Воспользовавшись языком в качестве проводника, Вахтангов с самой пьесой поступил, как ранее с «Турандот»: во многом сократил, насытил вставными плясками, пантомимой, музыкальными вступлениями. Как ранее сказку он превратил в современную буффонаду — так здесь бытовую драму повернул в сторону какого-то символико-романтического представления и, не понимая языка, мы это охотно приняли, так как внешне спектакль оказался превосходно окутанным в загадочно-мистическую пелену и в соответствии ей возвышенно звучали красивые напевные реплики и монологи, порой превосходно, эмоционально-оправданно выливающиеся в настоящее пение. Примитивное, сведенное до минимума содержание и выдумка режиссера не дают скучать — все время зритель находится под очарованием сцены, и такова власть Вахтангова, что только в очень редкие моменты тяготишься непониманием, своим «безъязычием», и если бы {374} назначением театра было любование им, как редким экзотическим цветком, — Вахтангов, без сомнения в этом спектакле вышел полным победителем…
В первом акте, наиболее «разговорном», Вахтангов развивает действие, пользуясь музыкальностью речи. Вспоминаются таировские мечтания о спектакле-симфонии, в котором можно было бы записывать голосовую вязь, здесь сталкиваешься с опытом, почти разрешенным; в самом деле, это трио ешиботников слева за столом, из которых каждый умудряется сохранить при этом и свои типические интонации, и гулко врывающиеся в них слова, падающие, как камни баса справа, — настоящая оркестровка, и, в связи с репликами, замечательно выполнены все вообще группировки и отдельные жесты. Во втором акте Вахтангов прибегает к помощи плясок и к пантомиме — здесь поразительный по своей динамике, по своему кошмарному воплощению танец нищих — едва ли не самое сильное место постановки и, наконец, третий акт — ритуал изгнания злого духа — все это сделано мастерской рукой, если не захватывает, то всяком случае заинтересовывает, удерживает надолго внимание типично вахтанговской насыщенностью зрелища, слиянием переживания с жестом — по этому спектаклю судить о театральных заданиях Вахтангова тем интереснее, что линия «Гадибука» тянется явно одна от «Чуда святого Антония», где берут начало эти резкие гримасы-маски через эриковских нищих последнего акта, здесь, в «Гадибуке» доведенных до своего совершенства, сквозь чудачества «Турандот»… Одно лицо, один Вахтангов и «Гадибук» — достижение режиссера, разрешение поставленных им ранее задач, и в этом скрывается главный интерес показанного нам «Габимой» первого спектакля, в котором почти все исполнители прекрасно усвоили принцип МХТ «нет маленьких ролей»!
В самом деле, пришлось бы перечислять едва ли не всю программку, и да не обидятся артисты, если я отложу это до той недолгой поры, пока не буду иметь удовольствие ознакомиться с их индивидуальностями больше, а пока ограничусь лишь кратким перечислением: Цемах — старый равви, Фридланд — Ханан, Пруткин — нищий, Райкин, Шнайдер и Бен-Хаим — три батлана, Цви Фридланд — слуга при синагоге…
И, конечно, очень помог Вахтангову Альтман, давший простые, но очень выразительные, густые, передающие настроение декорации, тесно сливающиеся с замыслом режиссерской стилизации.
65. Арнольд Цвейг
«Габима» в Берлине
Judische Zeitung. Breslau, 1926. № 46. 12. Nov. S. 1 – 2
Когда в конце этого года Бертольд Фиртель осуществил постановку «Гадибука» на немецкой сцене с Владимиром Соколовым[cdlv] и Гердой Мюллер[cdlvi], у меня уже была возможность написать о проблемах формы этой драмы и ее значения как некой духовной структуры[cdlvii] столь подробно, как она этого заслуживала. Поэтому я имею сегодня возможность освободить себя и читателя от ненужных повторов.
Это просто протрясающее, что «Габиме» удалось вскрыть в этой драме. Не более и не менее, чем пьесу о колдовстве по ошибке, озаренном светом духовной {375} тоски и подъема, которые сегодня можно испытывать вне всяких культов. Пьесу о демоническом начале колдовского танца, выражающего проклятие, злой рок, губительное переплетение планетарных сил, готовых разрушить человеческую душу, втянуть в свой круговорот вплоть до излияния человеческого своенравия в наивысшие сферы. Все это было доступно восприятию публики, которая подчас даже не знала толком, на каком языке играют актеры, мир хасидской магии стал живым.
Одновременно проявили себя в действии две праформы природы драмы, оставшиеся ее важнейшими слугами и создавшие театральную атмосферу совершенно непереводимой однозначности: власти хорического танца и культового пения. Танец в маске, который всем примитивным народам заменяет драму, потому что он участвует в ее поддержке — этот танец в маске придал всему спектаклю силу первоприродных миров заклинаний. Сошедшие из картин Шагала, разукрашенные по примеру масок ритуальных плясок диких народов, в костюмах, которые одновременно создают впечатление созданий искусства костюма, живописи и колдовских предметов, эти евреи прыгают, говорят, ссорятся. Крадутся, разбиваются на группы, сталкиваются друг с другом, вновь разъединяются, чтобы затем объединиться в новые цепочки и группы. Мощь пантомимы современного человека и торжественная статичность лиц-масок в великолепном контрапункте служат одновременно объяснению душевного состояния персонажей и искусства представления. И то, что в других пьесах наших дней является их языком, здесь оказывается пением. Пение рождается из внутренней увлеченности меняющимися регистрами, из монотонно движущихся, самых сокровенных душевных излияний, именуемых у евреев Нигун и Нигунот[cdlviii]. Из одухотворенной и напряженной отдачи хазана[cdlix] культовому мелодиеведению, через страстность бесмедреша[cdlx] в непосредственную речевую интонацию драмы проникает дух великих песнопений священных празднеств. В сочетании с иератическим спокойствием жестов они придали этой постановке «Гадибука» особенный характер, выявляя одновременно божественную и будничную еврейскость, которая — и это наивысший триумф стиля — благодаря безграничному расширению как нечто само собой разумеющееся без остатка растворялась в созерцании. Захваченный красочным многообразием того первого побывавшего у нас еврейского театра, который нам хорошо запомнился, а также с опытом русских экспериментальных театров, наш зритель имел возможность присмотреться к каждой сцене, к каждой группе исполнителей, со всеми этими трио и квартетами, с маленькими царствами всех отдельных голосов (например, с сольными партиями Ханана или Мешулаха, этой хищной птицы благородного отмщения), с непосредственной силой музыки и восприятия. «Гадибук» и не мог раскрыться по-еврейски в другом стиле. Каждый отдельный актер, каждое отдельное вихрем носящееся по сцене тело, свободное во всех своих проявлениях, несли в себе частичку импровизации, в то время как здесь за пластикой везде стояли тончайшие штудии каждого отдельного нюанса. Сидишь в кресле, предельно напряженный и увлеченный представлением самого современнейшего сценического искусства, которое не нуждалось в отходе от истоков театра, чтобы достичь спиритуалистических вершин. Мы лишь горько сожалели о последствиях высокой образности и театральной игры: что поначалу перед нашими глазами зримо представала душа Ниссана, а затем душа Ханана, с помощью одного и того же приема. Именно в этом дарование Вахтангова нашло свое наиболее гнетущее и потрясающее воплощение; средствами одной только музыки ничто подобное не достигается.
{376} Поэтому спектакль был в целом велик, целостен и захватывающ там, где общее тело хасидства, евреев, семьи Сендера, изгнание дибука оставалось предметом сцены и целого. Когда же звучащий культовый мир синагоги в финале выливался в отдельный голос Ханана, то на месте пленительного волшебного пения возникала отрезвляющая посредственность поствагнеровских арий. Если кукольная прелесть Леи (Ровина) не соединилась органично с танцевальной силой ее жеста в одной лишь сцене с магическим кругом, отделяющим ее от Ханана, то постоянным очевидным недостатком спектакля оставался дефицит гротеска по отношению к миру неодухотворенного, всего лишь очаровательно милого. И то, что Альфред Польгар в своей статье в «Вельтбюне»[cdlxi] отмечает как преимущество раби Азриэля — Соколова перед Цемахом, совершенно справедливо. Масштаб личности, воодушевленная, вибрирующая интенсивность индивидуума на сцене уникальны и ничем незаменимы в рамках такого спектакля, как «Гадибук».
Все нюансы — от мягчайшей женственности до твердости завистливого Мешулаха, — в которых только нуждается драматическая речь, дал древнееврейский этим актерам, поющим в хоре, исполняющим отдельные партии либо декламирующим. Нерасторжимая слиянность библейского древнееврейского с интонационной стихией древнего текста счастливо вошла в новый идиш московских артистов, так что благодаря уже этому единственному спектаклю гарантируется традиционализм, живая внутренняя открытость нашего языкового ренессанса великому прошлому. С благодарностью мы вспоминаем об усилиях актеров и актрис, которые смогли требование сценического идиш из мечты комичных сектантов (как казалось нашим скептикам) превратить в реальность — вплоть до целиком заполненного зала этой премьеры. Если бы кто-то пять лет тому назад решился пророчествовать берлинской публике, что постановка на древнееврейском языке абсолютно еврейской пьесы будет удостоена такой овации, тот не смог бы склонить на свою сторону ни одного человека. Сегодня древнееврейский, вероятно, единственный язык, который в состоянии поместить драматическую атмосферу между строгим стилем и народностью. Быть может, он извлекает это преимущество из недостатка, из опасения остаться в мире повседневности заложником такой повседневной манеры речи. Ибо не в Палестине, а в Москве собрались они в этом удивительном драматическом союзе. Это должна будет взять на вооружение культурная политика будущей Палестины, где древнееврейский не сможет избежать недостатков повседневной речи и в то же время должен будет воспользоваться ее преимуществами, благодаря которым сценическое искусство сможет сохранить исключительное средство такой стилевой строгости. Для каждого, кто не изнывает от собственной важности, эта гастроль «Габимы» одарит неоценимыми познаниями — наряду со счастьем, которое единственно и должно дарить высокое искусство.
Пер. с нем. В. Ф. Колязина
{377} 66. Дж. Брукс Аткинсон
«Гадибук» на иврите[cdlxii]
The New York Times. 1926. № 25161. 14 Dec. P. 24
После обычных задержек и отсрочек, а также после завершения текущих формальных проверок на Эллис Айленд[cdlxiii] московская труппа «Габима» наконец-то установила свои декорации и эксцентрический реквизит в «Мэнсфилде», где они показывали «Гадибука» вчера вечером. Хотя ровно год назад «Нейбохуд Плэйхаус» показал эту экзотическую пьесу С. Ан-ского[cdlxiv]в качестве образца организованной постановки, адаптированной для английской сцены. Кстати, в следующий четверг труппа «Нейбохуд Плэйхаус» снова покажет «Гадибука». Выступление труппы «Габима» воспринимается в качестве «оригинальной версии»; язык постановки — иврит или, как сказал один из предсказателей в фойе, русско-литовский диалект, переложенный на иврит. Несмотря на заинтересованных зрителей, для многих из которых иврит не был незнакомым языком, слова не значили многое прошлым вечером. Внимание было приковано к высококлассной, стилизованной, очень пластичной игре, отработанной до совершенства. Эта особенность была отмечена всеми в других многочисленных московских постановках. Музыкальная студия Московского Художественного театра также отличается этим. Но никакая другая работа в этом городе не отличалась такой дерзкой стилизацией, вниманием к деталям, мастерским отражением скрытой атмосферы постановки.
Чтобы получить представление о постановке, нужно обратить внимание на некоторые детали. Во-первых, грим очень необычный. На лицах причудливые узоры, используются яркие цвета, гротесковые маски, рот выделен гримом, глаза выглядят почти сверхъестественными благодаря кругам и дугам, подчеркнута заостренность носа. Черная одежда хасидов выделена белым цветом по краям. Все лавки и стулья в синагоге и на свадебном пиру расположены не по центру, даже для самых незначительных декораций соблюдается угловое расположение. Актеры перемещаются по сцене в гротескной манере, занимают нелепые позиции, актер либо сутулится, либо сильно наклоняется в сторону. Голоса нищих, профессиональных церковных певчих-мужчин и хора неестественные, напряженные и искаженные. Будучи разделенной на несколько частей, как в симфонии, постановка была бы абсолютно непонятной.
Когда все эти отдельные части гармонично собраны вместе, эффект просто потрясающий, восприятие нереальное, как мистическая легенда пьесы, глубокое, как поиск эмоций, утонченное, податливое и разнообразное. Иногда музыкальная терминология используется особенно удачно при обсуждении стиля постановки. Как, в какой-то мере, и в данном случае. В пьесе «Гадибук» используются струнные инструменты за кулисами, и слышится хор, что делает постановку более выразительной. Вплоть до последнего действия (когда цадик пытается изгнать духа из Леи) усиливаются песнопения, все чаще слышен хор за кулисами, нарастание чувствуется даже в интонации. Подобная постановка помогает нам почувствовать неповторимую «душу» «Гадибука». Это особо завораживает на фоне мастерски отточенной игры, в руках непрофессионалов пьеса бы провалилась.
Невозможно избежать сравнений с постановкой «Нейбохуд» после вчерашнего показа. И можно смело говорить о том, что работа {378} «Нейбохуд» превосходна, и они настоящие последователи «Габимы». Потому что, когда труппа «Нейбохуд» начала работу над постановкой, которая была уже известной на иврите и на идиш, в качестве режиссера пригласили Давида Варди, который когда-то был членом труппы «Габима». Это было очень хорошее решение, стилизация точно соответствует загадочному духу пьесы. В то время как работа «Габимы» отличается дерзостью постановки, более яркими цветами, более широким восприятием, постановка «Нейбохуд» также однозначно имеет свои сильные стороны. Журналисту, по крайней мере, освещение сцены Гранд-Стрит показалось более творческим, а декорации более загадочными. Причудливо разрисованные тканные декорации, геометрические узоры по сторонам, алтари с плохо соблюденными пропорциями в постановке труппы «Габима» продуманы и без сомнений создают выразительность, но не будят воображение.
Труппа «Габима» была создана после революции 1905 года Н. Л. Цемахом для постановки пьес на иврите. Труппа прошла нелегкий путь царских преследований в 1911 году и советского неодобрения в 1917 году[cdlxv]. В это время за нее боролись Максим Горький, Станиславский, Шаляпин и Немирович-Данченко — известные в своей стране люди, и сейчас труппа представляет сильное выразительное направление театрального искусства. Несколько лет назад Московский Художественный театр отличался реализмом, отточенным до совершенства. Труппа «Габима» позволяет увидеть новый способ совместной работы на сцене, который подходит для драм, отличающихся более свободной техникой исполнения. Мы можем многому научиться у них в плане постановки.
Пер. с англ. компании «ААТ»
67. Гилберт В. Габриэль
Оригинальная постановка труппы «Габима»
«Гадибук»
The Sun. New York, 1926. № 88. 14 Dec. P. 30
Еврейские актеры московской труппы «Габима» вчера вечером дебютировали на американской сцене с постановкой «Гадибук», мистической и глубокой пьесой, которую они сделали знаменитой и которая, в свою очередь, принесла труппе славу на всю Европу. Очень разнообразные зрители, в число которых не входил разве что Генри Форд, приветствовали актеров. Этот первый показ пьесы в «Мэнсфилде», о котором уже давно сообщалось, и который уже много раз переносился, добавил странное и сильное направление в драматическое разнообразие. Эта пьеса позволила найти определенный древний еврейский эквивалент современному московскому искусству. Пьеса отличается чрезвычайной энергетикой, жаром исполнения, высоким стилем, индивидуальностью, юмором, мистичностью и пафосом, соединенным в невообразимой, магической формуле, до этого не известной нашей сцене, едва выдержавшей всю силу и мощь постановки. Конечно, есть о чем поспорить и возразить, но об этом стоит поговорить отдельно, чтобы не испортить общее впечатление от подобной действительно впечатляющей работы.
И, тем не менее, для кого эта постановка является впечатляющей? Это вопрос театрального деятеля, который заставит сожалеть {379} о начатом споре. Чудесно, что господин Юрок[cdlxvi], импресарио, пригласил эту набожную и интригующую труппу «Габима»; и можно только надеяться, что не будет места излишнему идеализму. Он предлагает им выступать пять недель только здесь, хотя, вероятно, он не будет категорически против того, чтобы они выступали также для тех, кто, как и настоящий обозреватель, воспринимает иврит в такой же степени, как и греческий.
Кто-то приходит на «Гадибук», как к Отцу всех вод[cdlxvii] после перехода вброд второстепенных потоков. Для них это оригинальный «Гадибук», на основании которого Генри Алсберг создал свою прекрасную постановку для театра «Нейбохуд»[cdlxviii] в прошлом сезоне, версию, показанную совместно с вариациями Шварца[cdlxix] и Виленской труппы. Речь идет о подлинной постановке Ан-ского, основе для всех американизированных версий, вариаций на идиш и сентиментальных копий. Это то, что внушает благоговейный трепет.
И все-таки стоит отбросить этот благоговейный трепет прочь и воспринимать «Гадибука» «Габимы» в качестве отдельной личности, а не прародителя. Он стоит на более крепком основании по сравнению со своим детищем. Он преследует гораздо более высокие и отчаянные цели. Для Вахтангова, русского человека, который изначально ставил пьесу в России, эта пьеса была основным смыслом его театра. Для ее рождения он готов пожертвовать жизнью. Варди, бывший член труппы «Габима», намного легче смог бы показать ее на Гранд-Стрит, адаптировав постановку под американский романтизм.
Вахтангов всегда держал в голове одну мысль, как говорили мне его друзья. Она заключалась в несовременном реализме в отношении к театру, как к месту наивысшей степени театральности. Это объясняет зачастую жесткую, чрезвычайно стилизованную манеру речи и жестов, странное сочетание жестоких, не свойственных человеку особенностей, лиц, покрытых толстым слоем грима, напоминающего боевой раскрас индейцев — все это нагнетает ужас ночных джунглей и облечено в суровый ритуал.
С трепетом осознается мощь, огромная энергетика подобного подхода, но кому-то он может не понравиться, кто-то не может вынести подобное, воспринять, оплакать, как в случае с «Гадибуком» на Гранд-Стрит. Неясно, как через стекло, просматривается ликование; нет места теплу, утешению.
Благодаря игре московских актеров некоторые из сцен невероятно ярки и страстны. В комических эпизодах пения трех батланов, в сонной или порой веселой жизни, текущей в старой синагоге, столько эмоций, сколько нет ни в какой другой постановке. Заключительная сцена изгнания дибука чрезвычайно строга, добавляет мистичности и неослабевающего страха.
Завершение пьесы, которое происходит в полной темноте, еще более мрачное, чем нам могло представиться, но в то же время безжалостно благородное. А если говорить о знаменитом танце нищих на свадебном пиру, то все другие сцены оказываются лишь бледными тенями данного действа, демонстрирующего воодушевление оборванцев, впечатляющий гротеск криков, вихрь движений, невероятную пронзительную живость.
Рассуждать о заслугах отдельных актеров, участвующих в этой постановке, означает не оправдать ожиданий Вахтангова. Хотя, конечно, необходимо по достоинству оценить работу Ханы Ровиной, которая играла Лею. Но все же она получила не так много похвал, сколько досталось от Антуана и других европейских критиков Мэри Эллис[cdlxx] в прошлом сезоне, в частности в плане вокальных и внешних данных. Они уверяли меня, что вчера вечером Ровина не смогла показать все, на что способна. У нее есть много других ролей, в которых ее шелковые чулки и привлекающий внимание бюст не выглядели бы настолько {380} несоответствующим образом. Но я забыл, что это не был реализм. Музыкальное сопровождение Ю. Энгеля в постановке «Гадибук» привнесло свое очарование в пьесу. Энгель — один из выдающихся еврейских музыкантов Москвы. И это лишний раз доказывает, что достаточно соприкоснуться с творчеством труппы «Габима», чтобы познакомиться с культурной жизнью Москвы.
Пер. с англ. компании «ААТ»
68. Франк Врилэнд
Еще один «Гадибук»
Московский театр «Габима» ярко начал свои гастроли в театре «Мэнсфилд»
The Evening Telegram. New York, 1926. № 30881. 14 Dec. P. 6
«Гадибук», мистическая пьеса С. Ан-ского, изображающая еврейские обряды, которая уже была представлена на английском языке на сцене театра «Нейбохуд Плэйхаус» и на идиш в Еврейском художественном театре, вчера была показана на иврите в театре Мэнсфилд. Представление московского театра «Габима», уникального коллектива, созданного в России для представления пьес на языке Талмуда, положившее яркое начало его репертуарной кампании в нашем городе, было организовано С. Юроком, который до того довольствовался организацией концертов Шаляпина и других музыкантов.
Представление уникально как каждым из своих актеров, так и взятое в целом. В нем есть потрясающие коллективные сцены, призрачные, почти фантасмагорические группы актеров с заостренными бородами, простирающимися руками и зловеще ухмыляющимися лицами, в которых так ярко проявляется славянский темперамент. В нем есть буйные неудержимые пляски под бурный ритм музыки.
Самое сильное впечатление производит постоянное пение на протяжении всего представления, создающее эффект лейтмотива. В действительности многие речи, помимо обычных песен, произносятся нараспев, так что пьеса время от времени начинала походить на то, что французы называют «комической оперой», а реплики перемежаются ариями. Можно сказать, что актеры буквально пропевают, а не проговаривают свои роли.
Один тон плавно перетекает в другой, не превращаясь ни в монотонно-заунывное пение, ни в лирический выплеск эмоций — столь национально окрашенные, столь разные и вызывающие дрожь. Это монотонное песнопение, наполненное печалью и скорбью, характерное для народа, история которого построена на горе и насыщена религиозной энергией мистического культа хасидизма.
Само миметическое представление, пантомима и эмфаза создают уникально экспрессивное целое, единое в своей неразрывности. Это представление движется непрерывным и нескончаемым потоком, несмотря на то и дело появляющихся и удаляющихся персонажей. Оно захватывает внимание даже тех, кто не понимает этот древний и практически забытый язык — и очевидно, полностью забытый молодым поколением. Потому что, хотя многие зрители в зале и относятся к той же нации, что и актеры, вряд ли многие из них понимают речь актеров. Однако все присутствующие {381} были захвачены жутковатым очарованием представления.
Это представление, по мнению автора данной рецензии, было задумано в более мелодраматическом ключе, в духе сверхъестественной истории о студенте-богослове, чья душа вселилась в тело его возлюбленной, а не в духе реализма, которого можно было бы ожидать от русского искусства. Мелодраматичен даже грим актеров, резкие акценты которого неизбежны в театре со столь рудиментарным освещением.
Однако здесь заметен целый ряд мелких «человеческих», индивидуальных штрихов, мазков, характерных для московского культа драмы. Без сомнения, спектакль не оставил москвичей равнодушными, по той простой причине, что, как гласит программа, данной концепцией «Гадибук» обязан Евгению Вахтангову, соратнику Станиславского, подружившемуся с актерами театра в самом начале их карьеры, когда они странствовали по Европе. И постоянно повторяющиеся жесты и текучие акценты имеют несомненно национальный характер.
Особый национальный колорит создает образ Леи, девушки, в которую вселился дух — дибук, в исполнении Ханы Ровиной, бывшей школьной учительницы, которую открыл для театра Н. Л. Цемах, когда он создавал эту труппу. Несомненно, ее робкий, дрожащий шепот отлично подходит к образу девушки, впервые встречающейся со своим возлюбленным в темной синагоге. И все же никто, по моему мнению, не может сравняться со страстным затаенным чувством, которое Мэри Эллис столь несравненно передавала в этой роли в театре «Нейбохуд». Словно вспышкой молнии Л. Варшавер изображает Ханана, молодого человека, обратившегося к запретным тайнам, чтобы вернуть свою любимую, отдаваемую в жены другому. Очень впечатляет передача им образа погруженного в раздумья студента, которого в программе также называют Хананом. В гриме, делающем его чем-то похожим на Мефистофеля, он вносит мощные, судорожные мазки в свою короткую, но такую сильную в своей убедительности роль. Можно сказать, он напомнил присутствовавшему вчера Рокси[cdlxxi] грозного Вернера Краусса из «Кабинета доктора Калигари»[cdlxxii].
Другим аспектом, который произвел впечатление на киноимпрессарио, наряду с прочими, была живописная и действенная подсветка, которую обеспечивала всего парочка маленьких прожекторов. Декорации незатейливы, но достаточны для того, чтобы придать предчувствие несчастья. Посланник и сплетничающие батланы, или бездельники, также имеют большое значение, и в самом деле, сам дух действия, кажется, перехлестывает через рампу, охватывая публику, так что вне подмостков драматизм почти так же силен, как и на них. И каждый раз, когда половина публики, в восторге от особо удачной сцены, начинала аплодировать, другая половина, стремясь сохранить вид сдержанно благодарного восприятия игры, свистом пыталась заставить их перестать шуметь.
Пьеса, вероятно, не останется незамеченной даже в городе, уже до отказа насыщенном русским искусством. Ее привлекательность для единоверцев, как показал прошлый вечер, уже не вызывает сомнения.
Пер. с англ. компании «ААТ»
{382} 69. Александр Вуллкотт
Труппа «Габима»
The World. 1926. № 23856. 14 Dec. P. 13 – 14
Если любитель театра, заняв свое место в театре Нью-Йорка, располагает достаточным количеством времени, у него появится отличная возможность увидеть постановки многочисленных трупп, представляющих различные сцены по всему миру.
Вчера вечером актеры московской труппы «Габима» выступили со своей версией «Гадибука», потрясающей и завораживающей пьесой мистического Израиля, которая была впервые показана этим театром в 1922 году и уже три версии которой, обладающие своими достоинствами, были представлены зрителям в нашем городе.
Первый вариант пьесы был показан несколько сезонов назад гастролирующей Виленской труппой, вторая неуклюжая постановка принадлежит местному обществу «Еврейское искусство», и третью чудесную, чувственную версию пьесы представили молодые актеры на Гранд-Стрит только в прошлом году.
Сейчас у нас есть возможность увидеть эту постановку в исполнении ее первоначальных актеров. Те, кому доведется воспользоваться этим редким шансом, смогут провести незабываемый и волнующий вечер в театре, а также смогут увидеть нечто, отличное от всего, что им приходилось видеть ранее.
«Габима» представляет театр, актеры которого решили выступать только на иврите, но так, чтобы простая словесная экспрессия, которой наделяют действо, разворачивающееся на сцене, позволяла людям, не знакомым с ивритом, не испытывать затруднений, вызванных незнанием языка. С лингвистической точки зрения идея несколько сродни работам Плавта благодаря использованию крайне классической версии латыни, что делает начало постановки настолько церковным. Среди зрителей, пришедших вчера на спектакль, несомненно, было много тех, которые заявляли во всеуслышание, что понимают каждое слово. Мне запомнилось то недоверие, с которым в «Синьоре Проме» встретили слова дочери Прекси о том, что она понимает каждое слово пьесы на латыни[cdlxxiii].
К счастью для жителей Нью-Йорка показы «Гадибука», вызвавшие аншлаг на Гранд-Стрит[cdlxxiv], послужили свеобразным либретто и, вероятно, большая часть зрителей, которые ждали труппу «Габима» в «Мэнсфилде», были уже знакомы с прекрасной, будоражащей пьесой Ан-ского.
В этот раз им довелось насладиться этой пьесой в собственном исполнении блестящих актеров, когда каждый звук, каждое движение рук, каждый фантастический поворот тела лишь усиливают трагедию, как свободная, исступленная кисть художника неистово высвобождает силу, когда касается полотна.
Грим актеров превращает их лица в мерцающие маски, а движения рук напоминают порхающих вокруг пламени свечи мотыльков. В конце концов, вам начинает казаться, что это совсем не «Гадибук», а лишь тени «Гадибука», чудовищные тени из ночного кошмара в невероятном танце, отраженном на белой и пугающей стене.
Эта манера исполнения труппы «Габима», рожденная в неспокойной Москве, где эти люди через многое прошли, чтобы создать свой театр. Что будет свойственно только «Гадибуку» и насколько отличается техника, которую используют эти актеры в других постановках своего небольшого, триумфального репертуара, прошедшего через много испытаний, нам, иностранцам, доведется узнать, когда на 47‑й улице поднимется занавес. Я спешу сообщить о том, что у наших дверей мы встречаем незнакомцев, которые спеша к нам через океаны, привезли с собой настоящую красоту. Шолом Алейхем[26].
Пер. с англ. компании «ААТ»
{383} 70. Перси Хэммонд
Актеры театра «Габима», прибывшие из Москвы, представляют «Гадибук» на сцене театра «Мэнсфилд»
The New York Herald Tribune. 1926. № 29248. 14 Dec. P. 14
В театральной афише московского театра «Габима» приведены выдержки из рецензий известных критиков, куда лучше подготовленных для того, чтобы оценить спектакль, чем автор данной статьи. Знакомые с древним языком, на котором говорят актеры в этой драме, они не расстроены незнанием и поэтому могут испытать большее удовольствие, чем те, которые его не понимают. Знаменитый бас Федор Шаляпин, например, получил от представления «Габимы» «истинное художественное удовлетворение, такое, которого он никогда не испытывал в любом другом театре», в том числе, возможно, в Метрополитен опера. Француз Антуан назвал спектакль «ошеломляющим», а Станиславский «расхваливал его до небес»[cdlxxv]. Максим Горький сказал: «… создалось еще одно великолепное доказательство волшебной силы искусства, талантливости еврейского народа»[cdlxxvi].