- Кажется, ты принесешь мне много деньги, - сообщил раис, встав в дверном проеме и опершись о косяк.
Кэт отложила книгу и подняла глаза. У него были расширены зрачки - чего-то накурился вместе с гостями. Он подбрасывал на ладони свои четки, подергивая за нитку, и маленькие полированные камешки постукивали, падая ему в руку.
- За накидку на седло? - спросила она, очень довольная. - Или за свадебные наряды?
Аль-Андалуси улыбнулся:
- Хусейн Малуда предложил мне целый состояние. За тебя.
Она побледнела.
- За меня?
- Он говорит, что образцы вышивка замечательны, но та, которая их сделал, еще сильнее замечательна. Несомненно, ты произвела на них впечатлений больше, чем твой работа.
У Кэт застучало в висках. Она совершила роковую ошибку, рассчитывая получить только его одобрение. За всеми этими делами и заботами она как-то подзабыла, что сама по-прежнему остается товаром, вещью, которую можно продать и купить.
- И что вы ему ответили?
Он снова подбросил свои четки, потом собрал их в ладонь и сунул под рубаху.
- Еще ничего.
- Почему? - Вопрос вырвался у нее слишком быстро и прозвучал слишком отчаянно. Кэт чувствовала, как горит у нее все лицо и даже шея.
- Потому что я еще не решил, что с тобой делать. Он не один, кто предлагать за тебя хороший цена.
- Значит, кто-то еще пытался меня у вас купить?
- Да, один пытался, это был несколько месяц назад, только, к сожалению, он не пришел прямо ко мне, но пошел вместо это к Сиди аль-Айячи.
- К сожалению?…
- Сиди решил заключить с ним другой сделка.
- Вы все, кажется, считаете, что меня можно продавать и покупать, как… прямо как верблюда!
Он снова засмеялся.
- Ах, Кет-рин, когда ты в такой алый одежда и весь в серебре… Никогда не видел такой прекрасный верблюда! Однако… - аль-Андалуси потер себе щеку, - один такой я помню, с огромный черный глаза и такой норов, что она пугал любой всадник, она кусался и плевался от самый малый причина. Ты мне этот верблюд напоминаешь. Но и ее в конце укротили.
Кэт упрямо нагнула голову:
- Меня вам никогда не укротить. Я не животное, чтоб подчиняться вашей воле, да и чьей угодно другой!
Красный луч заходящего солнца попал ему прямо в глаза, и они сверкнули алым пламенем, так что на секунду он принял совершенно демонический вид, словно джинн, о котором так часто говорили ее ученицы. Но тут он отступил на шаг назад, в коридор, и красный отсвет пропал. Потом мужчина быстро прошел на балкон, тихо сказав на ходу:
- Именно поэтому я тебя и люблю, Кет-рин-Энн Триджинна.
Ветер подхватил его слова и унес их в темнеющее небо.
На следующее утро Кэт вместе с Лейлой пошла на сук в надежде разыскать некую женщину, умевшую делать очень красивые плетеные галуны. Они понадобились им для отделки конской головной упряжи. Кэт такие походы очень нравились. Они давали ей возможность получше узнать мир, в котором она теперь жила, впитать в себя его виды и ароматы и притвориться, что она - свободная женщина с деньгами в кошельке, которые может тратить по собственному усмотрению. В своей джеллабе и под прикрытием хиджаба она не обращала на себя особого внимания, во всяком случае, не больше, чем любая другая в подобной же одежде, исключая те случаи, когда кто-то замечал ее белые руки или синие глаза. Тогда марокканцы быстро склоняли головы, улыбаясь при этом, хотя у многих взгляд сразу становился каменным, а некоторые шарахались в сторону, не желая их касаться.
- Некоторые старики считают, что мы проклятые, - сказала ей Лейла. - Потому что у нас кожа бледная, как у свиней. Они уверены, что мы порченые, нас коснулся дьявол. Но у тебя синие глаза, а здесь считается, что это приносит счастье и удачу. Может быть, именно это тебя и спасет в конце концов. - Она не объяснила, что именно хотела этим сказать.
Они нашли нужную им мастерицу в задней комнате ее небольшой лавки почти в самом центре медины. Женщина сидела, сгорбившись над своей работой, которая оказалась совсем не того качества, на которое рассчитывала Кэт и которое было ей обещано. И они ушли, не купив ничего, ушли, так и не заполучив нужного им галуна, - Кэт была не в настроении.
В лавке было жарко и душно, у нее разболелась голова, так что они самым коротким путем выбрались к фонтану возле маленькой белой куббы[89] какого-то местного святого, и Кэт присела там прямо на палящем солнцепеке, вытирая лицо и руки концом покрывала. Ей уже стало немного лучше, когда она вдруг услышала щелканье кнута и громкие крики. На дороге показались связанные невольники, один упал на колени в пыль, а надсмотрщик принялся хлестать его по голове и плечам, что-то громко и яростно крича.
Кэт так пристально смотрела на упавшего пленника, что прошло несколько минут, прежде чем она обратила внимание на человека, стоявшего рядом с ним. Она прищурилась - солнце било прямо в глаза. Нет, этого просто не может быть…
Она вскочила на ноги, забыв про головную боль, а вокруг пленных уже собралась толпа, глазея, как бьют упавшего в пыль христианина, и было почти невозможно что-то разглядеть, удостовериться, что она не ошиблась. Кэт бросилась вперед, в толпу, она расталкивала всех, кто попадался на пути, пока кто-то не ухватил ее за руку и не оттащил назад.
- Ты с ума сошла?! Что делаешь?!
Она всегда думала, что голландка сопровождает ее в качестве проводника и переводчика, но сейчас поняла, что это было наивно. Лейла выполняла также и функции охранника и сторожа.
Кэт вырвала у нее руку.
- Я знаю этого человека, вон того, высокого…
Но надсмотрщик уже заставил упавшего подняться, цепочка пленников снова тронулась вперед, так что Кэт видела теперь только спины, исполосованные кровавыми рубцами, и ребра, выпирающие из-под кожи, как у отощавших с голодухи ослов. А потом невольники ушли, растворились вдали. Она стояла, прижав руки ко рту. Толпа начала расходиться.
Наверное, она сошла с ума! Кэт показалось - всего лишь на какой-то миг, - что она видит своего кузена. Нет, это невозможно, Роберт Болито остался там, в двух тысячах миль отсюда, в Корнуолле.
Но тихий внутренний голос продолжал терзать ее: а что, если корсары совершили новый рейд? Она поделилась этой мыслью с Лейлой, но та лишь рассмеялась:
- В это время года никто в море не ходит. Слишком сильные ветры не дают возможности войти обратно в порт. До мая новых походов не будет.
Но, даже услышав это, Кэт никак не могла выбросить видение из головы - тот бедняга держался так, как обычно вел себя Роб, точно так же держал голову, и его плечи на добрых полфута возвышались надо всеми остальными. Хотя она не успела толком рассмотреть лицо, Кэт все более утверждалась в мысли, что видела именно его. После этого случая видение - избитый, закованный в кандалы Роб - преследовало ее и днем и ночью.
Неделю спустя, когда раис в очередной раз посетил их, Кэт отозвала его в сторону.
- Можно с вами поговорить? - спросила она, не поднимая глаз от пола.
Аль-Андалуси провел ее в салон, и она рассказала ему, что видела на суке. А когда хозяин ничего не ответил, у нее возникло ощущение, что он уже знает, о чем она собирается просить.
Кэт подняла глаза и увидела, что губы у него сжались в тонкую, жесткую линию, глаза стали как кремни. Сейчас он выглядел в точности так же, как тогда, когда приказал заклеймить проповедника Трурана.
- Я вот подумала, не могли бы вы разузнать… - быстро произнесла она, прежде чем окончательно лишиться мужества. - Может, там у них и впрямь имеется пленник по имени Роберт Болито, среди английских рабов…
Раис сидел совершенно неподвижно. Потом произнес очень медленно:
- Зачем тебе это? Кто он тебе?
- Он мой кузен, - твердо ответила Кэт.
Сиди Касим откинулся назад, оперся спиной о стену, полуприкрыв глаза, как дремлющий кот. Потом отмахнулся:
- Я не вмешиваюсь в чужие дела. - Наклонился, взял свой кальян и полностью погрузился в процесс его набивки и раскуривания.
- Пожалуйста, - снова попросила Кэт. Сердце у нее стучало так сильно, что она едва могла говорить.
Но он даже не взглянул на нее, так что в конце концов она повернулась и вышла.
Прошло несколько дней, сплошь занятых работой и болтовней. Раис больше не появлялся. От него приходили распоряжения - их приносил один из рабов, приходивший из дома на том берегу реки. У Кэт было ощущение, что раис избегает ее, поэтому вела себя с мальчишкой-рабом резко и отсылала его обратно, даже не предложив перекусить. Они работали над роскошной туникой без рукавов, которую нужно было украсить вышивкой от ворота до подола, потом своей очереди ждало покрывало для постели, нуждавшееся в некотором обновлении, а еще был заказ на свадебное покрывало с распоряжением использовать для него только самые лучшие шелка и тончайший батист. Может, оно предназначалось для его кузины Хадиджи? Кэт пришлось сделать над собой усилие, чтобы изгнать из памяти слова Лейлы.
Работу над туникой она поручила троим своим лучшим ученицам, покрывало для постели отдала Хабибе, Латифе и Ясмине, а свадебным нарядом занялась сама. Лейла отправилась на рынок купить самый лучший, мягкий, тончайший батист, а Кэт осталась с Хасной и двумя другими женщинами постарше и стала набрасывать дизайн вышивки.
- Гранаты, - предложила Хасна, сияя глазами. - Представляешь, золотое и красное на белом фоне!
Но вдова Латифа осуждающе поцокала языком.
- Гранаты - это когда у тебя первый ребенок, это же всем известно! Ты что, хочешь, чтобы новобрачная была опозорена?!
Хасна покраснела, все расхохотались, и именно этот момент Сиди Касим выбрал, чтобы появиться у них в комнате. Его сопровождал еще один мужчина. Кэт сидела спиной к двери, так что только воцарившееся вдруг молчание, а также то, как женщины поспешно прикрыли себе лица, дало ей знать о присутствии посторонних. Она тоже опустила на лицо вуаль и обернулась.
Роберт Болито смотрел на открывшуюся перед ним картину: дюжина местных женщин сидели кружком и что-то шили, у всех лица закрыты покрывалами, видны только сверкающие глаза цвета полуночи. За исключением одной, чья белая рука отвела тонкую ткань в сторону, и он увидел лицо, которое так часто ему снилось, лицо, которое заставило его пересечь океан, лицо, которое так часто представало перед его мысленным взором и придавало ему сил снести все тяготы и лишения, выпавшие на его долю. Это были ее глаза, синие, поразительно синие, но это были глаза не той девушки, которую он несколько месяцев назад оставил возле церкви в Пензансе. И дело было не только в экзотической черной краске, которыми они были подведены, что превращало ее в незнакомку, в чужую женщину, но в их выражении, очень грустном, очень печальном. И Роб испугался. Испугался так, как никогда в жизни.
Кэт смотрела на этого человека - оборванного, исхудавшего, с торчащими костями. Он здорово возвышался над Сиди Касимом.
Его лицо осунулось и сильно, до черноты, загорело, щеки ввалились, нос был странно искривлен, а грива соломенно-желтых волос исчезла, оставив вместо себя грубо остриженную короткую щетину, напоминающую стерню на пшеничном поле после уборки урожая. Но глаза были все те же, синие как васильки, какими они были всегда, широко расставленные и простодушные, глаза соседского мальчишки, с которым она бегала в детстве, в Корнуолле.
- Роб! О, Роб! Что они с тобой сделали?! - Кэт вскочила на ноги. - Тебя тоже пираты захватили?
Он горько рассмеялся:
- Можно и так сказать, только произошло это совсем не так, как ты себе представляешь. Захватили меня не дома, а уже здесь. Я даже успел собрать немного денег, чтоб тебя выкупить - мистрис Харрис дала, потом графиня купила твою напрестольную пелену - прости, Кэт, мне пришлось ее ей отдать, пусть и незаконченную, но это все, что я смог придумать, - но они отняли у меня все деньги, и кольцо тоже. - Говорил он хрипло, голос отказывался ему служить.
- Он говорил правда, Кет-рин, - вмешался раис. - Он приплыл сюда на английский корабль, чтоб тебя выкупить, совершить такой сделка. Но его самого предали. Англичане - нация предатели. - Голос аль-Андалуси звучал резко и грубо, монотонно, как голос человека, всеми силами сдерживающего собственные чувства. Он помолчал, глядя в пространство между ними, потом заговорил снова: - Я нашел его среди рабов, но он больше не раб. Я купил его на свобода, а теперь это мой тебе подарок. Ты тоже больше не раб, ты не мой раб, ты теперь свободная и можешь уехать с ним, если хочешь. Выбирай.
Кэт чувствовала, как огнем жжет ее его взгляд, и не могла посмотреть ему в глаза. Все происходящее было для нее слишком неожиданным, огромным, странным. Кружилась голова, девушка чувствовала себя так, словно ее вдруг выдернули из собственного тела и теперь она смотрела как бы откуда-то сверху на живую картину: высокий и огромный вожак корсаров, столь жестокий и уверенный в себе, но сейчас застывший в напряженном молчании; изможденный, отощавший - одна кожа да кости! - англичанин, сжимающий руки таким знакомым жестом; девушка, которой она когда-то столь хитро притворялась, сейчас совсем незнакомая в своей чужеземной одежде, с насурьмленными глазами - и все эти трое связаны невидимыми нитями, сплетенными самой судьбой.
Кэт ощущала себя сейчас совсем другой, не собой, она уже словно бы не находилась в этой рабочей комнате в доме марокканского купца и пирата, в этом укрепленном городе, больше похожем на крепость, в этой чужой стране.
Древо познания Добра и Зла вдруг представилось ей во всей красе: его корни уходили глубоко в почву, мощный ствол возносился вверх, закрывая свет, его ветви тянулись к небесам, где повис полумесяц, словно запутавшись в его листве, а созвездия вращались вокруг в торжественной гармонии. Она не видела Адама и Еву, да и Змея тоже, но знала, что они тоже там, на этой живой картине, безликие, безвременные, бесконечно изменчивые. Она чувствовала их присутствие, огромное, катастрофически подавляющее, внутри себя, но и вовне. Во вспышках света ей чудилась плоть и кровь, рев и лай, жара и холод, что-то большое и массивное, что-то гладкое и извивающееся, и вскоре она уже не различала, где кончается она сама и начинается нечто совсем иное. Была ли она сейчас Евой? Или Адамом? Или Змеем? Или самим Древом? Она всем существом ощущала, как прорастает внутри ее Знание, как наполняет ее жизненная сила, подобная мощному потоку крови, от которого сердце начинает тяжко биться, звоном отдаваясь в голове, а потом рухнула на пол, и рев и шум, терзавшие ее изнутри, тут же стихли.
Первым вскочил корсарский капитан. Он что-то крикнул по-арабски, выпустил целую очередь ругательств или восклицаний, потом подхватил безвольное тело Кэт на руки и бросился вон из комнаты. Хабиба и Хасна засеменили следом, оставив Роба посреди небольшой толпы что-то лопочущих женщин, которые то и дело бросали на него любопытные взгляды черных глаз и пересмеивались под своими вуалями.
Он отвернулся. На полу лежал предмет, который он туг же узнал. Он наклонился и поднял книгу, припомнив, как ощущал ее в ладонях в последний раз, перед тем как подарил Кэт в прошлом году на день рождения.
Открыл фронтиспис, и там, ясная как день, красовалась его подпись: «Маей кузине Кэт. 27 майя 1625 года». Меньше года прошло. А казалось, целый век. Глаза ему щипали слезы, как раскаленные иголки. Это все-таки должно что-то означать, если Кэт сохранила его подарок, пронесла через все, что ей пришлось пережить. Роб полистал книгу и удивился, обнаружив везде на полях ее записи, сделанные гораздо более аккуратным и мелким почерком, чем можно было ожидать от его упрямой кузины, с которой так сложно найти верный тон. Он рассматривал рисунки и схемы, вертя книгу и так и сяк, потом его взгляд задержался на одной фразе, зацепившись за собственное имя: «Роб заставил миня паклясться, что я никаму ни скажу пра пиратов». Он стал читать дальше и наткнулся на «…навсигда застряну в Кенджи в супругах маего тупого кузена Роберта и буду жить в лачуге за коровником, вся раздавшаяся, каждый год биременная новым рибенком. И буду патом растить эту банду атродьев и памру в бизвеснасти. Дажи думать ни магу об этом! Нада мне атсю-да сбежать». Он вмиг вспотел. «Мама тожи балеит, а я ничиго ни магу для ние сделать. Нам ни хватаит света и чистава воздуху…» Это по крайней мере уже выглядело более знакомым сюжетом, знакомым по его собственным злоключениям. Оставался вопрос, выжила ли Джейн Триджинна: рядом с этой фразой он не нашел больше упоминаний о ней. Потом ему на глаза попалось другое: «Как мне жалка, что я ни послушалась добрава савета Энни Бэдкок и ни уехала дамой, в Кенджи, вмести с Робом… »
Тут у него перехватило дыхание. Нет, в конце концов у них все будет в порядке, все образуется. Желая найти новые подтверждения этой мысли, он слова полистал книгу, пока не наткнулся на еще одну запись: «И вот типерь я лижу тут, в каюте пиратскава капитана …»
Роб захлопнул книгу и сунул себе под рубашку. Никто не должен это видеть, подумал он, холодея от ужаса. Когда я заберу ее отсюда, мы это сожжем или выбросим за борт и никогда не будем вспоминать об этом, когда поженимся. Он пошел к двери, отшвырнув с дороги пытавшуюся что-то ему сказать Латифу.
- Выпей!
Холодная вода коснулась ее губ. Кэт заморгала и открыла глаза. Низко над ней склонилось лицо, черты расплывались, оно было слишком близко, она никак не могла сфокусировать взгляд, но лицо темное и глаза черные как уголь. Пальцы нежно погладили ее по лбу, легонько похлопали по щекам.
- Кет-рин, Кет-рин, очнись.
Куда она попала? Что происходит? Странные образы толпились в голове, образы корабля, плывущего по морю к зеленеющей вдали земле, ее кузен Роб у руля. Увозит ее куда-то…
Она с трудом села, ухватившись за руку, что прикасалась к ее лбу, пальцы судорожно впились в его ладонь.
- Не отпускай меня, я не хочу уезжать!
Голос звучал жалко и тоненько, совсем как тогда, когда ей было лет шесть и она умоляла, чтоб ее не заставляли навещать дядю и тетку. Ей ужасно не нравился сейчас ее собственный голос.
Рука крепко ухватила ее пальцы. Потом он их поцеловал.
- Ох! - Она обернулась и, прежде чем успела прийти хоть к какой-то рациональной мысли, уже ответила на этот поцелуй, прижавшись губами к его губам.
Поцелуй получился совсем не такой, каким ее тогда силой наградил сэр Джон Кил игру; тогда были сплошные колючие усы и язык, от которого разило табаком и пивом. Этот поцелуй пах травами и мятой, и ей вовсе не хотелось его прерывать.
В конце концов раис отодвинулся, держа девушку на расстоянии вытянутых рук.
- Что ты сказала, Кет-рин? Ты в свой уме? Или еще затмение?
Сфокусировав наконец взгляд, она забеспокоилась. Сложив руки на коленях, некоторое время не отрывала от них взгляда, пытаясь соображать. Повисло молчание как занавес. Мысли, неуклюжие, но быстрые, заполнили ей всю голову. Она ведь еще никогда в жизни не целовала мужчину по | собственной воле. И отнюдь не ожидала, что это произведет на нее столь сильное впечатление. Ощущение было такое, словно от этого прикосновения у нее горит кожа, вся кожа. Наконец, заставив себя хоть немного сосредоточиться, девушка спросила:
- Значит, я больше не твоя раба?
- Я освободил тебя. Ты теперь сама свой собственник, сама должен делать выбор. - Сиди Касим помолчал, потом добавил: - Сказать правда, я думаю, теперь я твой раб.
Она снова опустила глаза, стараясь подавить улыбку. Потом все же улыбнулась.
- Если я останусь, я должна буду перейти в ислам?
- Если ты будешь моя жена, Кетрин, то да. Но ты можешь остаться как свободный женщина, жить под моя крыша и продолжать свой работа, заработать деньги, и я не буду к тебе касаться, если ты так хочешь.
- Ты сделаешь меня своей женой?
Касим кивнул:
- Хочу всем сердцем.
- Своей единственной женой?
- Одна вполне достаточно.
- Мне казалось, ты собираешься жениться на своей кузине Хадидже.
Он рассмеялся.
- Думаю, эта история придумал сам Хадиджа. - Он прижал ее руку к своей груди, чтоб она почувствовала, как сильно бьется его сердце. - Ты пойдешь за меня замуж, Кет-рин Триджинна?
Она смотрела на него безумными глазами. Если так, то она должна будет сменить веру и быть проклятой навсегда, навеки - так уверяли все догматы ее религии. Она станет предателем, вероотступником, еретиком. Выбор, однако, был неясен изначально: Кэт даже не понимала, остается ли она по-прежнему христианкой в сердце своем, потому что она чего-то лишилась во время морского перехода, да и потом, в тюрьме для рабов. Она понимала: для того чтобы принять взвешенное решение, нужно учесть все, что свалилось на нее в этот день - Роба, свое освобождение, руку и сердце этого чужого человека, открывающееся перед ней будущее мастерицы-вышивальщицы, - и провести долгий день и еще более долгую ночь в размышлениях над вставшим перед ней выбором.
Она понимала, что должна, но не могла… Слишком много мыслей - и она просто сойдет с ума. Глубоко вздохнув, девушка сказала, очень быстро, пока не подвел голос:
- Я останусь здесь и буду твоей женой, Касим.
Именно в этот момент во двор вышел Роберт Болито. Он не слышал слов Кэтрин, но поза, в которой находились оба, стоя на коленях возле фонтана, никакого другого толкования не позволяла. Роб почувствовал, что вторгся в чужой мир, нарушил интимную связь, на которую спокойно смотреть не мог. Тупая боль пронзила сердце, ноги приросли к земле; весь его мир словно перевернулся, встал с ног на голову.
- Кэтрин!
Он видел, как она резко обернулась, отпрянув от корсарского капитана, отметил, как сияют глаза и пылают щеки, - сейчас она выглядела падшей женщиной, каковой, в сущности, уже стала.
- Кэтрин, позволь мне спасти тебя, едем вместе домой! Ты ничем не связана с ним, что бы он ни говорил!
Кэт уже поднялась на ноги, вуаль упала с волос ей на лицо и теперь колыхалась, как пламя.
- Меня не нужно спасать, Роберт Болито. Я сама делаю свой выбор. Совершенно свободно. Так что когда вернешься в Кенджи, можешь сказать всем, что я по собственной воле решила остаться здесь, и по весьма веским причинам, которых ты никогда не поймешь.
- Ох, я прекрасно все понимаю? - горько сказал Роб, глядя в сторону пирата, все еще стоявшего на коленях. Когда он вновь заговорил, то голос звучал громко и очень четко - такого Кэт от своего простака-кузена никогда не слышала: - Не знаю, попаду ли я когда-нибудь снова в Кенджи, а если попаду, то будет для меня там работа или нет. Я уехал без разрешения сэра Артура. Я сел на первый корабль, который мне попался, зная и понимая при этом, что спутался с мошенниками и негодяями, которые запросто могут меня ограбить и отправить мое безымянное тело прямо за борт. Лучше бы они так и сделали, если принять во внимание те сомнительные блага, которые принесло мне то, что я остался жив. Я вез с собой кольцо моей бабки. Я говорил себе, что когда увижу тебя в следующий раз, то надену его тебе на палец как обещание, что с тобой больше никогда не произойдет никаких несчастий. Однако… - Голос Роба оборвался. - Его украли у меня, точно так же, как деньги и свободу. Кэт, я любил тебя всю свою жизнь, и я знаю, что и ты меня любишь. Мне нет дела до того, что ты обесчещена, я возьму тебя такой, какая ты есть. Я женюсь на тебе и буду заботиться о тебе, а если у тебя будет ребенок и он родится с темной кожей и черными глазами, это будет наш крест и мы будем вместе нести его. Видишь, я все обдумал и говорю тебе откровенно: у меня не осталось ни капли гордости и чести.
Неважно, что он с тобой сделал, не важно, что произошло, я все тебе прощаю.
Руки Кэт сжались в кулаки.
- Как смеешь ты, Роберт Болито, предлагать мне брак из жалости?! Я не нуждаюсь в твоих прощениях! Я не сделала ничего такого, чего мне следовало бы стыдиться! Ты смотришь на меня так, будто я тебя предала; но я никогда не любила тебя, разве что как своего кузена. Мне тяжко говорить это, да еще при подобных обстоятельствах, Роб, но лучше тебе знать правду.
Воцарилось молчание, тяжелое, давящее, следствие непонимания и взаимных обвинений. Потом Роб вскричал:
- Ты можешь стоять вот так и равнодушно смотреть на меня?! Как у тебя только сердце не разорвется?! Неужели ты и впрямь такая бесстыжая, как та искусительница, с которой тебя сравнивала Нелл?! И теперь ты обольщаешь другого, более богатого, чем я, и к тому же язычника! Ты сошла с ума, Кэтрин-Энн Триджинна, потеряла душу!
При этих словах корсар вскочил на ноги.
- Касим, не надо!
То, как она положила руку на плечо корсара, и то, как он при этом посмотрел на нее и отступил, было для Роба совершенно невыносимо. Гнев и злость, что переполняли его, вмиг куда-то исчезли, оставив его совершенно беззащитным. Рыдания подступили к горлу, и одно даже вырвалось наружу, похожее на придушенный вой.
У Кэт глаза наполнились слезами, и она сказала кузену совсем мягко:
- Знаю, ты считаешь меня жестокой и бессердечной, Роб. Я знаю, что ты для меня сделал, понимаю, какая это огромная жертва, какой это был риск, какой ужас. Мне очень жаль, что так получилось. Я бы никогда и ни за что не стала тебя просить вот так ехать за мной. Это был просто безумно храбрый поступок…
Он лишь отмахнулся: ему не нужно было ее сочувствие.
- Это не имеет никакого значения. И сделал я это не только для тебя; там ведь были и другие. - Ложь, первая в его жизни самая отъявленная ложь. - Ну что же, я надеюсь, ты хорошо тут устроишься, Кэтрин, - продолжал он, и это была вторая ложь. Он заметил, как изменилось выражение ее лица. Что это было, удивление, облегчение или разочарование? Теперь она выглядела вовсе не как та девушка, чтобы спасти которую он пересек океан. Та для него умерла. Он оторвал от нее взгляд и перевел его на мужчину:
- Сиди Касим, я хотел бы просить вас об одном одолжении.
- Проси.
- Там была еще одна девушка, которую я хотел бы увезти, если это можно… Золота, которое Сиди аль-Айячи забрал у меня, несомненно, должно хватить на выкуп за нее.
Корсар удивленно посмотрел на него.
- Как ее зовут?
- Ее имя Мэтти Пенджли, ее захватили там же, в Пензансе, во время того же рейда. Это простая и добрая девушка, которая заслуживает лучшей доли, чем быть рабыней в здешних местах.
Сиди Касим чуть наклонил голову:
- Если это возможно сделать для тебя такой, я сделаю. Дал слово. И еще я найду тебе место на корабль, который пойдет в Англия, и напишу письмо для твоя безопасность, если с тобой случиться беда и ты попадешь в руки других… торговцы. Еще что-то ты от меня хочешь?
Корсар весь светится от огня, горящего у него внутри, подумал Роб, словно в груди у него пылает солнце. Настолько ощутим был его триумф. Он отвернулся, ему было больно смотреть на мужчину, который отнял у него мечту.
- Нет, - мрачно ответил он. - Нет ничего такого во всем мире, о чем мне стоило бы просить.
ГЛАВА 32
Вот я и взял тебя, Мэтти, в жены. И ты была мне прикрасной жиной все эти годы и прикрасной матирью для наших мальчиков. Но я не был для тибя лутшим из мужей. Я тибе изминял, я часта злился и кричал на тибя, у меня было большое горе, которое я часто старался утопить в спиртном. И за это ты миня прости, мне очинь жаль. Но больше всего мне жаль, что я вовремя не увидел, в каком направлении должна развиваться моя жизнь, что я должен прожить ее один, а не тащить тебя за собой в ее пучину. Но теперь по крайней мере у тебя есть шанс открыть для себя другое будущее. Уезжай из Кенджи. Здесь удушающая атмосфера, полная отчаяния и чреватая неудачами. Уезжай, пока ты в состоянии это сделать, спаси себя. Найди себе кого-нибудь другого и не связывай себя свинцовой тяжестью воспоминаний о моей жизни или о моей смерти.
Уезжай, если не с памятью о моей любви, то хотя бы о моей заботе о тебе.
Твой грешный муж
Роберт Болито
Идрис поднял глаза от письма и посмотрел на меня.
- Какой грустный конец у этой прекрасной истории!
Мы сидели над широким устьем Бу-Регрег в кафе «Мавр» в Касба Уайя, куда падали солнечные лучи, пробиваясь сквозь оплетенные растениями решетки, а налетавший с моря бриз овевал нас запахом роз.
Я следила за маленькой полосатой кошкой, которая ловила между ножек стола упавший лист, пока Идрис читал письмо, потому что сама не могла заставить себя прочесть его вслух. Мне казалось, оно несет в себе дурное предзнаменование, я была даже уверена, что если произнесу вслух последние слова Роберта Болито, то на одного из нас или обоих непременно свалится какое-нибудь несчастье.
- Вы верите в призраков, Идрис? - внезапно спросила я.
- Конечно. Ифриты и злые духи всегда ходят рядом с нами. Мы не любим говорить о них, это слишком возбуждает их к активности.
Я рассказала ему про Эндрю Хоскина, про те миазмы несчастья и отчаяния, что поселились в их доме, про те панические ощущения, что охватили меня, когда я забралась там на чердак, чтобы достать для Элисон ее семейную Библию. Ту самую, в которую были запрятаны письма Роберта Болито.
Потом я вспомнила, каким именно образом я обнаружила эту Библию: в коробке под слоем пыли, той, которую очень долгое время не трогали и не открывали. И каким образом, раздумывала я теперь, текст предсмертной записки Эндрю - Эндрю, который отнюдь не был ни книжником, ни любителем старины, - столь явственно напоминает слова и стиль письма Роберта Болито? Меня аж передернуло, я словно ощутила у себя на шее ледяную хватку Времени.
- Хамса ухмисс. Спаси и сохрани. - Идрис коснулся дерева стола. Какое, однако, универсальное профилактическое средство против всех бед и несчастий!