Метеорит, взорвавшийся над Челябинском, вернул нас в Средневековье и отомстил за неуважение к астрономии.
Космос способен подносить землянам сюрпризы, причем происходит это обыкновенно в самый неподходящий момент. И это сразу же порождает легенды, домыслы и убеждения, что «случилось чудо».
Так произошло и на этот раз.
Аналогичная история произошла вскоре после смерти Цезаря. На небе появился яркий свет, потом произошла вспышка, и новая огненная стрела унеслась ввысь в темноту космоса. Христиане тут же посчитали, что небесное тело явилось за душой великого римлянина и унесла ее то ли в рай, то ли в ад. Разгорелись жаркие споры, выиграли в них те, кто доказывал, что небесные скитальцы, посещающие Землю, это порождение дьявола.
Впрочем, любое появление кометы или метеорита обязательно связывалось с неприятностями, которые обязательно возникнут. Это будут стихийные бедствия, войны, болезни или голод.
Появление метеорита сначала над Челябинском, а затем и над Кубой трудно связать с каким‑то бедствием, так как землетрясений, боевых действий, болезней и голода хватает на планете и нас уже трудно удивить чем‑то подобным. А вот «космическое бедствие» – это совсем другое! Это нечто новенькое, необычное, сенсационное!
А может быть, все не так?
Но сначала разберемся с христианством.
Римский понтифик отрекся от святого престола, и тут же в шпиль храма Святого Петра ударила молния.
Предзнаменование? Нет?
И тогда сразу два метеорита – на Урале и на Кубе – сразу в двух полушариях обрушились на человечество.
Конец света? Или нечто подобное?
Обращусь к авторитетам. Один из них пишет так:
«Мы, просвещенные светом науки, видим в кометах небесные тела, которые не имеют ничего общего с божьим гневом; но это правильное воззрение начало постепенно получать свою силу всего двести лет тому назад. Тихо Браге и Кеплер первые удалили кометы из пределов нашей атмосферы, причем Кеплер высказал мнение, что небесное пространство наполнено ими, как море рыбами. Подобное воззрение, быть может, несколько преувеличено. Хотя мы можем видеть только очень незначительную часть всех комет, попадающих в нашу солнечную систему, ибо большинство из них можно заметить только при малом, сравнительно, расстоянии от Солнца и от Земли, так что многие из них пропадают для нас, но все же, судя по числу ежегодно открываемых комет, трудно считать число их бесконечно большим…»
|
|
Это цитата из «Астрономических вечеров», вышедших в 1897 году. Книга была подарена Елизавете Кондратьевой из Елисаветинской женской гимназии при переходе ее из V в VI класс «за отличные успехи и поведение». Книга оказалась в моей библиотеке, и я информирую о ней потому, что гимназисткам нужно было обязательно знать астрономию, а нынешним школьникам – нет, и оттого астрономию исключили из школьной программы.
Весь мир обошли кадры, как в одной из школ Челябинска вылетают стекла в окнах. Оказалось, пострадали почти все школы города.
Может быть, именно это предзнаменование, точнее – плата за невежество наше?!
Из‑за него, на мой взгляд, падение метеорита в Челябинске вызвало у многих людей страх, более того – ужас.
С академиком Владимиром Евгеньевичем Фортовым наш разговор начался с событий над Челябинском вовсе не случайно:
|
|
– Не буду скрывать: если где‑то что‑то взрывается, я сразу же вспоминаю академика Фортова…
– Это осуждение или комплимент?
– …просто это единственный человек, который может объяснить точно и объективно все, что происходит при взрывах, случись они на Земле или в Галактике!
– Тогда примем это за комплимент.
– Взорвался метеорит над Челябинском. Сразу появилось много домыслов и предположений, но всю правду знает только один человек – вы! Итак, что там произошло?
– Это очень обычное явление. Физика его понятна. Есть большая статистика, люди анализировали это явление в течение, наверное, двух тысяч лет. Знаменитая комета Галлея впервые появилась в то время, когда волхвы пришли поклоняться Христу, и на всех картинах, посвященных этому событию, изображена хвостатая звезда – комета Галлея. Так что событие над Челябинском – заурядное. Такого рода явления происходят раз в два‑три года. Другое дело, что это редко случается там, где есть люди, где есть дороги и где есть фоторегистраторы. Обычно метеориты падают в океан. Существует система обнаружения ядерных испытаний, есть система слежения – это спутники, которые смотрят на такие вспышки. Удары метеоритов и комет с мощностью порядка 15–20 килотонн (это мощность бомбы, сброшенной на Хиросиму) бывают два‑три раза в год. Если объект побольше, такой, как Тунгусский метеорит, то он падает на Землю приблизительно раз в сто лет. Кстати, приблизительная оценка мощности Тунгусского метеорита 50 мегатонн. Это столько же, сколько у «царь‑бомбы», которая была испытана на Новой Земле в 1961 году. Зона поражения при падении метеоритов хоть и большая, но локальная. При взрыве «царь‑бомбы» или падении Тунгусского метеорита она порядка 30 километров. Не дай Бог, такой объект попадет в Москву, Нью‑Йорк или другой крупный город – он перестанет существовать. Такое, конечно, теоретически может случиться, но, повторяю, такие объекты приходят из космоса очень редко. Наблюдения за ними ведутся, так как реальность подобной трагедии не исключена.
|
|
– Жителей Челябинска, да и всего мира удивила та яркая вспышка, что зафиксировали камеры?!
– Физика этого явления такова: когда с большой скоростью (начиная от 10 и до 20–30 километров в секунду) тело попадает в атмосферу на большой высоте, где давление маленькое, то образуется ударная волна, которая порождает плазму, она‑то и светится. Тогда мы видим огненный след, в августе таких метеоритных свечений множество. Тело сгорает. В год на Землю падает несколько тысяч тонн метеоритов. Все они маленькие, так как основная масса сгорает в верхних слоях атмосферы. Однако те метеорные тела, которые доходят до плотных слоев атмосферы, ведут себя иначе…
– Какие это высоты?
– 30–40 километров от поверхности. Там начинают тормозить «шаттлы», когда идут на посадку, там летают боеголовки, и в этой области как раз и взорвался Челябинский метеорит. Физика процесса одинакова: большая скорость и ее следует погасить, то есть надо защититься от большого теплового потока. И, кроме того, прочность тела должна быть высокой, чтобы поток плазмы не смог ее нарушить. В случае с космическими кораблями и боеголовками принимаются соответствующие меры, чтобы противостоять обоим этим факторам: гасится скорость и делаются специальные защиты для рукотворных аппаратов. Всего этого нет у метеорита. Летит он в верхних слоях атмосферы со своим красивым огненным хвостом и погружается все глубже в атмосферу. Давление нарастает, и метеорит взрывается. Это и видели жители Челябинска и, благодаря их съемкам, все жители Земли. Конечно, там нет никаких ядерных материалов, а потому метеорит не может взорваться как атомная бомба. Небесные тела могут состоять из прочных пород с включением железа, и тогда у них есть шансы долететь до поверхности. Но чаще всего они состоят изо льда, а потому гибнут в верхних слоях атмосферы. Кстати, комета Галлея состояла изо льда, и нам повезло подобраться к ее ядру – это был уникальный космический проект, когда два аппарата изучали эту странницу Вселенной. По‑моему, это был последний столь эффектный советский проект…
– К сожалению, подобные эксперименты для нас в прошлом – космонавтика наша идет совсем иным путем. Правда, я пока не вижу куда… Но это разговор особый, а пока вернемся к нашему метеориту.
– Сравнение напрашивается простое. Едите на машине и высовываете руку наружу. Пальцы, сжатые в кулак, расправляете, и вы сразу же почувствуете напор воздуха. Аналогичное происходит и с метеоритом: на высоте он взрывается, и уже не пуля летит, а дробь…
– То, что произошло над Челябинском, наблюдалось не только с Земли, но и с орбит?
– Конечно. Система наблюдений за процессами, идущими в атмосфере планеты, работает весьма четко, благодаря искусственным спутникам Земли.
– Значит, можно контролировать ситуацию?
– Да, если речь идет о крупных объектах, идущих из Вселенной. Кстати, нужно и можно ли от них защитить Землю? Эта проблема возникла в США во времена Рейгана, то есть в начале 80‑х годов. Тогда он много сил потратил на идею «звездных войн». Ей было обеспечено научное сопровождение. В том числе и знаменитым Теллером, тем самым, что создал в Америке термоядерное оружие. Я с ним встречался. Мы пришли к выводу, что идея «звездных войн» политически «красивая», но технически трудно реализуемая. Однако это не помешало и Советскому Союзу втянуться в соревнование с американцами, но, к счастью, благодаря Велихову, Сагдееву, Кокошину и другим нам удалось дать правильную оценку этому проекту. Было понятно, что модель «звездных войн» лишена перспективы, и тогда Эдвард Теллер придумал борьбу с астероидами. Мол, надо использовать ядерные арсеналы и системы наблюдения, которые создавались для контроля за ядерными испытаниями, для защиты человечества от астероидов. Была создана рабочая группа, в которую вошел и я. Она была под зонтиком ООН. Нас принимал Генеральный секретарь ООН, мы давали разные отчеты, проводили конференции.
– Одна из них проходила в Снежинске, и в этот наш ядерный центр прилетал Теллер. Я там с ним встречался и беседовал. Он был страстным пропагандистом защиты Земли от астероидов, но потом идея угасла?
– Наши расчеты показали, что вне зависимости от того, куда ударит космический объект, если его размер больше пяти километров, то все живое на Земле будет уничтожено. Объект обладает колоссальной кинетической энергией, она равна миллионам мегатонн. Возникнет большой кратер, и огромное количество пыли поднимется вверх, и она окутает всю планету. А если объект попадет в океан, то возникнет гигантская волна высотой порядка пяти километров. Это цунами будет медленно затухать, раз за разом огибая земной шар…
– Хорошенькая перспектива! И что делать?
– Ничего сделать нельзя, хотя объект большой и его можно обнаружить за год‑полтора до прилета. Предлагалось послать туда ракету с ядерным зарядом. Однако он должен быть мощностью свыше миллиона мегатонн. Таких зарядов нет, и создать их практически невозможно. К тому же надо сделать здоровенную ракету, способную доставить такой заряд до астероида. И это тоже проблематично. Тем более что такую ракету с гигантским зарядом надо держать на космической орбите: представляете, этакая дура (извините за выражение!) будет висеть над Землей! В общем, идея защиты Земли от астероидов продолжения не имела. Международная команда ученых, которая занималась этой проблемой, пришла к выводу, что в современных условиях убедить людей в необходимости тратить огромные средства на такую защиту Земли невозможно.
– Понятно, что вывод не только важен, но и аргументирован, так как его сделали серьезные исследователи. На столе вижу монографию «Физика ядерного взрыва» – это один из итогов такой работы?
– У нее много авторов. Для меня эта монография интересна тем, что пришло понимание того, что происходит во Вселенной. Если оставить в стороне темную материю, то 98 процентов вещества находится в сильно сжатом разогретом состоянии. Мы с вами, живущие при температуре 18 градусов, являемся исключением из правила. А в межзвездном пространстве и внутри планет – высокие давления и температуры. И теперь мы лучше понимаем, в каком мире мы живем.
– А откуда же из холодного пространства образовалась столь горячая Вселенная?
– Два механизма действуют. Первый – гравитация. Представьте, в вашем распоряжении масса пылинок. И вдруг по каким‑то причинам гравитационное поле начинает расти, и пылинки начинают собираться воедино. Вещество начинает «падать» на центр притяжения… Ну как пылесос обычный… И начинается разогрев. На каком‑то этапе включается второй механизм, который называется «термоядерное горение». Если взять периодическую таблицу, то «верхняя часть» – это легкие элементы, начиная с водорода. Они при слиянии повышают температуру, а в «нижней части» – тяжелые элементы – и уран в конце. Далее уже элементы, которые не встречаются в природе – они получены искусственно. И начинается деление… Оба процесса взаимосвязаны, и люди это быстро поняли. Для того чтобы начался синтез, нужно иметь ядерный заряд. Итак, первая ступень – деление, а вторая – синтез. Это и есть термоядерная бомба. Нечто подобное происходит и в природе. Если говорить о звездах, то это термоядерная реакция.
– А как для вас началось это увлечение звездами?
– Я попал на физтех, а там в большом секрете разрабатывался специальный ядерный реактор. Надо делать ракету, которая должна летать на большие расстояния, но возможности химического топлива ограничены. Естественно, была сделана попытка уйти от химии на ядерные дела. Еще до того, как я поступил на физтех, знаменитые «три К» – Курчатов, Королев и Келдыш – и молодой человек Ивлев Виталий Михайлович решили делать ядерно‑ракетный двигатель. Возникло два направления. Одно – вы берете обычный реактор (такой, как Чернобыльский), по его каналам прокачивается водород. Второе направление – более экзотическое. Надо сделать плазменный шнур из урана, водород будет обтекать его – греется он излучением, и появляются высокие температуры порядка 20 тысяч градусов. А известно: чем выше температура, тем эффективней работа. Такая машина и создавалась, и я попал в эту группу. А было мне всего 17 лет… Совсем как у Высоцкого…
– Я бы сослался на академика Зельдовича…
– Ему было 16, когда его взяли в лабораторию Ленинградского физтеха… В общем, начали мы работать, но вскоре выяснилось: в плотной плазме взаимодействия между частицами очень сильные и она неустойчивая…
– Новая область физики?
– Да, потому что создавалась ракета, которая должна повезти нас на Марс. Она позволит маневрировать над планетой. Короче говоря, у нас появятся неограниченные возможности полетов в космос. Однако той идее осуществиться было не дано.
– Страсть к полетам появилась тогда или раньше: я имею в виду пилотирование истребителей?
– Я родился и вырос на военном полигоне в Ногинске. Это был филиал Центрального научно‑исследовательского института Министерства обороны. Мой отец работал инженером по вооружению. Все военные городки построены по одному принципу: дом культуры, от него по прямой штаб, а вдоль аллеи забор. Он, конечно, дырявый, и основное время мы проводили на аэродроме. Было безумно интересно. Самолеты непрерывно взлетали и садились. Есть там авиационная помойка. Аварии случались очень часто. Каждую неделю хоронили по экипажу. Мы это хорошо запомнили, потому что пионерам надо было надеть галстук и стоять в почетном карауле. Ну а на свалке было много обломков самолетов, и мы находили удивительные вещи. Впервые увидел я там полупроводники, которые мы выколупливали из бортовых радиостанций. Ну и многое другое находили… Естественно, что мы мечтали летать. Когда мне представилась такая возможность, я это и делал…
– Академик – летчик‑истребитель, потом восхождение на Эльбрус, погружение в батискафе, под парусами через океан… В общем, академик‑экстремал. Странно ведь это, не так ли?!
– Почему? Просто появляется возможность, и я стараюсь ее использовать. К примеру, парус. Был на физтехе яхт‑клуб, записался туда… Надо обязательно сказать, что в то время за школьниками охотились. Тренер по стрельбе, тренер по баскетболу, тренер по легкой атлетике – приходили в школу и нас агитировали идти к ним. Сейчас этого нет, и я не могу понять почему… А это очень важно, потому что спорт дает очень многое. Если у меня что‑то трудно идет, то, скорее всего, я на правильном пути. К этому меня приучил спорт. Для меня они – наука и спорт – идут вместе. И там и там мы должны дойти до края своих возможностей. Ведь человека судят не по его достижениям, а по его ошибкам. Если человек что‑то делает и не ошибается, то он это делает не в полную силу. А если он делает и ошибается, а потом идет дальше, то он на верном пути. Такую мысль в свое время высказал Лев Андреевич Арцимович, и я с ним полностью согласен.
– И где было тяжелее всего?
– Что вы имеете в виду?
– Вот фотографии гор: там было тяжело?
– Правило такое вне зависимости от того, куда идешь: на Южный полюс или на Северный, на Эверест пытаешься залезть или опускаешься на дно океана: если вы чувствуете, что риск вероятности неудачи более десяти процентов, то лезть туда не надо, иначе вы авантюрист. Если вы хорошо подготовлены и уверены, что дойдете, то надо идти…
– С таким же ощущением пересекали под парусом Атлантику?
– Нас было пятеро. Начали свой путь чуть южнее Кубы и Ямайки. Там много бухт – идеальное место для пиратов. 26 ходовых дней, и мы оказались на севере Шотландии.
– Были тяжелые, а потому страшные дни?
– Нет. Даже в сложных условиях нам было понятно, что надо делать.
– Удалось спуститься на дно Байкала?
– Да, конечно. У меня был научный интерес. Есть там гидраты, они образуются при определенном давлении и температуре. Они похожи на снег. Таких гидратов на земле много, больше, чем обычных нефти и газа. В принципе добывать их и использовать – это серьезная энергетическая проблема. Увидел своими глазами с помощью специальной установочки, как образуются эти гидраты. Первые появились на глубине порядка 80 метров, потом их все больше и больше, а глубже километра они пропадают.
– Это будущее энергетики?
– Скорее всего, да.
– Во время выборов президента РАН, как известно, вы были одним из кандидатов. Помню, вы опубликовали свою программу. Вы уступили академику Осипову, но что из своей программы все‑таки удалось осуществить?
– За это время в Академии мы осуществили несколько крупных программ. В частности, одна из них связана с РЖД. Другая связана с Минатомом. Удалось объединить оборонные вещи – ну ту же «бомбовую тематику» – фундаментальной наукой, и это позволило получить уникальные результаты. Я отметил бы еще одну работу, связанную с «плазменным кристаллом». Очень давно люди обращали внимание на то, что при определенных режимах плазма ионизируется. Это «экзотика», так как в природе плазма ведет себя беспорядочно, а тут она выстраивается определенным образом, то есть образуется «плазменная жидкость» и «плазменный кристалл». Мы работаем вместе с электронщиками и учеными института Макса Планка на борту Международной Космической станции. Кстати, сейчас, когда мы с вами беседуем, они ведут очередные эксперименты по «плазменному кристаллу». Результаты получаем очень интересные. Хочу отметить и работу академика Велихова по фазовым переходам в плазме. Не буду рассказывать о ней подробно, но, поверьте на слово, – это уровень нобелевского класса. Мы развернули широкие контакты с международным научным сообществом. Сегодня ситуация в науке меняется коренным образом. Считаю, что мы начинаем испытывать дефицит идей, с одной стороны, – я имею в виду большие проекты, которые всех бы заинтересовали, а с другой стороны – у нас сегодня очень острый кадровый вопрос. Мало привлекаем молодых. Это уже не политический вопрос, а жизненный. И он касается судьбы нашей науки.
– Он главный?
– Нет, главная опасность иная: за последние годы пышным цветом расцвела бюрократия в науке. Это что‑то поразительное! Фундаментальная наука всегда отличалась профессионализмом. Ученый формировался «по ступенькам» – научный сотрудник, кандидат наук, доктор. И по этим ступенькам надо было обязательно пройти, прежде чем ты станешь уважаемым человеком в науке – автором книг, хороших работ и так далее. И тогда ваше решение становится важным и решающим. Лучше ученого этого сделать никто не может. Так принято во всем мире. Но у нас все стало совсем по‑другому! Вы вынуждены объяснять людям, далеким от научной работы, ваши идеи и предложения. А они соглашаются или нет. Парадокс! Приведу пример. Я как директор института имею порядка восьми миллиардов рублей в год и распоряжаюсь судьбой 1300 человек, но, чтобы купить несколько десятков паяльников по 40 рублей за штуку, должен проводить конкурс, написать пачку бумаг, которые никому никогда не потребуются. В своем портфеле я ношу копию одного документа. Это всего одна страничка, написанная рукой академика Харитона. На ней схема атомной бомбы, и этой странички хватило для того, чтобы развернуть всю промышленность Советского Союза, обеспечить успешную работу ученых, которыми руководил Юлий Борисович. Одна страничка в прошлом и горы бумаги сегодня! Как объяснить, что тогда ученым верили, а сейчас нет?!
– Может быть, имеет смысл радоваться такой ситуации?
– Что вы имеете в виду?
– Чиновники всегда чуют, что перспективно, а потому и прилипают сегодня к науке. Это должно нас радовать, значит, на судьбу науки имеет смысл смотреть оптимистично?
– На самом деле такое отношение чиновников тормозит наше движение. Что греха таить, сегодня наши ученые многие препараты, реактивы, а подчас и приборы возят к себе в лаборатории в своих чемоданах, потому что годы уходят на их получение по официальным каналам. Все должно быть иначе. Помню, шли мы Николаем Николаевичем Семеновым, нашим нобелевским лауреатом, по корпусу нового института. Он увидел табличку на двери бухгалтерии: «Прием ученых с 9 до 12». Он пришел просто в ярость. Я никогда его таким не видел. «Вы для кого работаете?!» – прокричал… Ученый должен быть в центре внимания, на него должны все работать, а не он на чиновников… Пирамида перевернута сейчас… Мне нужно написать план. Для меня это не проблема – сяду, напишу. Но зачем? Для кого? Нет ответа…
– Нынешнее состояние Академии наук вызывает тревогу?
– Я убежден, что Академия наук – это лучшая система для проведения фундаментальных исследований. Так получилось, что я поработал и в «ящике» (и сейчас работаю с секретными институтами и учреждениями), много занимался вузовской и академической наукой, знаю Академию изнутри, а потому могу вполне ответственно сказать, что Академию наук, конечно же, надо сохранять. И надо ясно понимать, что мы добьемся конкурентоспособности на мировом рынке только в том случае, если изменения в Академии будут осуществлять сами ученые, конечно, при поддержке «сверху». Любые другие «реформирования» приведут к плохим результатам.
– Так и хочется крикнуть: властители, слушайте своих ученых!
– Проблема серьезная, так как мы не смогли во власти создать команду, построенную на знаниях. Да и в обществе иные тенденции, а потому такая ситуация не перспективна. Недавно президент проводил совещание, на котором прозвучала цифра: 3 процента. Это рост ВВП. Но вспомните, Советский Союза разрушился как раз, когда была точно такая же цифра роста ВВП. Значит, нам надо искать правильную траекторию движения вперед, и найти ее может только Академия наук.
– Делаю вывод: вы оптимист!
– Жорес Иванович Алферов по этому поводу говорил так: «Конечно, оптимист, потому что все пессимисты уехали…»