И в этом эмоциональном хаосе я почувствовала, что Моровен уходит. Нам не понадобился ardeur, чтобы ее смутить – достаточно было наших с Ричардом взаимных чувств. Как не понимала Моровен чистого вожделения, так не понимала она и любви, пусть даже сильно растоптанной. Не знаю, пугает ли ее эта эмоция или просто не понятна ей. Что ж, Моровен не одна такая.
Мы касались друг друга, и триумвират отлично действовал. Мы оба убрали щиты, чтобы помочь Жан-Клоду пробудить ardeur и спасти нас, но щиты еще и от многого другого защищают. Что такое любовь? Каково ощущение от нее в самой неприкрытой ее форме? Похоть, голод, желание и неодолимое вожделение, как будто у тебя вырезали середину тела и оставили пустоту, и единственное, что может ее заполнить – это тот, кто сейчас касается тебя.
Я любила Ричарда. Я не могла сейчас скрыть это чувство, не могла отвергнуть. Я лежала в его объятиях голая – во многих смыслах. На миг я ощутила, что у него те же чувства, и еще ощутила... стыд. Он стыдился – не того, что любит меня, но другого: какая-то часть его существа жалела, что Моровен ушла. Он хотел пить мой страх, пока мы будем трахаться. Эта мысль пришла ему в голову не в виде слов – в виде спутанных образов. Для него мой ужас был чем-то вроде ужаса оленя, загнанного и убиваемого. Страх, пусть даже небольшой страх, все делал лучше – и жор, и секс.
Он отпустил меня, шагнул в сторону, чтобы мы не соприкасались. Щиты Ричарда с метафизическим лязгом встали на место, и он оставил меня стоять одну. Меня трясло, и я не понимала, почему.
Лицо Ричарда омрачилось злостью, за которой он всегда скрывал то, что думает. Подхватив штаны, он направился к двери.
– Ты испугалась этого не меньше меня, – сказал он и вышел.
|
|
Я хотела сказать, что это не так, но в некотором смысле это все же было так. Меня не пугало, что он любит к сексу примешать толику страха, немножко грубой игры – это свойственно всем оборотням. Наверное, это от запрограммированного инстинкта погони и убийства жертвы. Если бы они не балдели от чужого страха, то человеческая сторона их природы вылезала бы наружу и мешала убивать. А может, не в этом дело. Может быть, в чем-нибудь другом. Может быть, в том, что Райну и Габриэля манил к себе латентный талант. Не знаю, но меня не ужаснуло то, чего хотел Ричард. Тот факт, что его тянуло меня иметь, пока навеянный Моровен страх терзал меня, – этот факт меня не беспокоил. Это еще цветочки по сравнению с тем, что любят мои леопарды. То, что я не участвую, еще не значит, что я слепая.
Нет, проблема была не в этом. Я упала на колени, да так и осталась. Я почувствовала, что он все еще меня любит, но почувствовала и другое: его ненависть к самому себе, ко всей своей сути была сильнее и важнее, чем чувства ко мне. Я раньше думала, что он брезгует своим зверем, но это еще не все. Он считает мерзостью все то, что нравится ему в спальне. Мы были любовниками несколько месяцев, и я никогда не знала, что он скрытый садист. Какими ж адскими усилиями он себя сдерживал, чтобы я об этом не узнала!
Чья-то рука легла мне на плечо, и я вздрогнула. На меня своими лавандовыми глазами смотрел Натэниел.
– Как ты?
Глаза у меня жгло, горло перехватил спазм. Боже мой, неужто я хочу плакать?
Я замотала головой, потому что не доверяла своему голосу. Нет, ни всхлипываний, ни стонов, ни истерики не будет. До сих пор я сама не знала, что где-то в глубине души держалась за надежду. Надежду, что мы с Ричардом как-то поладим. Я думала, что я преодолела это – дура. Я ничего не преодолела, я только скрыла это от себя. Я не могу отдать себя целиком никому, потому что я до сих пор люблю Ричарда. А это не глупо?
|
|
Он тоже меня любит, но свой стыд он любит больше. Он убежал не потому, что я не могла принять его зверя. Он убежал потому, что живя со мною, не мог бы притворяться. Притворяться нормальным. Я никогда не умела хоть сколько-нибудь сносно притворяться не той, кто я есть, а в последнее время это у меня даже хуже стало получаться. Можно ли притворяться кем-то другим и быть искренне счастливой? Сомневаюсь.
Натэниел обнял меня обеими руками, медленно, будто боялся, что я его остановлю, но я промолчала. Мне прямо сейчас нужно было, чтобы меня держали. Чтобы держал кто-то, кто меня хочет, хочет меня всю, со всем хорошим и всем плохим, что во мне есть, с приятным и страшным. Ричард прижимался голым к моему телу, и даже этого обещания оказалось мало.
В дверях появился Мика.
– Доктор Лилиан на кухне, смотрит рану Ричарда. – Он посмотрел на Натэниела, перевел взгляд на Дамиана, потом на меня. – У Ричарда потрясенный вид. Что случилось?
Я протянула руку, и он подошел ко мне, не говоря ни слова. Я зарылась лицом ему в плечо, и это горячее тугое давление прорвалось у меня из глаз, из губ. Я вцепилась двумя руками в его рубашку и заревела.
Натэниел оказался сзади, поглаживая меня по спине, бормоча что-то успокаивающее.
– Что случилось? – повторил вопрос Мика.
|
|
Ему ответил Дамиан, и я услышала, что он близко, а потом его рука стала гладить меня по плечу.
– Ричард ненавидит себя сильнее, чем любит кого бы то ни было.
Вот только тут до меня дошло, что Дамиан и Натэниел были со мной связаны, когда у нас с Ричардом был этот момент ясности. Первой моей мыслью было: «Ему как нож острый будет, что эти двое знают его темную тайну». А вслед за ней пришла другая: «А какая, к хренам, разница?»
Я цеплялась за Мику, Натэниел гладил мне спину, а Дамиан неловко трепал по плечу.
Грегори леопардовым голосом прорычал:
– Че тут стряслось? Я думал, вы с Ричардом трахаться будете.
Мика избавил меня от необходимости отвечать:
– Грегори, пошел вон, пока что-нибудь еще глупее не сморозил.
– Я ничего такого...
– Вон!
В голосе Мики зазвучала рычащая нотка, и ее хватило, чтобы пробудить в нем зверя, я почувствовала его в теле Мики – как задеваешь кошку в темноте. Кошку, с которой ты можешь спать в одной постели, и ощущение этого меха, тельца – как ощущение подушки или простыни, составная часть ночного сна. Уют, компания, тепло – и твердое знание, что если чего не так, за когтями дело не станет. Зверь Мики подтолкнул моего, и ему стало так тепло, так уютно, как будто эти два невидимых тела потерлись друг о друга. Ощущение его шеи рядом с моим лицом, его кожи, мокрой от моих слез, его рук, обнявших меня, создали один из тех моментов, когда я понимала: подпусти я его достаточно близко, его объятия могут стать моим домом.
Натэниел меня поцеловал – очень осторожно, в плечо.
– Не грусти, Анита, пожалуйста, не грусти.
Я повернулась посмотреть ему в лицо. У него на щеках были слезы. Я отвела руку в сторону, чтобы обнять его за талию, держать их обоих, и позволила себе утонуть в них, повиснуть на них. Что такое любовь? Иногда – когда ты просто разрешаешь себе быть собой, и тому, кого любишь, тоже разрешаешь быть собой. Или тем, кого любишь.
Глава двадцать вторая
Когда истерика у меня прекратилась, и все сполоснулись хотя бы настолько, чтобы соседи при виде окровавленных рож не бросились сразу звонить в полицию, я оделась. Мика заметил, что раз мы все сейчас пойдем спать, то зачем одеваться, но я не могла без одежды. Все черное, включая наплечную кобуру с «браунингом» и спрятанную под волосами рукоять по-настоящему большого ножа. Он был скрыт в сделанных на заказ ножнах на спине, скрепленных с наплечной кобурой, хотя можно было носить их и без нее, но это не так удобно. Мика опять напомнил, что вряд ли мне в собственной кухне понадобится столько оружия. Я глянула на него, и он замолчал. Остальные вообще ни слова не сказали.
Вы когда-нибудь пробовали одеваться на глазах у троих мужчин? Мика – я хотела, чтобы он здесь был, и выгнать Натэниела тоже казалось нехорошо, а Дамиан... страшновато было сейчас отделять от меня этого вампира хотя бы дверью. Мы только что занимались с ним сексом, и он даже вошел за мной в ванную, и все равно я заставила его отвернуться, пока одевалась. Пусть оборотни все же заставили меня изменить отношение к наготе, но одеваться перед кем-то – это еще интимнее, чем быть голой. Или просто моя застенчивость на сегодня уже получила все удары, которые в силах была вынести.
Кстати о застенчивости. Если бы мне не казалось это ребячеством и трусостью, я бы заперлась в спальне, пока Ричард не уйдет, но это было бы и ребячеством, и трусостью, так что будь оно все проклято. Тем более что Натэниел обещал мне сварить кофе. Есть до десяти утра я терпеть не могу, но кофе – жизненная необходимость.
Дамиан сделал одну вещь, от которой мне стало лучше: он попросил халат. И тут я сообразила, что ни один из моих знакомых вампиров к наготе не относится легко. Они готовы обнажаться ради благой цели, но не расхаживать голыми, как большинство оборотней. Забавно, что раньше я этого не замечала.
Натэниел принес из подвала собственный халат Дамиана и заглянул к себе, чтобы тоже взять пару джинсов. Очко в его пользу, что оделся без моей просьбы.
Халат Дамиана будто приехал прямо из викторианской Англии – а может, так оно и было. Густой темно-синий бархат, тяжелый как пальто, а не как халат. Несколько протерт на локтях, обшлага и подол залоснились, но вся вещь просто кричала, какая она дорогая. Дамиан завернулся в него с такой нежностью, как будто это его любимый плюшевый мишка. Когда он завязал пояс, только ладони остались на виду.
– Но это же не халат? – спросила я.
Он встряхнул головой, вытаскивая волосы из-под воротника, разметав их неожиданным красным потоком по синему.
– Это пеньюар.
Я кивнула, будто поняла, что он говорит, и протянула ему руку. Не потому, что хотела его коснуться, хотя и это тоже было, но из-за несчастного вида у него в глазах, и еще потому, что он потирал руки о синий бархат, будто от этого ему было спокойнее. Он принял мою руку и улыбнулся мне впервые с тех пор, как та-кто-его-создала обрушила на нас свою злобу. Улыбка была робкая, но стала уверенней, когда он коснулся моей руки.
Я боялась, что после прикосновения все опять изменится. Что будет похоть, или любовь, или еще что-то, с чем я не справляюсь, но с ощущением его руки ничего этого ко мне не пришло, а пришло чувство безопасности. Облегчение, что я первая захотела до него дотронуться. Раз я так сделала, значит, я не сержусь.
– Я не злюсь, – сказала я.
У него чуть шире открылись глаза:
– Ты знаешь, о чем я думаю?
– А разве ты не знаешь, о чем думаю я?
– Нет, – ответил он.
– Спроси его, знает ли он, что ты чувствуешь, – предложил Натэниел.
– А я разве не спросила?
– Нет.
Я задумалась на секунду. Он был прав.
– Ладно, что я чувствую?
– Ничего, – сказал Дамиан. – Ты очень стараешься ничего не чувствовать.
Я и об том задумалась, и тоже кивнула. Он опять был прав. Ощущалась некоторая оглушенность, облегчение, что потребность Дамиана в защищенности преодолела прочие осложнения, но по-настоящему, всерьез я не чувствовала ничего. Как раковина на песке, промытая морем, белая и розовая и абсолютно пустая. То место во мне, которое должен был заполнить, наполнить Ричард, было пусто, но не так, как бывает пуста рана. Пусто, как раковина, скользкая, мокрая, ждущая. Ждущая, чтобы кто-нибудь другой пришел и залез внутрь, сделал из этой пустоты себе защиту, броню, дом.
И даже подумав об этом так явно, я не ощутила почти ничего. Это было так близко к той заполненной треском помех пустоте, где я убиваю, но этого треска не было. Была мирная пустота, будто смотришь на горизонт, где только вода и небо. Мир, покой, но не совсем пустота, а ожидание. Ожидание чего?
Дамиан сжал мне руку. Я улыбнулась ему, но сама знала, что улыбка не дошла до глаз, это был рефлекс, а не выражение эмоции. Ее просто не было. Как будто находишься в шоке, а шок – это природная изоляция, когда организм замыкается в себе, чтобы залечивать раны, или чтобы умереть без боли и без страха.
Ну, умирать я не собиралась. От разбитого сердца не умирают, это только кажется, что умираешь. Из личного опыта я знала, что надо продолжать двигаться, действовать так, будто сердце не истекает кровью, и тогда не умрешь, и в конце концов даже перестанешь этого хотеть.
Мика подошел и встал передо мной. Когда-то было странно видеть такую разумную серьезность в этих кошачьих глазах, а теперь для меня это были просто глаза Мики. Он тронул меня за лицо, и рука у него была такая теплая, что мне хотелось потереться об нее щекой. Но я не стала. Не знаю, почему. Я просто стояла перед ним, и он гладил мне лицо, а Дамиан цеплялся за руку. И я знала, что на лице у меня та же пустота, что и внутри.
– Ты не обязана туда идти, – сказал он.
– Нет, обязана.
Он положил и другую руку мне на щеку, мое лицо оказалось у него между ладонями, теплыми-теплыми.
– Нет, Анита, ты не обязана.
Дамиан поглаживал мне костяшки пальцев, как делал, если боялся, что я на кого-нибудь сержусь. Я не сердилась, но, быть может, он и других эмоций боялся. Дамиан умел помочь мне успокоиться, управлять своим характером и быть не такой беспощадной или скорой на расправу, но твой слуга может поделиться с тобой только тем, что у него есть. Дамиан не мог мне помочь справиться со страхом, с одиночеством, с печалью, потому что сам был ими переполнен. Сегодня он только и мог мне предложить, что прикосновение дружеской руки, а ведь есть вещи и похуже.
Я закрыла глаза – не для того, чтобы не видеть серьезного лица Мики, а чтобы омыться теплом его ладоней. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы наслаждаться теплом его рук и не отвлекаться на цвет его глаз. Я позволила себе сделать то, что мне хотелось с самого начала, как он коснулся меня ладонями – я потерлась об одну руку щекой, потом о другую. И его руки двигались вместе со мной, и это было как танец – его руки у меня на лице, на волосах, и я об него трусь как кошка.
Он в какой-то момент поцеловал меня, пока я вертела лицом между его ладонями. Его губы, мягкие и полные, прижались ко мне, нежно и твердо. Я открыла глаза, и его лицо было так близко, что расплывалось перед глазами.
Он чуть отодвинулся, чтобы мы друг друга видели, но не выпустил меня.
– Я бы тебя от этого избавил, если бы ты мне позволила.
Я накрыла его руки своими.
– Ты хочешь сказать, что извинишься вместо меня, а мы с Дамианом сможем укрыться в спальне?
Кто-то уже поставил на место входную дверь. Она висела в проеме, искривленная, и немного света лилось в щели, но это не было плохо. Когда первая полоска света поползла по полу, Дамиан схватил меня за плечо, и я потрепала его по руке, но что дальше делать – не знала. Мика сообщил, что в кухне он закрыл шторы, так что она затенена, насколько это возможно. Я улыбнулась – он всегда предвосхищал мои желания. Иногда это меня раздражало, но не сегодня. Сегодня я принимаю любую помощь.
Дамиан – это был великолепный предлог укрыться в темной части дома. К несчастью, почти настолько же, насколько я не хотела видеть Ричарда, я не хотела и оставаться наедине с Дамианом. Мужчины довольно забавно ведут себя после секса: некоторые начинают вести себя как хозяева, другие становятся эмоциональными, а третьи – хотят повторить. Ни с чем таким я в настоящий момент не хотела иметь дела. Да, конечно, ему спокойно от моего прикосновения, но это еще не значит, что наедине со мной он сможет подавить в себе самца. Все-таки он и есть самец, и рисковать я не хотела.
– Если ты так это формулируешь, то да.
– Это не я так формулирую, это так и есть, Мика. Это значит спрятаться.
– Она прятаться не будет, – сказал Натэниел тихо и очень печально – я не поняла, почему, – и звук его голоса заставил меня порадоваться, что в этот момент мы не касаемся друг друга. Что бы он сейчас ни чувствовал, это явно не слишком приятно.
– Для тебя осторожность не является лучшей частью доблести? – спросил Мика, и выражение его глаз было близко к страданию. Но, как это ни странно, из всех мужчин в моей жизни он был среди немногих, чьи эмоции и мысли я не умела читать. Я умела читать выражение его лица, тела, но мысли и внутренние эмоции принадлежали только ему.
– Нет, – сказала я. – Никогда. Ну, почти никогда.
Я потрепала его по рукам и шагнула назад, чтобы он отпустил меня – или продолжал держать, зная, что мне этого не хочется.
Он убрал руки, и первый намек на злость мелькнул у него в глазах.
– Я не люблю смотреть, когда тебе больно.
– Я тоже не люблю на это смотреть, – сказала я.
От этого он почти улыбнулся.
– Пытаешься шутить? Это хороший знак.
– Пытаюсь? Всего лишь пытаюсь? Я думала, получилось смешно.
– Нет, – ответил Натэниел. – Не получилось. – Он стиснул мне руку, проходя мимо. – Пойду поставлю кофе.
– Ты нас не подождешь? – спросила я.
Он повернулся на пороге кухни, улыбаясь.
– Я знаю, что в конце концов ты туда придешь, потому что не позволишь себе сдрейфить. Но к тому времени, когда ты себя уговоришь, кофе уже будет готов.
Я нахмурилась, ощутив при этом легчайший прилив злости.
Дамиан схватил меня за руку, и я не сопротивлялась.
– Не злись на меня, – сказал Натэниел. – Я смелю свежие зерна и суну их в новую французскую кофеварку, которую подарил тебе Жан-Клод.
Я нахмурилась сильнее.
– Я знаю, ты не любишь сознаваться, что эта французская кофеварка тебе нравится, но это так.
– Она мало кофе дает за один раз.
Даже сама я услышала, как это прозвучало сварливо.
– Скажу Жан-Клоду, что ты хочешь настоящую, большую кофеварку.
Он это произнес с абсолютно каменной мордой, и только искорки в глазах и чуть приподнятые уголки губ выдали, что сейчас он еще что-то добавит.
– Двуспальную.
Он скрылся за дверью раньше, чем я успела закрыть рот и решить, рявкнуть на него или засмеяться.
Глава двадцать третья
Попытка Натэниела меня рассмешить один результат дала: мне стало лучше, хотя, должна признаться, запах свежесмолотого кофе помог заманить меня в эту дверь. Не допущу я, чтобы мой бывший жених встал между мной и моим утренним кофе. Вот так. Иначе никакого самоуважения у меня не останется.
Ричард сидел за кухонным столом возле самой двери. Доктор Лилиан стояла над ним, заканчивая перевязывать ему все правое плечо и руку. На нас, вошедших в кухню, она глянула мельком – все ее внимание было отдано пациенту. В первый раз, когда мы встретились, она была седая и мохнатая, но сейчас передо мной была женщина лет пятидесяти, худощавая, с волосами такими же седыми, как был ее мех в крысином облике. В ней всегда было что-то подтянутое, как будто ее одежда никогда не бывает слишком грязной, и у нее всегда есть с собой лекарства, которые могут понадобиться. Невозможно было представить себе ее в панике. В мире людей она была главой одного из немногих местных травматологических центров, уцелевших при сокращении финансирования. Но очень много времени тратила на помощь полупостоянно мохнатым. После смерти Маркуса у нас была серьезная нехватка врачей.
И это объясняло присутствие телохранителя, прислонившегося к стене с другой стороны от дверного проема и наблюдавшего, как мы входим в кухню. Он был тощий, чуть ниже шести футов, хотя стоял как-то так, что казался ниже. Путаница черных волос спадала на глаза, которые черными самоцветами горели под ними. Тонкие руки гладили полы кожаного пиджака, и я успела заметить рукояти как минимум четырех ножей перед тем, как он запахнул пиджак. Их могло быть шесть, но точно я видела четыре, и это уже много.
Мне сказали, что приехали крысолюды – во множественном числе, – но я не подумала. Не услышала толком. Я так старалась не видеть Ричарда, что не осмотрела помещение как следует. На мне были пистолет и нож, но с тем же успехом я могла бы быть безоружной, если бы Фредо что-то против меня замышлял. Я его не увидела. Он стоял сразу за дверью, напротив той стороны, где я входила, и я не увидела его. Блин.
Но я сумела не показать на лице досаду – кивнула Фредо, и он кивнул в ответ. Я хотела что-нибудь сказать, но не могла доверять собственному голосу. И думала про себя: «Вот дура, вот дура!» Тот вид дурости, который ведет к смерти.
Натэниел стоял в кухне возле раковины, под окном, которое однажды пришлось заменять, когда его разнесли из дробовика. Теперь с окном было все в порядке, а со мной нет. Я живу в мире, где плохих парней надо замечать сразу. Фредо на нашей стороне, но он из плохих парней. Не из тех, что убили бы меня, но из тех, кто мог бы убить, а я вошла в кухню к нему спиной. Ошибка новичка – по ней понятно, как со мной было все хреново.
Я шла, пока не остановилась рядом с Натэниелом, спиной к кухне. Дамиан не отлипал от меня, как потерявшийся щенок, который вдруг нашел нового хозяина. Его руку я отпустила, когда поняла, что прозевала Фредо, ощутила движение Фредо у себя за спиной. Мне нужны были свободные руки. Я понимала, что Дамиану нужно мое прикосновение, но руки занимать не могла. И у меня началась клаустрофобия. Кухня у меня размером с добрую комнату, и когда открыты шторы, в ней светло и весело, но сейчас, при закрытых шторах и включенном верхнем свете она была темной, а мне нужен был свет. Я хотела встать на возвышение и увидеть игру утреннего света на деревьях. Не хотела я стоять в темноте и держать за руку вампира. Я хотела, чтобы у меня был выбор, а его, похоже, не было. Вдруг я разозлилась бешено, и не на Дамиана.
Шевельнулись дальние шторы, и оттуда вышла Клер, вся в улыбках.
– Какой прекрасный вид!
– Спасибо, – сказала я и снова стала смотреть, как Натэниел готовит кофе. Если я никуда больше не буду смотреть, может быть, злость меня не подчинит себе. А хотела я сорваться на Ричарда, с воплями и обвинениями. Только не на глазах у его новой подруги и моих бойфрендов. Как я сказала? Бойфрендов?
Я взялась руками за прохладу столика, закрыла глаза и попыталась больше не думать. Не думать – это так прекрасно. А еще лучше – не чувствовать.
Чья-то рука легла на мою руку, и в тот же момент я несколько успокоилась. Не надо было открывать глаза, чтобы узнать, кто это, потому что меня успокаивало прикосновение только одного мужчины, который свое спокойствие оттачивал столетиями. Подняв веки, я увидела зеленые глаза Дамиана. Я хотела его ненавидеть. Хотела разъяриться, потому что оказалась к нему прикована, привязана, но не могла. Когда он касается моей руки, а глаза его готовы наполниться страданием, я не могу на него набрасываться. Вот черт!
Мне трудно было дышать – вздохнуть как следует. Злость мою он забрал, но страх забрать не мог. Я отдернула руку.
– Мне сейчас надо злиться, Дамиан, у меня ничего другого не осталось.
Еще чья-то рука дотронулась до моего локтя, и я отдернулась. Глаза Натэниела были не страдающими, а осторожными.
– Что случилось?
Я отодвинулась от них обоих, стукнулась об кухонный островок так, что тарелки звякнули в гнездах.
– Анита!
Голос Мики. Он стоял у другого края островка и глядел на меня серьезными кошачьими глазами.
Я никак не могла вдохнуть. Как будто помещение вдруг стало тесным. Натэниел стоял передо мной, и обе стороны островка загораживали двое других. Я была в углу, в ловушке – во многих смыслах.
– Мальчики! – сказала доктор Лилиан. – По-моему, Аните нужно подышать воздухом.
– Я не могу оставить Дамиана одного, – возразила я придушенным голосом.
Она подошла и отодвинула их всех от меня прочь.
– Пошли, тебе требуется доза свежего воздуха и открытого пространства. Доктор велел.
Она протянула мне руку, тщательно следя при этом, чтобы до меня не дотронуться – как если бы лучше меня знала, что я чувствую. Потом подвела меня к шторам и вытолкнула сквозь них на открытое пространство веранды.
Свет ослеплял, и в первую секунду я ничего не видела. Когда зрение вернулось, Лилиан стояла от меня настолько далеко, насколько позволял контур террасы. Она ничего не говорила, только любовалась видом.
Я попыталась что-то сказать, потом подумала: «А хрен с ним, права она». Подойдя к перилам, я стала смотреть на деревья. Они переливались калейдоскопом красок. Ветер шевелил оранжевое и желтое, водопад листьев шелестел, будто кто-то перевернул корзину с золотом. Небо синело той идеальной синевой, которая здесь бывает только в октябре, будто оно стало ближе, чище, будто его только что покрасили синим, будто любое чистое небо до сегодняшнего дня было только репетицией вот этих коротких недель невыносимой синевы. Я вдыхала тяжелое золото солнца, настоянное на светлом сиропе листьев. Пахло осенью – резким, чистым, острым запахом, сложенным из аромата опавших листьев, ночной прохлады, теплого дыхания дня перед сумерками. На языке ощущался вкус пирога или свежего хлеба, густой, ореховый, сладкий. Я набирала столько воздуху, что грудь трещала, и все равно тело не хотело отдавать его обратно.
Так я и стояла, прислонившись к перилам, впивая солнце, цвет и густой запах осеннего леса. И улыбалась беспричинно и спокойно, когда заговорила доктор Лилиан. Она стояла у другого конца террасы, будто боялась меня стеснить в буквальном смысле.
– Лучше стало?
– Да, – ответила я и улыбнулась, хотя и смутилась слегка. – Извини, что я там с собой не справилась.
– В тебе много изменилось за очень короткий срок, Анита.
– Что тебе известно?
– Я знаю, что ты как-то привязала себя к Дамиану и Натэниелу, вроде как Жан-Клод привязал к себе тебя и Ричарда. Знаю, что это вышло случайно. Чудо, что никто при этом не погиб.
Я вздохнула, и улыбка меня оставила.
– Ну, да, я могла справиться и получше.
– Никто не может справиться со всем, с чем можешь справиться ты, Анита, ни хуже, ни лучше. Ты продолжаешь всех нас удивлять.
– Нас – это кого?
Она улыбнулась:
– Всех нас – оборотней, вампиров, вообще всех. Я не могу говорить от имени каждого оборотня или вампира, но я знаю, что крысолюдов ты продолжаешь удивлять. Никогда не знаешь, что ты дальше сделаешь.
Она прислонилась к перилам, скрестив руки перед собой на чистой белой рубашке.
– Я уже тоже не знаю.
– Проблема с потерей контроля?
– Знаешь, вот именно сейчас мне совершенно не хочется заниматься психоанализом.
– Ладно, – согласилась она. – Но в следующий раз, когда почувствуешь приступ клаустрофобии и захочешь воздуху, пойди подыши, окей?
– Это было так заметно?
– Если я скажу «да», тебе не понравится, потому что ты не любишь, когда читают твои мысли. Если скажу «нет», мне придется соврать, а этого ты тоже не любишь.
– Со мной невозможно иметь дело?
– Не невозможно, но и нельзя сказать, что легче легкого. – Она чуть засмеялась, смягчая смысл своих слов, и спросила: – Как насчет вернуться обратно?
Я сделала еще один глубокий вдох и ответила:
– Да, конечно.
И она кивнула.
– Ладно, только поосторожнее отдергивай шторы. Я бы не хотела слишком заливать Дамиана этим красивым солнцем.
Я кивнула, чувствуя, как покидает меня хорошее настроение. Еще не переступив порог раздвижной двери, я ломала голову: и что же мне теперь с ним делать? Не могу же я целый день держать его за ручку? Или как? Сколько-то, конечно, смогу, но целый день – это я с ума сойду. Особенно если это будет не только сегодня, но каждый день. Мне вдруг представилась бесконечная череда дней с постоянно привязанным ко мне Дамианом, и это вызвало приступ клаустрофобии.
Я почти ждала, что он тут же вцепится в меня, как только я войду, но этого не случилось. Я стояла во внезапном мраке затененной кухни, ожидая, пока глаза привыкнут. Взгляд хотел автоматически поискать Ричарда, но я заставила себя посмотреть туда, где находился Фредо. Он пододвинулся ближе, как полагается грамотному телохранителю, прислонившись к двухместному столику в закутке для завтрака. Белые розы, присылаемые каждую неделю Жан-Клодом, оттенили его темный силуэт. Пальцы Фредо снова бегали по краям пиджака. Я никогда не видела, как Фредо работает ножами, но что-то подсказывало мне, что у него это быстрее, чем мне выхватить пистолет, не говоря уже о ножах. Ножны на спине – это был у меня резерв, а не основное оружие. Если бы мне был нужен нож в качестве главного средства, я бы надела наручные ножны.
Я отодвинулась подальше от Фредо – не потому, что он был для меня угрозой, а ради принципа. Я не в лучшей форме, а он – единственный профессиональный плохой парень в этом помещении, и потому я обращалась с ним осторожно, как он того заслуживал. И еще – как-то надо было искупить прежнюю глупую беспечность, а те дни, когда я лезла в драку только ради подтверждения для себя самой, что я девушка крутая, ушли давно и безвозвратно. Тем более, что этот период у меня был короче, так как я – женщина. Мы куда практичнее мужчин – как правило.
Ричард все еще сидел за столом, Клер теперь была рядом с ним. Она держала руку на его здоровом плече, и маленькая ладошка выделялась бледностью на темной коже. Она наблюдала за мной. Глаза у нее были синие – с оттенком темно-серого, но все-таки синие.
Мика стоял у островка со стороны, ближайшей к столу. Мне показалось, что он напряжен, но именно он движением глаз показал мне, где Дамиан и Натэниел.
Вампир забился в угол между ящиками и мойкой. Он подтянул колени к груди, уткнулся в них лицом, пряча глаза. Он почти весь спрятался в синий бархат халата и водопад собственных волос. Натэниел был на полу рядом с ним, касался его руки, но и только.
Натэниел поднял на меня взгляд, и что-то было в этих фиалковых глазах – страдание, беспомощность – что-то такое. Я уже не злилась, и клаустрофобия меня не донимала, когда я направилась к ним через всю кухню. Опустившись рядом с ними на пол, я посмотрела на Натэниела вопросительно.