Если уж восхищаться чем-то, если уж перед чем-то благоговеть, так это перед человеческим мозгом, самым поразительным, самым удивительным и непостижимым устройством по переработке информации, какое существует в этом мире.
Вы должны встряхнуться и увидеть окружающий мир как физическую сущность, а свою связь с ним осознать как жизненно важную. Если уж восхищаться чем-то, если уж перед чем-то благоговеть, так это перед человеческим мозгом, самым поразительным, самым удивительным и непостижимым устройством по переработке информации, какое существует в этом мире, — его сложность мы даже не осознаем до конца, а своей многогранностью и многофункциональностью он способен затмить любое современное технологическое новшество.
2. Изучите свои сильные стороны — предельная концентрация
А. Альберт Эйнштейн — Б. Темпл Грандин
А. В первые годы жизни Альберт Эйнштейн давал своим родителям поводы для беспокойства. Он начал говорить намного позже обычного и довольно долго разговаривал неуверенно, с запинками. У него была странная привычка сначала, шевеля губами, бормотать про себя фразы, которые он собирался произнести вслух. Заподозрив отставание в умственном развитии сына, родители обратились к врачу. Вскоре, однако, речь у мальчика выправилась, а попутно обнаружилось, что он не лишен способностей: Альберт с удовольствием решал головоломки, проявлял интерес к науке, учился играть на
скрипке (особенно он любил Моцарта, чьи пьесы потом играл на протяжении всей жизни).
Во время обучения в школе у Альберта возникли новые сложности. Его нельзя было назвать хорошим учеником. Необходимость механически заучивать наизусть многочисленные даты и прочие сведения раздражала его, строгость учителей и казарменные порядки выводили из себя. Хорошими оценками юный Эйнштейн похвастаться не мог, и родители, обеспокоенные будущим сына, решили отправить его, тогда уже шестнадцатилетнего, в известную более либеральными взглядами школу в городке Аарау, неподалеку от их дома в Цюрихе. В этой школе применялись методы обучения, разработанные швейцарским педагогом-реформатором Иоганном Песталоцци, который подчеркивал значение наглядного обучения, развивающего способность судить о предметах и высказывать свои суждения. Даже математике и физике здесь учили именно так. Учеников не заставляли зазубривать правила и факты — заучиванию противопоставлялась важность зрительного восприятия, которую Песталоцци называл основой творческого мышления.
В этой атмосфере способности юного Эйнштейна расцвели неожиданно для всех. Ш кола ему понравилась — здесь всячески поощрялось самообразование, если ученики проявляли склонность к какому-либо предмету. Благодаря этому Эйнштейн получил возможность углубленно изучать ньютонову физику (которую он страстно любил) и познакомиться с новейшими достижениями в исследовании электромагнитных явлений.
Изучая работы английского ученого, Альберт обнаружил, что у него появилось много вопросов к ньютоновой концепции Вселенной, которые волновали его настолько, что не давали спать по ночам.
Согласно Ньютону все природные явления, все связи между телами можно объяснить простыми законами механики. Зная их, можно описать практически все, что происходит вокруг. Тела движутся в пространстве, под
чиняясь этим законам, например закону гравитации, и все их передвижения можно выразить с помощью математических формул. В такой Вселенной все подчинялось строгим законам, было упорядочено и рационально. Но концепция Ньютона опиралась на два допущения, проверить которые эмпирическим путем было невозможно: наличие абсолютного времени и пространства, существующих независимо как друг от друга, так и от живых существ и физических тел. Без такого допущения ни одна система мер не была бы оптимальной. Тем не менее блестящую систему Ньютона было очень трудно оспорить, учитывая, что ученые, основываясь на ее законах, могли точнейшим образом измерять распространение звуковых волн, диффузию газов или движение звезд.
В конце XIX века, тем не менее, концепция механической Вселенной Ньютона немного пошатнулась. Отталкиваясь от исследований Майкла Фарадея великий шотландский математик Джеймс Максвелл сделал интересные открытия, касавшиеся свойств электромагнетизма. Работая над своей теорией, позднее получившей название теории электромагнитного поля, Максвелл высказал предположение, что об электромагнетизме следует рассуждать не с точки зрения заряженных частиц, а в терминах силовых линий в пространстве, где могут образовываться электрические и магнитные поля и распространяться импульсы. Согласно его вычислениям электромагнитные волны распространяются в пространстве со скоростью около 300 ООО км/сек, что, как оказалось, совпадает со скоростью света. Такое совпадение не могло быть случайным. Свет, таким образом, мог быть видимым проявлением целого спектра электромагнитных волн.
Такое представление о физической Вселенной было совершенно новым, революционным; пытаясь увязать ее с идеями Ньютона, Максвелл и его соратники ввели понятие «светоносного эфира», некой субстанции, способной колебаться, порождая электромагнитные волны по аналогии с водой океана или воздухом и звуковыми вол-
е
нами. Такая концепция добавила в уравнение Ньютона еще один стандарт — абсолютного покоя. Скорость движения этих волн можно было измерить исключительно по отношению к чему-то, пребывающему в покое, — такой точкой отсчета и предполагался гипотетический «светоносный эфир». Однако этот эфир был странной субстанцией — заполняя собой всю Вселенную, он никоим образом не отражался на движении планет и других физических тел.
Десятки лет ученые во всем мире бились, пытаясь доказать существование эфира. Ставились всевозможные сложные эксперименты, но это была погоня за неуловимой целью, в результате порождавшая все больше вопросов и сомнений касательно ньютоновой Вселенной и тех абсолютов, от которых она зависела.
Эйнштейн с жадностью прочел все, что мог найти о трудах Максвелла и о поднятых им проблемах. По натуре он не был ниспровергателем — напротив, Эйнштейн убежденно верил в законы природы, в существование упорядоченной Вселенной, в которой все строго подчинено этим законам, так что возникшие сомнения волновали и тревожили его.
Однажды, погруженный в мысли такого рода, юный Эйнштейн — тогда еще ученик школы в Аарау — представил человека, путешествующего со скоростью света. Перед ним возникла четкая картина, а следом нахлынули вопросы, породившие то, что впоследствии он назвал мысленным экспериментом: если бы человек двигался со скоростью света вслед за световым лучом, то он смог бы «воспринимать такой луч света, как покоящееся, переменное в пространстве электромагнитное поле».
Интуитивно, однако, Эйнштейн понимал, что возникшая перед ним картинка не имеет смысла — по двум причинам. В момент, когда человек смотрит на источник света, желая увидеть луч, световой импульс будет удаляться от него со скоростью света. Иначе он не сможет его увидеть, так как видимый свет передвигается в пространстве с постоянной скоростью. Скорость светового
импульса относительно наблюдателя все равно будет составлять те же 300 ООО километров в секунду. Закон, управляющий скоростью света или любых электромагнитных волн, одинаков и для наблюдателя, неподвижного относительно Земли, и для того, кто теоретически движется со скоростью света. Двух разных законов здесь быть не могло. И все же в теории можно было предположить, что, сумей кто-то развить нужную скорость, ему удастся увидеть саму волну еще до того, как она превратится в свет. Это был парадокс, и Эйнштейн не мог отделаться от мыслей о нем.
На следующий год Альберт поступил в Политехникум — Цюрихское высшее техническое училище — и снова оказался в омерзительной среде традиционного образования. В математике его успехи были более чем скромными. Ему не нравилось, как здесь преподают физику, и он начал посещать лекции по другим, совершенно не связанным с ней предметам. Студентом он был отнюдь не блестящим и не привлек к себе внимания никого из солидных профессоров и наставников. Зато строгости и ограничения, мешавшие ему предаваться размышлениям, вызвали у Эйнштейна стойкую неприязнь к академической среде. Все еще потрясенный результатами своего мысленного эксперимента, он размышлял о нем неотступно. Ему хотелось придумать эксперимент, который позволил бы доказать существование эфира, выявить его, исследовать воздействие, оказываемое эфиром на свет. Однако один из преподавателей Политехникума разъяснил студенту, что все это невозможно осуществить на практике. Видимо, желая сбить спесь с юнца двадцати одного года, решившего затмить ученых с мировым именем и выполнить то, чего не удалось им, он дал Эйнштейну почитать статьи, где рассказывалось о многих провальных попытках обнаружить эфир.
Еще через год, в 1900 году, Эйнштейн принял решение, повлиявшее на всю его дальнейшую жизнь: он не станет физиком-экспериментатором, эксперименты ему не удаются, да и сам процесс особого удовольствия не достав
ляет. Зато он силен в другом — например, ему нет равных в решении разного рода теоретических задач. Он с огромным удовольствием обдумывал такие задачи, переводя в образы, которыми мог управлять, придавая им любую форму по своему желанию. А врожденная независимость и отсутствие почтения к авторитетам позволяли ему мыслить свободно и неожиданно. Это означало, разумеется, что в затхлой академической среде ему уж точно не прижиться. Необходимо прокладывать собственный путь, но и в этом можно было увидеть преимущество. Ему не придется гнуть спину перед авторитетами, стараясь втиснуться в рамки стандартных представлений.
Продолжая свои мысленные эксперименты, Эйнштейн пришел наконец к выводу: по-видимому, ошибка кроется в самой концепции физической Вселенной, описанной Ньютоном. Ученые брались за проблему не с того конца: они пытаются доказать существование светоносного эфира, дабы поддержать и упрочить ньютонову доктрину. Эйнштейн боготворил Ньютона и при этом не был связан ни с какой научной школой. Приняв решение работать самостоятельно, он мог поступать, не оглядываясь на авторитеты, со всей свойственной ему решительностью. Для начала он отбросил идею об эфире и всех абсолютах, доказать существование которых было невозможно. Его следующий шаг — вывести законы, управляющие движением, и сделать это он собирался силой мысли, логики и математических расчетов. Эйнштейну не нужна была ни должность на кафедре, ни лаборатория. Решением мысленных задач он мог заниматься в любом месте, где бы ни находился.
Шли годы, окружающим казалось, что Эйнштейн — обыкновенный неудачник. Политехникум он окончил одним из последних в своем выпуске по успеваемости. Не сумев найти работы преподавателя, он устроился на скромное, низкооплачиваемое место эксперта в Федеральном бюро патентования изобретений в Берне. Зато в свободное время никто не мешал ему раздумывать над своей проблемой.
Эйнштейн упорно трудился. Сидя за столом в своем патентном бюро, он часами размышлял о теории, которая постепенно формировалась, приобретала очертания. Он размышлял о ней, даже гуляя с друзьями, — благо, ему была свойственна уникальная способность слушать одно, а думать при этом совсем о другом. С собой он всегда носил блокнотик, куда записывал самые разные мысли. Он непрестанно размышлял и об исходном парадоксе, и обо всех изменениях, которые тот претерпел, прокручивая все это в своих мыслях, представляя тысячи вариантов и возможностей. С утра до ночи он примеривался к нерешенной задаче то с одной стороны, то с другой.
Наконец Эйнштейн сформулировал два важных принципа, которые помогли ему продвинуться дальше. Во- первых, он установил, что первая его догадка была верна: законы физики одинаково действуют в отношении как наблюдателя, находящегося в покое, так и того, кто движется в космическом корабле с постоянной скоростью. Никакие другие варианты не имели смысла. Было и второе — скорость света неизменна. Даже если свет исходит от звезды, несущейся в пространстве со скоростью тысяч километров в час, распространяться он будет со скоростью 300 ООО км/сек, и ни на йоту быстрее. Такое допущение не противоречило закону Максвелла о неизменной скорости электромагнитных волн.
Эйнштейн продолжал размышлять, и ему в голову пришел еще один парадокс в виде мысленной картины. Теперь он вообразил поезд, движущийся по рельсам со включенным прожектором. Человек, стоящий на перроне, увидит луч света, приближающийся к нему с ожидаемой скоростью. Но что, если, к примеру, женщина побежит по платформе к поезду или от него? Скорость женщины относительно поезда будет определяться тем, насколько быстро и в каком направлении она будет двигаться, — но разве то же самое не касается и светового луча? Разумеется, относительно женщины луч света будет иметь разную скорость, в зависимости от того, бежит она навстречу или, наоборот, удаляется, и скорость луча относительно нее будет отличаться от скорости применительно к человеку, стоящему на платформе. Этот образ явно ставил под сомнение все до сих пор известные основополагающие принципы.
Прошел не один месяц, Эйнштейн продолжал размышлять над этим парадоксом, и в мае 1905 года он решил вообще бросить все это. Задача, казалось, была неразрешимой. Как-то, в один прекрасный солнечный день в Берне, Альберт, прогуливаясь с другом и коллегой по патентному бюро, стал рассказывать ему, что зашел в тупик, поделился своей досадой и со вздохом признался, что решил сдаться. Не успев договорить, вспоминал потом Эйнштейн, он вдруг понял, в чем суть проблемы. Решение пришло как яркое озарение, вспышка интуиции — сначала в виде зрительного образа, а потом и в словесном выражении, — все произошло в ничтожную долю секунды, которая навсегда изменила наши представления о Вселенной.
Позже Эйнштейн иллюстрировал свое прозрение таким образом: предположим, поезд движется вдоль платформы с постоянной скоростью. Человек стоит в центре платформы. Как раз в то мгновение, когда поезд проезжает мимо него, в голову и хвост состава одновременно ударяют две молнии, попав в точки А и Б, равноудаленные от нашего наблюдателя. Теперь предположим, что в середине состава, проходящего перед наблюдателем на платформе в тот момент, когда внезапно ударяют молнии, сидит женщина.
Пока луч света от вспышек молний идет до ее глаз, она успевает немного удалиться от вспышки А (сзади) и приблизиться к вспышке Б (впереди). Она увидит вспышку впереди на миг раньше, чем молнию, ударившую в хвост состава. То, что одновременно для мужчины на платформе, не одновременно для женщины в поезде. Ни про какие два события невозможно однозначно сказать, что они произошли одновременно, так как любой движущийся наблюдатель ориентируется на собственное относительное время, а все во Вселенной постоянно движется относительно чего-то еще. «Во Вселенной нет та
ких часов, которые показывали бы единственно реальное время». Если время не абсолютно, значит, не абсолютно и пространство или расстояние. Все в мире относительно по отношению к чему-то еще — скорость, время, расстояние и так далее, кроме скорости света, которая не меняется никогда.
Эйнштейн назвал свое открытие специальной теорией относительности, и в последующие годы, доработав ее, произвел настоящий переворот в науке. Много лет спустя ученый следовал тем же путем, что привело его к открытию общей теории относительности и того, что он назвал «искривлением пространства-времени», которое описал, применив относительность к явлению гравитации. И на этот раз он начал с образа, мысленного эксперимента, над которым размышлял почти десять лет, пока не сформулировал в 1915 году свою гениальную теорию. Исключительно на основании этих своих выводов Эйнштейн не только высказал догадку, что световые лучи должны отклоняться от прямой линии под влиянием кривизны пространства-времени, но пошел еще дальше, вычислив предположительное отклонение для лучей звезд, на своем пути касающихся Солнца. К изумлению ученых и интересующихся этими проблемами любителей, во время солнечного затмения 1919 года астрономы сумели проверить и в точности подтвердить догадку Эйнштейна. Казалось, только индивидуум, наделенный сверхчеловеческими способностями и супермозгом, способен произвести столь точные вычисления без приборов, только на основании логических рассуждений. Именно тогда родилась слава Альберта Эйнштейна и его репутация чудака и абсолютного гения, которая закрепилась за ним навсегда.
Хотя мы привыкли считать, что такие гении, как Альберт Эйнштейн, наделены сверхъестественными способностями, до которых нам далеко, все его великие открытия базировались на двух очень простых решениях, принятых еще в юности. Во-первых, в двадцатилетием возрасте он ясно понял, что в роли физика-экспериментатора не достигнет ничего, станет посредственностью. Несмотря на то что усердные занятия математикой и экспериментами открывали перед ним удобный путь в физику, он пошел своей дорогой — это уже дерзновенное решение. Во-вторых, в органическом неприятии авторитетов и соглашательства для Эйнштейна обнаружилось большое преимущество. Он решил атаковать проблему извне, не испытывая пиетета и чувствуя себя свободным от бремени ньютоновой парадигмы, которое давило на исследователей, заставляя идти на компромиссы. Эти два решения позволили молодому ученому развернуться в полную силу. Можно назвать и третий фактор: его любовь к игре на скрипке и особенно к музыке Моцарта. Людям, восторгавшимся тем, как он чувствует Моцарта, Эйнштейн отвечал: «Это у меня в крови». Он имел в виду, что играет эту музыку так часто, что она стала частью его, его сущности. Эйнштейну свойственно было тонкое, глубинное понимание музыки. Неосознанно оно стало моделью для его подхода к науке: самые сложные явления и проблемы он обдумывал до тех пор, пока не приходил к столь же глубинному их пониманию.
Обычно мы видим в Эйнштейне крайнее выражение абстрактного мыслителя, но на самом деле образ его мышления был весьма и весьма конкретным — почти всегда его мысли выражались в ярких наглядных образах, связанных с предметами, которые мы постоянно видим перед собой: поездами, часами, лифтами. Оперируя такими конкретными образами, он снова и снова прокручивал в мыслях проблему, рассматривая ее во всех возможных ракурсах, и одновременно с этим гулял, общался с людьми или рассматривал бумаги у себя в патентном бюро. Позже он признавался, что воображение и интуиция играли в его открытиях не в пример более важную роль, чем знание физики и математики. Если Эйнштейну и были свойственны какие-то необычные, из ряда вон выходящие качества, так это его незаурядное терпение, поразительное упорство и сила воли. Только после долгих и мучительных раздумий над одной проблемой, длившихся намного больше чем 10 тысяч часов, он достигал точки преобразования. Он пропускал через себя различные аспекты невероятно сложного и многофакторного феномена, так что они становились частью его, а в результате происходило интуитивное озарение, объединяющее фрагменты в единое целое, — как, например, яркий образ, внезапно открывший ему глаза на относительность времени. Две части разработанной Эйнштейном теории относительности следует считать, возможно, самыми великими из всех достижений человеческого интеллекта в истории, но это плод беспрецедентного упорного труда, а не какой-то необъяснимой и непостижимой одаренности.
К мастерству ведут разные пути — проявив упорство и настойчивость, вы, несомненно, отыщете среди них тот, что лучше всего подходит вам.
К мастерству ведут разные пути — проявив упорство и настойчивость, вы, несомненно, отыщете среди них тот, что лучше всего подходит вам. Самое главное при этом — определить сильные стороны своего характера и ума и опираться на них. Для того чтобы подняться на высокий уровень мастерства, в любом случае необходимы многие часы практики, сосредоточенного и самозабвенного труда. Достичь высот вряд ли удастся, если работа не приносит радости и вам приходится тратить все силы на преодоление своих слабых сторон. Загляните в себя глубже, чтобы разобраться, в чем вы по-настоящему сильны, а что дается с трудом, — сделайте это по возможности объективно. Выявив свои сильные стороны, начинайте усердно и рьяно их развивать. Начав действовать в этом направлении, вы почувствуете прилив сил и вдохновения. Вас не будут сковывать условности или необходимость идти на компромисс, вам не придется тратить время на освоение того, что вам претит или просто не по душе. При таком подходе вы совершенно естественно сумеете пробудить в душе творческие силы и интуицию.
Б. Вспоминая свое детство в 1950-е, Темпл Грандин, страдавшая от рождения аутизмом, представляла лишь тьму и хаос. Еще она помнила, как часами лежала на пляже, пересыпая песок и глядя, как песчинки струятся между пальцами. Она жила в постоянном напряжении и ужасе — любой резкий звук страшно пугал ее. Научиться говорить она смогла намного позже обычного, и уже тогда Темпл начала осознавать, как сильно отличается от других детей. Часто девочка оставалась одна, и нет ничего удивительного в том, что ее тянуло к животным, особенно к лошадям. Они не просто составляли ей компанию — Темпл испытывала какое-то странное чувство солидарности, понимания с животными. Особенно полюбила она ездить верхом на ферме близ Бостона, где часто бывала в детстве. Сидя на лошади, девочка чувствовала с ней особенно тесную связь.
Однажды летом маленькую Темпл отвезли в гости к тетушке Энн, владелице ранчо в Аризоне. Оказавшись на ранчо, девочка сразу потянулась к коровам и могла часами наблюдать за ними. С интересом она смотрела, как животным делают прививки, загоняя их для этого в особый тесный загон — раскол. Боковые стенки загона сдавливали корову с двух сторон. Девочке объяснили, что так делают, чтобы успокоить испуганное животное.
Темпл припомнила, что и сама с раннего детства пыталась плотнее завернуться в одеяло или зарыться в подушки, чтобы ощутить успокаивающее чувство сдавливания. Мягкое сжатие действовало на нее умиротворяюще, в точности как на коров. (В то же время, как и большинство детей-аутистов, Темпл плохо переносила, когда ее кто-то обнимал: слишком сильно было ощущение, что она не сможет вырваться из объятий, это пугало, и она начинала вырываться.) Девочка и раньше задумывалась о какой-то конструкции, вроде тесного домика, где ей было бы спокойно и хорошо. Сейчас, глядя на коров в загоне для прививок, она поняла, чего хочет. Темпл стала уговаривать тетю разрешить ей войти в раскол, чтобы ее сжали с боков, как корову. Тетя согласилась. Целых полчаса Темпл наслаждалась тем, к чему всегда тянулась. Да и после этого весь день она испытывала необычный покой. Тогда-то девочка и поняла, что с коровами ее объединяет какая-то странная связь, почти родство, что ее будущая жизнь тоже каким-то образом будет связана с ними.
Заинтересовавшись природой такой связи, Темпл, став старшеклассницей, решила узнать о рогатом скоте побольше. Еще ей хотелось понять, что чувствуют другие аутисты, дети и взрослые, одинаковы ли их ощущения. Литературы о крупном рогатом скоте, поведении и эмоциях животных почти не нашлось. С аутизмом дело обстояло иначе, и Темпл приступила к изучению вопроса, глотая книгу за книгой. Благодаря этому она пристрастилась к чтению и занятиям наукой — исследование, за которое она взялась, позволило направить ее энергию в нужное русло и к тому же дало возможность больше узнать о мире вокруг. У Темпл обнаружилась редкая способность полностью концентрироваться на изучаемом предмете.
Мало-помалу девушка начала лучше учиться и поступила в школу-интернат для одаренных детей в Нью-Гемпшире, где демонстрировала большие успехи в изучении психологии. Эту специализацию Темпл выбрала, поскольку ее по-прежнему интересовал феномен аутизма: ей это явление было знакомо изнутри, не понаслышке, и это не могло не помочь в изучении аутизма с научных позиций.
По окончании школы-интерната девушка решила заняться психологией уже всерьез, в Аризонском государственном университете. Однако, вернувшись на юго- запад США и навестив тетушку на ранчо, она вспомнила свои детские впечатления, и любовь к коровам вспыхнула с новой силой. Не зная, правильно ли она поступает и к чему это может привести, Темпл, повинуясь импульсу, перевелась на кафедру животноводства. Объектом своей научной работы она решила сделать крупный рогатый скот.
Темпл Грандин всегда отличало образное мышление — нередко, чтобы лучше понять слова, она старалась представлять их в виде картинок. Возможно, такая черта была результатом нестандартного устройства ее мозга. Выполняя работу на кафедре, она посетила пару животноводческих хозяйств штата и была потрясена увиденным.
Темпл внезапно осознала, что способность мыслить зрительными образами свойственна, оказывается, далеко не всем людям. Чем еще объяснить совершенно непродуманную, бессмысленную конструкцию большинства стойл, загонов, площадок для откорма и полное равнодушие к деталям, для нее совершенно очевидным?
Негодуя, она смотрела, как несчастные коровы толпой проходят сквозь расколы по скользким настилам. Она представляла, что должно чувствовать животное весом почти 600 кг, внезапно оступаясь и теряя равновесие на такой гладкой, чуть ли не полированной поверхности. Разумеется, коровы замедляли шаг и стопорились посреди мостков, а сзади напирали следующие, так что возникал затор. В одном из хозяйств все коровы при перегоне внезапно останавливались в одном и том же месте — явно в их поле зрения попадало что-то пугающее. Отчего же никто не поинтересуется этим, не попытается выяснить, в чем дело? В другом хозяйстве Темпл стала свидетельницей жуткой сцены, когда коров по наклонным мосткам загоняли в бассейн с дезинфицирующим раствором для уничтожения клещей и паразитов. Мостки были слишком крутыми и оканчивались высоко над водой. Несчастные коровы падали в воду вниз головой, захлебывались и тонули.
Под впечатлением увиденного девушка решила в качестве магистерской работы подготовить детальный анализ эффективности разных хозяйств и выдвинуть свои предложения по их улучшению. Она посещала десятки ферм, каждый раз подолгу стояла возле расколов, наблюдая за реакцией коров, пока их клеймили или вакцинировали. Темпл подходила к животным, гладила их. Еще в детстве, катаясь на лошадях, она нередко чувствовала, как состояние животного передается ей через касания рук и ног. Сейчас она испытывала то же самое и с коровами; прижимаясь ладонями к их теплым бокам, она понимала, что это успокаивает и ее, и животных. Девушка заметила: если она спокойна, коровы тоже реагируют на нее спокойно. Постепенно она все лучше представляла их состояние и ясно видела, что во многом поведение живот
ных обусловлено страхами, которых мы, люди, даже не замечаем.
Скоро для Грандин стало очевидно и то, что на кафедре животноводства, куда она перевелась, никого, кроме нее, не интересуют вопросы поведения животных, а тем более их эмоции и переживания — подобные материи считались недостойными внимания ученых. Темпл тем не менее настаивала на этих линиях исследования — они интересовали ее и казались важными для будущей научной работы. В поездки по животноводческим хозяйствам она теперь брала фотоаппарат. Зная, что копытные животные очень чувствительны к любым контрастам, появляющимся в поле зрения, Темпл проходила по всем маршрутам стада, заходила в расколы и загоны, вставала на колени и делала черно-белые фотографии, стараясь понять, что видят животные. Камера запечатлевала все резкие контрасты в поле зрения коров — яркие солнечные блики, глубокие пугающие тени, слепящие отблески от окна. Она была уверена: именно такие контрасты заставляют коров резко останавливаться в одних и тех же местах. Кое-где такой эффект могли произвести подвешенная пластиковая бутыль или, к примеру, звякающая цепь — для коров это означало опасность.
Конечно, коровы не были приспособлены для жизни в такой среде — в крупных животноводческих хозяйствах с почти индустриальной обстановкой их инстинкты давали сбой, и они постоянно пребывали в состоянии стресса. Если напуганное животное инстинктивно шарахалось или еще как-то реагировало, это раздражало работников, а когда стадо подгоняли, страх коров лишь усиливался. Уровень смертности и травматизма на фермах был удручающе высок, а потери времени, когда перепуганные коровы устраивали затор и стадо не могло двигаться, просто поражали. И при этом Грандин понимала: исправить все это можно, и сделать это совсем не трудно.
Получив диплом, девушка стала предлагать свои услуги по улучшению конструкции и переоборудованию откормочных площадок, загонов и прочего в животноводческих хозяйствах юго-запада США. Для скотобоен она разработала удобные, не такие травматичные платформы для погрузки скота и куда более гуманные фиксаторы, чем существовавшие до нее. Кое-что ей удалось улучшить благодаря вниманию к мелким деталям — например, она придумала изгибать мостки, по которым перегоняют коров, чтобы те не видели ничего впереди и по бокам. В результате животные действительно стали вести себя намного спокойнее. В другом месте Темпл переоборудовала чан для дезинфекции, уменьшив угол наклона и проделав в цементе борозды, чтобы копыта не скользили. Теперь животным было куда легче сходить в воду. Помещение, где коровы обсыхали после процедуры, Темпл также реконструировала, убрав лишние раздражители.
Глядя, как Темпл колдует над дезинфекционным бассейном, работники ферм посмеивались над чувствительной барышней, «сюсюкающей» со скотиной. Они смотрели на нее, как на пришельца с Марса. Но вот проект был завершен, и опытные скотоводы раскрыв рты смотрели, как коровы спокойно, не упрямясь, подходят к чану и погружаются в раствор. В кои-то веки дело обошлось без травм и тем более гибели животных, к тому же не пришлось тратить время на устранение заторов, и не было ни одного случая паники в стаде. Такими же эффективными оказались и все остальные проекты Темпл, что вскоре позволило ей завоевать авторитет даже среди опытных работников-скептиков. Постепенно ее имя становилось известным в среде профессионалов. Если учесть, что таких успехов добилась девушка-аутистка, в прошлом считавшаяся чуть ли не полным инвалидом, можно понять, что эти достижения наполняли ее чувством глубокой гордости.