– Ты знаешь, что я читаю?
– Нет.
– Вилсон!
– Одну минуту! – решился Бернат. – Я сейчас приду. – И добавил без капли иронии: – Ты никуда не уходи. И не зови Вилсона, я сейчас вернусь.
– Вилсон!
Перепуганный Бернат, у которого сердце готово было выпрыгнуть из груди, не спрашивая разрешения, ворвался в кабинет врача и крикнул: доктор Вальс, он у меня исправил неправильное ударение!
Врач оторвал взгляд от какой‑то бумаги. Несколько секунд он осмыслял услышанное, как будто заразился медлительностью у своих больных.
– Это рефлекторное. – Он взглянул в свои бумаги, а потом опять на Берната. – Сеньор Ардевол не может ничего вспомнить. Теперь уже не может. Это у него получилось случайно. К глубокому сожалению для всех нас.
– Но он сказал «Эвриди́ка», когда я произнес «Эври́дика».
– Это случайно. Уверяю вас, это случайно.
Бернат вернулся к своему другу в уголок с глициниями и сказал: прости, Адриа, я очень беспокоюсь, потому что…
Адриа смотрел на него несколько секунд, а потом спросил:
– Это хорошо или плохо?
Бернат подумал: бедный ты мой друг, ты всю жизнь размышлял и рассуждал, а теперь можешь только спросить, хорошо это или плохо. Как будто жизнь сводится только к одному – поступать плохо или не поступать. А может, так и есть. Не знаю.
Они посидели еще какое‑то время молча, пока наконец Бернат не продолжил громко и четко читать: теперь я уже подобрался к концу. Я несколько месяцев писал не переставая, заново проживая всю свою жизнь; я успел закончить рассказ, но у меня не остается сил привести его в порядок, как того требуют правила. Врач объяснил мне, что разум мой будет угасать постепенно, со скоростью, которую предугадать невозможно, потому что каждый случай – особый. Мы договорились, что, пока я остаюсь самим собой, эта самая… ну как ее… в общем, что она будет у меня круглосуточно, потому что за мной надо присматривать. А скоро надо будет нанять еще двух человек, чтобы со мной всегда кто‑то был… Видишь, на что я трачу деньги от продажи магазина? Я решил, что, покуда во мне теплится ясное сознание, я не расстанусь с книгами. А когда оно меня совсем покинет, мне будет все равно. Так как тебя нет рядом, чтобы заботиться обо мне, а Лола Маленькая поспешила уйти из жизни много лет назад… мне приходится все продумывать самому. В лечебнице Кольсерола, около моей любимой Барселоны, будут ухаживать за моим телом, когда я уже отправлюсь в мир, который уж не знаю, состоит ли из теней. Меня уверяют, что читать мне там не захочется. Разве это не насмешка судьбы, что я, живший всю жизнь так, чтобы осознавать предпринятые мной шаги, и всю жизнь считавший себя виноватым во множестве проступков, в том числе и тех, которые совершило все человечество, уйду из жизни, даже не понимая, что я ухожу. Прощай, Адриа. Я говорю себе это сейчас на всякий случай. Я оглядываю кабинет, где провел столько часов. «Еще на мгновение посмотрим на родные берега, на все те предметы, которых мы больше никогда не увидим… И постараемся войти в смерть с открытыми глазами»[426], – говорит император Адриан перед смертью. Милая душа моя, Сара. Душа нежная и зыбкая, спутница моего тела, ты первой сошла в те блеклые, мрачные и голые места[427]. Как же это ужасно. Я перестаю писать и снимаю телефонную трубку. Набираю номер мобильника моего друга: я уже много месяцев ничего о нем не знаю, сижу в своем кабинете и пишу.
– Привет, это Адриа. Как дела? Черт, ты уже спал? Нет, а который час? Что? Четыре утра?.. Ой, извини!.. Да… Я хотел тебя кое о чем попросить и кое‑что тебе рассказать. Да, да. Нет, если можешь прийти завтра… точнее, сегодня. Слушай, лучше, если придешь ты. Да. Когда тебе удобнее. Я весь день дома. Да, да. Спасибо.
Я заканчиваю писать hic et nunc о том, что переживаю. Я должен был писать по сю пору, к моему глубокому сожалению. Я уже в самом конце моей рукописи. На улице розовоперстая заря начинает окрашивать темное небо. Мои пальцы окоченели от холода. Я складываю исписанные листы и письменный прибор и смотрю в окно. Какой холод, какое одиночество! Братья из монастыря Жерри поднимутся по тропинке, которую мои глаза различат, когда заря окончательно одолеет мрак. Я смотрю на дарохранительницу и думаю, что нет ничего печальнее, чем оставлять пустым монастырь, где веками возносили хвалу Господу. Я не могу не чествовать своей вины в этом ужасном событии, любимая. Да, знаю. Мы все когда‑нибудь умрем… Но ты усилиями моего благородного друга, который терпел меня столько лет, ты будешь продолжать жить и дальше – каждый раз, когда кто‑нибудь будет читать эти строки. Однажды, как мне говорят, мое тело тоже исчезнет. Прости меня, но я, как и Орфей, не смог совершить чудо. Воскресение – удел богов. Confiteor, любимая. Leshana Haba’ah B’Ierushalayim[428]. Сегодня – это завтра.
Длинное письмо, которое я писал тебе, заканчивается. Je n’ai fait celle‑ci plus longue que parce que je n’ai pas eu le loisir de la faire plus courte[429]. После стольких напряженных дней наступил отдых. Начало осени. Итог подведен, и настало утро. Я включил телевизор: там заспанный диктор объявлял погоду; он меня уверял, что в ближайшие часы наступит резкое похолодание и пройдут ливневые дожди. Он напомнил мне Виславу Шимборскую[430], которая говорила, что, хотя завтрашний день обещает быть солнечным, тем, кому жить дальше, не помешает зонтик. Ко мне это не относится, мне зонт уже не понадобится.
В палате, соседней с cinquantaquattro, тоненькие детские голоса спели Fum, fum, fum [431], потом раздались нарочито громкие аплодисменты, и женский голос сказал:
– С Рождеством, папа! – Молчание в ответ. – Дети, скажите дедушке: «С Рождеством!»
В это самое время и начался переполох. Кто‑то, может быть Джонатан, вышел из cinquantaquattro перепуганный:
– Вилсон!
– Да?
– Где сеньор Ардевол?
– В cinquantaquattro, где ж еще?
– Так вот нет, его там нет.
– Господи боже, как нет?
Вилсон открыл дверь в палату с нехорошим предчувствием, говоря: дорогой, золотой наш. Но ни дорогого, ни золотого там не было. Ни в кровати, ни в инвалидном кресле, ни у стены, которая колется. Вилсон, Джонатан, Ольга, Рамос, Майте, доктор Вальс, доктор Роуре, а через четверть часа доктор Далмау, Бернат Пленса и весь персонал лечебницы, который не был на дежурстве, стояли на ушах, разыскивая Адриа на террасах, в ванных комнатах, во всех палатах и служебных помещениях, в ординаторских, в кабинетах врачей и во всех шкафах. Господи, господи, господи боже ты мой, как это может быть, если бедняга практически не ходит? Ónde estás? [432] Позвонили даже Катерине Фаргес – а вдруг ей придет в голову, где он может быть… Затем, когда за дело взялись полицейские, стали смотреть и вокруг лечебницы, прочесали парк Кольсерола, ища за деревьями, у родника в густой роще и, не приведи господи, на дне озера. А Бернат думал: Teno medo dunha cousa que vive e que non se ve. Teno medo á desgracia traidora que ven‑e que nunca se sabe ónde ven [433]. Adria, ónde estas? Потому что один Бернат мог знать правду.
В тот день, похоронив отца настоятеля, они должны были навсегда уйти из монастыря, оставив его пустым, отдав на съедение лесным крысам, которые, невзирая на монахов, хозяйничали в священном месте испокон веков, хотя и не носили бенедиктинской сутаны. Вместе с летучими мышами, поселившимися в алтаре часовенки Сан‑Микел, которая возвышалась над графской могилой. А всего через несколько дней до монастыря доберутся и лесные гады, и они ничего не смогут с этим поделать.
– Брат Адриа…
– Да?
– У вас совсем плохой вид.
Он огляделся. Они были одни в церкви. Дверь открыта. Только что, еще затемно, люди из Эскало похоронили настоятеля. Он посмотрел на свои ладони и тут же счел этот жест неуместным. Потом покосился на брата Жулиа и спросил тихо: что я тут делаю?
– То же, что и я. Мы готовимся запереть Бургал.
– Нет, нет… Я живу… Я здесь не живу.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– Что? Как?
– Садитесь, брат Адриа. К сожалению, мы не торопимся. – Брат Жулиа взял его за руку и усадил на скамью. – Садитесь, – повторил он, хотя тот уже сидел.
Снаружи розовоперстая заря уже окрашивала темное небо, и птицы радостно защебетали. К их веселому щебету присоединился даже какой‑то петух из Эскало.
– Адриа, золотой, куда же ты спрятался? – И шепот: – А вдруг его выкрали?
– Не говори глупостей!
– И что нам теперь делать?
Брат Жулиа с удивлением посмотрел на монаха. И промолчал, обеспокоенный. Адриа еще раз настойчиво спросил: что же делать, а?
– Ну… подготовить дарохранительницу, закрыть монастырь, забрать ключ и молиться, чтобы Господь простил нас. – И добавил, промолчав целую вечность: – И дожидаться братьев из Санта‑Марии де Жерри. – Он вновь с удивлением посмотрел на Адриа. – Почему вы об этом спрашиваете?
– Бегите!
– Что вы сказали?
– Я сказал – бегите!
– Я?
– Вы. Они придут убить вас.
– Брат Адриа…
– Где я?
– Я принесу вам воды.
Брат Жулиа исчез в проеме двери, которая вела в небольшой внутренний двор. Снаружи птицы и смерть. Внутри смерть и догоревшая свеча. Брат Адриа укрывался в молельне, пока свет не утвердился на Земле, которая вновь стала плоской, с загадочными недостижимыми краями.
– Опросите всех его знакомых. И если я говорю всех, то это значит всех.
– Так точно.
– И не думайте, что разыскная операция закончена. Расширьте площадь поиска до всей горы. Обыщите Тибидабо. И территорию аттракционов.
– Этот господин был малоподвижен.
– Какая разница! Обыщите всю гору!
– Так точно.
Тогда он тряхнул головой, точно очнувшись от глубокого сна, поднялся и пошел в келью за дарохранительницей и за ключом, которым тридцать лет подряд закрывал ворота монастыря после вечерни. Тридцать лет пробыл он ключником в Бургале. Он обошел все кельи, трапезную, кухню. Зашел в церковь, в крохотную капитулярную залу. И почувствовал: он, и только он повинен в том, что монастырь Сан‑Пере дел Бургал закрывается. Он ударил себя в грудь рукой и сказал: Confiteor, Dominus. Confiteor: mea culpa. Это первое Рождество без Missa in Nocte и без заутрени.
Он взял мешочек с семенами ели и клена – скромное подношение несчастной, которая надеялась с его помощью получить прощение за то, что покончила с собой, вместо того чтобы препоручить себя Господу. Он смотрел несколько секунд на мешочек, вспоминая бедную несчастную жену Косого, прошептал краткую молитву за упокой ее души, если только может упокоиться душа отчаявшегося, и спрятал мешочек глубоко в карман сутаны. Потом взял дарохранительницу и ключ и вышел в узкий коридор. Он не мог не поддаться искушению еще раз пройтись по монастырю в полном одиночестве. Звук его шагов раздавался под сводами коридора, келий, капитулярной залы, во внутреннем дворе… Он завершил обход, заглянув в небольшую трапезную. Одна скамья, стоявшая слишком близко к стене, портила несвежую известку. Он машинально отодвинул ее. И не смог сдержать слез. Вытерев их рукой, вышел за ворота монастыря. Закрыл их и запер на замок, повернув два раза ключ, его скрип эхом отозвался у него в душе. Он опустил ключ в дарохранительницу и сел дожидаться братьев, которые поднимались утомленные, хотя и переночевали в Соле. Боже Милостивый, что я здесь делаю, если…
Бернат подумал: этого не может быть, но я не представляю, как иначе это можно объяснить. Прости меня, Адриа. Это моя вина, я знаю, но никак не могу отказаться от книги. Confiteor. Mea culpa.
Не дожидаясь, когда события грянут, Адриа встал, оправил сутану и направился вниз по тропке, крепко держа в руках дарохранительницу. Навстречу ему шли трое монахов. Он оглянулся со слезами на глазах, навсегда прощаясь с монастырем, и стал спускаться дальше, чтобы не заставлять братьев подниматься на самый верх склона. Сколько воспоминаний умирало, пока он шел вниз! Где я? Прощайте, леса и горы. Прощайте, ущелья, прощай, журчание любимого ключа. Прощайте, братья монахи, прощайте, века песнопений и молитв.
– Братья, да пребудет с вами мир в сей день Рождества Господня!
– Мир Господа нашего да будет и с тобой!
Все трое были ему незнакомы. Самый высокий откинул капюшон с благородного лба:
– Кто преставился?
– Жузеп де Сан‑Бартомеу, настоятель.
– Хвала Господу Богу! А ты, стало быть, Адриа Ардевол?
– Ну, я… – И кивнул: – Да.
– Так умри же!
– Я давно уже мертв.
– Нет, ты умрешь сейчас!
Лезвие кинжала блеснуло в слабом свете утра, прежде чем вонзиться ему в душу. Пламя его свечи угасло, и он ничего больше не увидел и не почувствовал. Ничего. Не смог даже спросить, где я, потому что уже не был нигде.
Матадепера, 2003–2011
Действующие лица
Адриа Ардевол‑и‑Боск
Сара Волтес‑Эпштейн
Бернат Пленса‑и‑Пунсода
Черный Орел, храбрый вождь арапахо
шериф Карсон, из Рокленда
Феликс Ардевол‑и‑Гитерес – отец Адриа Ардевола
Карме Боск – мать Адриа Ардевола
Адриа Боск – дед Адриа Ардевола
Висента Палау – бабка Адриа Ардевола
Лола Маленькая (Дулорс Каррьо‑и‑Солежибер) – наперсница Карме Боск
Лола Большая – мать Лолы Маленькой
Катерина
Анжелета – швея в доме Ардеволов
Сесилия – продавщица в магазине Феликса Ардевола
сеньор Беренгер – управляющий магазином Феликса Ардевола
синьор Фаленьями / Циммерманн – консьерж в Ufficio della Giustizia e della Pace
профессор Прунес и сеньора Прунес – гости в доме Ардеволов
Текла – жена Берната Пленсы
Льуренс – сын Берната Пленсы
Ксения – журналистка и подруга Берната Пленсы
Трульолс – учительница скрипки Адриа Ардевола и Берната Пленсы
маэстро Манлеу – преподаватель скрипки Адриа Ардевола
герр Казалс, герр Оливерес, герр Ромеу, мистер Пратс, синьор Симоне, профессор Гумбрень – преподаватели иностранных языков Адриа Ардевола
падре Англада, падре Бартрина, сеньор Бадиа, брат Климен – учителя Адриа Ардевола в иезуитской школе
Эстебан, Щеви, Кико, Руль, Педро, Массана, Риера, Торрес, Эскайола, Пужол, Буррель – одноклассники Адриа Ардевола в иезуитской школе
сеньор Кастельс и Антония Мари – пианисты‑аккомпаниаторы
дядя Синто, из Тоны – брат Феликса Ардевола
тетя Лео – жена Синто Ардевола
Роза, Щеви и Кико – кузены Адриа Ардевола
Эухенио Косериу – лингвист, преподаватель Тюбингенского университета
Йоханнес Каменек – преподаватель Тюбингенского университета
профессор Шотт – преподаватель Тюбингенского университета
Корнелия Брендель – подруга Адриа Ардевола в Тюбингенском университете
Сагрера – адвокат
Калаф – нотариус
Муррал – книготорговец на рынке Сан‑Антони
Катерина Фаргес – преемница Лолы Маленькой
Женсана – товарищ Адриа Ардевола по университету
Лаура Байлина – преподаватель Барселонского университета, подруга Адриа Ардевола
Эулалия Парера, Тодо, профессор Бассас, профессор Казалс, Умедес – преподаватели Барселонского университета
Эрибер Бауса – издатель
Мирейя Грасия – ведущая презентации одной из книг Берната Пленсы
Саверио Носеке – эксперт по скрипкам в Риме
Даниэла Амато – дочь Каролины Амато
Албер Карбонель – муж Даниэлы Амато
Тито Карбонель Амато – сын Даниэлы Амато и Албера Карбонеля
Яша Хейфец – всемирно известный скрипач
маэстро Эдуард Толдра – композитор и дирижер Муниципального оркестра Барселоны
Рахель Эпштейн – мать Сары Волтес‑Эпштейн
Пау Волтес – отец Сары Волтес‑Эпштейн
Макс Волтес‑Эпштейн – брат Сары Волтес‑Эпштейн
Джорджио – друг Макса Волтес‑Эпштейна
Франц‑Пауль Деккер – дирижер Барселонского симфонического оркестра (БСО)
Ромэн Гинцбург – трубач БСО
Исайя Берлин – философ и историк идей
Алина Гинцбург – супруга Исайи Берлина
Пау Ульястрес – барселонский лютье
доктор Далмау – врач и друг Адриа Ардевола
доктор Вальс
доктор Реал
Джонатан и Вилсон – санитары
Дора – медсестра
Пласида – домработница Адриа Ардевола
Эдуард Бадиа – директор галереи «Артипелаг»
Боб Мортельманс – сосед по комнате Маттиаса Альпаэртса
Гертруда – женщина, попавшая в автокатастрофу
Александр Роч – муж Гертруды
Элена и Агата – подруги Доры
Освальд Сикемяэ – брат Гертруды
Ааду Мююр – бывший возлюбленный Агаты
Ойген Мюсс – врач в Бебенбелеке
Туру Мбулака – африканский вождь
Элм Гонзага – детектив
ВИК И РИМ, 1914–1918 гг.
Жузеп Торрас‑и‑Бажес – епископ Вика
Феликс Морлен, из Льежа – однокашник Феликса Ардевола
Драго Градник, из Любляны – однокашник Феликса Ардевола
Фалуба, Пьер Блан, Левински, Даниэль д’Анжело – преподаватели Феликса Ардевола в Папском Григорианском университете
Каролина Амато
Саверио Амато – отец Каролины Амато
Сандро – дядя Каролины Амато
Муньос – епископ Вика
моссен Айатс – секретарь епископа
БАРСЕЛОНА, 1940–1950 гг.
комиссар Пласенсия
инспектор Оканья
Рамис – лучший в мире детектив
Фелипе Аседо Колунга – гражданский губернатор Барселоны
Абелярдо – клиент Феликса Ардевола
Ансельмо Табоада Искьердо – подполковник
Венсеслао Гонсалес Оливерес – губернатор Барселоны
ЖИРОНА, САНТА‑МАРИЯ ДЕ ЖЕРРИ, САН‑ПЕРЕ ДЕЛ БУРГАЛ (XIV–XV вв.)
Николау Эймерик – Великий инквизитор
Микел де Сускеда – секретарь инквизитора
Рамон де Нолья – наемник инквизитора
Жулиа де Сау – монах в Сан‑Пере дел Бургал
Косой из Салта
Косая из Салта – жена Косого из Салта
братья Маур и Матеу – монахи в Санта‑Марии де Жерри
Жузеп Щаром, из Жироны – врач‑еврей
Долса Щаром – дочь Жузепа Щарома
Эммануил Мейр, из Варны – потомок Долсы Щаром
близнецы
ПАРДАК, КРЕМОНА, ПАРИЖ (XVII–XVIII вв.)
Иаким Муреда – знаток древесины
Агно, Йенн, Макс, Гермес, Йозеф, Теодор и Микура – братья Иакима Муреды
Ильза, Эрика, Катарина, Матильда, Гретхен и Беттина – сестры Иакима Муреды
Булхани Броча – толстяк из Моэны
семья Броча из Моэны – недруги семьи Муреда из Пардака
брат Габриэль – монах из бенедиктинского аббатства в Лаграсе
Блонд из Казильяка – помощник Иакима Муреды
Антонио Страдивари – лютье
Омобоно Страдивари – сын Антонио Страдивари
Зосимо Бергонци – лютье, ученик Антонио Страдивари
Лоренцо Сториони – лютье, ученик Зосимо Бергонци
Мария Бергонци – дочь Зосимо Бергонци
месье Ла Гит – торговец музыкальными инструментами
Жан‑Мари Леклер Старший – скрипач и композитор
Гийом Франсуа Виал – племянник Жан‑Мари Леклера
ювелир‑еврей
АЛЬ‑ХИСВА
Амани Альфалати
Азиззаде Альфалати – отец Амани
жена Азиззаде
Али Бахр – торговец
почтенный кади
близнецы