и имеет символическую опору: односложный призыв, имя Божие, - также его «щит и копье» («this worde schal be thi sheelde and thi spere», гл. 7)¹¹⁵. Речь идет о поистине огненном, всепожирающем Слове: моментальное устремление уподобляется внезапной искре («sodeyn steryng... speedly springing unto God as sparkle fro the

¹¹² To есть «большой джихад», война против собственной души. (Там же. - Ср.: А
Pistle of Discretion of Stirings... - P. 67). - Подчеркнем, что в обоих случаях речь идет
только о войне, обусловленной мотивами традиционного порядка, то есть традиционном
символе; все западные войны, начиная со Столетней войны, не имеют к сказанному
никакого отношения.

¹¹³ Ср. апокрифический Пс. 151.

¹¹⁴ Что при этом воображает современный западный критик - другой вопрос.

¹¹⁵ Таким образом, с «субъективной» стороны речь идет о намерении, вложенном в
слово, привязанное к сердцу.

cole», гл. 4), а сам призывающий - отчаянному погорельцу¹¹⁶; такое сверхрациональное безумие, юродство, стоит у истоков истинного вдохновения¹¹⁷. Война в облаке незнания ведется - по образу библейского Иакова - с невидимыми противниками («goostly enemys»), а в аналогическом смысле и как собственно символическая реализация - с самим Богом:

«Молчание - не Бог; речь - не Бог; пощение - не Бог; еда - не Бог; уединенность - не Бог; общество - не Бог; и ни одна из двух подобных оппозиций¹¹⁸. Он спрятан между ними и не может быть найден никакой душевной работой, но только сердечной любовью. Он непознаваем разумом, неуловим мыслью, недостижим для понимания; но Он может быть любим и избран истинным любовным движением твоего сердца... Такой слепой выстрел острым копием устремленной любви никогда не бьет мимо цели, которая есть Бог»¹¹⁹.

Божественный Свет зрим душевным оком, актуально открытым в Него; однако, на деле, между глазом стрелка и Мишенью («eye of a schoter», «the prik» гл. 5) проходят вещи другие, чем Бог: чистому умозрению враждебны, прежде всего, «острые тонкие помыслы» («scharp sotil thoughts», гл. 8). Покровом в очистительной войне с этими «промежуточными» влияниями, благими и лукавыми, служит «плотное облако забвения» (гл. 33); в то же время, слепому стрелку

См.: гл. 37-38. - Опасность превратного понимания этой работы — в том, что неукрощенный пламень может обернуться - в отсутствие света - геенским огнем, о котором шла речь выше. Вообще, энтузиазм, или вдохновение может иметь самую разную природу (как это хорошо видно из поединка Давида и Голиафа).

¹¹⁷ «Вступая во тьму превыше ума, мы находим не только, что слова сокращаются,
- как и в этой книге - но как бы безумие и совершенную неудобопостигаемость всего, что
мы видим», - отмечает Дионисий {Hodgson P. "Deonise Hid Divinite" and Other Treatises... -
P. 8). - Растерянность, недоумение, принадлежащее познающему как одно из выражений
его собственной нищеты, - необходимое условие познания всякого символа и вообще
всякого действительного познания. По сути, речь снова идет о высоком незнании, или
удивлении, не знающем конца и иногда представляющемся в символе водоворота (в
арабском языке «растерянность» и «водоворот» - однокоренные слова). Другое выражение
«слепого намерения» - детскость, «ангельский» отказ от использования рассуждения и
размышления в богословии (ср. средневековые образы «воинствующего младенца»).

¹¹⁸ По сути, познающему необходимо пройти между Сциллой и Харибдой:
атрибутами Подобия и Несравненности, уподобить и «очистить» одновременно - что
возможно только привязанностью к мачте, приверженностью к Пути.

¹¹⁹ A Pistle of Discretion of Stirings... - P. 69. - Отметим осевой символизм копия
(играющий важнейшую роль в евангельской традиции).

¹²⁰ Ср. Лук. 18:35-43.

необходимо «пронзить тьму над ним» (гл. 6); и пронзание («piercing») облака незнания «снизу» есть в то же время пронзание его «сверху» лучем умного света («goostly light»)¹²¹, и дарование зрения. Сочинитель смеется над теми, кого пытливый ум заставляет пронзать планеты и делать прореху в небосводе, дабы заглянуть в нее» (гл. 57).

Мы в самых общих чертах обрисовали ту внутреннюю борьбу, о которой говорится в трактате и, рискнем предположить, в большинстве произведений средневековой словесности. По сути, речь идет об экзистенциальном противостоянии двух противонаправленных тенденций: к сосредоточенности - и к рассеянности; к нераздельному слову - и к развлечению; к сожалению, в западном мире уже в XIV веке вторая из них решительно возобладала, тогда как в восточных, в том числе христианских, цивилизациях, несмотря на влияния Запада, символическое противостояние до сих пор имеет место.

Задержимся еще немного на некоторых его аспектах:

«Цель от себя отводит человек,

Сменяя мысли каждое мгновенье:

Дав ход одной, другую он пресек», - метко пишет Данте. Так, неотступный внутренний диалог - в традиционных сказаниях зачастую представляющийся в виде противостояния с многоголовым змеем - оканчивается с односложным ответом (гл. 7, 8), обыкновенно символически представляемым в виде единственного удара меча¹. Именно так действует словесный воин, не «откармливая» внутреннего змея «сладкими мечатниями» («thou wilt not late him fede him on soche swete meditacions», гл. 7). Словесная победа означает высвобождение прекрасной дамы, интеллектуальной интуиции (очищение душевного ока украшает исход из области Purgatorio на символическом животном).

В противном случае имеет место более или менее крепкое пленение, из которого безымянный сочинитель указывает, например, такой «выход»: сдаться на