Не затем мы оставили где-то
Кто жену, кто родимую мать,
Чтоб, проехав сюда пол-России,
На полшага хотя отступать!
Вооруженные конфликты в Дубоссарах начались едва ли не с первого дня образования республики.
В июле-августе 1990 года проходят референдумы о вхождении в Приднестровскую республику, 2-го сентября съезд в Тирасполе ее провозглашает, а 2 ноября в Дубоссарах полицией убиты Валерий Мицул, Олег Гелетюк, Владимир Гатка. 16 человек ранены.
25 сентября 1991 года следует второе нападение Молдовы на Дубоссары, есть раненые.
Уже действует женский забастком, а полиция Молдовы останавливает женщин, едущих из Тирасполя, кладет на асфальт, обыскивает и т. д.
XIII декабря – третье вооруженное нападение Молдовы на Дубоссары. Бой на посту ГАИ. Погибли Ю. Цуркан, А. Потергин и В. Щербатый.
2 марта 1992 г. – четвертое вооруженное нападение Молдовы на Дубоссары, бой в полку гражданской обороны в селе Кочиеры. Указ президента ПМР о введении чрезвычайного положения в г. Дубоссары и в Дубоссарском районе.
Надо сказать, что и здесь женский забастком не оставался в стороне. Женщины (еще в сентябре 1991 года!) организовали пикетирование отделов внутренних дел в городах Приднестровья, требуя их перехода под юрисдикцию правительства ПМР. Опоновцы встречали женщин, готовясь начать стрелять. В конце концов, полицию пришлось вышибать силой. Так было в Григориополе, так было и в Дубоссарах, где первого марта 1992 года после очередной провокации с убийством начальника Дубоссарского отдела милиции майора И. С. Сипченко здание райотдела полиции было окружено казаками и взято штурмом (в 4 часа 30 минут утра полицейские сложили оружие). Один из казаков, Зубков Михаил Юрьич, убит, другой ранен (после чего и последовало – «в отместье» нападение опоновцев на Кочиеры).
Мы приехали в Дубоссары уже после всех этих событий, когда молдовская полиция всюду была убрана, а на плотине и в городе образовалась линия фронта. Вот что я записал тогда:
«Если казаки – профессиональные природные воины, то гвардейцы Приднестровья – это труженики, вставшие на защиту страны. У них и в обмундировании вид рабочих, а не солдат. Коренастые, невысокие люди, совсем разных возрастов, как никогда не бывает в армии, куда люди идут по набору. Рядом с грузным мужчиною лет пятидесяти, по крайней мере, безусый шестнадцатилетний юнец. Это мужья, братья, сыновья тех женщин, что пикетируют краматорскую дивизию, что лежали на рельсах в Бендерах, не пропуская поезда, что сейчас, по последним сообщениям, без оружия пошли на передовую, в окопы и, если надо, пойдут на пулеметы и бэтээры молдовской армии.
Гвардейцы молчаливы и немногословны. Для них это особенно трудная война. Фронт подчас разделяет семьи, и один брат через мегафон проклинает другого, с его точки зрения предателя, на противоположной стороне Днестра. В окопах под Дубоссарами я, удивляясь причудливой линии фронта, спросил: «Не проще ли натянуть колючую проволоку по склону?»
- Зачем… Тут одна земля… – пробормотал гвардеец.
Одна земля, и кто-то, пригибаясь под пулями, ходит на работу с той стороны на эту.
В Григориополе жаркое дыхание фронта уже почуялось вплоть. Те же беленые домики, те же затейливо разукрашенные ворота, убранные сады.
Ряды виноградников, провожавшие нас всю дорогу, еще голы и мертвы, а сады, зацветая, начинают там и тут одеваться белым кружевом. Но в боковых, ведущих к Днестру улицах – надолбы, вдали повис днями взорванный мост, а помещение полиции, которое брали штурмом, все в трещинах и следах от пуль.
Останавливаемся у райисполкома. Встречает председатель, рассказывает спокойно, внимательно разглядывая нас:
- Вот тут, за зданием, недавно шел бой. Прорвались из-за Днестра, двоих удалось захватить. Мост вы наш видали? В ноябре у нас были только трактора и прутья. Сейчас отбит один БТР, есть автоматы. Наши ребята говорят: «Мы отсюда не уйдем, и оружие у нас никто не отберет». Но ежели начнется наступление с той стороны, с бронетехникой, продержаться сумеем час, не более. На том берегу подвозят тяжелые орудия, без помощи они нас попросту раздавят. Мы просим, пусть станет тут любая сила!
(Назавтра именно здесь женщины плясали, узнавши о бэтээрах пятьдесят девятой дивизии.)
- Из восьми погибших с нашей стороны семеро молдован. В районе молдоване составляют 68 процентов населения. Казаки? Выпивали, иногда было, но ни насилий, ни самодурств казаки не творят, да и пили не более, чем наши, местные! А нарушителей они сами отправляют назад. Наши жители за казаков горой! – С улыбкою добавляет он. Дорога далее идет почти по самому берегу. Шоферу дан приказ, ежели начнется стрельба, гнать во всю мочь.
В Дубоссарах встречает, уже издали, глухой рокот выстрелов. На ЖБИ идет бой, - сообщают нам.
Прохожие, завидев приезжих, кучками собираются на улице. Разговоры, речи все те же: мы не хотим войны, но нас разделила кровь. Поглядите, что они творят! Родственники погибших достают, показывают жуткие фотографии разрезанных, расчлененных трупов. (Трупами здесь обмениваются. При нас местный комиссар звонил по телефону на ту сторону, сговариваясь об обмене убитыми.) Захваченных в плен мирных жителей и раненных гвардейцев распиливают пилой, вырывают пальцы, выкалывают глаза, жгут паяльной лампой. В доблестном воинстве Молдовы масса выпущенных уголовников (они, почему-то преимущественно в рядах полиции Молдовы – трогательное единство душ!). Убийцы и насильники, получившие амнистию и право творить что угодно, не ведают удержу.
Здесь не надобно никого собирать, здесь горе выплеснуто прямо на улицы, спокойное, сосредоточенное горе. Вот на этого старика с молодою женщиной, невесткой, нам указали прохожие – расспросите их! Невысокая женщина, красивая. У нее удивительная линия рта, бровей. Но в глазах… В глазах – я не понимаю сразу, что ее выделяет из всех окружающих? Понимаю только потом. В глазах молодых женщин всегда прячется улыбка, здесь улыбки нет. Совсем. И еще страшнее становится от того, что рассказывает она просто, спокойно, не повышая голоса. Старик, тот горячится, сбивчиво, многословно повествует, как молодые, невестка и сын, поехали за семенным картофелем, как трижды попадали в лапы полиции, наконец, были остановлены в Кочиерах, где начальник почему-то решил назвать их шпионами.
- Теперь я расскажу! – мягко перебивает его невестка. На ее глазах Сережу (мужа) избитого, выволокли из полиции, затолкали в машину. Ей положили гранату между грудей, и изнасиловали. Двое. Велели молчать. Недавно, когда она ходила на кладбище, две пули прошли у нее над головою, одна прошила волосы – хотят убрать свидетеля! А я все равно рассказываю! Сережи нет, и мне все равно!
Она не плачет, не бьется в истерике, она просто перестала улыбаться. Дай Бог, не на всю жизнь! А я смотрю на нее неотрывно, и меня заливает горячий стыд: это наше, мужицкое дело – защищать баб, а не прятаться за их спины!
Труп, изувеченный так, что фотографию страшно рассматривать, выцарапали много спустя, через венгерское посольство (старик по национальности венгр). Прежде того убитый был отвезен и зарыт в Кишиневе, а быть может, и добит там.
- Детки! – срываясь, кричит старик. – Выберите вы там кого-нибудь другого, кто у вас честный! Ну, этого хотя, Тулеева, что ли! Детки, нельзя же так!
К слову: смешанных семей тут масса. Украинец женился на молдованке, детей отдал в молдавскую школу. Когда полицейские с той стороны подожгли чей-то дом, бросился тушить… Жена украинца показывает его фотографию. У трупа сокрушен череп, вдавлен в плечи, все тело выжжено паяльной лампой…
Господин Кравчук, вам не стыдно?! Или совесть – слишком дорогое удовольствие для бывшего партаппаратчика, нынешнего националиста и предателя, почетного гражданина Израиля, американского холуя, запроданного за иудины доллары. Сколько ты получил, мерзавец? За родину свою, за свой народ, за трупы украинцев в Дубоссарах, сколько ты получил иудиных еттоокых?!
Стрельба раздается уже близко. Скоро выясняется, что гвардейский дозор, шесть человек, неосмотрительно, вместо того, чтобы отступить, двинулся вперед, на выстрелы, и попал в засаду. Отстреливались, пока подоспела помощь, три часа. Двое легко ранены, один тяжело, в голову, и умирает, едва довезенный до больницы. В кабинет председателя, где идет разговор об этом, входит, скорее врывается, молодой боец, бросает на стол удостоверение убитого и золотое кольцо. Говорит лихорадочно, почти неразборчиво:
- Наши жены – подруги, у него – на седьмом месяце… Что я ей скажу! – хватает кольцо. – Это я сам ей отдам!– И навопрос, как же все произошло, срываясь уже в крик: - Не могу сейчас! Потом! – выскакивает из кабинета, сжимая в руках автомат, не защитивший друга в бою…
Мы рассматриваем фотографию в удостоверении, маленькую, обычную «паспортную», ничего не выражающую фотографию – назавтра в штаб гвардии в Тирасполе придет за документами мужа молодая беременная женщина с белым, как мел, лицом, в черном платке.
В Дубоссарах плотина, которую молдавская полиция давно хочет взорвать, и удерживает ее, как кажется, лишь то, чтобез воды останется и Кишинев тоже.
Плотина в наших руках, кроме коротенького въезда с того берега, и защищает ее недавно получивший чин капитана молодой офицер, Андрей Кицак, сын генерал-майора Кицака, командующего гвардией. За все время противостояния он потерял всего двух человек (как раз второго – сегодня), отбивал многочисленные атаки противника и находится под огнем фактически каждый день. Штаб его части, ежели это можно назвать штабом, стоит чуть в глубине улицы, в нескольких шагах от шоссе, ведущего в никуда. (Недавно к тем вон деревьям выскочил вражеский бронетранспортер, а вот тут убили мотоциклиста. Темный след от пятна крови виден на асфальте и теперь.)
Кочиеры на том вон холме, грудою крыш, а здесь, под бугром, уже вражеская территория. С крыши того вон детского садика – садик шагах в пятидесяти – ночью палят по нашим окопам. На крыльце штаба сидят бойцы, вдумчиво чистят оружие, щелкают затворами. У крыльца – миноукладчик, обшитый броней, превращенный таким образом в бронетранспортер, однако лишенный пулемета. За домом (нас ведут показывать) «крейсер Аврора», как его называют. Неуклюжеесооружение: «КрАЗ», обшитый листами толстого железа с квадратною башенкой из таких же листов наверху. Это нелепое сооружение – первая бронеединица республики, и потому, чуть насмешливо, им гордятся. Перебегаем через шоссе. (С той стороны вдоль шоссе могут открыть огонь.) Скатываемся под защиту насыпи: - «Осторожнее, тут, по сторонам мины!» Подымаемся на бетонное, кажущееся особенно циклопичным и большим тело плотины. Глухо ревет внизу, ярясь и пенясь, наполняя воздух влажною моросью, вода. Удивительность этой войны заключается в том еще, что плотина, простреливаемая с того берега, продолжает работать и продолжает подавать электроэнергию Правобережью! Гуськом идем над пропастью. Вдали, на том берегу, фигурки. Нет, это не опоновцы, а попросту рыбаки, неустрашимые и самозабвенные, как все рыбаки в мире. Клюет тут, у плотины, удивительно. Но вот и завершенье. Железная будка с круглыми отверстиями от пуль. Кирпичи, мешки с песком. Во время обстрела тяжелые пулеметы разбивают кирпичи в пыль. И впереди – ничейная полоса, кусок дороги, ведущей с плотины на берег. Рогатка из шпал, и там вон, в кустах, в груде камней, где что-то поблескивает, вражеский дот.
По-над деревьями правого берега, то появляясь, то пропадая, движется крыша автобуса, везущего очередную смену молдовского ОПОНа на позиции. Удивительно!
Тишина. Только ревет вода в створах плотины. Можно выйти, пройти до той вон рогатки. И тогда, наверное, раздастся выстрел или автоматная очередь. И – все. Одна из бронебойных пуль пробила железную, чуть не в палец толщиною, стену будки, перевернулась в воздухе, и уже плашмя, пробила насквозь противоположную стену. Так и остались две дырки, круглая и продолговатая…
У Андрея Кицака, бессменного защитника плотины, очень простое лицо. Он молод, в каске, без бороды и усов. Без каски, наверное, смотрится вообще как молодой парень, какой-нибудь футболист, и ничегошеньки героического в лице!
У своего штаба-сторожки он вышел к нам немного деревянной походкою (вчера мы видели его мельком, после бессонной боевой ночи, с глазами красными, как у кролика. Он буквально засыпал на ходу). Вышел, и монотонным ровным голосом стал объяснять:
- Ребята нарушили приказ! Им следовало отойти. Надо понимать, что на той стороне люди не глупее и не трусливее нас, и только дисциплина помогает нам удерживать позиции!
Непонятно, для одних ли нас он говорил это, или (и скорее) для окружавших нас гвардейцев. Но по этой деревянной походке, по нарочитой твердости негромкого голоса видно, понятно становится, как ему тяжело.
Хорошие бойцы в Приднестровской гвардии! Эх, не писать бы, а встать с автоматом в руках, выдержать хотя одну ночь боя, чтобы утром, проходя мимо, капитан Кицак кивнул одобрительно головой. Только кивнул! Большей не надо награды!
VIII
КАЗАКИ
В Бендерах мнение всех моих нынешних корреспондентов было единодушным: без батальона гвардии Ю. Костенко и без казачества в 1992 году город было бы не спасти. Напомним даты: Лишь 17 декабря 1991 года, то есть уже после третьего нападения Молдовы на Дубоссары, сход потомков казаков в Тирасполе принял решение о возрождении в Приднестровской Молдавской республике Черноморского казачьего войска.
А уже второго марта 1992 года последовало четвертое вооруженное нападение Молдовы на Дубоссары, осада военного городка в Кочиерах, который генерал Неткачев велел сдать, и все такое прочее. Наверно, еще до восстановления черноморского казачества, казаки местные и приезжие: с Дона, Кубани, аж из Сибири, уже участвовали в боях. В частности, казаки держали фронт на Кошницком плацдарме. Здесь Днестр делает долгую петлю, выдающуюся в сторону Запада, и в этой-то петле и сосредоточила Молдова свои ударные части, стремясь перерезать республику пополам. (Тяжелые бои тут происходили и в минувшую, Отечественную.) В 1992 году мы встретились с казаками по пути в Дубоссары. Опять позволю процитировать самого себя: «Казаки картинны, красивы, у каждого из них грудь в значках – тут идвуглавый орел, и кресты, и какие-то не то ордена, не то медали. Быть может, купленные на рынке, быть может, доставшиеся от прадедов. Вот, мол: за Шипку, за Плевну, за Бородино, за поход к Карсу, за Персию, за Афган, за тысячи великих и малых сражений, где покрывали себя славою казацкие полки. От всего этого, как и от папах, галунов, башлыков веет на современника оттенком несерьезности, эдаким «квасным патриотизмом», ибо все национально-русское давно уже воспринимается нами на уровне матрешек и «ансамблей народной самодеятельности» (а уж какая она там «народная», лучше не ворошить!). Но… Воинственная Молдова со всеми румынскими и советскими танками, пушками и авиацией истерически кричит: «Уберите казаков! Уберите казаков! Отзовите!» И казаков-то всего сотни две, но об эти две сотни разбилось, захлебнувшись, все наступление армии Молдовы на Кошницком плацдарме, где сосредоточены, с той стороны две, не то три тысячи солдат и десятки единиц бронетехники. Бывалые особисты, военные, политики – все разводят руками. Все удивленно говорят одно и тоже: «Да-а-а. Но! Они воюют! Они храбро воюют! Их любит население!»
Что же касается всего остального, то и всегда национальное возрождение начинается с возрождения обрядов, ритуала, песен, с возрождения традиционной культуры прошлого, угасших было бытовых норм и обычаев. Потому что, отстаивая свою родину, люди воюют отнюдь не за «лучше» или «хуже» - иначе так бы и бегали из страны в страну, где колбаса подешевле, - воюют за свой, привычный и отличный от иных способ существования на земле. Усиленно проповедуемая у нас американская массовая культура как раз и рассчитана на то, чтобы выбить из людей это представление о каком-то своем, особенном, глубинном своеобразии, о своей «непохожести» на других. Потерявшим это чувство уже становится не за что воевать, им нечего отстаивать в жизни, как, в общем, и получилось у нас! Постоянная, десятилетиями, явная и неявная пропаганда западного образа жизни (и даже лозунг «догоним и перегоним» работал именно в этом направлении), сопровождающаяся гонениями на все национальное во всех сферах культуры, как раз и подготовила современное безразличие миллионов к судьбам страны. Наши «рόковые» и «металлические» мальчики отнюдь не стремятся уже защищать Россию: какая Россия, когда им Америку подавай!? Да и что защищать? Первомайские и октябрьские демонстрации? Право спать на партсобраниях? Солдаты минувшей войны пришли из деревень, и хотя паровой каток коллективизации прокатился и по ним, но всего еще десять лет назад, еще не порушив, не сломав в них корневого, древнего, воспитанного работою на своей земле чувства родины. И потому они знали, что защищать и за что драться, когда прояснело, что речь идет уже не о советском строе, но о России, о национальной неповторимости, всосанной с материнским молоком.
И казаки совершенно правы! Без возвращения культуры, традиций, быта, даже и обмундирования прежнего, не только не возродить казачества, но и родину защищать нельзя!
…С ним мы столкнулись на улице, у гостиницы в Тирасполе. Невысокий, плотно сбитый, в ладно пригнанной форме, все с теми же значками и орденами на груди. Представился: «Походный атаман Войска Донского!» Приехал сюда, ибо его сотню отзывают приказом из Москвы.
- Почему?
- Я не обсуждаю приказы, а выполняю их! Только не знаю, где меня будут брать, в Тирасполе, Раздельной или в Одессе? Понятно, почему выводят! Моя сотня – самая боеспособная. В ней элита донского казачества! (За ним – три года афганской войны. Джелалабад. Он – офицер-вертолетчик, инструктор.)
- Отзывают, чтобы судить! – говорит атаман с невольною горечью. – Ну что ж! Моя жизнь больше, чем наполовину прожита, ребят жалко!
Рассказываем ему, что местные жители затеяли сбор серебра, чтобы отливать ордена для защитников. Он зло отмахивается:
- Да что серебро! Я, ежели надо, сам, со своего малого предприятия, сколько надо достану… Мы полтора миллиона дали на три бэтээра! Так Москва их не пропустила сюда!
- Выходить будете с оружием? – спрашиваю я.
- Я оружие получал, чтобы защищать Приднестровье, и обязан сдать его местной власти! У нас были двое, что хотели уйти с оружием, мы сами сдали их властям! У меня в сотне сухой закон! Дисциплина! Атаман, конечно, говорит с надрывом, да и как без надрыва тут!
Однако – выводят, не выводят? Разговоры о выводе казаков, что называется, висят в воздухе…
…Картина мирной жизни за Тирасполем начинает отступать. Напряжение сгущается по минутам. Шоссе пустынно. На разъездах – бетонные плиты. Гвардейцы проверяют удостоверения. Днями, четырнадцатого – пятнадцатого, шли напряженные бои.
Вот Кошницкий разъезд. Вот и первый казачий пост. Ровное поле, уходящее за горизонт, куда-то вниз. Там – клятая петля, образованная извилистым Днестром. В петле – молдавская армия, которой, чтобы перерезать шоссе, только и надобно пройти через это поле с редкими насыпными кучками земли. Кое-где, на скрещениях дорог, совсем несерьезные окопчики. Бульдозер старательно утюжит и выпихивает землю, готовя укрытие для бэтээра. Две боевых единицы отбиты у врага.
Казаки разномастно одеты, кто в чем. Первое впечатление – живописных оборванцев, не то бородатых, не то небритых, в маскировочном тряпье, у кого-то видно голое пузо. Прифронтового путевого атамана, что заходил к нам в номер вечером первого дня, небрежно, отмахнувши рукою:
- А! Это асфальтный казак! Ну, плясун! Хошь как назовите! – Командир трофейного бэтээра, молодой казак, сказывает, усмехаясь (все это очень напоминает картину Репина «Запорожцы плачут письмо турецкому султану»). – Я на этом бэтээре подбил шесть ихних машин! Румыны за мой экипаж назначили цену двадцать пять миллионов лей! Много это или мало? Как подбивал? А, сам не знаю! Палишь, палишь и палишь!
(Потом нас поправляют в Тирасполе: не шесть, а три бэтээра подбил. Все равно, немало! Во всяком случае, молдовская сторона «оценила» экипаж по достоинству!)
Казаки разбирают газеты, любуются портретами старого казака, комментируют уважительно:
- Тот-то добрый воин!
Пресса, переговоры премьеров – все тут известно хорошо, и на традиционный вопрос, за что они бьются, отвечают дружно:
- За независимость, за жителей местных, да, проще сказать, бьемся тут за всю великую Россию!
И уже подхватывая то, что у всех вертится на языке (терпеть продажное руководство страны в самом деле невыносимо!), досказывает кто-то из них с ворчливою гордостью:
- Казак не подымется, Россия не встанет!
В самом деле! Здесь, под пулями, выковываются кадры будущей казачьей армии, как знать, возможно, будущих спасителей великой страны! Когда-то казаки последними продолжали защищать от большевиков законную государственную власть. Нынче не они ли станут во главе возрождения свободной России – быть может, советской, быть может, монархической. Не в этом суть! Суть в восстановлении поруганного великого государства, история и начала которого уходят в седые века. Казаки здесь сменяются, приезжают в отпуск, «повоевать», заменяя друг друга. Кого-то уже выгнали с работы, потому что он три месяца подряд не уходит с передовой. Представляю этого суетливого, схожего с крысой администратора, что торопится к костру со своею вязанкою хвороста. На почетную доску повесь портрет этого казака, говнюк! Он защищает родину, а тебя и тебе подобных будем судить мы, когда придет наш час!
Спрашиваем, кто откуда.
- Я с Дона, мы – черноморцы, я из Иркутска, да я и не казак! (А с виду он как раз больше всего похож на казаков, какими их привыкли представлять себе все мы по картинам и фильмам.) Рассказывают, как ехали, как пробирались сквозь украинские кордоны. И я думаю вновь, что даже в Смутное очень тяжелое время подобного сраму не видала страна! Сюда приходили бы ополчения городов, приезжали конные сотни с оружием… Да, было и тогда всякое, но нынешнего животного отупения не было! И я, теперь, должен был бы не сам с блокнотом явиться сюда, а привести вооруженную сотню новгородцев и разом выбить румын из Кочиер. А уж город Иркутск или Омск, или Новосибирск – пару дивизий прислать, с танками, и уже с теми силами выбивать сейчас предателей из Кишинева, ибо и та, правобережная Молдова не очень-то хочет превращаться в Румынию.
- Мы слыхали, вас собираются отсюда отзывать?!
Казаки дружно смеются, сидя на бэтээре:
- Мы отсюда никуда не уйдем! Нас еще больше приедет! Пока тут не кончится, будем стоять насмерть!
И про смерть – тоже со смехом. Дорого обойдется победа над ними тем, на другой стороне! А, впрочем, слыхал и такое: во время одной вылазки, здесь, на Кошницком разъезде, когда казаки подобрались к окопам молдовской полиции, ополченцы со стороны кричали им:
- Казаки, нас не трогайте, мы в вас стрелять не будем! – предоставляя своей полубандитской полиции защищаться от казаков самой. Так что, возможно, и очень возможно даже, что без массированной поддержки демократического правительства России, господ Ельцина и Кравчука, поднять молдаван в поход на Приднестровье Снегуру с братией и не удалось бы вообще».
Все вышесказанное, как я вижу теперь, отдает некоторым романтизмом и нуждается в пояснениях.
Появление казачества безотрывно от наших отношений с Золотою Ордой, тем паче, что и характерная организация казачьего войска и многие термины, такие, например, как «курень», «станица», «кош» - татарского происхождения. Конная казачья посадка, по-видимому, тоже заимствована от монголов (европейский всадник сидит в седле, распрямив и напружив слегка расставленные ноги, которыми он упирается в стремена. Монгол сидит в седле, согнув колени и ближе к холке коня. От кочевников, еще до Орды, пришла к нам и кривая сабля, которая не только рубит, как меч, но и режет – подчас разрубая противника «наполы» - от плеча до седла. От ордынской конницы заимствован и обычай атаки «лавой» - рассыпным глубоким строем, при котором активно действует каждый всадник, а не только передовая цепь конных воинов. Да и само-то слово «казак» пришло к нам из Орды, означая «людей без начальства», т. е. свободных, не подчиненных ханской власти. Многое, впрочем, казаки заимствовали у горских народов – папахи, бурки, черкески с газырями, притом, что в женской одежде казачек сильнее сохранялись русские национальные мотивы, а порой и мужской казачий наряд удерживал более древние, чем в Центральной России, элементы. Например, русскую рубаху с прямым, а не косым, монгольским воротом, и проч.
Представлять казаков потомками беглецов на Дон вряд ли верно. Конечно, активные особи, почему либо не утвердившиеся в сложившемся сословном обществе Московской Руси, постоянно бежали на Дон, в казаки, но само казачество сложилось много ранее из так называемых «бродников», русского населения лесостепной полосы с невыясненной родословной, из потомков хазар, освободившихся от еврейского диктата и принявших христианство (многие путают хазар, народ кавказской группы, с евреями – рахдонитами, что глубоко неверно). Наконец, значительная часть казачества была выходцами из той самой многонациональной Золотой Орды, а через женщин, частично добывавшихся силой, роднились они и с народами Кавказа. Как военное пограничное сословие казаки считали себя равными русскому служилому дворянству, а то, что они при этом не имели крепостных и сами обрабатывали землю, сами же ходили и в воинские набеги, - сделало их много сильнее дворян, к середине прошлого столетия уже значительно порастерявших свою былую воинственность, из военного сословия превратясь в сословие служилое, бюрократическое, способное выдвигать из своей среды писателей, художников и ученых, но уже неспособное крепко сидеть в седле.
Казаки, так или иначе, постоянно защищали степное пограничье России, однако и боролись с попытками закабалить их, и посему далеко не всегда были лояльны центральной власти. Достаточно вспомнить Смутное время, когда, по выражению А. К. Толстого: «Поляки и казаки, казаки и поляки нас паки бьют и паки, а мы себе, как раки, горюем на мели». Характерен исторический эпизод (уже из эпохи Петра I) с уходом, после разгрома Булавинского восстания, части казаков во главе с атаманом Игнатом Некрасовым в Турцию. Пробирались иногда прямо под носом у царских войск. Коням завязывали морды, чтобы те не ржали. Матери затыкали рты плачущим младенцам, дабы не выдать себя. Иные дети погибали от удушья, и обезумевшие матери несли с собою детские трупики, не позволяя похоронить.
В Турции «некрасовцы» получили землю, и стали жить по своим законам, обещаясь султану службою (только не против России, был договор). Все заработанное сдавалось в войсковую казну, откуда казак получал треть на прожиток, треть шла на оружие и треть на школу и церковь (некрасовцы были староверами). Законы у них были достаточно суровы. Женщине за супружескую измену грозила смерть («в куль да в воду») согрешившего казака, либо поднявшего руку на жену, пороли нагайкой на кругу, после чего он должен был кланяться и благодарить: - «Спаси Христос, поучили!» За «сеченого» казака никакая жонка не вышла бы замуж (кажется, в этом случае оскорбленная женщина даже могла получить развод).
Преступника, заслужившего, по казачьим законам, смерть, объявляли вне закона (то есть каждый имел право его убить) и тот, ежели оставался жив, мгновенно сбегал.
Разумеется, жизнь многое сглаживала, во многое вносила свои коррективы. Из вернувшихся в Россию некрасовцев никто не помнил случая, чтобы чью-то жену утопили за супружескую измену, да и далеко не всякая жена шла жаловаться на круг на своего слишком буйного супруга. Бесчестье мужа, все одно, падало и на жену, да и жалели: - один мужик-то!
Часть некрасовцев вернулась в Россию уже при советской власти, после того, как турки решили лишить казаков их самоуправления. Здесь, у нас (кажется, где-то на Кубани) некрасовцы организовали два колхоза, причем, при ихней вековой привычке все делать сообща, колхозы скоро стали образцовыми.
Позднее казачество получило свой статут, были признаны казачье самоуправление, казачий, общинный, способ землепользования. Была утверждена особая форма казачьих частей, и они стали частью личной царской охраны, наряду с тяжелой кавалерией и дворянской гвардией, которая после 1824 года начинает отодвигаться в тень. Из казаков составлялись и части конной полиции.
Так сложилось, что казачество в целом, к моменту Гражданской войны, осталось верным престолу, а потому после победы Советской власти жесточайше преследовалось и уничтожалось. (По приказу Я. Свердлова из 4 млн. казаков было зверски уничтожено 2,5 млн., причем вырезали целые деревни, с женщинами и детьми.)
Некоторая «реабилитация» казачества произошла лишь незадолго до второй мировой войны. Политические противники Сталина (Орлов, Фельбин, к примеру) ставили ему в особую вину возрождение казачьих частей.
Возрождение это, впрочем, коснулось только формы войск да терминологии. Возрождения казачьего общинного землепользования и самоуправления не последовало. (В целом у казачества было отобрано несколько миллионов гектаров пахотных земель, а уральское и Семиреченское казачьи округа вовсе уничтожены и включены в Казахстан, в котором сейчас, после отделения именно потому русские и составляют более 60 процентов численности населения республики, подвергаясь меж тем, национальной дискриминации на своих же собственных землях.)
Скорострельное и автоматическое оружие, появление танков и авиации, положили конец конному войску. Все попытки применить кавалерию в годы Отечественной войны оканчивались ничем. В конном строю не поскачешь на танки, да и против автоматного огня конь бессилен. Казалось бы, история казачьих войск, последний раз проявивших себя в Гражданской войне, на этом должна была и закончиться, что и декларировалась многими борзописцами – западниками, заодно приговорившими к уничтожению и всех лошадей скопом, якобы ненужных в современном хозяйстве. К слову сказать, меня наши «западники» постоянно ставят в тупик. Расстилаясь перед той же Америкой, как не заметили они, что в высокомеханизированном хозяйстве американского фермера конь отнюдь не исчез, и занимает свое место, отнюдь не покрываемое машиной? Но это к слову.