* * *
Прошлым вечером на сцене театра «Мэнсфилд» «Габима» впервые вышла на поклон в Америке, представив пьесу Ан-ского «Гадибук» на древнееврейском языке. Сразу возникло искушение сравнить эту постановку с постановкой на английском языке нашего театра — «Нейбохуд Плэйхаус». Автору этой статьи, не искушенному в подобных вопросах, новое представление показалось более захватывающим действом, и только немного менее понятным. Если труппа театра с Гранд-Стрит — всего лишь почтительные игроки в религиозной шараде, актеры «Габимы» — искренние молящиеся у алтаря. Прошлым вечером они не оставили сомнений в актуальности легенды в сердцах самых преданных зрителей текущего сезона. На фоне изможденного и зачастую показного фона сила их «сердец переливалась в зал», так что даже немногие варвары в Мэнсфилде почувствовали, что они находятся на святой земле.
* * *
Мне не хватало ослепительной красоты и глубокого грудного голоса американской актрисы Мэри Эллис в роли Леи, хотя я знаю, что Антуан сказал, что Хана Ровина, играющая эту роль в «Мэнсфилде», превосходит Элеонору Дузе[cdlxxvii]. Ровина — хрупкая красивая женщина, ее бледность только немного оживляет легкое нанесение румян — грациозно неловкая в своих движениях, что, говорят, {384} свойственно русской крестьянке, глубоко расстроенная и трагичная. Как сказал вчера один из наиболее восторженных зрителей, вы можете заглянуть в ее сердце и увидеть в нем душу ее умершего возлюбленного. И конечно, вы можете быть уверены, что Ровина и ее русские партнеры ничем не напоминают вам о Бродвее. От плачущей нищенки, до идиотки Эльки, они во всем отличны от Таймс-сквер и ее театрально неестественных привычек. Оставим Шаляпину, Горькому и Антуану решать, что лучше, а что — хуже.
* * *
Особенно эффектным, по моему мнению, был последний акт «Гадибука» в постановке «Габимы». В нем Азриэль, цадик Мирополя, должен был изгонять из Леи дьявола — духа ее умершего возлюбленного. Этот дух причинял много страданий не только ей, но и ее отцу, который просватал ее непривлекательному, но преуспевающему хаму. Раввин должен был уничтожить даже след романтических чувств. В ветхом храме, лишенном всякого религиозного величия, он неохотно попытался сделать это, но потерпел неудачу. Я не могу даже предположить, почему лицо почтенного цадика разрисовано такими дикими красками, что он похож на персонажа комикса — или обитателя зоопарка. Не могу я понять и то, почему большинство других актеров также увлекаются накладными носами в духе Матта и Джеффа[cdlxxviii]. Новые направления в гриме проходят мимо меня, оставляя их смысл непонятным для меня и других на Бродвее и на Невском проспекте…
Музыку, сопровождающую «Гадибук», написал Ю. Энгель, и она постоянно звучит, создавая неповторимую атмосферу, в исполнении невидимого оркестра. Этот композитор, как сказал мне г‑н Гест[cdlxxix], — любимый ученик всех советских музыкантов, и я, представитель «Геральд Трибюн», присоединяюсь к ним.
Пер. с англ. компании «ААТ»
71. Гилберт В. Габриэль
Актеры в «Гадибуке», дибук в актерах
The Evening Sun. New York, 1926. 18 Dec. P. 4
До своевременного обсуждения труппы «Габима» и их постановки «Гадибук» будет интересно ознакомиться с вопросом того, кто, пожелав остаться неизвестным, предпочел назвать себя «Человеком, считающим себя актером»:
«Вы когда-либо прекращали размышлять над тем, какая разница между “игрой” и “исполнением”? Театр “Гилд”[cdlxxx] всегда “исполняет”. Никогда не чувствуется отдачи, пульса в их постановках. Безупречность и самодостаточность. Свет рампы всегда неприступной стеной разделяет актеров и “зрительскую душу”. С другой стороны, сразу устанавливается контакт между Мёллером[cdlxxxi] и зрителями, Гленн Хантер, Кэтлин МакДоннелл, Хелен Хайс[cdlxxxii], настоящими актерами, которые могут чувствовать настроение, мелодию в их постановках, эмоции, контролируют реакцию — все это достигается именно “игрой”. Побольше бы именно таких актеров, а не исполнителей ролей».
Мое суждение может показаться ограниченным. Судя по тому, что, будучи приглашенным на премьеру одной из наиболее загадочных и порой волнующих постановок, показанных здесь за многие годы, прямо из сердца Москвы, я смотрю на нее через {385} призму небольшого письма. Пускаюсь в размышления, в конечном счете, играет ли труппа «Габима» или исполняет роли, проявляя человеческие страсти или просто отрабатывая актерское мастерство. Лучше не буду гневить Бога!
* * *
Не вызывает сомнений то, что в рамках любого определения, включая определение моего корреспондента, исполнение труппы «Габимы» отличается особой силой и подлинностью, отсутствием человеческого начала и обезличенностью. Причудливое и непривычное исполнение вкупе с быстро меняющимися нечеткими образами. Актер, личность актера и его особый контакт со «зрительской душой» — нулевой отсчет. Пьеса Ан-ского, вахтанговская манера постановки… в этом особенность всех выступлений.
Насколько мне известно, в случае небольшого психического расстройства пациенту настойчиво мерещатся животные, рептилии, птицы в лицах друзей и прохожих. Возможно, у Кристофера Морли[cdlxxxiii] было как раз подобное небесное озарение, когда он доказал в произведении «Где начинается синий», что чем больше он пишет о людях, тем больше ему нравятся собаки. Во всяком случае, премьера труппы «Габима» подвергла сомнению эту мысль. Эти создания, покрытые толстым слоем грима и с замазанными носами, не были людьми. В их чертах были видны стервятники, ястребы, коты, испуганные олени и хищные медведи… целый зверинец фантастических животных, наводящих ужас.
* * *
Есть ли хотя бы малейшие шансы у любовной истории на фоне этой странной набожности и мистического ужаса? Моменты встречи в синагоге, страждущие встречи души влюбленных, соединяющиеся в воздухе в финале, моменты эмоционального подъема в английской версии на Гранд-Стрит, все это было сведено к минимуму еврейскими актерами. В их версии «Гадибука» не было места чувствам крестьянского «Тристана», в отличие от другой версии. Вместо этого романтические отрывки наполнены захватывающим сердце ужасом, смятением побега, скорбью и холодом, когда души Паоло и Франчески стремятся сквозь ад.
В одном месте этот водоворот впечатляющих эффектов, задуманных труппой «Габима», несколько ослабевает. Как и в наиболее атмосферном эпизоде пьесы — в моменте обнаружения дибука в теле невесты. Ужас этого момента, когда вызывающий трепет голос Мэри Эллис достиг оглушительного баритона, мог бы заполнить электрическим напряжением Гранд-Стрит от Бродвея до реки. Возможно, труппа «Габима» нагнетает кульминационный момент с помощью предшествующего устрашающего танца нищих.
* * *
Если эти несколько мыслей являются беспорядочными и необоснованными, стоит отнестись к ним с презрением, прочитав письмо того, кто написал английскую версию «Гадибука» в прошлом сезоне — Генри Г. Алсберга. «Меня только что зажгли, — говорит он. — Меня зажег “Гадибук” “Габимы”, обновив полученные впечатления от их выступления в Москве несколько лет назад, а еще, должен признаться, я горю от возмущения от нашей нью-йоркской критики, которая ограничилась очень сдержанными комментариями и весьма робкой похвалой. Мне кажется, что прошлогодние восторженные речи о постановке “Нейбохуд” были настолько же преувеличенными, как и поведение Лаэрта у могилы Офелии, и в этом году среди вас должен найтись Гамлет, который бы воздвиг Вулворт вместо Зингербилдинг[cdlxxxiv], говоря о постановке “Гадибука” труппой “Габима”. Во всех заметках прослеживаются некая усталость и упадок сил или желание почувствовать и вдохновиться этим потрясающим произведением искусства, темпераментом {386} этой постановки, показанной сегодня в театре “Мэнсфилд”. Если бы я был театральным критиком, я бы исчерпал словарь Вебстера, чтобы отдать должное труппе “Габима”. В их постановке пьесы Ан-ского достигается вершина театрального искусства благодаря сочетанию реализма, гротеска, трагедии и благородства».
Я думаю, подобный комментарий труппе «Габима» можно рассматривать в качестве похвалы от лорда Генри.
«Сила»
Также к легенде «Гадибука» можно добавить потрясающий роман «Сила», который был опубликован «Викинг Пресс» или вот‑вот опубликуется. В оригинальной версии на немецком языке он назывался «Еврей Зюсс»[cdlxxxv]; роман вызвал огромный резонанс. Прочитав его за ночь и уже не обращая внимания на рассвет за окном, я понял, почему. Это поражающий карнавал, разворачивающийся на фоне романтического восемнадцатого века, и скрывающаяся за его пышностью загадка хасидического еврея, который носит тайный знак Бога, победителя дибука, также прекрасны и неповторимы, как основная тема, которая повторяется снова и снова в великолепном «Шеломо» Эрнеста Блоха[cdlxxxvi].