Он сжал ее крепче.
– Тише, Вася.
Его голос остановил ее. Она еще не слышала в нем эту незащищенную нежность.
– Тише, – снова сказал он. – Я тебе не наврежу.
Он будто обещал. Она посмотрела на него большими глазами, дрожа, а потом забыла о страхе, ведь с сиянием сапфира пришло тепло, обжигающее живое тепло, и она поняла, как сильно замерзла. Камень горел все жарче, пока она не прикусила губу, чтобы не закричать. Дыхание вырвалось из нее, гадкий пот бежал по ребрам. Лихорадка пропала.
Морозко опустил кулон на ее грязную рубаху и устроился с ней на снежной земле. Холод зимней ночи окружал его тело, но его кожа была теплой. Он укутал их обоих в синий плащ. Вася чихнула, когда мех защекотал нос.
Тепло лилось из кулона, окружало ее конечности. Пот бежал по лицу. В тишине он взял ее левую руку, потом правую, обводя пальцы по одному. Боль вспыхнула в руках, но приятная, пробивающая онемение. Ее ладони с покалыванием оживали.
– Не шевелись, – он поймал ее ладони рукой. – Тихо–тихо, – он другой ладонью рисовал линии огненной боли на ее носу, ушах, щеках и губах. Она дрожала, но сидела на месте. Он исцелял обморожение.
Рука Морозко замерла. Он обвил рукой ее талию, и холодный ветер ослабил жжение.
– Спи, Вася, – шепнул он. – Засыпай. На сегодня хватит.
– Там были люди, – сказала она. – Они хотели…
– Никто тебя тут не найдет, – ответил он. – Ты сомневаешься во мне?
Она вздохнула.
– Нет, – она почти уснула, была в тепле и безопасности. – Ты послал снежную бурю?
Тень улыбки мелькнула на его лице, хотя она не видела.
– Возможно. Засыпай.
Ее веки опустились, и она не слышала, как он добавил, словно уже себе:
– И забудь, – бормотал он. – Забудь. Так лучше.
* * *
Вася проснулась ясным утром – пахло холодной елью, теплым костром и солнцем в тени ветвей. Она была в своем кафтане и на своем спальном мешке. Огонь плясал рядом с ней. Вася долго лежала и наслаждалась непривычной защищенностью. Ей было тепло – впервые за недели – и боль из горла и суставов пропала.
Она вспомнила предыдущую ночь и села.
Морозко сидел, скрестив ноги, с другой стороны костра. Он вырезал ножом птицу из дерева.
Она с трудом села, пустая и слабая. Сколько она спала? Огонь согревал лицо.
– Зачем вырезать из дерева? – спросила она, – если ты руками делаешь чудеса изо льда?
Он поднял взгляд.
– Бог с тобой, Василиса Петровна, – сказал он с иронией. – Разве так начинают утро? Я вырезаю из дерева, потому что вещи, на которые ушли силы, реальнее тех, что созданы одним желанием.
Она замерла, обдумывая это.
– Ты спас мою жизнь? – спросила она потом. – Снова?
Короткая пауза.
– Да, – он не отрывал взгляд от работы.
– Почему?
Он наклонял вырезанную птицу в стороны.
– А почему нет?
Вася смутно помнила нежность, свет, огонь и боль. Их взгляды пересеклись над огнем.
– Ты знал? – осведомилась она. – Знал. Снежная буря. Это точно был ты. Ты все время знал? Что на меня охотились, что мне было плохо в пути, но пришел лишь на третий день, когда я уже не могла передвигать ноги…
Он дождался, пока она утихнет.
– Ты хотела свободы, – ответил он. – Хотела посмотреть мир. Теперь ты это ощутила. Теперь ты знаешь, как умирать. Тебе нужно было знать.
Она недовольно молчала.
– Но, – закончил он, – теперь ты знаешь, и ты не мертва. Лучше вернись в Лесную землю. Эта дорога – не место для тебя.
– Нет, – сказала она. – Я не вернусь.
Он отложил дерево и нож и встал, его глаза сверкнули гневом.
– Ты думаешь, я хочу тратить дни, чтобы следить за твоими глупостями?
– Я не просила тебя о помощи!
– Нет, – парировал он. – Ты была занята. Ты умирала!
Умиротворение в ней пропало. У Васи ныло все тело, и она была живой. Морозко смотрел на нее сияющими глазами, злой, не менее живой, чем она.
Вася встала на ноги.
– Откуда мне было знать, что меня найдут в том городе? Что будет охота? Это была не моя вина. Я еду дальше, – она скрестила руки.
Волосы Морозко были спутанными, сжала и опилки были на пальцах. Он казался сердитым.
– Люди жестоки и необъяснимы, – сказал он. – Я научился на своем опыте, а теперь и ты. Ты повеселилась. Чуть не погибла от этого. Иди домой, Вася.
Они стояли, и она видела его лицо без мерцания жара между ними. В его виде снова было небольшое отличие. Он менялся, и она не могла…
– Знаешь, – сказала она под нос. – Ты похож на человека, когда злишься. Я не замечала.
Она не ожидала его реакции. Он замкнулся, похолодел, снова стал отдаленным королем зимы. Он изящно поклонился.
– Я вернусь к ночи, – сказал он. – Огонь продержится день, если останешься здесь.
Ей казалось, что она ранила его, и она не понимала, что такого сказала.
– Я…
Но он уже уехал на кобылице. Вася моргала у огня, злая и ошеломленная.
– Колокольчик, – сказала она Соловью. – Как на санях. Так мы будем знать, что он идет.
Конь фыркнул и сказал:
«Я рад, что ты не мертва, Вася».
Она снова подумала о демоне холода.
– Как и я.
«Сможешь сделать кашу?» – с надеждой добавил конь.
* * *
Недалеко – или очень далеко, смотря как измерять – белая кобылица отказалась бежать дальше.
«Я не хочу бежать по миру, чтобы тебе стало легче, – сообщила она. – Слезай, или я тебя сброшу».
Морозко спешился, настроение его было жутким. Белая кобылица склонила голову и искала траву под снегом.
Он не мог ехать, так что расхаживал по земле, тучи прибыли с севера и сыпали на них снегом.
– Она должна была уехать домой, – рычал он в пустоту. – Она должна была устать от глупостей, уехать домой с кулоном и дрожать иногда, вспоминая демона холода и свою юность. Она должна была родить девочку, чтобы та носила кулон дальше. Она не должна была…
«Очаровать тебя, – закончила лошадь, не поднимая голову. Ее хвост хлестал по бокам. – Не притворяйся. Или она притянула тебя к человечности настолько, что ты стал лицемером?».
Морозко застыл и посмотрел на лошадь, щурясь.
«Я не слепа, – говорила она. – Я вижу и двуногих. Ты сделал тот камень, чтобы не пропасть. Но это зашло слишком далеко. Это делает тебя живым. Заставляет хотеть того, что ты не получишь, чувствовать то, что ты не понимаешь, и ты раздражен и испуган. Лучше оставить ее судьбе, но ты не можешь».
Морозко сжал губы. Деревья вздохнули над головой. Его гнев вдруг покинул его.
– Я не хочу угасать, – выпалил он. – Но и не хочу жить. Как может бог смерти быть живым? – он замолчал, его голос переменился. – Я мог позволить ей умереть, забрать сапфир и попробовать снова, чтобы помнить другую. Есть другие в этом роду.
Уши кобылицы дернулись.
– Нет, – резко сказал он. – Я не могу. Но каждый раз рядом с ней связь укрепляется. Разве бессмертные знают, как это – считать свои дни? Но я ощущаю, как пролетают часы, когда она рядом.
Кобылица ткнулась носом в глубокий снег. Морозко расхаживал.
«Отпусти ее, – тихо сказала кобылица за ним. – Пусть найдет свою судьбу. Ты не можешь любить и быть бессмертным. Не доходи до этого. Ты не человек».
* * *
Вася не уходила в тот день из–под ели, хоть и собиралась:
– Я не поеду домой, – сказала она Соловью с комом в горле. – Я в порядке. К чему медлить?
Под елью было тепло, огонь весело трещал, а ее тело все еще ощущалось слабым. И Вася осталась, сварила кашу, а потом суп из сушеного мяса и соли из сумки. Она хотела бы, чтобы были силы разделать зайцев.
Огонь горел ровно, добавляла она дерево или нет. Она не понимала, как не таял снег сверху, почему под елью все не окутывал дым.
«Магия, – беспокойно подумала она. – Может, и я смогу ей научиться. И тогда я не буду бояться ловушек или преследования».
Снег посинел вечером, и огонь стал ярче мира снаружи. Вася подняла голову и увидела Морозко, стоявшего в кольце света.
Вася сказала:
– Я не поеду домой.
– Это, – парировал он, – очевидно, хоть я и старался. Хочешь ехать сразу ночью?
Холодный ветер ударил по ветвям ели.
– Нет, – сказала она.
Он кивнул и сказал:
– Я разведу костер.
В этот раз она следила, когда он прижал ладонь к дереву, кора и ветвь стали сухими под его ладонью и обвалились. Она не знала, что он делал. Сначала дерево было живым, а потом стало хворостом. Ей хотелось отвести взгляд от его почти человеческой руки, что делала то, чего человек не мог.
Огонь заревел, Морозко бросил Васе мешок из кожи зайца, а сам пошел к белой кобылице. Вася поймала мешок рефлекторно, пошатнулась: он был тяжелее, чем выглядел. Она развязала его и увидела яблоки, каштаны, сыр и буханку черного хлеба. Она чуть не завопила от радости.
Морозко вернулся под ель и увидел, как она разбивает орехи ножом, жадно вытаскивает ядра грязными пальцами.
– Вот, – сказал он натянуто.
Она вскинула голову. Большой очищенный заяц свисал с его изящных пальцев.
– Спасибо! – вежливо воскликнула Вася. Она схватила тушку, нанизала и повесила над костром. Соловей любопытно заглянул под ель, обиженно посмотрел на нее при виде жарящегося мяса и пропал. Вася не обратила внимания, она жарила хлеб, пока ждала мясо. Хлеб потемнел, и она грызла его горячим, сыр стекал по его бокам. До этого она не ощущала голод, ведь почти умирала, но теперь тело напомнило ей, что горячая еда в Чудово была давно, а холодные дни превратили ее в кожу да кости. Она голодала.
Когда Вася смогла отдышаться, облизывая крошки с пальцев, заяц был почти готов, и Морозко удивленно смотрел на нее.
– От холода возникает голод, – объяснила она без надобности, ощущая себя бодрее, чем до этого.
– Знаю, – ответил он.
– Как ты убил зайца? – спросила она, крутя мясо жирными руками. Почти готово. – На нем нет следов.
Огонь плясал в его хрустальных глазах.
– Я заморозил его сердце.
Вася поежилась и больше не спрашивала.
Он не говорил, пока она ела мясо. Она села и еще раз поблагодарила, хоть и добавила:
– Если бы ты хотел меня спасти, можно было сделать это до того, как я оказалась при смерти.
– Ты все еще хочешь путешествовать, Василиса Петровна? – он ответил только этим.
Вася подумала о лучнике, свисте стрелы, грязи на коже, холоде, ужасе заболеть в одиночестве в глуши. Она подумала о закатах и золотых башнях, о мире, не ограниченном деревней и лесом.
– Да, – сказала она.
– Хорошо, – Морозко помрачнел. – Наелась?
– Да.
– Вставай. Я научу тебя сражаться ножом.
Она уставилась на него.
– От болезни слух пропал? – рявкнул он. – На ноги. Хочешь путешествовать, лучше уметь защищаться. Нож не отразит стрелы, но порой он полезен. Я не буду все время бегать по миру, спасая тебя от глупости.
Она неуверенно встала. Он потянулся наверх, сорвал сосульку с ветки. Лед стал мягче, менял форму в его руке.
Вася голодно смотрела, желая тоже творить чудеса.
В его пальцах сосулька стала длинным кинжалом, твердым и идеальным. Клинок был изо льда, рукоять – хрустальной. Холодное бледное оружие.
Морозко протянул его ей.
– Но… я не… – лепетала она, глядя на сияющий кинжал. Девочки не трогали оружие, кроме ножа на кухне или топорика для дров. И нож изо льда…
– Теперь да, – сказал он. – Путница, – огромный голубой лес был тихим, как церковь под луной, черные деревья поднимались к небу, сливаясь с тучами.
Вася подумала о братьях, как они учились владеть луком или мечом, и ей было странно ощущать себя такой.
– Держать нужно вот так, – сказал Морозко. Его пальцы накрыли ее, поправляя хватку. Его ладонь была ледяной. Она вздрогнула.
Он отпустил ее и отошел, лицо не изменилось. Кристаллы льда блестели в его темных волосах, похожий нож лежал в его ладони.
Вася сглотнула, во рту пересохло. Кинжал тянул руку к земле. Лед не был таким тяжелым.
– Вот так, – сказал Морозко.
В следующий миг она сплевывала снег, руку жгло, кинжал не было видно.
Она искала осколки, уверенная, что он разбился. Но он лежал целым, невинный и опасный, отражал свет огня.
Вася осторожно схватила его, как он показал ей, и попробовала снова.
Она пробовала много раз за долгую ночь, на следующий день и следующую ночь. Он показывал, как повернуть другое лезвие своим, как ударить кого–то внезапно разными способами.
Она была быстрой, как выяснилось, легко двигалась, но у нее не было силы воина. Она быстро уставала. Морозко был беспощаден, он двигался как ветер, его клинок попадал всюду без усилий.
– Где ты научился? – охнула она, подув на ноющие пальцы от падения. – Или сразу знал?
Он не ответил, а протянул руку. Вася поднялась сама.
– Научился? – тогда сказал он. В его голосе была горечь? – Как? Я был таким, я не менялся. Люди давно представили меч в моей руке. Боги пропадают, но не меняются. Попробуй снова.
Вася подняла кинжал и молчала.
Первой ночью они остановились, когда рука Васи задрожала, и клинок выпал из онемевших пальцев. Она склонилась, задыхаясь, тело болело. Лес трещал во тьме за светом костра.
Морозко взглянул на костер, и огонь стал выше, заревел. Вася благодарно опустилась на ветки и грела ладони.
– Ты научишь меня и магии? – спросила она. – Делать огонь взглядом?
Огонь вспыхнул, бросив резкие тени на лицо Морозко.
– Нет магии.
– Но ты…
– Что–то есть или его нет, Вася, – перебил он. – Если ты что–то хочешь, значит, у тебя этого нет, значит, ты не веришь, что оно там, и его там не будет. Огонь или есть, или нет. То, что ты зовешь магией, просто запрет миру быть не таким, как ты желаешь.
Ее уставшая голова не понимала это. Она нахмурилась.
– Но делать мир таким, как хочешь, не для юных, – добавил он. – Они хотят слишком многого.
– Откуда ты знаешь, чего я хочу? – не удержалась она.
– Потому что, – процедил он, – я значительно старше тебя.
– Ты бессмертный, – отметила она. – Ты ничего не хочешь?
Он затих, а потом сказал:
– Согрелась? Попробуем снова.
* * *
Четвертой ночью, когда Вася сидела с синяками у костра, и больно было так, что она не могла даже устроиться на спальном мешке и уснуть, она сказала:
– У меня есть вопрос.
Ее кинжал лежал на его колене, он водил ладонями по клинку. Краем глаза она замечала кристаллы льда, что следовали за его пальцами, делая лезвие гладким.
– Говори, – ответил он, не подняв взгляд. – Какой?
– Ты забрал моего отца, да? Я видела, как ты уехал с ним, когда Медведь…
Руки Морозко застыли. Выражение лица настойчиво намекало ей замолчать и идти спать. Но она не могла. Она столько думала об этом одинокими ночами в седле, когда холод не давал уснуть.
– Ты так делаешь каждый раз? – спросила она. – Для всех, кто умирает на Руси? Забираешь мертвых на лошади и увозишь?
– Да… и нет, – он продумывал слова. – Я отчасти присутствую, но… это как дыхание. Ты дышишь, но не осознаешь каждый вдох.
– Ты осознавал, – едко спросила Вася, – когда мой отец умер?
Тонкая морщинка пролегла меж его бровями.
– Больше обычного, – ответил он. – Но это потому, что я – мое думающее я – было неподалеку, и потому что…
Он резко замолчал.
– Что? – спросила девушка.
– Ничего. Я был неподалеку, и все.
Вася прищурилась.
– Ты не должен был забирать его. Ты мог его спасти.
– Он умер, чтобы защитить тебя, – сказал Морозко. – Он этого хотел. И он был рад уйти. Он скучал по твоей матери. Даже твой брат знал это.
– Тебе все равно, да? – рявкнула Вася. Это было проблемой: не смерть отца, а безразличие демона холода. – Думаю, ты и над моей матерью стоял, чтобы забрать ее у нас, а потом увез моего отца. Однажды и Алеша окажется в твоем седле, а там и я. И для тебя это просто, как дыхание!
– Ты злишься на меня, Василиса Петровна? – его голос был с долей удивления, хоть приглушенного, как падающий снег. – Думаешь, смерти не было бы, если бы я не вел людей во тьму? Но я стар, мир был еще старее до моего первого восхода луны.
Вася, к своему ужасу, обнаружила, что у нее льются слезы. Она отвернулась, заплакала в ладони, скорбя по родителям, няне, дому и детству. Он все у нее забрал. Или не он? Он был причиной или вестником? Она ненавидела его. Мечтала о нем. Не важно. Так можно было ненавидеть или желать небо, и это ей не нравилось больше всего.
Соловей заглянул под ель.
«Ты в порядке, Вася?» – осведомился он с тревогой.
Она попыталась кивнуть, но лишь беспомощно дернула головой, лицо было в ладонях.
Соловей тряхнул гривой.
«Ты это сделал, – сказал он Морозко, прижав уши. – Исправляй!».
Он вздохнул, она услышала его шаги, он обошел костер и опустился перед ней. Вася не смотрела на него. Через миг он нежно убрал пальцы от ее мокрого лица.
Вася пыталась хмуриться, смаргивая слезы. Что он скажет? Ее горе он не поймет, он бессмертный. Но…
– Прости, – сказал он, удивив ее.
Она кивнула, сглотнув, и сказала:
– Я так устала…
Он кивнул.
– Знаю. Но ты смелая, Вася, – он замешкался, а потом склонился и нежно поцеловал ее в губы.
Она ощутила вкус зимы: дым, сосна и жуткий холод. А потом и тепло, и миг сладости.
Но миг прошел, и он отодвинулся. Они мгновение вдыхали дыхание друг друга.
– Не переживай, Василиса Петровна, – сказал он, встал и покинул кольцо света.
Вася не пошла за ним. Она была ошеломлена, все болело, пылало, и ей было страшно. Она хотела пойти за ним, конечно. Потребовать, чтобы он объяснился. Но уснула с ледяным кинжалом в руке, помня лишь перед этим вкус хвои на губах.
* * *
«Что теперь?» – спросила кобылица у Морозко, когда он вернулся позже. Они стояли у костра под елью. Свет углей трепетал на лице Васи, она спала рядом с дремлющим Соловьем. Жеребец пробрался под ель и лежал рядом с ней, как гончая.
– Не знаю, – прошептал Морозко.
Кобылица толкнула его, словно жеребенка.
«Ты должен рассказать ей, – заявила она. – Рассказать всю историю о ведьмах, сапфировом талисмане и лошадях у моря. Она достаточно мудрая, она имеет право знать. Иначе ты лишь играешь с ней. Ты давно был королем зимы, что вертел сердцами девушек, как хотел»
– Разве я все еще не король зимы? – спросил Морозко. – Это я должен делать: откупиться золотом и чудесами и отправить ее домой. И я все еще это делаю.
«Если бы ты мог отправить ее домой, – сухо сказала кобылица, – и она стала милым воспоминанием. Но ты здесь. Вмешиваешься. Если попробуешь отослать Васю домой, она не уйдет. Ты не управляешь ею».
– Не важно, – резко сказал он. – Это… последний раз, – он не посмотрел на Васю снова. – Она сделала своим домом дорогу, это теперь ее дело, не мое. Она жива, и я оставлю ее с сапфиром и памятью на всю жизнь. Когда она умрет, я передам его другой. И все.
Кобылица не ответила, скептически фыркнула во тьме.
Дым
Когда Вася проснулась утром, Морозко и кобылица пропали. Его словно тут не было, словно это приснилось ей, но следы от копыт остались, как и сияющий кинжал рядом с новым седлом и пухлыми сумками. Кинжал теперь не напоминал лед, металл был бледным, он был в кожаных ножнах с серебром. Вася села и хмуро посмотрела на это.
«Он сказал тренироваться, – Соловей понюхал ее волосы. – И что кинжал не будет застревать в ножнах на морозе. И что люди с оружием умирают быстрее, так что лучше не носить кинжал открыто».
Вася подумала о руках Морозко, исправляющих ее хватку. Она подумала о его губах. Ее кожа покраснела, она вдруг разозлилась, что он поцеловал ее, оставил дары и бросил без слов.
Соловей не сочувствовал, а фыркал и вскидывал голову, желая бежать. Вася хмуро нашла хлеб и медовуху в сумке, съела и бросила снег на костер (который быстро потух, продержавшись так долго), закрепила мешки на седле и забралась на Соловья.
Версты летели без проблем, и у Васи были дни пути, чтобы набраться сил, чтобы помнить – и пытаться забыть. Но утром, когда солнце озарило верхушки, Соловей вскинул голову и шарахнулся. Вася вздрогнула и сказала:
– Что! – а потом увидела тело.
Он был крупным, но теперь его борода была в инее, открытые глаза смотрели, замерзшие и пустые. Он лежал на окровавленном снегу.
Вася с неохотой спустилась на землю. Подавив тошноту, она поняла, от чего умер мужчина: удар меча или топора по месту, где шея соединялась с плечом, и это рассекло его до ребер. Она подавляла отвращение.
Вася коснулась его окоченевшей руки. Следы сапог вели к нему, он бежал до конца.
Но где были его убийцы? Вася склонилась над следами мертвеца. Новый снег сделал их размытыми. Соловей шел за ней, нервно дыша.
Деревья резко закончились, и они оказались на краю полей. И посреди полей была сожженная деревня.
Васе снова стало плохо. Деревня напоминала ее: избы и сараи, бани, деревянные ступеньки и поля. Но эти дома стали дымящимися руинами. Забор лежал на боку, как раненый олень. Дым катился над лесом. Вася вдохнула, прижав к лицу рукав. Она слышала вой.
«Те, кто это сделал, ушли», – сказал Соловей.
«Он не так давно», – подумала Вася. Огоньки еще мерцали в деревне, не успев погаснуть. Выжившие скованно двигались, словно готовые присоединиться к груде мертвых перед развалинами маленькой церкви. Было слишком холодно, чтобы тела начали пахнуть. Кровь застыла на их ранах, они смотрели, раскрыв рты, на ясное небо.
Живые не поднимали взгляды.
В тени избы женщина с темными косами сидела рядом с мертвым. Ее ладони сжимались, как засохшие листья, тело обмякло, хотя она не плакала.
Что–то в волосах женщины, черных на худой спине, заставило Васю вспомнить. И она слезла с Соловья раньше, чем подумала об этом.
Женщина поднялась, и, конечно, это была не сестра Васи. Это была незнакомка. Крестьянка со следами холодных дней на лице. Кровь была на ее ладонях, она явно пыталась заткнуть смертельную рану. Грязный нож появился в ее руке, она прижалась спиной к стене. Ее голос клокотал в горле.
– Твои товарищи уже ушли, – сказала на Васе. – У нас больше ничего нет. Один из нас умрет раньше, чем ты меня коснешься.
– Я… нет, – пролепетала жалобно Вася. – Я не из тех, кто это сделал. Я просто путник.
Женщина не опустила нож.
– Кто ты?
– М–меня зовут Вася, – осторожно сказала девушка, ведь Вася мог быть сокращением и Василия. – Можете сказать, что тут произошло?
Яростный смех женщины пронзил уши Васи.
– Откуда ты, что не знаешь? Татары пришли.
– Эй, ты, – сказал жестокий голос. – Кто ты?
Вася оглянулась. Старый мужик шагал к ней, широкий и бледный за бородой. Его костяшки были в крови, он сжимал окровавленную косу. Появились другие, обходя горящие места. Они держали грубое оружие, топоры и охотничьи ножи, у многих на лицах была кровь.
– Кто ты? – закричали они, подходя все ближе. – Всадник, – сказал один. – Отставший. Мальчишка. Убейте его.
Вася, не думая, бросилась к Соловью. Жеребец разбежался и перепрыгнул головы ближайших жителей, они упали на окровавленный снег, ругаясь. Конь приземлился легко, как листочек, и побежал бы от развалин в лес, но Вася впилась костями в его спину, заставив его остановиться. Соловей замер, готовый бежать.
Вася повернулась к кольцу испуганных и злых лиц.
– Я не хочу вреда, – сказала она, сердце колотилось. – Я лишь путник. Я один.
– Откуда ты? – спросил один из жителей.
– Из леса, – Вася почти не соврала. – Что тут произошло?
Пауза была полна горя. А потом заговорила женщина с черными волосами:
– Бандиты. Они принесли огонь, стрелы и сталь. Они пришли за нашими девочками.
– Девочками? Они их забрали? – осведомилась Вася. – Куда?
– Забрали троих, – с горечью сказал мужчина. – Маленьких. Так происходит с начала зимы в деревнях в этих края. Они приходят, сжигают, что хотят, а потом забирают детей, – он махнул на лес. – Всегда девочек. У Рады, – он указал на черноволосую женщину, – украли дочь, а мужа убили в бою. У нее теперь никого нет.
– Они забрали мою Катю, – Рада сжала окровавленные руки. – Я говорила мужу не биться, ведь я не могу потерять обоих. Но они потащили нашу девочку, и он не вытерпел… – она затихла.
Слова заполнили рот Васи, но они не помогли бы.
– Мне жаль, – сказала она. – Я… – она дрожала. Вдруг Вася коснулась бока Соловья, и конь помчался прочь. За ней звучали крики, но она не оглядывалась. Соловей перемахнул через сломанный забор и скрылся среди деревьев.
Конь понял ее мысль раньше, чем она ее озвучила.
«Мы же не идем туда?».
– Нет.
«Я хотел бы, чтобы ты научилась сражаться, а потом лезла к ним», – сказал недовольно конь. Белое кольцо показалось вокруг его глаза. Но он не возражал, когда она повела его к мертвецу, что лежал в лесу.
– Я попытаюсь помочь, – сказала Вася. – Богатыри ездят по миру, спасают дев. Почему я не могу? – она говорила смелее, чем ощущала. Ее ледяной кинжал казался большой ответственностью, ножны прижимались к спине. Она подумала о родителях, няне, людях, которых она не смогла спасти.
Конь не ответил. Лес был тихим под беспечным солнцем. Их дыхание было громким в тишине.
– Нет, я не буду биться, – сказала она. – Меня убьют, и Морозко будет прав. Я не могу этого допустить. Мы проберемся, Соловей, как девочки, что воруют печенье, – она старалась говорить храбро, но все в ней дрожало.
Она опустилась на землю рядом с мертвецом, стала искать следы. Но ничто не показывало, куда ушли напавшие.
– Бандиты не призраки, – растерянно сказала Вася Соловью. – Кто не оставляет следы?
Конь в тревоге тряхнул хвостом, но молчал.
Вася размышляла.
– Идем, – сказала она. – Нужно вернуться в деревню.
Солнце миновало зенит. Деревья у забора отбрасывали длинные тени на развалины изб, плохо скрывая ужас. Соловей замер на краю леса.
– Жди меня здесь, – сказала Вася. – Если я позову, сразу приходи. Сбивай людей, если надо. Я не хочу умирать из–за их страха.
Конь ткнулся носом в ее ладонь.
Деревня была тихой. Люди ушли к церкви, там собирались разжечь погребальный костер. Вася держалась тени, прошла мимо забора и прижалась к стене дома Рады. Женщины не было видно, следы показывали, что ее мужа унесли.
Вася сжала губы и скользнула в дом. Свинья в углу запищала, и ее сердце чуть не остановилось.
– Тихо, – сказала она ей.
Свинья смотрела на нее глазками–бусинами.
Вася прошла к печи. Глупая идея, но других не было. В ее руке было немного холодного хлеба.
– Я тебя вижу, – сказала она тихо в холодную печь. – Я не из твоего народа, но я принесла тебе хлеб.
Тишина. Печь была тихой, дом был неподвижным, ведь его хозяина убили, а ребенка похитили.
Вася стиснула зубы. С чего домовому приходить на ее зов? Может, она поступала глупо.
А потом на глубине что–то пошевелилось, из печи высунулось маленькое существо в саже и волосах. Пальцы–прутики прижались к камню, оно завизжало:
– Прочь! Это мой дом.
Вася была рада видеть домового, видеть его плотным, не таким призрачным, как банник до этого. Она осторожно опустила хлеб на кирпичи перед печью.
– Разбитый дом, – сказала она.
Слезы выступили на глазах домового, он сел в печи с облачком пепла.
– Я пытался сказать им, – сообщил он. – Я кричал прошлой ночью: «Смерть. Смерть!». Но они слышали только ветер.
– Я пойду за ребенком Рады, – сказала Вася. – Я хочу ее вернуть. Но я не знаю, как найти ее. Следов нет, – она повернула голову, слушая, нет ли шагов снаружи. – Хозяин, – сказала она домовому. – Няня говорила мне, что если семья покидает дом, домовой идет с ними, если его правильно попросят. Девочка не может попросить, и я прошу за нее. Вы знаете, куда ее забрали? Поможете найти ее?
Домовой молчал, посасывая тонкие пальцы.
«Надежды мало», – подумала Вася.
– Возьми уголек, – сказал домой, голос стал мягче. – Возьми и иди на свет. Если вернешь мою Катю, мой вид будет в долгу.
Вася выдохнула, удивляясь успеху.
– Я постараюсь, – она пошарила в печи рукой в варежке и вытащила кусок холодного черного дерева. – Света нет, – она с сомнением осмотрела его.
Домовой ничего не сказал, он пропал в печи. Свинья снова запищала, Вася слышала слабо голоса из другого конца деревни, хруст шагов по снегу. Она бросилась к двери, спотыкаясь о кривые доски. Снаружи был вечер, полный скрывающих теней.
На другой стороне горел погребальный костер: маяк в угасающем свете. С дымом поднимался вой, люди горевали по умершим.
– Бог вас сохранит, – шепнула Вася, выбежала за дверь в лес, где ждал Соловей.
Уголек домового все еще был серым. Вася забралась за Соловья и смотрела на него.
– Мы попробуем разные направления и проверим, – сказала она.
Темнело. Конь недовольно прижимал уши, но пошел вдоль деревни.
Вася смотрела на холодный уголек в руке. Это…?
– Погоди, Соловей.
Конь застыл. Уголек в руке Васи был светло красным. Она была уверена.
– Туда, – шепнула она.
Шаг. Другой. Стоп. Уголек пылал ярче и жарче. Вася была рада толстой варежке.
– Прямо, – сказала Вася.
Они шли все быстрее, почти бежали, Вася была уверена в направлении. Ночь была ясной, луна – почти полной, но было холодно. Вася не думала об этом. Она дула на руки, куталась в кафтан и шла решительно на свет.