- Поблизости, ждет условного сигнала. И придет сюда, как только я этот сигнал подам. А вы можете послать туда лодку с доверенными людьми, чтоб те проверили груз.
Марабут посмотрел на Хасана бин-Какрима, и они некоторое время быстро что-то обсуждали на своем языке. Потом Сиди сказал:
- Хасан говорил, что этот мальчик, что с вами, прибыл сюда, чтобы потребовать назад свою жену.
Роб сел прямее и постарался не выказать затеплившейся в душе надежды.
Маршалл пожал плечами:
- Она обычная поденщица, не стоящая и гроша. Да и не замужем она за ним, но он тем не менее вбил себе в голову, что непременно на ней женится. Не думаю, что она представляет собой какую-то ценность для вашего дела, Сиди. Если вы сочтете возможным включить ее освобождение в условия нашей сделки, то у парня камень с сердца свалится.
- И Мэтти тоже, - быстро вставил Роб. - Мэтти Пенджли.
Маршалл бросил на него убийственный взгляд:
- Заткнись, Роб.
Сиди, кажется, напрягся.
- Мальчик хочет поторговаться за души, не так ли? Вы бы лучше объяснили ему, что настоящим торговым делом должны заниматься более взрослые и более мудрые люди и что я торгую только с теми, кого хорошо знаю, чтобы доверять им. Мне доставляет сердечную боль то, что я не могу выполнить вашу просьбу, мастер Маршалл, но Хасан говорит, девушка с огненными волосами уже продана новому хозяину. Он заплатил за нее больше, чем вы можете предложить ему в качестве компенсации.
Роб вскочил на ноги из-за стола, и Хасан немедленно подскочил к нему, держа руку на рукояти кинжала.
- У меня есть деньги! - крикнул Роб. Он вытащил кошель с золотом, которое сумел собрать, и бросил на стол, куда он и упал с громким перезвоном монет.
Марабут поглядел на него так, словно Роб подбросил ему дохлую собаку. Потом обратился к лондонцу:
- Я понимаю, что мальчик слишком юн и неопытен. Но вы отвечаете за то, как он себя ведет, за его манеры, мастер Маршалл. А они явно оставляют желать лучшего. Я считаю себя оскорбленным. Может быть, стоит взять вас обоих и заковать в железо, а потом послать Хасана и аль-Андалуси, чтоб они привели сюда ваш корабль со всеми неверными на борту? Сколько еще душ, интересно, добавится тогда к нашим пленникам? Шестьдесят? Восемьдесят? Сто? В свое время я со своими корсарами отправил в гости к дьяволу души семи тысяч шестисот сорока одного христианина, а мне хотелось бы довести их число до полных десяти тысяч, прежде чем я умру, инш’аллах! - Старик помолчал, потом провел ладонями по лицу, поцеловал их и приложил к сердцу. - При этом доме имеется дворик, удивительно красивый, полный гармонии, симметрии и покоя. Превосходное место, чтобы отвлечься от сложностей жизни в этом мире и обратиться к простоте духовных истин. В центре дворика у меня фонтан, построенный из множества черепов назареев. Я люблю созерцать его каждый день после утренней молитвы, восхищаюсь тончайшей связью формы и содержания. Плеск струй воды звучит особенно красиво, когда они протекают сквозь глазницы мертвых неверных, мастер Маршалл, это чрезвычайно приятно для уха истинно верующего. Может, вы соблаговолите составить мне компанию и вместе со мной посидеть у этого фонтана? Полагаю, мне нетрудно будет найти место в нем еще для одного черепа.
Маршалл сильно побледнел.
- Нет, Сиди, увольте, прошу вас. Забудем про пленников. Они не самая важная часть сделки.
Вы получите четыре пушки, а также все ядра и порох, что вам потребны. Все самого лучшего качества, даю вам слово. А их происхождение весьма интересное. Мне кажется, вы сможете оценить иронию сложившейся ситуации, потому что они были отлиты для защиты корнуольского побережья, причем за счет Короны. Они предназначались для перевооружения замка Пенденнис и крепости Сент-Майклз-Маунт. Сэр Джон Килигру передает их вам и надеется, что они хорошо послужат вашим корсарам.
Сиди Мохаммед аль-Айячи благосклонно кивнул.
- И в самом деле, какая ирония судьбы! Передайте сэру Джону мою благодарность. - Он прикоснулся к груди. Потом наклонился вперед, взял со стола кошель, который бросил туда Роб, и задумчиво взвесил его на ладони. - Насколько я могу судить, это хорошая цена за одну христианскую душу. Ну что же, давайте заключим сделку, мастер Маршалл. - И он бросил кошель лондонцу, стремительно и сильно, как атакующая кобра.
Маршалл, удивленный, развязал кошель. Золото рассыпалось по полу, звеня и сверкая в лучах солнца, что проникали в комнату сквозь высокое окно.
ГЛАВА 29
За свои двадцать три года Роберт Болито не болел ни разу, ни единого дня. Он избежал оспы, чумы, скарлатины. Годы тяжелой работы на ферме закалили его, укрепили мышцы и связки и превратил и долговязого, неуклюжего малого в мощного мужчину. При росте в шесть футов и пять дюймов он возвышался надо всеми остальными, а небесно-синие глаза, светлая кожа и золотисто-соломенные волосы делали из него великолепного представителя мужского рода, какого только можно себе вообразить.
Но в Берберии все эти выдающиеся качества очень скоро стали для него сущим проклятием.
Роба раздели догола и тщательнейшим образом осмотрели, не забыв даже про зубы, а потом дали ему охапку барахла, куда входило одеяло, короткая куртка с капюшоном, рубашка без ворота и пара широченных штанов. Писец приблизительно внес его имя в регистрационный журнал. После чего нового пленника провели в одну из тюрем для рабов, мазморру, где он обнаружил сотню или больше несчастных, сидящих в тесноте, темноте и жуткой вони. Все они стонали и жаловались, а некоторые просто лежали на земле скорчившись, безмолвные и совершенно сломленные. Некоторые ругались и проклинали все на свете на добром десятке разных языков. В середине ночи Роба и нескольких новых заключенных разбудили и отвели к кузнецу, который набил им огромные железные кольца на правую ногу, особо не заботясь, куда попадает тяжелый молот - по железу или по кости. После этого последнего унижения один из пленников совсем сломался и разразился громкими рыданиями: кандалы стали последней каплей, подтвердившей утерю всякого человеческого достоинства. В регистрационный журнал - Роб и понятия не имел об этом - его внесли в тот раздел, где записывали будущих гребцов для галер. Но поскольку время года сейчас было неподходящее для гребных судов и пиратских рейдов, его пока что предназначили к отправке на каменоломни; это была самая тяжелая и страшная работа, на которую отправляли самых сильных пленников. Нынешние хозяева сразу выделили молодого человека из остальных, даже при едва просачивающемся тусклом свете первой зари.
- Этот может протянуть три месяца, вот этот, - заявил один из надсмотрщиков.
- Если протянет, я тебе целую курицу отдам.
Первый надсмотрщик холодно осмотрел Роба.
- Коран запрещает пари, Исмаил. Следи за своими словами, а не то присоединишься к ним.
Но прошло четыре месяца, как Роберта Болито сослали на каменоломню, где он обтесывал огромные камни с помощью примитивных ручных инструментов и собственной грубой силы, а потом тащил их на берег на веревках и салазках, а парень все еще был жив, несмотря ни на что.
На его глазах люди падали и погибали десятками, валясь с ног от истощения и скверного питания, избитые в кровь кнутами или сошедшие с ума от палящего солнца. Один попросту взбесился и попытался убить стражника. Его по-быстрому казнили, срубив голову, а тело - ужасное, безголовое - успело сделать еще пару шагов, прежде чем рухнуть. Голова, кувыркаясь, покатилась вниз с холма, и никто не почесался ее подобрать. Многие умерли от нездоровой воды, другие от отчаяния.
Пеньковые веревки впивались в тело, оставляя кровавые рубцы, железное кольцо врезалось в щиколотку, где образовалась незаживающая воспаленная рана, со спины под ударами кнута лоскутами слезала кожа, мышцы ныли, протестуя против непосильной нагрузки, а он все бил молотом по неподатливому камню, пока насекомые вгрызались в его плоть и ползали по волосам. Но Роб продолжал жить. А когда думал, что уже нет сил продолжать, вспоминал Кэт, как она сидела на древнем троне в Касл-ан-Динас, ее огненно-рыжие волосы, развевающиеся на ветру, и заставлял себя жить дальше.
Бывали дни, когда он уже не помнил, какой вид открывался от Кенджи, вид, которым он так наслаждался когда-то; дни, когда он не мог вспомнить даже собственного имени. Но он всегда помнил цвет глаз Кэтрин-Энн Триджинны и изгиб ее губ, когда девушка улыбалась.
ГЛАВА 30
После этава миня тотчас же забрали из дома Сиди в тюрьму, которую они завут мазморра, которая находится под землей и в каторую только нимного света проникает сквозь малинькую дырку, и вот там я узнал, что такое настоящие нисчастье и чи-лавечиское страдание - там сидела сотня нисчасных в рванье и в мерзости, некоторые тощие как чирвяки, слабые от балезни и битья и от нидастатка пищи…
Я в смятении опустила письмо и посмотрела на Идриса:
- Неужели пленников действительно держали в таких ужасных условиях?
- Думаю, да. У них было так много рабов, что они, по-видимому, опасались восстания, если бы их прилично кормили и содержали в надземном помещении.
- Какие все-таки жестокие времена! И какое варварство!
- Ну конечно, сегодня никто не станет столь жестоко обращаться с пленными, так грубо нарушая права человека. Если не вспомнить про Гуантанамо. Или работорговлю, которую столетиями вели британцы, испанцы, португальцы, американцы… - Он перечислял их всех, загибая пальцы.
- Я поняла вас, - сказала я, выдавив из себя улыбку.
Мы сидели в холле открытого ресторана, расположенного в красивом дворике и принадлежащего одному из друзей Идриса, где нас накормили запеченными в тесте голубями и жареной на вертеле рыбой, под которые мы распили бутылку отличного местного розового вина, от которого - а может быть, и от содержания этого письма - почувствовали себя немного пьяными.
- Халид будет вне себя от счастья, - сказал вдруг Идрис. - Он годами изучал биографию Сиди аль-Айячи, но не думаю, что ему хоть раз попадался в руки источник, где описывалась бы его личность, да еще с такими подробностями.
- Мне он представляется сущим чудовищем.
- Герои или негодяи - все они на самом деле чудовища. - Идрис улыбнулся. Потом вытряс неизменную сигарету из пачки «Мальборо» и некоторое время рассматривал. Через несколько секунд такого изучения сунул сигарету обратно в пачку, закрыл ее решительным жестом и отложил в сторону. - Пора покончить с этой дурной привычкой.
- Вот так вот?
- Вот так вот.
- Кажется, вы настроены очень решительно.
- Есть в жизни вещи, насчет которых я настроен весьма решительно. - От его напряженного взгляда у меня слегка закружилась голова.
И в этот самый момент один из официантов, который весь вечер был крайне услужлив и неприметен, споткнулся о стоявшую во дворе вазу с розами; тотчас возникла суета - кто-то бросился спасать рассыпавшиеся розы, кто-то стал вытирать разлившуюся воду, еще кто-то побежал за веником и совком.
- Пора идти, - сказала я, посмотрев на часы. Было чуть больше одиннадцати, но мне на переутомившуюся голову казалось, что уже глубокая ночь.
- А разве вы не хотите до конца просмотреть все эти бумаги?
- Я очень устала. Закончим завтра. Или послезавтра, если вы не против того, чтобы я еще ненадолго здесь задержалась.
Мне хотелось выиграть время, чтобы обдумать все, что случилось за этот весьма необычный день. Слишком много событий за очень короткий промежуток времени. Плюс ко всему этот поцелуй в переулке.
Идрис просто расцвел:
- Я надеялся, что вы скажете именно это. Наш дом - ваш дом, оставайтесь сколько захотите.
Мы пошли назад через опустевшую медину, по улочкам, освещаемым серебристым светом полумесяца.
Звук наших шагов разгонял тощих кошек. Потом мы спугнули стаю бездомных собак, возившихся в куче мусора, оставшегося от дневной торговли на рынке; они не стали рычать на нас, а просто растворились в темноте и там дожидались, пока мы пройдем. Где-то запела птица, ее голосок жалобно и печально звучал в неподвижном воздухе.
- Это андали, - сказал Идрис. - Не знаю, как по-английски; кажется, что-то вроде жаворонка. У нас принято считать, что они поют голосами разлученных возлюбленных. Если нам улыбнется судьба, то услышим, как ему ответит его подружка. Слушайте.
И мы остановились в тени древней стены, построенной еще Альмохадами, и стали ждать. Секунды, казалось, тянулись целую вечность.
- Не ответит она ему, - пошутила я, но Идрис приложил палец к губам:
- Подождите.
И конечно, тишину нарушил еще один птичий голосок. Песенка доносилась сверху и слева от нас.
- Она сидит на минарете. - Идрис улыбнулся. - Теперь они будут вместе.
Позднее, уже одна, в своей комнате, я села на край постели и достала из сумки конверт. Внутри хранилась история еще одной пары разлученных влюбленных. Я обещала Идрису, что не стану без него читать дальше, но не смогла удержаться.
«Руки мне свизали, а ноги закавали в халодное железо, - прочитала я. - …часта бьют, очинь жистоко, да крови». - Глаза скользнули дальше по странице, пока не зацепились за знакомое имя: «увы, бидняга Джек Келлинч, такой славный парень, вовси ни заслужил падобную жистокую участь, но смерть ево была паистине ужасна». Бедная Мэтти Пенджли, подумала я, гадая, что случилось с этой девушкой. Узнала она, что произошло с Джеком, или ее уже продали новому хозяину, который сунул невольницу на кухню или, что еще хуже, к себе в постель?
Я встала, стащила с себя джеллабу и хиджаб, расчесала свалявшиеся волосы. Потом быстро приняла ледяной душ в маленькой ванной комнатке рядом и забралась в узкую кровать. Я намеревалась тут же убрать все бумаги обратно в конверт - честное слово, - но едва взяла их в руки, как глаза сами заскользили по строчкам. «Наш карабль дабрался да Плимута в двадцать третий день нуля 1626 года, и я никагда в жизни не был так щаслив при виде биригов Англии». Значит, Роберту Болито потребовался чуть ли не целый год, но, несмотря на чудовищные препятствия, на все, что ему выпало пережить, он все же добился своего и привез свою Кэтрин обратно домой. Интересно, как ему удалось бежать из тюрьмы, из рабства и смыться оттуда вместе с Кэт? Нет, нужно поспать, завтра все узнаю, надо просто немного подождать.
Но уснуть мне так и не удалось. Я переворачивалась с боку на бок, но никак не могла устроиться поудобнее. Могу поклясться, что слышала, как за окном кричит сова, и это было крайне странно: я ведь находилась в самом сердце африканского города, а не в лесах Корнуолла. А когда я в конце концов заснула, то снилась мне именно Кэтрин.
ГЛАВА 31
Кэтрин
1625 год
К огромному удивлению Кэт, время летело очень быстро. Месяц прошел совершенно незаметно, а там подошел и конец года. Здесь, конечно, про Рождество никто и не поминал; не было ни снега, ни метелей, ни ледяных северо-заладных ветров, никто не украшал камины ветками омелы и венками из остролиста, да и самих каминов тут не было.
Не подавали к столу горячий посеет из молока с сахаром и пряностями, сдобренный бренди, не было и полуночной мессы в церкви Галвала, где все всегда притопывали ногами, чтоб согреться, и старались незаметно подышать на заледеневшие руки прямо в середине молитвы.
Потом на смену январю пришел февраль с первыми признаками весны. Скучала ли она по Кенджи? Девушка старалась не думать о прежней жизни, но воспоминания частенько тревожили ее, подбираясь незаметно, когда она была занята работой, когда ученицы напряженно трудились, склоняясь над своими рамами с натянутым на них полотном, а их болтовня звучала точно так же, как треп молочниц в коровнике, сплетничающих о том, кто кого пригласил плясать на деревенских танцульках; когда она вместе с Лейлой ходила прогуляться к бастиону с пушками на вершине холма и наблюдала за волнами, бьющими в берег у его подножия, точно так, как они бились о волнорез в Маркет-Джу; когда она чистила репу или просыпалась рано утром, не сознавая, кто она такая и куда попала.
Ее жизнь оказалась совсем не такой, какой она ее себе представляла. Жить в этом чужом месте было просто, и жизнь была вовсе не скучная и не суровая. Временами, конечно, приходилось трудно, но никто не был с ней жесток. Хотя Кэт много времени проводила в молитвах, по крайней мере столько же уходило на приготовление и питье чая, когда женщины прерывались на отдых и садились посплетничать, да так, как в Кенджи никто и никогда себе не позволял. Мытье в хаммаме стало для девушки настоящим открытием и очень скоро из тяжкого испытания, от которого она поначалу приходила в ужас, превратилось в удовольствие, которому она теперь с наслаждением предавалась.
Пища была не просто месивом, чтобы набить утробу, но всегда вкусная, изобретательно приготовленная и сдобренная специями, изящно сервированная - такое же удовольствие для глаз, как и для языка, как нередко шутила Хабиба, наполовину словами, наполовину жестами показывая ей, как заправлять таджину овощами. Хасна научила ее, как готовить себе сурьму для глаз и ресниц из камня с мягким металлическим блеском, напоминавшим цвет крыльев сороки. Камень этот они вместе покупали на суке, а потом его растирали до образования порошка, из которого делали нечто вроде пасты. Ею заполняли изящный флакон с тонкой серебряной лопаточкой, закрепленной в пробке. Кэт научили, как накладывать сурьму на ресницы, чтоб не попадало в глаза и из них не текли слезы, оставляя на щеках черные дорожки.
По мере того как девушка все больше овладевала их языком, она стала лучше разбираться и в том, что ее окружало. Мужчина, которого все женщины именовали Сиди Касим бин-Хамид бин-Муса Диб, на самом деле был тот, кого она знала как аль-Андалуси, капитан корсарского корабля; но все здесь, кажется, относились к нему не со страхом, а с уважением и даже с любовью. Он широко занимался благотворительностью, он богатый купец и праведник, говорили ей. То, что праведник торговал рабами из иностранцев, включая ее саму, представлялось им совершенно нормальным делом, словно он продавал лошадей или призовых верблюдов, и через некоторое время Кэт обнаружила, что и ее собственные взгляды изменились. По сути дела, ей было затруднительно думать о себе как о рабыне, даже как о служанке, потому что хозяин появлялся у них редко, а те домашние работы и заботы, что на нее были возложены - помимо занятий вышивкой, - едва ли можно было назвать обременительными. У нее оставалось гораздо больше времени для себя, чем это было в Кенджи, и она - к собственному изумлению - обнаружила, что перспектива мести двор или возиться с цветами вовсе не вызывает у нее раздражения, а скорее она с нетерпением стремится к таким занятиям, дающим возможность погрузиться в себя и обрести полный покой и безмятежность; девушка занималась этим, даже когда никто о том не просил, и за этой работой выявила в самой глубине души некий твердый и устойчивый стержень, о существовании которого раньше не подозревала.
Однажды - прошло уже почти семь месяцев, как Кэтрин поселилась в доме своего хозяина, - раис внезапно, без предупреждения появился во дворе. Она как раз сидела, прикрыв глаза и подняв лицо к небу. Метла валялась у ног.
- Ты нынче прямо как роза, - тихо сказал мужской голос, - чьи лепестки впитывают солнце.
Она в испуге открыла глаза. Вскочила, зацепилась ногой о метлу и чуть не упала. Раис подхватил ее и осторожно усадил обратно.
- Спасибо, Сиди Касим, - пробормотала она.
- Просто Касим, этого вполне достаточно.
- Хорошо, Касим. - Ей было странно так к нему обращаться. Она ведь никогда не называла сэра Артура Харриса просто Артуром; сама подобная мысль казалась ей абсурдом.
- Почему ты улыбаешься?
- Просто вспомнила своего бывшего хозяина.
- Он был похож на меня?
От этого предположения она развеселилась и заулыбалась еще шире. Сэр Артур, флегматичный, с густыми бакенбардами, англичанин до мозга костей, - невозможно представить себе двоих менее похожих друг на друга людей.
- Ничего общего!
Касим, кажется, не представлял, как реагировать на подобное утверждение, и перешел к другой теме:
- Тебе нравится мой дворик?
- Здесь очень красиво и… безмятежно.
- Я не знаю такое слово - «безмятежно».
- Тихо, мирно, спокойно - отличное место, где можно посидеть и поразмышлять.
Выражение его лица вдруг изменилось, жесткие складки разгладились, морщины на лбу разошлись.
- Это чахар багх, - сказал он. - Сад, поделенный на четыре части, так сделан, как звездный сад, как вечный рай. Жизнь человека начался в райском саду, и мы возвращаться назад в райский сад, чтоб умирать. И вот это изображать наш путешествие, - он указал на каналы с водой, тянущиеся от фонтана в центре двора, - потому что мы всегда в движении, как вода, ищем счастье, знания, веру. В Коране говорится, что четыре реки текут в саду Эдема: реки из вода, молоко, мед и вино. Но как видишь, здесь, в мой маленький земной рай, что спрятан от остальной мир, мне нужно удовлетвориться только водой. Но когда я здесь, я довольный и счастливый.
Он поднял руку и сорвал розу с ветви, тянувшейся вверх по камням арки.
- Какой совершенство! Бог есть красота, и Он любит красоту. Сегодня, наверно, самый лучший день, для который Он назначил этот цветок. Его лепесток еще не тронул насекомый или гниль, они еще не начал вянуть. Его аромат - аромат рая. Но завтра он начнут умирать. Лучше я сорву сегодня и брошу лепесток в фонтан, который есть источник его жизни, чтоб помнить его в самом совершенном форме.
Мужчина на секунду приложил розу к щеке Кэт, чтобы она вдохнула аромат и ощутила нежное прикосновение к своей коже, и, хотя сам он ее не касался, она почувствовала, как ее словно обожгло огнем, живым и яростным, этот ожог прошел по всем нервам, будто молния, которая на мгновение соединила их. У нее перехватило дыхание. А потом раис смял цветок в ладони, так что его аромат заполнил все вокруг, и пошел к фонтану, чтобы высыпать в него лепестки.
Кэт закрыла глаза. А когда открыла, его уже рядом не было.
* * *
После этого случая когда бы девушка ни пришла во двор, ей казалось, что аль-Андалуси где-то рядом, словно наблюдает за ней из тени беседки. Несколько раз ей даже казалось, что она уловила какое-то движение на галерее, тянувшейся над двором, но там никогда не оказывалось ни души, когда она взбегала туда, лишь маленькие овсянки, поющие в ветках жасмина, красное оперение которых яркими пятнами выделалось на фоне белых цветов.
Женщины упорно трудились под ее руководством, вдохновляемые собственными успехами и результатами, и когда она сидела с ними и сама занималась разработкой новых сюжетов и самой вышивкой, Кэт ни о чем больше не думала. Ее ум полностью был занят, она следила за аккуратностью и точностью работы, занималась подсчетом стежков и тщательным подбором цветов и оттенков. Если их окажется слишком много, то работа будет выглядеть кричащей и безвкусной; если слишком мало, она будет слишком похожа на монохромные вышивки из Феса или на старомодные работы простой гладью, хорошо ей знакомые по Англии. Помимо всего прочего, в праздничные дни - а их в этой стране случалось немало - все ее ученицы наряжались во что-нибудь, что они изготовили своими руками, - пояс с бахромой, богато украшенную вуаль или головной шарф, кафтан, расшитый и изукрашенный. Слух о рыжеволосой учительнице уже широко разнесся по городу, и вскоре множество женщин уже стучалось к ним в двери, желая тоже брать уроки у вышивальщицы-иностранки, чтобы и у них появилась возможность носить красивые одежды, которые иным образом никак было не заполучить.
Лейла же только качала головой.
- Это все очень красиво, прекрасное шитье, оно дивно украшает одежду, но это не тот вид работы, который может принести большие деньги твоему хозяину и всем нам, - заметила она однажды.
Кэт удивленно взглянула на нее:
- Что ты хочешь этим сказать?
Голландка покраснела. Потом пожала плечами:
- Ну, тебе тоже надо это знать. Сиди Касим создал тут торговую компанию и был так любезен, что включил меня в ее состав. Прибыль мы будем делить поровну, но каждый будет вносить пятую ее часть в общий фонд на благо всей общины. Так что сама видишь: детская рубашонка или банный халат вряд ли принесут общине большие доходы.
«И твоему кошельку тоже», - кисло подумала Кэт, но ничего не сказала.
- И что же нам тогда изготовлять? - спросила она.
Лейла достала из кармана рубахи листок бумаги.
- Конские сбруи, попоны, чепраки, церемониальные одежды, парадные настенные ковры, чтобы везде было много золотого и серебряного шитья, кисточек, бахромы…
- Богатые вещи для богатых людей.
Губы голландки сжались в тонкую линию.
- Да, если угодно. Но чем больше денег мы станем получать с богатых, тем больше их пойдет в общий фонд. И тем чаще здешний народ станет тебя поминать в своих молитвах.
Кэт недоуменно уставилась на нее:
- А зачем им поминать меня в молитвах?
- Так ты же неверная, хуже того, ты кафир. Для таких, как ты, предназначен шестой круг ада. Когда умрешь, тебя там заставят есть шипастые плоды дерева заккум, что усилит твои мучения в геенне огненной. Вот женщины и молятся, чтобы ты стала шахада и могла присоединиться к ним в их молитвах.
- А что такое шахада? И как ею стать?
- Ну, это очень просто. Все, что тебе нужно сделать, - это произнести: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его». И с этого момента ты принята в исламскую веру.
- И только?
Лейла живо наклонилась к ней и взяла ее за руку.
- Только это, и ты станешь одной из нас. Это очень легко, и все… все будут очень счастливы.
- Я что-то не вижу, какой будет прок от столь дешевого обращения в другую веру, - напряженным голосом сказала Кэт.
Голландка хитро улыбнулась:
- Мусульманин не может быть рабом. Это даст тебе свободу. Кроме того, мусульманин может взять в жены только мусульманку. - Она сделала паузу, словно наблюдая, какой эффект произвели ее слова. - Я слышала, Хадиджа, кузина Сиди Касима, заказала свадебную фату.
Кэт ответила ей прямым взглядом:
- Рада за нее.
- Но иметь наложницей рабыню для мусульманина вполне допустимо, даже когда он женат на мусульманке.
Кэт вырвала у нее список:
- Ладно, мне надо работать. Некогда трепаться и сплетничать, да еще на такую непристойную тему! - Лицо у нее горело.
Весь остаток дня она вышивала, но делала при этом ошибку за ошибкой. Женщины качали головами и прищелкивали языками, искоса наблюдая за ней. Может, она заболела? Похоже на то, лицо ее так и горело. Может, влюбилась, ехидно предположила Хасна, и все засмеялись.
Вот теперь Нелл Шигуайн имела бы все основания попрекать ее и обзывать Иезавелью, думала Кэт, накладывая последний мазок сурьмы, что делала теперь ежедневно, и рассматривая себя в зеркале. Глаза были сильно подведены черным, что делало их синеву еще более привлекательной, в ушах позвякивали серебряные серьги, роскошная вышивка вокруг ворота и на манжетах подчеркивала красоту и без того великолепного кафтана. Алое платье для алой женщины…
Потом она припомнила, что Нелл мертва, припомнила, как она умерла, и ей стало стыдно.
Нынче предстоял очень важный день. Сиди Касим намеревался привести к ним группу купцов, чтобы обсудить новое деловое предприятие. Весь предыдущий день женщины убирали дом, вымыли и вычистили лучшую комнату для приема гостей, обрызгали подушки розовой водой, выбили ковры, вычистили и отполировали всю бронзу и дерево. Более того, они нанесли завершающие стежки на несколько новых вещей, которые он теперь мог представить в качестве образцов. Последние два месяца они только тем и занимались, что вышивали узоры серебряной и золотой нитью, чтобы представить целый набор своих лучших изделий, чтобы созданный синдикат торговцев затем выставил его напоказ в Мекнесе и Фесе, в Лараке и Сафи, даже в самом Марракеше, и получил за это свои комиссионные. С этой целью они подготовили роскошно отделанную полную конскую сбрую - попону, отороченную золотой бахромой с кистями и расшитую по углам богатым узором, потрясающе расшитую накидку на седло, которую потом пришьют к коже, подпругу и упряжь с уздечкой и поводом, также богато изукрашенные золотом. В дополнение к этому среди образцов имелись также обычные парадные и церемониальные одежды, брачные покрывала и вуали, пояса, галуны, накидки. Раис в последние дни навещал их более часто, чем обычно, давал советы касательно фасонов и материалов для седельной накидки и упряжи, и Кэт вспомнила очень ярко и четко тот день, когда он ожидал их прибытия на берегу Бу-Регрег, неподвижный и молчаливый, сидя на своем великолепно украшенном скакуне, весь в алом и золотом.
Сейчас девушка ждала, когда он появится, под предлогом того, что нужно развесить на террасе крыши выстиранное полотно. Долго ей ждать не пришлось.
Через несколько минут у подножия холма ниже дома появилась группа людей, тепло одетых и закутанных в плащи и тюрбаны от холодного ветра. Ее глаза безошибочно выделили самого высокого, даже несмотря на расстояние и на то, что все они шли медленно, почти брели. Когда они приблизились, аль-Андалуси поднял голову и встретил ее взгляд - он притянул его как железо к магниту, - и девушка пригнула голову, испугавшись того, как забилось у нее сердце, колотясь о ребра.
Позднее она сама принесла в гостиную, где собрались все эти мужчины, огромный серебряный чайник, чайные стаканы и миндальные пирожные, испеченные нынче утром. Гости курили и громко что-то обсуждали. Его взгляд скользнул по ней, она заметила, как расширились его глаза, и поняла, что произвела должное впечатление. Поклонилась и вышла со всей необходимой скромностью, не глядя ни вправо, ни влево, но вечером она ждала у себя в комнате, когда он постучится к ней в дверь, и не осталась разочарованной.