Стены Лавры строились медленно, они были усилены дубом. Только осадные орудия могли пробить их. Но врата можно было укрепить. Дмитрий отдал приказы об этом, его люди сели греться, копали землю, чтобы заняться и не мерзнуть. Земля могла пригодиться, чтобы тушить огонь.
– Сделаем то, что сможем, – сказал великий князь ночью. – Завтра отправим отряды на поиски.
* * *
Но на поиски никто не пошел. Всю ночь шел снег, и на следующей день рассвет был серым и опасным. С первым светом жеребец с большим всадником странной формы вылетел из леса.
– Монастырь! Врата! Впустите! Они идут! – кричал всадник. Плащ упал, и силуэт без формы стал не одним всадником, а четырьмя – три девочки и парень чуть старше.
Брат Родион снова был на страже, смотрел с вершины стены.
– Кто вы? – крикнул он юноше.
– Не важно! – крикнул юноша. – Я забрал их из лагеря, – он указал на девочек. – Теперь бандиты преследуют меня в ярости. Если не впустите меня, заберите хоть девочек. Или вы не люди Бога?
Дмитрий услышал разговор. Он тут же взобрался по лестнице и посмотрел со стены. Всадник был юным, большеглазым, без бороды. Не воин. Он говорил грубо, как деревенский. Девочки жались к нему, замерзшие и оцепеневшие от страха.
– Впустите их, – сказал князь.
Конь остановился, миновав ворота, и монахи закрыли их со стоном петель. Всадник спустил девочек и соскользнул с коня сам.
– Дети мерзнут, – сказал он. – Они напуганы. Им нужно в купальню и к печи. Им нужна еда.
Но девочки прижимались к плащу спасителя, когда две женщины из деревни подошли, чтобы увести их. Саша вышел вперед. Шум привлек его из церкви, и он услышал часть разговора со стены.
– Вы видели бандитов? – осведомился он. – Где они?
Всадник посмотрел на него зелеными глазами и застыл. Саша замер, словно врезался в дерево.
Он видел это лицо восемь лет назад. Но, хотя она подросла, не все в ней изменилось, и Саша узнал ее.
Он не был бы так потрясен, если бы столкнулся с духом леса. Всадница смотрела на него, раскрыв рот. А потом они оба просияли.
– Саша! – закричала она.
А он тут же сказал:
– Боже, Вася, что ты здесь делаешь?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Края земли
За пару недель до этого девушка верхом на коне была на краю еловой рощи. Снег падал, цепляясь за ее ресницы и гриву коня. В роще стоял дом с открытой дверью.
Мужчина ждал в проеме. Свет огня за ним делал его глаза пустыми, скрывал лицо тенью.
– Заходи, Вася, – сказал он. – Холодно, – если бы снежная ночь говорила, она бы говорила таким голосом.
Девушка вдохнула, чтобы ответить, но жеребец уже пошел вперед. Глубже в еловой роще ветви переплелись слишком густо, чтобы ехать верхом. Девушка съехала на землю, пошатнулась от боли, пронзившей замерзшие ноги. Только сила воли и рука на гриве коня не давали ей упасть.
– Боже, – пробормотала она.
Она споткнулась о корень, шагнула к порогу, споткнулась еще раз и упала бы, но мужчина на пороге поймал ее. Вблизи его глаза не были черными, они были бледно–голубыми: лед в ясный день.
– Глупая, – сказал он после паузы, придерживая ее. – Трижды глупая, Василиса Петровна. Но проходи, – он опустил ее на ноги.
Василиса – Вася – открыла рот, передумала и перешагнула порог, покачиваясь, как жеребенок.
Дом был елями, что решили стать избой на ночь, но у них вышло не очень. Живая тьма от туч и света луны заполняла пространство под крышей. Тени ветвей проносились на полу, хотя стены казались прочными.
Но одно было ясно: в дальнем конце была большая печь. Вася пошл к ней, как слепая, сбросила варежки, поднесла ладони к жару и поежилась, ощутив тепло холодными пальцами. У печи стояла белая кобылица, лизала соль. Кобылица понюхала Васю, приветствуя. Вася, улыбнувшись, прижалась щекой к носу лошади.
Василиса Петровна не была красавицей, как говорили люди.
«Слишком высокая, – говорили женщины, когда она подросла. – Слишком. И фигура у нее похожа на мальчика».
«Рот как у лягушки, – добавляла едко ее мачеха. – Кому нужна жена с таким подбородком? А глаза…».
Мачеха не могла подобрать слова для глаз Васи – зеленых и глубоких, широко посаженных, как и для ее длинной черной косы, что на солнце сверкала красным.
– Может, не красавица, – говорила няня Васи, очень любившая ее. – Но моя девочка привлекает взгляды. Как ее бабушка, – старушка всегда крестилась, говоря это, ведь бабушка Васи умерла несчастной.
Жеребец Васи прошел в дом за ней, осмотрелся с важным видом. Часы в холодном лесу не утомили его. Он прошел к девушке у печи. Белая кобылица, его мать, тихо фыркнула ему.
Вася улыбнулась, почесала коня. На нем не было седла или уздечки.
– Это было храбро, – прошептала она. – Я не была уверена, что мы это найдем.
Конь тряхнул самодовольно гривой.
Вася была благодарна коню за силу. Она вытащила нож и начала вытаскивать лед из его копыт.
Порыв ветра ударил по двери.
Вася вздрогнула, конь фыркнул. Дверь была закрыта, буря была за ней, но тени деревьев раскачивались на полу.
Хозяин дома встал лицом к двери на миг, а потом повернулся. Снежинки блестели в его волосах. Вокруг него была беззвучная сила, с которой снаружи падал снег.
Жеребец прижал уши.
– Ты точно хочешь рассказать мне, Вася, – сказал мужчина, – зачем рисковала жизнью в третий раз, убегая зимой глубоко в лес, – он пересек пол, легкий, как дым, пока не встал в свете печи. Она увидела его лицо.
Вася сглотнула. Хозяин дома напоминал человека, но глаза выдавали его. Когда он вошел в тот лес, девы звали его на другом языке.
«Если начнешь его бояться, то не перестанешь», – подумала Вася, выпрямила спину, но ответа не было. Горе и усталость отогнали слова, и она могла лишь стоять, сглатывая, как нарушитель в доме, которого и не было.
Демон холода сухо добавил:
– Ну? Цветов не хватило? Искала в этот раз жар–птицу? Коня с золотой гривой?
– Почему, думаешь, я здесь? – выдавила Вася, пытаясь говорить. Она попрощалась ночью с братом и сестрой. Могила отца была в замерзшей земле, и всхлипы сестры преследовали ее в лесу. – Я не могу оставаться дома. Люди шепчут, что я ведьма. Они сожгли бы меня, если могли. Отец… – ее голос дрогнул. – Теперь их не остановит.
– Печально, – ответил демон холода без сочувствия. – Я видел истории печальнее, но только ты пришла к моему порогу из–за этого, – он склонился ближе. Огонь озарял его бледное лицо. – Хочешь остаться со мной? Да? Быть снежной девой этого неменяющегося леса?
Вопрос был отчасти колкостью, отчасти приглашением, он был полон нежной насмешки.
Вася покраснела и отпрянула.
– Никогда! – ее руки согревались, но губы казались неуклюжими. – Что мне делать в этом доме в еловой роще? Я уйду. Потому и покинула дом, чтобы уехать далеко. Соловей унесет меня хоть на край земли. Я посмотрю на дворцы и города, на реки летом, и я увижу солнце в море, – она сняла плащ, путаясь из–за рвения. Огонь вспыхивал красным на ее черных волосах.
Его глаза потемнели при виде этого, но Вася не заметила. Она теперь уже могла говорить свободно.
– Ты показал мне, что в этом мире есть не только церковь, дом и леса отца. Я хочу на все посмотреть, – она смотрела яркими глазами мимо него. – Я хочу все увидеть. В Лесной Земле для меня ничего нет.
Демон холода опешил. Он отвернулся и опустился на стул, похожий на неровный пень дуба, у огня, а потом спросил:
– Тогда что ты здесь делаешь? – он посмотрел на тени под потолком, на кровать, схожую с сугробом, на печь, на картины на стенах и резной стол. – Я не вижу тут дворцов и городов, и уж точно не вижу тут море и солнце.
Теперь замолчала она. Ее лицо стало румяным.
– Ты предлагал мне приданое… – начала она.
Свертки все еще лежали грудой в углу: ткани и камни были свалены, как богатства змея. Его взгляд проследил за ее взглядом, он холодно улыбнулся.
– Ты отказалась и убежала, насколько я помню.
– Потому что я не хочу замуж, – заявила Вася. Слова звучали странно, когда она произнесла их. Женщины выходили замуж. Или становились монахинями. Или умирали. Так жили женщины. Кем была она? – Я не хочу молить о хлебе в церквях. Я пришла спросить… можно мне немного того золота с собой, когда я уеду?
Испуганная тишина. Морозко склонился, уперся локтями в колени и потрясенно сказал:
– Ты пришла туда, куда никто не ходит без моего позволения, чтобы попросить немного золота для путешествий?
«Нет, – хотелось ей сказать. – Не так. Не совсем так. Я боялась, покидая дом, и я хотела к тебе. Ты знаешь больше меня, ты был добр ко мне», – но она не смогла это произнести.
– Что ж, – Морозко сел прямее. – Это все твое, – он кивнул на груду сокровищ. – Можешь идти к краю земли в наряде принцессы и с золотом в гриве Соловья.
Она не ответила, и он добавил с натянутой вежливостью:
– Хочешь еще и карету? Или Соловью тащить это за тобой, как бусы на нити?
Она ухватилась за свое достоинство.
– Нет, – сказала она. – Только то, что можно легко унести, и что не привлечет воров.
Бледный и не впечатленный взгляд Морозко скользнул по ее спутанным волосам до ее сапог. Вася старалась не думать, какой он ее видит: дитя с пустыми глазами, с бледным и грязным лицом.
– И что тогда? – спросил сухо демон холода. – Ты набьешь карманы золотом, поедешь завтра утром и сразу замерзнешь насмерть? Нет? Или проживешь пару дней, пока тебя не убьют из–за лошади или изнасилуют за твои зеленые глаза? Ты ничего не знаешь об этом мире, а теперь хочешь поехать туда и умереть?
– Что еще мне делать? – парировала Вася. Подступали слезы усталости, но она не дала им пролиться. – Мои люди убьют меня, если я пойду домой. Мне стать монахиней? Я это не вынесу. Лучше умереть в пути.
– Многие говорят, что лучше умереть, пока не доходит до этого, – ответил Морозко. – Хочешь умереть в глубине леса? Вернись домой. Твои люди забудут, клянусь. Все будет как прежде. Вернись, и брат защитит тебя.
Гнев вдруг выжег обиду Васи. Она отодвинула стул и снова встала.
– Я не собака, – рявкнула она. – Ты можешь говорить мне идти домой, но я могу отказаться. Думаешь, все, чего я хочу в жизни, это королевское приданое и мужчина, что будет заставлять меня рожать детей?
Морозко был едва ли выше нее, но она замерла под его бледным пронзающим взглядом.
– Ты говоришь как ребенок. Думаешь, что в твоем мире кому–то есть дело до твоих желаний? Даже у князей нет того, что они хотят, как и у их дам. В дороге тебя ждет не жизнь, а только смерть раньше или позже.
Вася кусала губы.
– Думаешь, я… – пылко начала она, но жеребец потерял терпение, услышав боль в ее голосе. Его голова пронеслась над ее плечом, его зубы щелкнули на расстоянии пальца от лица Морозко. – Соловей! – крикнула Вася. – Что ты…? – она попыталась оттолкнуть его, но он не поддавался.
«Я его укушу», – сказал жеребец. Его хвост метался в стороны, копыто скребло деревянный пол.
– Он истечет водой, превратит тебя в снежного коня, – Вася все еще толкала его. – Не глупи.
– Уходи, бык, – посоветовал Морозко коню.
Соловей не двигался, но Вася сказала:
– Иди, – он посмотрел ей в глаза, показал язык, извиняясь, и отвернулся.
Напряжение пропало. Морозко вздохнул.
– Нет, не стоило так говорить, – его голос лишился едкости. Он опустился на стул. Вася не двигалась. – Но… дом в еловой роще не место для тебя, как и дорога. Ты не должна была вообще найти этот дом даже с Соловьем после того, как… – он посмотрел ей в глаза, замолк и заговорил снова. – Твой мир среди твоего вида. Я оставил тебя в безопасности с братом, Медведь спит, священник убежал в лес. Тебя не может это устроить? – его вопрос был почти с мольбой.
– Нет, – сказала Вася. – Я ухожу. Я увижу мир за этим лесом, мне не важна цена.
Тишина. А потом он тихо и с неохотой рассмеялся.
– Отлично, Василиса Петровна. Меня еще никогда не перечили в моем доме.
«Пора было начать», – подумала она, но не сказала это. Что–то изменилось в нем с той ночи, как он забросил ее на свое седло, чтобы спасти от Медведя? Что? Глаза стали голубее? Лицо стало яснее?
Вася вдруг смутилась. Повисла тишина. В паузе ее усталость стала ощущаться сильнее, словно она ждала, пока Вася расслабится. Она прислонилась к столу, чтобы не упасть.
Он увидел это и вскочил на ноги.
– Поспи сегодня здесь. Утро вечера мудренее.
– Я не могу спать, – она не шутила, хотя только стол удерживал ее на ногах. Ужас пробрался в ее голос. – Медведь ждет в моих снах, а еще Дуня и отец. Я лучше не буду спать.
Она ощущала на его коже запах зимней ночи.
– Я могу дать тебе хоть это, – сказал он. – Ночь спокойного сна.
Она замешкалась, уставшая и недоверчивая. Его ладони как–то давали сон. Но этот сон был странным, густым, схожим со смертью. Она ощущала его взгляд.
– Нет, – вдруг сказал он. – Нет, – грубость его голоса напугала ее. – Нет, я не буду тебя трогать. Спи, как хочешь. Увидимся утром.
Он отвернулся, тихо сказал что–то лошади. Вася не поворачивалась, пока слышала топот копыт, а потом развернулась, и Морозко с белой кобылицей пропали.
* * *
Слуги Морозко не были невидимыми. Краем глаза Вася порой замечала движения или темный силуэт. Если быстро повернуться, можно было различить лицо в узорах, как кора дуба, с вишневым румянцем или серое и хмурое, как гриб. Но Вася не видела их, если смотрела прямо. Они двигались едва заметно, между вдохом и выдохом.
Морозко пропал, слуги принесли ей еду, пока она сидела в дымке усталости – грубый хлеб и кашу, сушеные яблоки. Щедрую миску ягод и листьев падуба. Медовуха, пиво и ледяная вода.
– Спасибо, – сказала Вася слушающему голосу.
Она ела, что могла, несмотря на усталость, отдавала корочки хлеба голодному Соловью. Когда она отодвинула миску, оказалось, что угли убрали из печи, и что для нее устроили паровую баню.
Вася сняла холодную и мокрую одежду и забралась туда, задевая коленями кирпичи. Она повернулась внутри, задевая животом пепел, и легла, глядя в пустоту.
Зимой было почти невозможно не шевелиться. Даже сидя у огня, глядя на угли, мешая суп, все боролись с холодом. Но в обжигающем жаре, в мягком дыхании пара Вася стала дышать медленнее, притихла в темноте, и узел горя в ней ослабел. Он легла на спину, раскрыв глаза, и слезы текли по ее вискам, смешиваясь с потом.
Вася уже не могла терпеть, выбежала наружу и бросилась, вопя, в снег. Когда она вернулась, она дрожала, но была живой, была спокойнее, чем за последние месяцы.
Невидимые слуги Морозко оставили для нее длинное, свободное и легкое платье. Она надела его, устроилась на большой кровати с одеялами, похожими на снег, и сразу уснула.
* * *
Как она и боялась, Вася увидела сны, и они не были добрыми.
Ей не снился Медведь или ее мертвый отец, не снилась и мачеха с разорванным горлом. Она блуждала в узком темном месте, где пахло пылью и остывшим ладаном, лунный свет проникал туда. Она бродила долго, спотыкалась в своем платье, все время слышала, как плачет женщина, но не видела ее.
– Почему вы плачете? – крикнула Вася. – Где вы?
Ответа не было, только всхлипы. Васе показалось, что впереди она видит белую фигуру. Она поспешила к ней.
– Погоди…
Белая фигура обернулась.
Вася сжалась от ее белой плоти, дыр на месте глаз и большого, широкого и черного рта. Рот раскрылся, существо прохрипело:
– Не ты! Никогда… Уйди! Прочь! Оставь меня… Оставь…
Вася побежала, зажав руками уши, и она резко проснулась, охнув, обнаружив себя в доме в еловой роще, и утренний свет проникал сюда. Воздух пах соснами, холодил ее лиц, но не проникал под одеяла цвета снега на кровати. Ее сила вернулась ночью.
«Сон, – думала она, быстро дыша. – Просто сон».
Копыто задело дерево, большой усатый нос прижался к ней.
– Уйди, – сказала Вася Соловью. – Отойди. Смешно зверю такого размера вести себя как собака.
Соловей не расстроился, тряхнул головой. Он фыркнул теплым воздухом на ее лицо.
«Уже день, – сообщил он. – Вставай!» – он тряхнул гривой, схватился зубами за одеяла и потянул. Вася попыталась удержать их, но поздно, она вскрикнула и вскочила, хохоча.
– Балда, – сказала она. Но встала на ноги. Ее коса расплелась, волосы висели вокруг ее тела. Ее голова была ясной, а тело – легким. Боль, горе, гнев и плохие сны были приглушены. Она могла отогнать кошмары и улыбнуться красоте чистого утра, свету солнца, что лился на пол.
Соловей успокоился и прошел к печи. Вася проследила за ним. Ее смех утих. Морозко и белая кобылица вернулись до рассвета.
Кобылица стояла тихо, жевала сено. Морозко смотрел на огонь и не повернул голову, когда Вася встала. Она подумала о долгих скучных годах его жизни, о том, сколько ночей он сидел один у огня. Может, он бродил по лесу, а этот дом с крышей и стенами, с этим огнем сделал лишь для того, чтобы порадовать ее.
Она прошла к печи. Морозко оглянулся, немного отстраненности пропало с его лица.
Вася вдруг покраснела. Ее волосы спутались, как у ведьмы, ноги были босыми. Он, видимо, заметил это, резко отвел взгляд.
– Кошмары? – спросил он.
Вася нахмурилась, смущение пропало от возмущения
– Нет, – заявила она. – Я идеально спала.
Он вскинул брови.
– У тебя есть гребень? – спросила она, чтобы отвлечь его.
Он растерялся. Вряд ли он привык к гостям, еще и к таким, у которых могли спутаться волосы, которые могли проголодаться или увидеть плохой сон. Но потом он улыбнулся и протянул руку к полу.
Пол был деревом. Конечно, там были темные гладкие доски. Но, когда он выпрямился, Морозко держал горсть снега. Он выдохнул на снег, и он стал льдом.
Вася склонилась, пораженная. Его длинные тонкие пальцы работали со льдом, будто он был глиной. Его лицо озарила радость создания. Через пару минут он держал гребень, который словно вырезали из бриллиантов. Он напоминал по форме лошадь, длинная грива струилась с шеи.
Морозко отдал гребень Васе. Кристаллики льда были как шерсть коня, они царапали ее мозолистые пальцы.
Она покрутила красивую вещицу в пальцах.
– Он не сломается? – гребень был холодным, как камень, и идеально подходил ее ладони.
Морозко сел ровнее.
– Нет.
Вася осторожно взялась за колтуны. Гребень двигался по ее спутанным волосам, как вода, распрямляя их. Он мог следить за ней, но, когда Вася поглядывала на него, его взгляд был устремлен на огонь. Когда ее гладкие волосы были заплетены и перевязаны кожаным шнурком, Вася сказала:
– Спасибо, – и гребень в ее руке растаял.
Она все еще смотрела на ладонь, а он сказал:
– Пустяки. Поешь, Вася.
Она не видела, как пришли его слуги, но теперь на столе была каша с золотым оттенком меда и желтым цветом масла в деревянной миске. Она села, зачерпнула себе горячей каши и принялась за нее, наверстывая за прошлую ночь.
– Куда ты собираешься? – спросил он, пока она ела.
Вася моргнула. Далеко. Но она не придумала, куда точно.
– На юг, – медленно сказала она. Пока она говорила, она поняла ответ. Ее сердце встрепенулось. – Я хочу увидеть церкви Царьграда, посмотреть на море.
– Значит, юг, – удивительно, но он не спорил. – Путь долгий. Не загоняй Соловья сильно. Он сильнее смертной лошади, но он молод.
Вася удивленно посмотрела на него, но его лицо ничего не выражало. Она повернулась к лошадям. Белая кобылица Морозко стояла скромно. Соловей уже съел свое сено вместе с ячменем, теперь он придвигался к столу, поглядывая на ее кашу. Она стала есть быстрее, чтобы опередить его.
Не глядя на Морозко, она спросила:
– Ты поедешь со мной хоть немного? – ее вопрос вылетел в спешке, и она пожалела, что озвучила его.
– Ехать рядом с тобой, нянчить тебя и отгонять снег? – развеселился он. – Нет. Даже если бы у меня не было дел, я бы этого не сделал. Иди в мир, путница. Познай долгие ночи и тяжелые дни, испытай хотя бы неделю.
– Может, мне понравится, – возразила пылко Вася.
– Надеюсь, нет.
Она не ответила на это. Вася добавила себе каши, отдала миску Соловью.
– Так ты раскормишь его, как племенную лошадь, – отметил Морозко.
Соловей прижал уши, но не отказался от каши.
– Ему нужно наесться, – возразила Вася. – И он все отработает в пути.
Морозко сказал:
– Раз ты не передумала, у меня для тебя есть подарок.
Она проследила за его взглядом. На полу у стола лежали две пухлые седельные сумки. Она не коснулась их.
– Зачем? Мое приданое лежит в том углу, и остальное можно купить за золото.
– Ты можешь использовать то золото, – холодно ответил Морозко. – И тогда ты приедешь в неизвестный город, купишь там товары, что никогда не видела, будешь ехать по городу на боевом коне, одетая, как русская принцесса. Тогда можно нарядиться в белые меха с алым плащом, чтобы все воры на Руси разбогатели.
Вася вскинула голову.
– Зеленый лучше алого, – холодно сказала она. – Но, может, ты прав, – она коснулась сумок и замерла. – Ты спас мне жизнь в лесу, – сказала она. – Предложил мне приданое, пришел, когда я попросила тебя избавить нас от священника. Теперь это. Что ты хочешь взамен, Морозко?
Он замешкался на миг.
– Думай обо мне порой, – ответил он. – Когда расцветут подснежники и растает снег.
– И все? – спросила она и добавила с честностью. – Как я могу забыть?
– Это проще, чем ты думаешь. И… – он склонился.
Вася застыла в испуге, хотя предательская кровь прилила к коже, когда он задел ладонью ее ключицы. На ее шее висел сапфир, обрамленный серебром. Морозко подцепил цепочку пальцем и потянул к себе. Кулон подарил ей отец, няня передала его перед смертью. Сапфир был самым важным из вещей для Васи.
Морозко держал камень между ними. Он отбрасывал ледяной свет на его пальцы.
– Пообещай, – сказал он, – все время носить это, в любых обстоятельствах, – он отпустил цепочку.
Прикосновение его ладони еще ощущалось на ее коже. Вася яростно игнорировала это. Он был не настоящим. Он был один, почти забытый, существо черного леса и бледного неба. Что он сказал?
– Почему? – сказала она. – Его дала мне няня. Это подарок отца.
– Это талисман, – сказал Морозко. Казалось, он подбирает слова. – Он может защитить.
– От чего? – спросила она. – Какое тебе дело?
– Как бы ты ни думала, я не хочу прийти за твоим мертвым телом в лесу, – холодно сказал он. Ледяной ветерок пробрался в комнату. – Будешь перечить?
– Нет, – сказала Вася. – Я и без того собиралась носить камень, – она прикусила губу и слишком быстро повернулась, чтобы развязать первую сумку.
Там были вещи: плащ из шкуры волка, кожаный капюшон, накидка с мехом зайца, сапоги с мехом, плотные штаны. В другой сумке была еда: сушеная рыба, твердый хлеб, фляга медовухи, нож и котелок для воды. Все, что потребуется для тяжелого пути по холодной стране. Вася смотрела на вещи с радостью, какой не ощущала при виде золота или камней приданого. Эти вещи были свободой. Их никогда не было у Василисы Петровны, дочери Петра. Они принадлежали кому–то другому, кому–то сильнее, кому–то незнакомому. Она посмотрела на Морозко, сияя. Может, он понял ее лучше, чем она думала.
– Спасибо, – сказала Вася. – Я… спасибо.
Он склонил голову, но промолчал.
Ей было все равно. С сумками было и седло, но она еще такого не видела. Оно напоминало утепленную ткань. Вася оживленно вскочила на ноги, позвала Соловья с седлом в руке.
* * *
Но седлать коня было непросто. Соловей еще не носил седло, хоть это и было необычным, и он не был этому рад.
– Тебе оно требуется! – возмутилась Вася после тщетных попыток в еловой роще.
«Вот тебе и смелая и самодостаточная путница», – подумала она. Соловей все так же сопротивлялся седлу. Морозко смотрел с порога. Его веселый взгляд сверлил ее спину. – Что будет, если мы будем в пути неделями? – спросила Вася у Соловья. – Мы ослабеем, да и как мы повесим сумки? Там, кстати, и твое зерно. Хочешь жить на хвое?
Соловей фыркнул и быстро взглянул на мешки.
– Ладно, – процедила Вася. – Уходи, откуда пришел. Я пойду пешком, – она пошла к дому.
Соловей бросился и преградил ей путь.
Вася хмуро посмотрела на него, толкнула, но это никак не подвинула коня цвета дуба. Она скрестила руки и скривилась.
– Ладно, – сказала она, – что ты предлагаешь.
Соловей посмотрел на нее, потом на сумки. Он опустил голову.
«О, ладно», – сказал он без веселья.
Вася старалась не смотреть на Морозко, пока заканчивала подготовку.
* * *
Она уехала тем же утром, солнце сожгло туман и блестело бриллиантами на свежем снеге. Мир вне еловой рощи казался большим и бесформенным, почти не угрожал.
– Я не чувствую себя путницей, – призналась тихо Вася. Морозко стоял с ней рядом с еловой рощей. Соловей ждал, оседланный, рвение в нем смешалось с раздражением. Ему не нравились мешки на спине.
– Так часто у путников, – ответил демон холода. Он вдруг опустил ладони на ее плечи, укрытые мехом. Их взгляды пересеклись. – Оставайся в лесу. Так безопаснее всего. Избегай поселений людей, не разводи большие костры. Если будешь с кем–то говорить, веди себя как мальчик. Мир сейчас опасен для одиноких девушек.
Вася кивнула. Слова дрожали на ее губах. Она не могла понять выражение его лица.
Он вздохнул.
– Пусть путь будет приятным. Иди, Вася.
Он подсадил ее, а потом она посмотрела на него свысока. Он вдруг показался не человеком, а скоплением теней в форме человека. Было в его лице что–то, чего она не понимала.
Она открыла рот, чтобы заговорить.
– Иди! – сказал он и шлепнул по крупу Соловья. Конь фыркнул и понес ее над снегом.
Путница
И вот Василиса Петровна, убийца, спасительница, одинокое дитя, уехала из дома в еловой роще. Первый день прошел, дом остался позади, а весь мир был перед ними. Шли часы, настроение Васи из боязливого стало легкомысленным, и она прогнала грусть подальше. Уверенная поступь Соловья унесет ее куда угодно. За полдня она оказалась от дома дальше, чем когда–либо бывала: все ямы, вязы и заснеженные пни были ей в новинку. Вася ехала, а потом замерзла и шла, Соловей подпрыгивал от нетерпения.
Так прошел день, зимнее солнце склонилось к западу.
В сумерках они нашли большую ель, снег сгрудился вокруг ее ствола. Сумерки делали снег голубым, было очень холодно.
– Здесь? – сказала Вася, слезая со спины коня. Ее нос и пальцы болели. Она выпрямилась и поняла, как затекло тело, как она устала.
Конь тряхнул ушами и поднял голову.
«Пахнет безопасно».
Вася все детство бегала по лесу, и зима была долгой, так что она умела выживать в лесу. Но ее сердце сжалось от мысли, что она будет одна этой холодной ночью и все следующие. Она высморкалась.
«Ты это выбрала, – напомнила она себе. – Теперь ты путница».
Тени обхватили лес руками, свет был сине–сиреневым, и все казалось ненастоящим.
– Останемся здесь, – сказала Вася, снимая с Соловья седло, она говорила увереннее, чем ощущала себя. – Я разведу огонь. Смотри, чтобы нас никто не съел.
Она убрала снег от дерева, пока не устроила снежную пещеру под ветвями ели, оставив участок голой земли для костра. Зимние сумерки быстро стали ночью, и было уже темно, когда она собрала достаточно хвороста. В озаренной звездами темноте до восхода луны она срезала пару веток ели, как ей показывал брат, и воткнула в снег, чтобы тепло от огня отражалось в ее укрытие.
Она разводила костры с тех пор, как могла держать кремень руками, но ей пришлось снять варежки, и ее руки замерзли.
Хворост загорелся, и заревел огонь. Она забралась в укрытие, и там оказалось холодно, но терпимо. Вода кипела с хвоей, чтобы согреть ее, черный хлеб с сыром утолил голод. Она обожгла пальцы, ее ужин подгорел, но она все сделала и гордилась.
Согревшись от костра и еды, Вася выкопала яму в размягченной от костра земле, насыпала туда углей из костра и накрыла ветвями ели. Она легла на них, укуталась в плащ и спальный мешок и обрадовалась, что стало теплее. Соловей уже дремал, уши были повернуты, словно он слушал ночной лес.
Веки Васи слипались, она была юной и уставшей. Сон был близко.
И тут она услышала сверху смех.
Соловей вскинул голову.
Вася встала на ноги и нащупала нож на поясе. Во тьме сияли глаза?
Вася не звала – она не была глупой – но смотрела на ветви ели, пока глаза не стали слезиться. Ее нож казался холодным и ужасно маленьким в ее руке.
Тишина. Ей показалось?
Смех раздался снова. Вася бесшумно попятилась, взяла пылающую головешку из костра и подняла ее.
Она услышала топот, а потом женщина упала в снег у подножия ели.
Или не женщина. Волосы и глаза существа были белыми, блестящая кожа – цвета зимней полуночи. Она была в плаще, но голова, руки и ноги были голыми. Огонь блестел красным на ее странном и милом лице, холод ее не тревожил. Ребенок? Женщина? Черт. Ночной дух. Вася и обрадовалась, и насторожилась.
– Бабушка? – осторожно сказала она, опуская головешку. – Проходите к моему огню.
Женщина выпрямилась. Ее глаза были бледными, как звезды, но губы скривились, как у ребенка.