Роб в ужасе уставился на него.
- Господи помилуй, - пробормотал он наконец. - И во что это я вляпался?!
- Я предупреждал, тебе бы следовало отказаться от этой глупой затеи и сидеть дома.
- Ну я ведь здесь, так что говорить больше не о чем. Я здесь, и я, кажется, обречен и проклят.
ГЛАВА 27
Ну, я уже здесь, как я иму сказал, я здесь и, кажится, обречен и проклят, но тагда я ище не знал, насколько это близка к истине…
- Интересно, кому и зачем он это писал, - сказала я наконец, складывая лист бумаги и откладывая его в сторону, в гору грязной посуды, оставшейся от завтрака. Мы сидели на террасе на крыше дома за шатким старым столом, который Идрис поставил там, а рядом в бетонный куб был воткнут огромный выцветший зонт от солнца, защищая мою бледную английскую кожу.
- Это не дневник?
- Судя по виду, часть письма. Видите, на копии видны оборванные края? Но нет деформированных букв, как это было бы, если бы Майкл снимал копию с книги. Странно. И бумага совсем другая, чем та, на которой написано письмо сэру Артуру Харрису, да и почерк по виду другой, более мелкий и аккуратный.
- Может быть, письмо своему хозяину он писал в спешке.
- Или здорово волновался… - Я прикусила губу. - Стало быть, вы полагаете, что Роберт Болито и впрямь проделал весь этот путь от Англии до Марокко, намереваясь спасти Кэтрин из рабства?
- Несомненно, таково было его намерение, и, видимо, ему это удалось, иначе книга никогда не вернулась бы в Англию.
Я вздохнула:
- Очень романтическая история. Боюсь, это сказка.
Идрис скорчил недовольную гримасу.
- Если ему удалось это предприятие, не понимаю, почему парень считал, что обречен и проклят. Может, он женился на ней и она оказалась скверной женой и он так и не нашел с ней счастья.
|
|
Может, она ему изменяла, или грубо с ним обращалась, или вообще сбежала от него. В этой истории много такого, чего мы пока не знаем.
- Мм, - рассеянно выдавила я, не желая гадать.
Записи в дневнике Кэтрин внезапно обрывались, остановившись на описании самых разнообразных домашних дел и забот. Из последних записей я узнала, что «кажный день женщины из касбы приходют сюда и сидят са мной и вышивают. Мы вышиваем шелками всех цвитов и аттенков, извесных чилавеку. Никагда не видала таких прикрасных цвитов, разви только в цвитнике леди Харрис в Кенджи». Потом шло описание того, как «Хасна научила миня гатовить блюдо, каторое ани называют «украшинное лицо», но без подробностей о том, что это за блюдо. Я прочла про рубаху, которую сшила Кэтрин, и о том, как она готовила себе сурьму, чтобы подводить глаза, из ингредиентов, которые купила «на суке» (она писала слово «суук»); как выучила несколько слов на их языке. Все это было очень интересно, если рассматривать записи в качестве исторического документа, но лично у меня - как ни стыдно в этом признаваться - вызывало огромное разочарование. Судя по ее записям - пересыпанным словами, которых я не понимала, с огромным трудом пробираясь сквозь подробности, - девушка, кажется, даже радовалась тому, что оказалась в Сале в качестве рабыни, если действительно была продана в рабство, потому что обучение женщин искусству вышивки в некоем вполне респектабельном и богатом доме и без каких-либо других, более обременительных обязанностей никак не соответствовало моему представлению о том, на какую страшную жизнь обречена молодая невольница. А больше всего меня раздражало то, что все это никак не вязалось с последствиями внезапного и чудесного появления Роба, явившегося, чтобы вызволить Кэтрин и отвезти обратно в Корнуолл.
|
|
- Мне кажется, - заявил Идрис, - этот ваш Майкл оставил у себя вторую половину пазла.
Я тоже об этом подумала, и мысль лишила меня душевного равновесия. Ксерокопии были приманкой. Майкл хотел заполучить книгу и использовал письма Роба, чтобы выманить меня из моего убежища. Я вовсе не желала отдавать ему книгу, однако отчаянно хотела узнать конец истории. Но даже при этом я была совершенно не готова к тому, чтобы встретиться с Майклом лицом к лицу.
- Когда мы встречаемся с вашим другом Халидом? - спросила я.
- Он будет ждать нас в два в кафе около вокзала.
Я взглянула на часы. Стрелки показывали около половины двенадцатого.
- А до этого?
- Давайте я покажу вам те суки, которые, видимо, посещала Кэтрин. Кстати, именно там я вырос.
Поверх джинсов я надела темно-синюю джеллабу, которую Идрис принес вчера вечером, но с белым головным шарфом мне было не справиться: в него просто не умещались все мои волосы, их оказалось слишком много. Я попыталась спрятать их на спине, под рубахой, но что бы я ни делала, шарф спадал с головы. В конце концов я завязала его узлом, распустив волосы.
- Черт! - яростно пробормотала я, обернувшись и обнаружив совершенно незнакомого человека в серой рубахе и синем тюрбане. Он стоял в дверях, опершись о косяк, и наблюдал за моими стараниями. Понадобилось добрых несколько секунд, прежде чем я поняла, что эта экзотическая личность не кто иной, как мой гид.
|
|
- Ну-ка, - сказал Идрис, забирая у меня шарф, - дайте я завяжу. Имея несколько сестер, я приобрел в этом деле некоторый опыт.
Его пальцы скользнули по моей шее - не могу сказать, случайно или нет; следом за ними по ней скользнул мягкий хлопок шарфа, и пару секунд спустя ткань плотно и аккуратно охватывала мою голову, а на лицо спускалась вуаль.
Замаскировавшись таким образом, мы выбрались в широкий мир.
Медина была запружена транспортом - жуткая мешанина людей, животных и машин. Едва только успеешь перевести дух, оказавшись наконец на тротуаре, как из-за угла, взревывая мотором, вылетает человек на скутере, беспрерывно сигналя, и пешеходы распластываются вдоль стен. Не имею представления, как тутошние ослики справлялись с подобными ситуациями. Кажется, бедняги относились ко всему с философским спокойствием, они тихо и мирно стояли в пробках или привязанные к столбам, пока на спину им или в их повозку нагружали чудовищные, огромные тяжести.
А вот марокканцы, наводнявшие сук, явно не были склонны к философскому восприятию окружающей действительности. Мы миновали женщину, яростно вопившую что-то мужчине, который только что отрезал кусок от штуки синей хлопчатобумажной ткани. Впечатление было такое, что она вот-вот обрушит весь огромный рулон ему прямо на голову, потому что дама темпераментно размахивала руками, а он уклонялся от нее, опасаясь вполне вероятного физического ущерба. Идрис заметил, что я внимательно наблюдаю за этой сценой, и пояснил:
- Никак не могут договориться о цене. - И засмеялся. - Классическая уловка - начать спорить, когда кусок ткани уже отрезан, и во всем обвинить продавца. Моя тетка всегда такой прием применяет. Разругается вдрызг и уйдет, оставив бедного продавца в полном расстройстве, но через пару минут возвращается и предлагает бедняге полцены за уже отрезанный кусок.
- И тот соглашается?
- Конечно. Он ведь назвал ей сумму, в два раза превышающую ту, которую рассчитывал получить, так что в итоге все довольны.
Я помотала головой. По мне, это слишком чревато стрессами - такой способ вести дела, но он кое-что говорил об особенностях национального характера; в Марокко, как я уже поняла, в ходу были такие формы социальных взаимоотношений, каких в Англии по большей части старались избегать. Здесь никто не стеснялся выказывать свои чувства. Я видела мужчин, целующихся у всех на глазах при встрече и следующих далее рука об руку.
- Они хорошие друзья, - пояснил Идрис. - И это отнюдь не эвфемизм, которым пользуются европейцы. Здесь дружба ценится очень высоко, и когда у тебя кто-то спрашивает, как ты поживаешь, это вовсе не дежурная фраза, это значит, человек действительно желает узнать, как у тебя идут дела, а не услышать стандартное «о’кей».
Я улыбнулась:
- Ну и как вы нынче поживаете, Идрис аль-Харкури?
Он замер на месте прямо посреди улицы, обернулся и внимательно посмотрел на меня.
- Прежде чем задавать мне подобный вопрос, Джулия Лавэт, вам бы следовало для начала убедиться в том, что вы действительно хотите услышать ответ.
У меня кровь прилила к лицу. И я ничего не смогла с этим поделать. Просто отвернулась.
После этого мы некоторое время шагали по медине молча, мимо бесконечных лотков и прилавков, заваленных всякой съедобной снедью, мимо кафе и кондитерских. Потом свернули за угол и наткнулись на старика, сидевшего над развернутым черным платком, на котором были навалены его товары. Рядом собралась группа мужчин, желавших послушать его болтовню; и слушали они очень увлеченно, на лицах был написан искренний восторг. Я наклонилась в ту сторону, чтобы получше рассмотреть, чем он торгует, один из мужчин обернулся и уставился на меня с явным неодобрением. Несколько его сотоварищей точно так же выразили свое недовольство, Идрис потащил меня дальше.
- Почему они так на меня смотрели? Вроде как враждебно…
- Не желают, чтобы женщина совала нос в их мужские секреты.
- Что же он такое продает? - сердито осведомилась я. - Интересно было бы узнать.
- Средства от импотенции, афродизиаки, составы, чтобы продлить… удовольствие. - Он засмеялся. - La merde de la baleine.
- Что?!
- Китовый кал. У китов, как всем известно, огромные… органы. Это симпатическая магия.
- Да каким же это образом они умудряются собирать этот китовый кал?… А-а-а, понятно. Это просто мошенник.
- Вероятно, его товар - совершенно безвредная глина. Но как бы то ни было, дела у него, кажется, идут неплохо. Ну и пусть ему сопутствует удача. Альхамдолилла!
- Торгует такими вещами совершенно открыто… А я думала, что секс у вас - табу.
- У вас довольно странные представления. В Коране сказано, что мужчина должен удовлетворять свою жену.
- Так и сказано? Какая замечательная религия!
После этой шутки нам стало гораздо легче общаться друг с другом. Идрис то и дело показывал мне разные необычные вещи: серебряную руку Фатимы - оберег от дурного глаза, приспособления для разбрызгивания розовой воды, мускус, серую амбру. В одной лавке он купил мне маленький темный обломок камня, от которого исходил странный металлический блеск. Старуха-торговка тщательно завернула его в обрывок газеты.
- Это сурьма, - объяснил он. - Точно такая, какую здесь купила бы ваша Кэтрин. Моя сестра может вам показать, как ею пользоваться.
Потом он показал мне разноцветную глиняную посуду, которую привозят из Сафи, это где-то дальше по побережью, обменялся приветствиями с древним беззубым продавцом. И сообщил, когда мы уже уходили:
- Я когда-то приходил сюда каждую субботу, первым делом, рано утром, еще до того, как он разложит свой товар, и он разрешал мне разворачивать миски и горшки.
- Вы так любите глиняную посуду?
Он улыбнулся:
- Дело не в этом. Просто многие предметы были завернуты в листы, вырванные из книжек комиксов, которые отец запрещал мне приносить домой. Он был человеком весьма твердых правил, мой отец. И полагал, что для мальчика шести лет от роду самым подходящим чтением может быть только Коран. Он, конечно, не потерпел бы никаких этих декадентских приключений Родео-Рика, Пифа и Астерикса с Обеликсом. Вот я и сидел часами позади прилавка, с головой уходя в эти замечательные и увлекательные истории, пока мои братья торчали дома и нараспев читали суры.
На Rue des Consuls мы обнаружили неизбежных торговцев коврами и их роскошные лавки, увешанные, как пещера сорока разбойников, потрясающими лампами и блещущие восхитительным разнообразием цветов и красок. Я некоторое время понаблюдала затем, как торговец вываливал один ковер за другим перед ошалевшей парочкой туристов, которые имели глупость остановиться и повосхищаться выставленными произведениями искусства - и безнадежно там застряли, угодив в настоящую ловушку. Никто не пытался мне ничего продать, что я сперва отнесла на счет охраняющего меня присутствия Идриса, но тут же поняла, что это из-за рубахи и хиджаба. Я свободно передвигалась по базару, отлично замаскированная, и никто ко мне не приставал. Чувствуя себя вполне защищенной и вообще крайне респектабельной, я продолжала наблюдать за двумя европейцами - она была в дорогущем платье, явно шитом на заказ, и в сандалиях от Прада, а он, несколько толстоватый, в грубых полотняных штанах и легкой рубашке в полоску, - оба продолжали вертеться как ужи на сковородке под сокрушительным напором торговца коврами.
Тут к ним присоединился еще один продавец, театральными жестами разворачивая перед туристами все новые ковры, бросая их на землю прямо перед ними. Он их накидал не меньше дюжины - и как они теперь смогут отказаться купить хотя бы один, когда перед ними развернули такую выставку?! Один из ковров задел ногу женщины, и я увидела, как она отскочила назад и ухватилась за руку мужчины, чтобы не упасть. Обернувшись в его сторону, она подняла голову, и я увидела на ее лице выражение испуга и смятения.
И еще одно я увидела: это была Анна.
Точнее, не только Анна - Анна и Майкл, слившиеся воедино, образовавшие нечто вроде символического, двухголового создания, отпрянувшего назад, словно опасаясь нападения. Майкл приобнял жену рукой с видом собственника и защитника, хотя и сам выглядел не менее беспомощным, чем она, пытаясь отбиться от непрекращающегося напора торговцев.
У меня на мгновение перехватило дыхание. Потом, совершенно инстинктивно вцепившись в руку Идриса, я затараторила:
- Быстрее, быстрее, пошли отсюда!
Я повернулась и поволокла его прочь мимо продавцов изделий из кованого железа и ламп с абажурами из козьей кожи, пока мы не выбрались из медины через боковые ворота и не оказались на кольцевой магистрали в гуще ревущего транспорта.
- Что с вами?
Вид у меня, по всей вероятности, был такой, словно я вот-вот упаду в обморок, потому что он ухватил меня под локоть и повел вдоль дороги и далее, в открытую дверь, ведущую, кажется, в совершенно пустой холл маленького отеля.
Провел меня через этот холл к двери в противоположной его стене, открыл ее и позвал кого-то. Секунду спустя появился молодой человек в джинсах и майке с эмблемами «Манчестер юнайтид», и они обнялись.
- Это еще один мой брат, Садык, - улыбаясь, сообщил Идрис. - А это Джулия Лавэт. Ей неплохо бы чаю и побольше сахару - можешь сообразить?
Садык поглядел на меня словно громом пораженный, пробормотал что-то невразумительное и тут же исчез.
- Он говорит, что у вас глаза как у леди Дианы, - перевел мне Идрис, направляя меня в слабо освещенный угол, заполненный диванами и низкими столиками.
Я недовольно засопела.
- Просто смешно! Он, наверное, хотел сказать, что они синие.
Идрис посмотрел на меня очень серьезно. Потом сказал:
- Нет. Это все ваша «английскость». Для нас это очень экзотично.
Экзотично! Именно так я думала о нем самом. И меня несколько сбивало с толку, что подобное могут думать обо мне.
- Бесстыдная лесть, - заявила я и помахала пальцем у него перед носом. - Вам бы змеиное молоко и китовый кал на базаре продавать вместе с тем шарлатаном.
У него блеснули глаза.
- Еще один козырь мне в рукав.
Явился Садык с подносом, уставленным чайными принадлежностями. Я с удовольствием смотрела, как Идрис наливает золотистый напиток в маленький стакан, намеренно подняв чайник на огромную высоту, так что чай падал вниз как небольшой водопад, а потом выпила его, даже не пожаловавшись на чудовищное, грозящее диабетом количество сахара, которое там содержалось.
- А теперь рассказывайте, почему вы так бежали. -Должно быть, мне было очень неуютно и выглядела я соответствующим образом, потому что он сузил глаза. - А-а-а, какой же я идиот! Ну конечно, вы увидели Майкла!
Я кивнула:
- Да.
Он нахмурился.
- Но я ведь поставил человека на случай его появления…, Не думаю, что он сумел проскользнуть…
- Да нет же, он был там, где торгуют коврами.
- Ага, та парочка… Женщина, такая маленькая, темноволосая, шикарно одетая…
- Это Анна, его жена. - Я смотрела себе на руки, сложенные на коленях, и видела, как они дрожат. Видимо, давал о себе знать сахар.
Идрис протянул руку через стол и взял меня за подбородок.
- Джулия, мне кажется, вам лучше все мне рассказать - все, что там у вас было. Как мне представляется, в этой истории гораздо больше всяких нюансов, чем одно только его стремление завладеть антикварной книжкой.
И вот, упершись взглядом в столешницу, я вывалила все: рассказала о нашей дружбе с Анной, о моих отношениях с ее мужем, о своих опасениях, что наша связь станет ей известна, о страхах, что он меня бросит, о том, во что с его помощью превратилась моя жизнь за последние семь лет, - это был длиннющий перечень предательств и трусости. Я ни разу и не подняла голову, и не взглянула Идрису в глаза - просто не могла, - потому что вдруг осознала (что еще сильнее напрягло меня): для меня имеет отчаянно большое значение то, что он обо мне думает. Как это случилось, когда? За этим первым осознанием мгновенно последовало страшно болезненное понимание того, что, узнав правду, он неминуемо будет смотреть на меня с презрением и отвращением.
Когда я наконец покончила со своей исповедью, воцарилось молчание, разделившее нас подобно толстому листу стекла.
А когда вечность, длившаяся несколько секунд, миновала и я рискнула поднять взгляд, оказалось, что он на меня и не смотрит. Его глаза, холодные и задумчивые, были прикованы к цветному витражу в окне за моей спиной, словно Идрис мечтал оказаться снаружи, на чистом морском воздухе, а не торчать здесь, в душном полумраке, наедине с женщиной, которая умудрилась предать все, что было для нее важным в жизни, и при этом растеряла все на свете, включая чувство самоуважения. Что он мог сейчас обо мне думать, этот мужчина, чья жизнь текла просто и прямо, который пожертвовал всеми своими эгоистичными устремлениями - карьерой, зарплатой и прочим, - только для того, чтобы жить так, как ему нравится; который не стал заводить семью, жену, детей, чтобы иметь возможность помогать овдовевшей матери и более юным родственникам? У него было так мало того, что составляло основы воспитавшей меня культуры, но во всем том, что имело первостепенное значение, он обладал гораздо большим.
- Мне ужасно стыдно за себя, - тихо добавила я.
Идрис медленно перевел взгляд на меня. Я так и не поняла, что увидела в его глазах: действительно холодное презрение, или это мне только показалось?
- Нам пора идти, - бесцветным голосом сказал он. - Халид будет нас ждать.
За весь остаток дня он ничего мне больше не сказал.
Кафе располагалось на Rue de Baghdad, сразу за центральным железнодорожным вокзалом. Халид оказался кругленьким маленьким человечком лет за пятьдесят, с гладким лицом и посверкивающими любопытными глазками. Он был весь в белом - истинный гандур[81], - и с костюмом совершенно не сочеталась зеленая бейсбольная кепочка с буквами ASS на тулье.
Он схватил меня за обе руки и горячо их потряс. Когда мой взгляд снова переместился на его головной убор, радостно засмеялся.
- Нравится моя кепочка? Моя любимая! - У него был отличный английский, почти без акцента. - Я ее ношу специально, чтобы удивлять моих американских студентов. Они считают, что это очень смешно. ASS означает Association Sportive de Sale[82]
- C’est rigolant, non?[83]
Идрис выдавил из себя слабую улыбку, я просто кивнула, благодарная за то, что толстячок сразу снял напряжение первых минут знакомства.
- Как я сказал тебе по телефону, у Джулии есть книга, она хочет ее тебе показать и узнать твое мнение о ней, - сообщил Идрис, словно желая как можно скорее разделаться с этим делом. Потом он перешел на арабский, заговорил очень быстро, и выражение лица Халида тут же резко изменилось: он был явно поражен. Параноидальная часть моего сознания немедленно подсказала мне причину этого: видимо, Идрис сообщил ему, что сидящая напротив него женщина, на вид столь невинная в своем хиджабе, на самом деле склонная к адюльтерам предательница, создание, лишенное каких-либо моральных устоев, которое какими-то сомнительными путями сделалось обладательницей бесценного сокровища, чего она совершенно не заслуживает; что они просто обязаны забрать у нее раритет, а ее саму отослать обратно в тот мир, из которого она сюда явилась, туда, где подобное поведение в порядке вещей. Я чувствовала, как пылают щеки.
- Посмотреть можно? - наконец осведомился профессор.
Идрис откинулся на спинку стула и закурил. Его лицо ничего не выражало.
Я сунула руку в сумку, достала «Гордость рукодельницы» и передала Халиду. При первом же взгляде на книгу у него округлились глаза.
Он расстелил на пластиковом столе бумажную салфетку, как будто пролитые на него за многие годы кофе, чай, а также сигаретный пепел могли каким-то странным образом - видимо, в результате диффузии - просочиться сквозь обложку. Положил книгу Кэтрин на бумагу с осторожностью глубоко верующего человека, в руки к которому попала святыня. Пальцы ласкающим движением скользнули по телячьей коже, погладили выступы на корешке. После чего он раскрыл ее с огромной осторожностью.
- Incroyable![84]
- Все слоги он произнес раздельно, подчеркнуто грассируя.
- Она настоящая? - спросила я.
В течение двух с половиной часов я сидела тихо как мышь, избегая смотреть на Идриса. Пила крепчайший кофе и не сводила глаз с профессора, который перелистывал книгу и рассматривал ее с разных сторон. В какой-то момент он даже достал увеличительное стекло, потом небольшой словарь. Халид все время что-то бормотал и напевал, потом снял свою кепочку, обнажив прическу типа «внутренний заем», почесал затылок, потом снова забормотал по-арабски, потом по-французски, потом что-то сказал Идрису, а тот не стал мне переводить. После чего профессор засмеялся и перекинул несколько страниц назад, словно отыскивая конкретное место, чтобы прочесть вслух. И только потом наконец встретил мой озабоченный взгляд и широко улыбнулся:
- Настоящая.
- Или, может быть, это классная подделка? Липа?
- Ma chere Julia[85], она такая же настоящая, как вы или я. К этому времени у меня уже немного кружилась голова - от голода и ужаса. Я была настолько не в себе, что вполне могла оказаться ненастоящей.
- Извините, вы не могли бы поподробнее?…
- На свете не существует - насколько мне известно - ни единого свидетельства ни на каком языке, написанного пленной женщиной, попавшей к корсарам из Сале на самом раннем этапе их разбойной деятельности, еще до того, как здесь появился независимый диван, местное правительство. А тот факт, что записи, по всей видимости, сделаны ее собственной рукой, превращает данную книгу в бесценный, уникальный артефакт. Сиди аль-Айячи - известная историческая личность, его жизнь хорошо задокументирована, я не раз встречался с упоминаниями о нем в своих исследованиях, а там имеются также ссылки на его помощника по имени Сиди Касим бин-Хамид бин-Муса Диб, так что, когда я встретил здесь это имя, был просто поражен.
- Кто? - переспросила я, хмурясь.
- Касим бин-Хамид бин-Муса Диб, которого в легендах именуют также Джинном или Шакалом. «Диб» на арабском как раз и означает «лиса» или «шакал». И еще называют человеком родом из Андалусии. По всей видимости, он был из морисков, испанских мавров, изгнанных из Испании Филиппом III. Как свидетельствуют исторические источники, его семью истребила инквизиция, а сам он вернулся в Рабат. Корсарскому делу он обучался под руководством печально известного голландца Яна Янсена, известного также как Мурад-раис, когда тот стал адмиралом здешнего флота, базировавшегося в Сале. Потом и сам он был избран раисом - капитаном корабля - и начал вести газават, священную войну против врагов пророка. Здесь имеются данные о нем, до сих пор никому не известные: например, что он был гораздо более тесно связан с одиозным английским пиратом Джоном Уордом, нежели с Яном Янсеном, что это он водил свой флот к английским берегам в 1625 году, что он был гораздо более образованным и культурным, чем повествуют легенды, и вообще был весьма сложной, неоднозначной фигурой.
- Вы говорите о нем с таким уважением, какого, как мне кажется, пиратский предводитель не заслуживает.
Халид улыбнулся:
- То же самое можно сказать о вашем Робин Гуде или вашем Фрэнсисе Дрейке и, конечно же, о Ричарде Львиное Сердце. Герой в одной культурной традиции является негодяем в другой - все зависит от того, на чьей стороне вы сами. История - штука весьма хитрая и легко деформируемая. Обычно ее пишут победители.
- А мне всегда нравился Саладин, - тихо сказала я.
- Еще один великий гази - но в отличие от вашего Ричарда милосердный к побежденным.
- А то, что касается вышивки, - может ли это оказаться правдой, что Кэтрин учила местных женщин своим приемам?
Халид развел руками:
- В этой сфере, боюсь, я не специалист. - Он наклонился вперед. - Но записи в дневнике обрываются совершенно внезапно. Вам известно, что с ней происходило дальше, с этой Кэтрин Триджинна?
- Да, имеются кое-какие дополнения… - И я показала ему ксерокопии, что Майкл оставил для меня в риале.
Профессор буквально залпом проглотил пару страниц, потом перевернул их, рассчитывая узнать больше.
- Но где же остальное? Это несправедливо - оставить меня без продолжения, буквально в подвешенном состоянии! Молодой человек, что последовал за ней сюда, - ему удалось добиться успеха и выкупить Кэтрин? Она вернулась с ним домой?
- Не знаю, - призналась я.
- Но мы непременно должны это выяснить! Мне ужасно хочется прочитать все записки этого, - он вновь просмотрел первую страницу, - Роберта Болито.
- Его письма у одного моего друга, - неуклюже сообщила я.
- Ну тогда все очень просто. Отлично! Мне не терпится прочитать их. А пока что, Джулия, скажите-ка: что вы собираетесь делать с этой книгой?
- Еще не знаю, - неуверенно ответила я. - А как по-вашему, что мне с ней делать?
У профессора заблестели глазки.
- Это сокровище, в нем содержатся уникальные свидетельства, взгляд изнутри на историю моей страны. Будет настоящая трагедия, если она пропадет. Я бы очень хотел как следует заняться ее изучением, может, подготовить доклад, статью… может, даже собственную книгу.
Ну что же, по крайней мере он говорил откровенно.
- Пока что, - осторожно сказала я, - вы можете снять с нее ксерокопию. Я не решила, что с ней делать дальше.
Он просиял:
- Это будет просто чудесно!
Мы нашли магазинчик, где имелось копировальное оборудование, - невдалеке от министерства юстиции, и я осталась сидеть снаружи, греясь в лучах заходящего солнца, пока Халид с осторожностью и тщательностью человека, привыкшего иметь дело с раритетами, снимал копию. Идрис тоже вышел наружу, встал, опершись о дверь, снова закурил, с весьма взволнованным и озабоченным видом, потом посмотрел на меня, словно хотел что-то сказать, но ушел обратно внутрь, не произнеся ни слова.
В конце концов Халид вернул мне «Гордость рукодельницы», и мы пожали друг другу руки.
- Давайте-ка я запишу вам свой номер телефона, - предложил он. - Чтобы вы могли позвонить, как только что-то решите насчет этой книги.
Я улыбнулась:
- О’кей. - Мы оба достали свои мобильники, и я дала Халиду свой номер, включив свою трубку. Через пару секунд на экране засветилась информация, сопровождаемая громким сигналом:
«У вас 7 неотвеченных вызовов».
Черт побери! Имелось также три сообщения: два от Майкла и одно - у меня аж сердце стукнуло - от Анны.
Оставив сообщения в покое, я вбила в память номер Халида, закрыла клавиатуру и сунула трубку в сумку.
- Я позвоню вам, - обещала я профессору и отступила в сторону: они с Идрисом обнялись, прощаясь.
Когда Халид пропал из виду, Идрис повернулся и посмотрел на меня:
- Ну, что теперь?
Это был первый раз, когда он обратился ко мне после того, как мы покинули отель, где работал Садык. Солнце напекло голову, и у меня под черепом уже начало постукивать. Мы прошли на угол, за которым открывалась авеню Мухаммеда V, и уже приближались к вокзалу, когда я наконец нашла слова для ответа.
- Я, наверное, все испортила, - жалким голосом пробормотала я. Мне было тошно от себя самой. - Я понимаю, вы меня, видимо, презираете, и я вас не виню… я намерена все привести в порядок, правда, твердо намерена.
Я подняла на него глаза, но он стоял против солнца, я не видела выражения его лица. А в следующее мгновение весь мир вдруг завертелся и опрокинулся, я оказалась на земле, а перед глазами плясали огненные звезды.
- Джулия!
Он поднял меня, поставил на ноги и потащил вверх по лестнице, в тень здания вокзала. Вскоре я обнаружила, что сижу на оранжевом пластиковом стуле, а передо мной лежит огромное пирожное и стоит бутылка минералки.
- Вы же целый день ничего не ели! - укоризненно сказал Идрис.
- Вы тоже.
- Я привык обходиться и к здешнему солнцу тоже привык, а вы - нет. Я-то думал, хиджаб защитит вас от него, но сегодня жара просто убийственная.
«То же самое можно сказать и про вас», - подумала я.
Я вонзила зубы в пирожное, на тарелку посыпались крошки миндаля.
За его плечом я видела информационный щит с объявлениями: поезд на Касабланку отправлялся через пятнадцать минут. Вполне достаточно времени, чтобы успеть купить билет и снова пуститься в бега. Мысль была соблазнительная. Паспорт у меня был с собой, а в сумках, оставшихся в доме Идриса, не было ничего такого, без чего я не смогла бы обойтись. Ночь можно провести в какой-нибудь никому не известной гостинице в Касабланке, а на следующий день сесть на первый же самолет в Лондон и там укрыться в своей новой квартире. И что потом? Потом… будущее сейчас представлялось мне как огромная черная пустота. Вот Кэтрин здорово повезло. Нашелся человек, который так ее любил, что отправился за ней через океан, рисковал жизнью, чтобы вернуть ее домой и сделать своей женой. А меня преследует бывший любовник, тоже притащился за мной через океан, да еще и с собственной женой на прицепе, и все это - чтобы отнять подарок, который сам вручил мне, чтобы поставить точку в нашем романе.