Индоевропейские /семитские/ параллели

В задачу данного раздела входит краткое описание той час­ти лексики с IV-III тыс. до н.э., которая связана с понятием «Алаша-хан» в индоевропейских языках /русский/, т.е. являет­ся общим достоянием и отражает некоторые общие основы со­циокультурной жизни древних индоевропейцев и алтайских на­родов. В основе их лежит мощное полифункциональное поня­тие «алаша». Скудность фактов данного раздела отражает со­временный характер и состояние научной темы, и отсутствие теоретического контекста. В будущем эта тема должна быть расширена и осмыслена на более солидной теоретической ос­нове.

1. Этнонимы - производные от «алаша»:

а) «аллеман» - название одного из крупных германских со­юзов племен /см. Иордан/.

б) «алан» - один из средневековых ираноязычных этносов западной части Великой степи, предки современных осетин и т.д.

2. Социально-хозяйственные термины:

а) по В.В.Радлову - «лошадь» на русском и древнеславянс-ком языках от «алаша» - мерин в тюркском языке. В ряде язы-

ков маленькая, низкорослая лошадь и т.д. /208. - С. 136/. «Нача­ло слова лошадь есть «лошя», уменьшительное от турецкого «алаша» - низкий, мелкая порода лошадей, казан, мерин» /137. - С.43/. «Русское слово лошадь, вероятно, произошло из ком­бинации «алаша-ат» - /мерин-лошадь/, причем первое «а» та­тарского оригинала отпало..,»/258. - С.223/. «Алаша» в значе­нии лошадь известно в финно-угорских и монгольских языках /208.-С. 137/.

б) «лачуга» - на русском и других славянских языках озна­чает летний домик из досок и лубков /Будагов/. В этом же зна­чении существует и на иранском языке. И.А.Вуллерс писал: «Это тюркское слово заимствовано персидским языком и по­ныне передается с начальным [а], хотя пишущие по-арабски дают форму «лачук». В этом же значении /палатка, шатер/ встре­чается «алашык», в «Сокровенном сказании», предполагается, что оно заимствовано от «алажу».

3. Алаша в древних топонимических названиях. Алакчин -это название встречается у Абульгазы. Он рассказывает, что город Алакчин находится на берегу реки Айкара-Муран: «При устье реки, на берегу моря, стоит большой город; селений око­ло него много, стада и табуны пасущегося скота многочислен­ны. Кони там крупные; у них жеребенок по первому году так велик, как у нас двухгодовалый /культы тайдай -Ж. А./, кони все пестрые, другой масти они не бывают. Этот город они на­зывают Алакчин. Близ него есть серебряные рудники: у тамош­них жителей котлы, чашки, блюда делаются все из серебра; отсюда произошла пословица узбеков: «У него пестрый конь и дом с золотым очагом» /ала атты, алтын ошакщы-Ж.А./.

По Абульгазы, Айкара-Муран - очень большая река и впа­дает в океан. Среди исследователей нет общего мнения по это­му вопросу. Одни отождествляли Айкара-муран с Енисеем /Абульгазы/, а другие с р. Аргун /Страленберг/. Само название города - Алакчин - также означает пестрый или пегий и, веро­ятно, связано с мастью лошади. Каких-либо явных доказа­тельств, подтверждающих нахождение города Алакчин в ука-

занных местах, пока не обнаружено. Вероятно, основным ис­точником информации Абульгазы служили исторические пре­дания узбеков, но, как он сам признается, узбеки не могли на­звать то место в мире, где жил этот народ. Следовательно, уже в XVII в. страна Алаш /страна пеголошадных/ среди узбеков Средней Азии фактический потеряла реальные ориентиры. Г.Миллер в ходе сибирских экспедиций /середина XVIII в./ пытался найти описанные в «Шеж1ре» Абульгазы /по устным преданиям узбеков/ и начертанные у Страленберга на карте реки, горы, рудники Алакчин: «в бытность мою на Аргуни, я много раз об этом распрашивал местных жителей», - отмечает исследователь/183.-Т.1.-С. 177/.

Однако, тщательные поиски не дали никаких результатов, «изобильные, густо населенные и богатые скотом местности города Алакчин никак не могли находиться в устье Енисея» /183. -Т.1. -С.176/. В окрестностях р. Аргун подтверждений также не нашлось.

Таким образом, Г.Миллер был вынужден отнести историю Алакчин к категории сказочных сюжетов: «Описание богатств Алакцина весьма похоже на сказку, а рассказ о пегих лошадях настолько противоречит природе, что уже по одному этому надо было бы считать Алакцин единственным местом в мире, где происходят такие чудеса». В этой связи следует упомянуть, что среди киргизских родов есть небольшое подразделение пле­мени саруу-алакчын. Этому подразделению «приписывается казахское происхождение», - как пишет С.М.Абрамзон /4. -С.67/. Вероятно, «алачин» в той или иной степени связан с казахским «алшын», общим названием племен Младшего жуза.

В дополнение к вышеизложенному, в восточно-славянских языках слова производные от «алаша» встречаются в иных со­четаниях. В.И.Даль отмечал у рязанцев «алашить» в значении - «шуметь, горланить». Вполне вероятно, что в данном контек­сте скрыто «алаш» - боевой клич.

Исторические примеры индоевропейско-тюркских совпадений

- • • • '- $

Сравнительно-историческое языкознание к настоящему времени ещё не выработало основополагающих принципов изучения индоевропейского и алтайского языков. Разработан­ные материалы на индоевропейском языке были автоматичес­ки перенесены на изучение тюркской, а затем и финно-угорс­кой языковых групп. Тем не менее, общий прогресс в лингвис­тической теории и возникновение разнообразных методов изу­чения языков находят отражение в сравнительно-историчес­ком языкознании в виде различных теорий /ностратическая и

Др./.

Наша задача заключается в изложении некоторых совпаде­ний в обеих языковых системах, замеченных нами по работе с мифо-антропонимом- Алаша-хан. Компаративисты, работа­ющие на стыке индоевропеистики и алтаистики, вооруженные новыми научными методами сравнения языков, в будущем смо­гут ответить на них. Вероятно, попытка реконструкции древ­них истоков этих языков возможна не только лингвистически­ми методами, но и при вспоможении историко-этнографичес-кого материала. Система языка требует, чтобы явления, возник­шие в одно время и обусловленные той же причиной, рассмат­ривались в тесной связи. В этой связи синхронический анализ некоторых понятий, связанных с Алаша, не прибегая ни к срав­нению, ни к лингвистической географии, позволяет установить взаимосвязь между индоевропейским и алтайским праязыка­ми, а то и иерархию /хронологическую/ между ними. Для при­мера мы предлагаем анализ казахского «шшша-ат» и его экви­валентов, в значениях «пестрая, разноцветная, пегая лошадь». Вероятно, вся богатая палитра слов берет свое начало от глаго­ла «ал» /бери, возьми/, от этого «опт» /вперед/, «алакан» /ла­донь/, «алашак» /долг/ и т.д. В дальнейшей эволюции продол­жение этой основы мы видим в понятиях - «алаш» /в смысле отдельный человек, этнос/, «аламан» /наездник, разбойник/,

это же слово можно трактовать, как «вперед идущий, войско /отряд/, убийца, охотник» и т. д.

Наиболее популярное производное от «ал» - это лошадь /алаша/. На наш взгляд, в древности это понятие распростра­нялось несколько шире — на всю живность. Так, в одном из тюркских диалектов «алаша» - животное, приученное к вьюч­ному седлу, или же овца, кормящая любого ягненка. Одновре­менно, «алаша» может означать спину. В основном «алаша» низкорослая лошадь /иногда в значении слабый, хилый, худой, чубарый и т. д./.

Переходим к рассмотрению индоевропейских эквивален­тов этого понятия. Э.Бенвенист в словаре индоевропейских социальных терминов особо выделяет: реки, что означает - скот или, в более узком смысле - овца. Одновременно в этом значе­нии или в его производных обнаруживается значение «богат­ство», однако компаративисты полагают, что последнее /богат­ство/ результат семантического расширения слова, означавше­го первоначально то, что было основным богатством, т.е. скот /42. - С.51/. В экономической лексике индоевропейских наро­дов, занимавшихся скотоводством, термин «peku» представлен в трех больших диалектных ареалах: индо-иранском, италийс­ком и германском. Итак, можно утверждать, что термин и его производные, первоначально зародились в индоевропейских прародинах и характеризуют хозяйственную специализацию, которая заключалась в скотоводстве. Э.Бенвенист, заявляя о необходимости пересмотра традиционной концепции /он счи­тает, что «peku» означал - личное имущество/, соглашается с тем, что такое имущество в действительности заключался в скоте.

В самом деле, у скотоводов слово «peku» могло осмысли­ваться многократно шире. Обратившись к казахским материа­лам, можно провести прямые аналогии между «peku» и «мал», последнее у казахов первоначально, обозначая лошадь, вышло за пределы класса животных, стало вообще обозначать скот и богатство. Так, в поэзии жырау XVIII в. мы находим яркие об-

разцы такого отождествления:

Арудан аскан жар бар ма,

Жылкыдан аскан мал бар ма,

Euemtjcymi сары бал -

Кртыздан аскан дам бар ма?

Желгде культ жусаса,

Кермеде тулпар бусаса,

Свнгкелер уйкыныц,

Жыякы колдан тайтн сон,

к/ызыяа кетер култтц.

К,ыздьщкврк1 кулпыда,

Ж1г1ттщкврк1 жыякыда! /16.-С.109/

Ерге дэулет 6imnece,

Шулдгрлеген кызыл пилден не пайда;

Мал арат туспесе,

Кур айтканнан не пайда;

Байдан кайыр кеткен сои.

Мал да кетер, не пайда. /16.-С. 146/.

В лексическом процессе общий термин, означающий скот /peku/ на индоевропейском праязыке оказывается прилежным к специфической реалии. «Peku» означавший скот /лошадей/, одновременно обозначает богатство, имущество. Переход «дви­жимое богатство -скот» является типичным для скотоводов.

В связи с общим направлением нашей темы интересно за­метить, что в одном из молодых индоевропейских языков - гре­ческом - «peku» отсутствует. Общеиндоевропейский термин был заменен в греческом новым образованием «probasus» /эк­вивалент probat/. Далее Э.Бенвенист пишет: «Имеется новый термин, греческого образования, который существует и в со­временном языке, /to alogon/, получивший специальное значе­ние «лошадь» уже в папирусах в самом начале нашей эры. Не­обходимо считать эту форму «to alogon» сингулятивным от «to alogo» - «животное», «неразумные» - о животных самых при-

вычных, самых полезных, т.е. о лошадях /42. - С.46/. Вероятно, в этой связи следует изучить и другие термины в той или иной степени связанные с животными, так и их имущественным ха­рактером /«анимал» - животное, «толанта» - единица денег, сум­ма денег/.

В то же время именно в греческой мифологии мы встреча­ем это слово в другой ипостаси - в образе крылатого коня. Пе­гас, как плод связи Горгоны Медузы с Посейдоном, появился из капель крови Медузы, когда ее убил Персей. В греческих мифах Пегас вознесся на Олимп и доставляет там громы и мол­нии Зевсу/184. - С.482/.

Легенды о крылатых конях фигурируют и в казахской степ­ной мифологии. Следует уделить внимание названию гор Бе-газы в Центральном Казахстане. Здесь расположены «гигантс­кие сооружения. Возведенные из огромных глыб гранита с баш­нями» /165. - С.69/. Эти циклопические сооружения, относя­щиеся к эпохе бронзы, когда на территории Великой степи скла­дываются крупнейшие объединения степных племен, породи­ли среди казахов различные легенды. Ряд этих легенд припи­сывает строительство некрополей силачам /мык/, великанам /алып/, а в ряде из них говорится о героине Бегазы, совершаю­щей подвиги на своем крылатом коне. Старики указывают ме­сто, где находился конь этой героини. Само название живопис­ных гор Бегазы еще не интерпретировано. Впрочем, А.Х.Мар-гулан, проведя раскопки этих царских курганов, внес предпо­ложение, что оно произошло от соединения двух слов: «бшк», «аз» /названия племен/, в переводе получалось «высота племе­ни аз», что на наш взгляд, маловероятно.

Несмотря на сильную пространственную натянутость, нам кажется, что в основе «пегас», «бегазы» имеется одна основа, с одним значением и предназначением, и следует искать это сход­ство в эпохе индоевропейских миграций. Предки греков как позднейшие мигранты с Великой степи унесли с собой в Евро­пу сложившиеся уже к этому времени образцы мифов о крыла­тых конях Бегазы. В территориальном плане Бегазинские горы

Приложение

то, что все языковые семьи, содержащие те или иные материа­лы об «алаша» - пегий /алтайская, индоевропейская и т.д./, уча­ствовали в создании ностратической макросемьи /112/.

Тот небольшой, сравнительно-исторический языковой ма­териал позволяет нам гипотетически помещать соответствен­но индоевропейские и алтайские прародины в пределах доволь­но ограниченной территории Великой степи. Одним словом, я бы хотел сказать, что границы первоначального действия слов, берущих начало от «алаша» охватывают ареалы раннего коне­водства. В первую очередь, это степная территория Казахста­на, Восточно-Европейская равнина, Передний Кавказ и Север­ное Причерноморье. Вероятно, носители ностратического пра­языка обитали в пределах довольно обширной территории /включая и Ближний Восток/, но индоевропейцы и алтайцы до дисперсной фазы /до VI-V тыс. до н.э./, жили где-то рядом в серединной части Евразийской степной зоны.

Таким образом, дальнейшее продвижение в этом направле­нии предполагает концентрацию внимания ученых на непос­редственных связях между экономическими и демографичес­кими процессами в древности /VI-V тыс. до н.э./ и языковыми. Каковы основания для принятия таких больших хронологичес­ких глубин?

Время в традиционных обществах Великой степи, на наш взгляд, имеет два измерения: время мифологическое и время историческое. Первое есть явление фундаментальное, посколь­ку оно время предков. Оно сакрально, но не только потому, что в нем жили предки, но и потому, что это образ жизни, это неиз­менные ценности, являющиеся образцом для современников. Поэтому, одним из основных принципов изложения истории является цикличность, допускающая повторение некоторых черт выдающихся предков /правителей, героев/, актуализацию наиболее важных с точки зрения современности фактов. Исто­рия излагается в форме повествования о жизни и деятельнос­ти выдающихся личностей, одним словом, это персонифици­рованное повествование о прошлом.

Историческое время - в самом деле, время настоящее. Оно

осмысливается как быстротекущее и малосодержательное яв­ление и процесс. На обыденном уровне это совокупность со­бытий, которые происходят в данный момент или недавно про­изошли. Вероятно, нижняя грань исторического времени не распространяется далее семи колен предков. В то же время, как историческое время, так и мифологическое - во власти ле­генд и преданий. Реальные события культурной жизни или со­циально-политические события миф проецирует в эпическую матрицу, вводит в легендарное время, т.е. делает сакральным, фундаментальным и т.д. В эпических памятниках казахов ми­фическое время преобразуется в славную героическую эпоху, эпоху единства этноса, могучего государства, великих предво­дителей. В эпических традициях составляется и генеалогичес­кая история, повествующая о великих прародителях, о тотем­ных предках, о различных сверхъестественных явлениях.

Таким образом, время в нашем понимании, т.е. линейное, состоящее из стадиальных хронологических серий с идеей не­обратимости, фактически подчинено циклическому восприятию жизненных явлений, доминирующим в традиционном созна­нии. К аналогичным выводам приходят специалисты, изучав­шие феномен средневековой культуры. Например, А.Я.Гуревич писал: «Время и пространство первобытного человека могут показаться современному сознанию неупорядоченными. Вре­менная ориентация в первобытной общине распространяется лишь на непосредственное будущее, недавнее прошлое и на текущую деятельность, на явления прямого окружения чело­века, за этими пределами события воспринимаются им более расплывчато и слабо координированы во времени» /87. -С.28/.

В этой ситуации нам остается один путь интерпрета­ции: комплексный, с основным упором на лингвистические и археологические материалы.

Переходим к наиболее важной части нашей работы, опре­делению хронологических и пространственных границ перво­начального функционирования этого понятия. Малоизучен-ностъ памятников мезолита и неолита не позволяет нам вплот­ную подойти к проблеме истоков производящего коневодства.

Однако интересные находки, сделанные в недавнем прошлом в северных степях Казахстана, относящиеся к энеолитической эпохе, в корне меняют ситуацию. Мы имеем ввиду поселение Ботай и ряд памятников раннего коневодства в северных сте­пях Казахстана. Сразу же можем заявить, что мы не отказыва­емся от искушения связать формирование культа Алаша с ран­ней коневодческой культурой Великих степей. Однако, возни­кает необходимость создания общей модели, которая бы охва­тывала два ареала распространения культа Алаша и позволя­ла объяснить, почему в обеих из них /индоевропейской и ал­тайской/ совпадают многие детали коневодческого хозяйства.

Одним словом, формирование культа Алаша происходило в Великих степях Евразии в эпоху энеолита, около 4500-3000 лет до н.э. Эта гипотеза хорошо согласуется с широко распро­страненным мнением о том, что ранние индоевропейцы были подвижными скотоводами. Восточная граница предполагаемого расселения индоевропейских скотоводческих племен проходит, вероятно, по Центральному Казахстану. Данная локализация прародины индоевропейцев устраивает всех тех, кто считает, что наиболее тесные внешние связи у индоевропейского пра­языка обнаруживаются урало-алтайским и северокавказским языковыми семьями. Можно предположить, что зоны расселе­ния индоевропейских племен в основном охватывали лесостеп­ные территории и степи причерноморско-прикаспийского аре­ала, включая Северный Казахстан. Вероятно, в степях Цент­рального Казахстана существовали обширные маргинальные комплексы культуры, которые могут рассматриваться как зоны взаимодействия двух указанных языковых групп. Однако, та­кие параллели как «Бегазы - Пегас», свидетельствуют о нали­чии определенной чересполосицы в расселении индоевропей-ско-алтайских племен. Это объясняется, возможно, подвижным образом жизни носителей этих праязыков. Именно эта после­дняя черта определяет специфику социальной организации, относящейся к разряду раннего государства.

Наличие сильной социальной организации, основывающей-

ся на мобильной экономической стратегии стало сопутствую­щим фактором последующих крупномасштабных переселений индоевропейских племен. Археологические материалы убеди­тельно свидетельствуют о притоке населения из степных об­ластей на запад еще в III тыс. до н.э. В движениях на запад и север, участвовали кельтские, германские, балтийские, и, на­конец, славянские и греческие группы. Именно в последних группах наиболее отчетливо сохранились в лексическом фон­де коневодческие термины характерные для Великой степи. Вероятно, они и являются теми маргинальными образования­ми изначально контактирующими с алтайским племенем. Вме­сте с ними на Запад попали лошадь, колесный транспорт, ар­хитектура курганных сооружений, медь и т.д. Это доказывает­ся и таким фактом. Самое раннее появление лошади в Греции относится к эпохе бронзы, т.е. Ш-П тыс. до н.э. Таким образом, временная глубина поздних индоевропейских миграций, напри­мер, дорийцев /предков греков/ не такая уж далекая эпоха, хотя в науке не редко начало истории индоевропейцев в Европе ото­двигают на неолит, т.е.7000-6500 г.г. до н.э. Анализ культурной лексики дает широкие границы датировок индоевропейского праязыка, но «наиболее поздние общеиндоевропейские терми­ны позволяют отнести расхождение различных диалектных групп к 4000-3000 г.г. до н.э.», - отмечал Дж.Мэллори /188. -С.83/.

Одновременно локализация индоевропейской прародины в причерноморско-прикаспийских ареалах убедительно объясня­ет всю логику движения на юг индоиранских племен. Расселе­ние в исторические области индоарийцев и иранцев, продол­жавшееся в течение целых тысячелетий, позволяет связывать начало движения с центрально-казахстанскими степями, а так­же городскими центрами юга. Эта модель, вероятно, несколь­ко упрощает реальную картину, но, тем не менее, дает един­ственно логичное объяснение. В данной дихотомии, видимо, и следует искать ключи к поискам индоевропейской прародины и образа жизни.

В данном ключе видимо следует рассматривать и авестийс­кие сюжеты о взаимоотношениях ариев и туров. В них мы ви­дим племён всадников, почитающих одних и тех же богов, выращивающих одних и тех же животных, обитающих на ог­ромных степных просторах у моря Ворукаша, у высокой Хары. Богиня реки воды /земли/ Ардви в Авестийских циклах несет­ся на колеснице:

Вот Ардви в колеснице,

Узду, держа, стремится;

Везут её четыре

Одной породы, белых

Высоких жеребца /8. - С.128/

В сюжете этого стихотворения посвященной Ардви /Ард-ви-Сура/ богине земли-воды, кроется самая обыкновенная кар­тина обыденной жизни ранних коневодов. Вероятно, еще в эпоху неолита в степной Евразии сложились те природные ус­ловия, которые способствовали быстрому увеличению поголо­вья лошадей, а затем и успешной доместикации их. Ландшаф­тные особенности степных просторов Казахстана, где удачно сочетались островки реликтовых лесов и рощ на севере с по­лупустынным и пустынным территориями на юге составляли своеобразную экосистему раннего коневодства. Именно эта территория носит у казахов название «Казылык-мал ttrndiei», т.е. «Крзылык- как пупок /начало/ скота». Отсюда берет нача­ло коневодство Евразийского континента. Так, в эпоху раннего энеолита вдоль меридиональной оси, где наиболее четко выра­жена зональность ландшафтов, уже сложилось коневодство. В эпоху развитого энеолита в северных лесостепных районах Казахстана сложились местные центры коневодства. Один из видных исследователей В.Ф.Зайберт верно подмечает динамич­ное расширение в позднем неолите-энеолите в Евразийском континенте зоны обитания ранних скотоводов /коневодов/, ко­торая охватывает территорию до десятка тысяч квадратных километров/108.-С. 168/.

На сегодняшний день благодаря археологическим исследр-

ваниям известно несколько таких экологических ниш. Самое примечательное состоит в том, что присутствие лошади в изу­ченных археологами центрах идет по линии убывания с восто­ка на запад. Так, если в Ботайском поселении кости лошади составляют 99,9 процентов всех найденных костей, то на энео-литическом поселении Дереивка на Днепре оно составляет 60 процентов, а в занимающем промежуточное положение между Ботаем и Дереивки поселении Репин Хутор на Дону - 80 про­центов. Все эти примеры однозначно свидетельствуют и ука­зывают на исходный коневодческий центр находящийся в сте­пях Казахстана, факт существования которого не вызывает со­мнения. Одним словом, факт признания возникновения коне­водства в Великой степи объясняет всю логику расширения границ ареала доместицированных лошадей в более западном, а также возможно и в других направлениях.

Природная среда позднего неолита -энеолита способство­вала развитию особенно коневодства, как начало продуктив­ной экономики вообще. Но в то же время, она не препятствова­ла развитию остальных форм хозяйства: охоты, рыболовства, земледелия и ранней металлургии. В самом же развитии коне­водства четко выделяются несколько вариантов. В первом слу­чае, отдельные группы степных и пустынных племен обитали на степных и пустынных просторах Казахстана и в меридиа-нальных направлениях. В этой среде и зародились самые древ­ние легенды и предания из цикла «Алаша-хана». Географичес­кие и топонимические ориентиры в легендах четко указывают на существование четких маршрутов по линии юг-север: «Kftpa таудан арман карай асыцдар. Улытау, Kiutimay, деген таулар бар. KftpaKeipip, Жездшенг1р, К,удайберд1 деген жерлерге ба-рьт, ipeemeyin, салъщсальщдар». С таким напутствием Май-кы-би отправляет в степь молодого царственного изгнанника, Алаша-хана. В сопровождение ему он определяет сто джиги­тов во главе со своим старшим сыном Уйсыном. Путь их ле­жит через горы Актау, Ортау, реки Чу и Сарысу: «А ктау, Ор-таудан асып, Шу мен Сарысудан квктей emin, Май^ы бидщ

ашпкцн жергне келдг». Впоследствии, когда сформировалось степное общество из трех сотен наездников, они подняли пе­гого мальчика на апаша /домотканном ковре из полос/ и объ­явили своим правителем. Как повествует легенда, это выдаю­щееся событие произошло в горах Улутау, являющихся и в са­мом деле географическим центром Великой степной равнины.

В отличие от указанной группы, в Урало-Иртышском меж­дуречье сложилось многоотраслевое хозяйство с преобладани­ем коневодства. Оно дополнялось охотой, рыболовством, до­машними промыслами. В данных экологических нишах, как указывает В.Ф.Зайберт, «табуны лошадей обитали в радиусе 150-200 км... движение табунов было радиально-круговым или ограниченно-радиальным» /108. - С.170/.

Ботайское поселение и обнаруженные там материалы, го­ворят в пользу оседлости населения этих регионов. Это объяс­няется наличием разнообразной кормовой базы, большим количеством водных источников, естественными укрытиями /леса, рощи/.

Легенды и предания из цикла «Алаша-хан» позволяют ре­конструировать образ жизни древних коневодов, хотя это дело сложное и мало разработанное в методическом плане. В прин­ципе, на наш взгляд, некоторые этнографические параллели возможны, если применять с учетом локальных особенностей поздненеолитического-энеолитического обществ. В той или иной степени в будущем для анализа общественных организа­ции, а также мировоззрения необходимо применять осторож­ные ретроспекции. Вероятно, самый продуктивный путь в этом направлении - развитие палеоэтнографии.

Энеолитическая эпоха - время формирования социально-политических институтов. Во главе ранних общин мы видим авторитетных патриархов - хозяев стада, семьи, правомочных распоряжаться жизнью своих сыновей и младших родствен­ников. В легенде называются имена родоначальников Крнды-гер, Кргам, Кртан, а авторитетнейший среди них Майкы-би-вообще в казахских легендах отнесен к зачинателю речи чело-

веческой «тугел свздщтубг 6ip - туп атасы Май%ы би». О нем в легенде говорится с высоким пафосом, он человек, который посадил на трон девять /число сакральное/ ханов. Одним сло­вом, Алаша оказался в общественной среде, которую ныне мод­но называть этнопотестарной. Вероятно, мы можем предполо­жить существование в ту эпоху крупных соплеменностей с определенной общностью языка, культуры и т.д. Многие воп­росы, связанные с определением дальнейшей судьбы царствен­ного пегого изгнанника Алаша, решаются в совете вождей, что свидетельствует об эгалитарном характере взаимоотношений. Так, каждая группа вновь прибывающих сотен джигитов оста­валась в степи, благодаря уговорам со стороны раннеприбыв-ших: «булар келген соцбурын/ы келгендер: кайт - деген ceadi айтпацдар, евдергцде кайтпацдар deudi».

Получив известия о своем сыне, отец Алаша-хана посыла­ет своих людей к совету племени, и именно этот совет прини­мает решение об отказе в выдаче: «...баягы Кызыл Арыстан хан естидг. К.отан, Кртм; Крндыгер, К,обан, Майкы билерге елиа Jici6epedi.

- Мешцбаламды ж1г1т-желец, берт желгктгрт жгбергет нес1?Баламды &зте экеп берет. Менен кщштнын алсын, - деп. Сонан сод булар Кртанупы Болатты жуз жгггтшен ж1бе-pedi».

В целом, многие детали этого цикла иллюстрируют про­цесс развития институтов военной демократии у алашских об­щин. В ходе освоения новых территорий, три сотни, следовав­шие вместе с Алаша в Центрально-Казахстанские степи, про­ходят путь от военной демократии к политической структуре государства. В тексте легенд постоянно присутствует военно-агрессивный характер ранних коневодческих обществ и на это делается значительный акцент: «Уйк^ты бузып жыякьг алды, к уймет бузып к&гз алды. Квш елдг кап жвнекей алды, ереугл eiidi отыртн жертде шапты» - говорится о подвигах первых трех сотен джигитов.

Сама организация этнической структуры новообразования

- триальность - носит военно-походный характер. Как одна из необходимых гарантий нормального функционирования соци­ально-политического организма, она рассматривается нами как структура военной организации. Так, говоря о формировании Старшего жуза, ему предназначается роль резерва и тыла: «Жауга шапк&нда б улар шаппасын, mac туйш болып турсын». Средний жуз берёт на себя также ответственную функцию. Они должны находиться в центре и охранять хана «Орта жуз то-скауылшы - орта буъшда журст, ханнъщбакташысы болсын». Впереди должны находиться самые отважные воины из млад­шей сотни под предводительством Алтына: «ецалдында журт жауяя 6ipiniui шабатын болсын».

Таким образом, к эпохе позднего неолита-энеолита мы от­носим начало формирования социально-политических ценно­стей евразийских степных народов, ранних индоевропейцев и алтайских народов. Если этнополитическая организация их отражает структуру военной организации, то социальная орга­низация отражает космический порядок. Внутри неё мы ви­дим, три основные иерархически соподчиненные группы - во­енную аристократию, жрецов и рядовых воинов.

Сочетание вышеуказанных структур в одном организме порождает сильную систему, способную вести ассимиляцию чужеродных групп и консолидацию, а также готовую к успеш­ным миграциям.

Одновременно, племенной строй свидетельствует об опре­деленной рыхлости структуры и противоречий политической системы. Вероятно, объединительные мотивы были еще сла­бы и культ сакрального правителя, культ единого пантеона бо­гов только складывался. Это четко находит отражение в слож­ном понятии «алаш», т.е. в самом понятии находит выражение взаимная вражда и неприятие соседних племен.

Тем не менее, в материальной культуре уже сформирова­лись основные стандарты и формы. Лошадь стала символом богатства и благополучия, постепенно символ обретает куль­товый характер. А такие понятия как «алашык», «алаша» сим­волизирует первоначальный быт коневодов.

Таким образом, существование культа Алаша хана у каза­хов является прямым следствием /историческим отражением/ далеких этнополитических процессов эпохи позднего неоли­та-энеолита. Первоначально в хаотическом мире Евразийской степи появились небольшие общины охотников, успешно про­водившие первые опыты по доместикации лошади.

Позднее степные обшины, разрастаясь, превратились в крупные коневодческие племена. В эту эпоху в Великой степи заметны две крупные этноязыковые группы - индоевропейцы и алтайцы. Возможно, авестийские сюжеты о борьбе ариев и туров являются отражением этой эпохи. Тогда и сформирова­лось самоназвание коневодческих племен - «алаш». Племена «алаша» - стопроцентные коневоды они обитают в стране Арка - Крзылык, западнее их по мере убывания роли коня культ «Ала­ша» сходит на нет. Тем не менее, именно они сохранили и че­рез них до сегодняшнего дня дошли образы крылатого коня «Бегазы - Пегас». Вероятно, многие индоевропейские племе­на, обитавшие в Центральном Казахстане, по мере движения на Запад сохранили старые ценности, связанные с коневод­ством, а наиболее поздние мигранты на запад - германцы, гре­ки и славяне /элитные группы/ сохранили этот культ больше чем другие индоевропейцы.

На исконной территории культ Алаш - Алаша сохраняется фактически без изменений, об этом говорят сведения казахс­кого шежире и средневековых авторов об «Алашмыцы», о на­роде «Алаш», «Уш Алаш», «Алтыалаш», и, наконец, об Ала-ша-хане, как о перворедке тюрков и монгол, о «калантаре Алаш-бахадур»ит.д.

Мощная идеология государственности, зародившаяся еще в Ш-П тыс. до н.э., продолжала жить и во времена гуннов, тюр­ков, огузов, карлуков, кипчаков. На нее наслаивались кое-ка­кие элементы, новые имена, но суть оставалась прежней. За­рождалась и генерировалась эта идея на степных просторах Арка.

В XV-XVI вв. в период образования Казахского ханства культ Алаша-хана оживает и начинает служить новому государству

степных племен как национальная идея. Именно в этот период строится мавзолей в честь первого степного хана. Возможно, этот мавзолей построен именно там, где раньше находилась древняя святыня или жертвенник в честь Алаша-хана. На от­рогах гор Улытау, среди безбрежных степей, в окружении древ­нейших памятников возвышается бесценная святыня тюрко-монгольских народов. К этой святыне имеют прямое отноше­ние бесчисленное количество народов Евразийского континен­та.

В начале XX в., в самом разгаре национально-освободитель­ного движения казахов снова возрождается культ Алаша-хана, «первого хана казахов». Национальная идея казахов ведет мо­лодую интеллигенцию к беспримерным подвигам, самоотвер­женному труду и высокому творчеству во имя величия нации. Благодаря нему казахи восстановили национальную государ­ственность, боролись и защищали его, умирали за него как «вра­ги народа» в годы тоталитарного советского режима, но отсто­яли свое. В этом важность этого грандиозного стержневого понятия для казахской истории и вообще для истории Великой степи.

Содержание

Предисловие..........................................................................................3

Введение.................................................................................................6

Глава I.