— Если это тебя порадует. — Кэлу не нужно было ухмыляться или усмехаться, чтобы дать понять, что мой страх очевиден. Может быть, он даже жалел меня.
— Порадует.
— Убедил. Тогда как насчет того, что я поведу? Моя машина лучше справляется на снегу.
— Отлично. Если ты не возражаешь.
Я собрал свои вещи и направился за обувью и пальто. Я вовсе не был против посмотреть, как Кэл водит и, в любом случае, неуверенное обращение с джипом поставило меня в неловкое положение, когда я вез его на вечеринку.
Мы поехали на его Ауди. Легкая инструментальная музыка мягко лилась из колонок. Он ехал осторожно, взгляд темных глаз быстро перемещался между зеркалами и дорогой, и время от времени Кэл смотрел на меня, и в этот момент я делал вид, что любуюсь пейзажем. Его хитрая улыбка подсказывала мне, что мой обман не удался.
— Хороший вид, правда? — спросил он.
Я поднял воротник пальто. Кэл, казалось, никогда не краснел, и это, видимо, было только мое проклятие. Во мне текла датская кровь со стороны матери, ирландская со стороны отца, и просвечивающая бледная кожа являлась тому доказательством. В холодную погоду мои щёки становились розовыми, как у девчонки. Гнев, смущение и страсть всегда расцветали ярко-алым румянцем на моем лице и шее, а иногда, к вечному стыду, и в моих глазах. В средней школе, поскольку мой румянец было особым источником развлечения для моих сверстников, я научился распознавать едва уловимое тепло и покалывание, которые прямо указывали, что скоро я превращусь в вареного омара. Так что я мог спрятаться или отвернуться, пока это не проходило. Но от Кэла не прятался и не отворачивался, в большинстве случаев.
— Да, неплохой, — пробормотал я.
— Ты мог бы оставить это у меня. — Он имел в виду коробку с рукописью, которая лежала у меня на коленях.
— Ох. Я как-то не подумал об этом.
— Да и ноутбук тоже.
— Да, ты прав. Я не был уверен...
— Я хочу, чтобы ты был рядом, Майкл. Я уже говорил тебе: я бы съехался с тобой или поселил бы поближе, если б не привычка моей сестры являться без предупреждения. И она буквально на днях сделала это, поэтому мы в безопасности на пару месяцев.
То, как он выразился – «в безопасности» – заставило меня почувствовать его страх перед разоблачением.
— Твоя семья действительно стала бы избегать тебя, если бы узнала?
— О, да. Несомненно. Пока они живы, меня не пустили бы и на порог дома. Это очень важно для нас. А семья Корал – южные баптисты. Абсолютные фанатики.
Я медленно кивнул. Для меня фанатичные баптисты ассоциировались с людьми, которые протестовали на похоронах жертв расстрела в Орландо. Другими словами, абсолютно недалекие люди, которые превратили свою веру в бесчеловечную крайность. Я поправил коробку с рукописью и задумался, не сижу ли я рядом с таким человеком. Насколько я мог судить, Кэл не обижал и не ненавидел других, но травмировал и ненавидел себя, и это тоже был своего рода религиозный экстремизм.
— Теперь ты понимаешь? — спросил он.
— Начинаю.
— Это не то, о чем ты, наверное, думаешь. Моя и ее семья – это не деревенщины, бегающие с боевым оружием, пытаясь истребить всех геев. — Он покачал головой. — Они состоятельны и хорошо образованны. Даже космополиты. Но это старейшие династии, основанные исключительно на христианской вере. Мы знаем, во что верим. Мы верили в это на протяжении нескольких поколений. Атеисты полагают, что правительство расскажет им, что хорошо, а что плохо. — Он пренебрежительно махнул рукой. — Что на самом деле безумие, если подумать. Конечно, у нашей нынешней демократии имеется гражданский свод законов. Но что произойдет, если вдруг правительство встанет и скажет, что убивать в определенных обстоятельствах – это нормально? Вообще-то, можно сказать, что у нас уже есть такое правительство, с узаконенными абортами на поздних сроках.
Я наблюдал за Кэлом, пока он говорил. Было ясно, что он обсуждал эту тему часто и тщательно. Его мысли были четкими, а объяснения терпеливыми.
Какое-то время он изучающе смотрел на меня.
— Ты знал, что они пытаются увернуться от инструмента для аборта в утробе матери? Дети, я имею в виду. У них учащается сердцебиение, движения становятся хаотичными, а рты открываются, будто они плачут или кричат. В действительности они двигаются так в попытке убежать. Будто и вправду могут это сделать. И некому им помочь.
Я нахмурился и отвернулся.
— Я… нет. На самом деле я никогда не интересовался этим.
— Это деградация и варварство. Я уверен, что то же самое ты думаешь о моей вере. — Его взгляд вернулся к дороге. — Правда в том, что мораль ничего не значит в руках светского правительства. Вера – Бог – дает нам свод правил с божественной властью. И поверь мне, я бы хотел изменить некоторые правила, но это не имеет никакого значения. И это не мне решать. И я даже рад, что решать не мне. Я не настолько самоуверен, чтобы чувствовать себя спокойно, решая, как все должны жить, или откуда мы пришли и куда уйдем. И для меня очевидно, что человек слишком сложен и прекрасен, чтобы появиться случайно. Ничто в жизни не имеет смысла вне веры. По крайней мере, для меня.
Мне нечего было ответить или возразить на его заготовленную речь. Сидя рядом со мной, Кэл выглядел таким уверенным в себе, и, конечно, его аргументы имели смысл. Когда дело доходило до правильного и неправильного, я ссылался на американское законодательство. Калеб отвечал перед своим Богом.
— Я не хотел читать тебе лекцию, — сказал он через некоторое время.
— Нет, все в порядке. Мне было интересно послушать. Я просто обдумываю.
И именно это я и делал, – у нас впереди был долгий путь, – пока не нашел брешь в его логике.
— А как насчет других религий? — спросил я. — Их же существует так много. Ты говорил о правительстве, поддерживающем убийства, но ведь некоторые радикальные религиозные конфессии их действительно совершают. Люди взрывают здания, расстреливают клубы. Я знаю, ты скажешь, что это не нормально, но они думают иначе. Они также не хотят отвечать перед мирскими законами. Они думают, что действуют от имени высшей силы.
— Ты прав. Но ведь это не моя религия, не так ли?
— Нет, — упорствовал я, — но ведь это тоже вера. Я имею в виду, что, очевидно, существует проблема с ответом перед высшими силами так, как мы себе это представляем. Нам нужны законы.
— Я не спорю. Библия выступает за подчинение государственному законодательству.
— То есть ты думаешь, что одна религия правильна, а все остальные нет?
Он ухмыльнулся.
— Полагаю, что да.
— Значит, ты не настолько самоуверен, чтобы создавать правила для всех, но при этом решил, что христианство – единственная настоящая истина?
Кэл замолчал на несколько минут.
— Тут ты меня подловил, — наконец сказал он.
Я слегка улыбнулся. Это конечно была маленькая победа, но, возможно, большой шаг, чтобы помочь ему. А я хотел помочь ему. И буду это делать так долго, как он позволит мне.
Не глядя, Кэл протянул руку и коснулся костяшками пальцев моей щеки. Этот жест всегда заставлял меня хотеть прильнуть к его руке.
— Хотя, позволь мне рассказать тебе кое-что, — сказал он, возвращая свои руки на руль. — О том, во что я верю... Я думаю, что ты видишь это как нечто, созданное вокруг меня.
— Вроде того, — признался я. Хотя на самом деле считал, что это абсолютно точно. Кэл жил в своей серебряной клетке, хотя его душа переросла эти рамки много лет назад.
— Ну, это больше похоже на мой скелет, Майкл. Это то, вокруг чего выстроен я сам. Как Абигэйл. — Он указал на коробку с рукописью. Абигэйл была главной героиней в его «Доме Веры». — Если бы моя вера как-то разрушилась, то и я бы разрушился вместе с ней.
Глава 48
Калеб
Уже в квартире Майкл обошел несколько раз гостиную по кругу, повторяя, что «просто по-быстрому возьмет несколько вещей», а затем принес на диван несколько комплектов сложенной одежды. Я сидел на кухне и наблюдал за этим.
— О, позволь мне еще побриться. — Он снова исчез, вернувшись гладковыбритым, и с пригоршней туалетных принадлежностей. — На завтрашнее утро, — объяснил он. — Если, я имею в виду, если…
— Хорошо, — сказал я. — Было бы просто отлично, если бы ты остался у меня. — Я мило улыбнулся и развел руками по стойке. Я никогда не знал, что сделать, чтобы успокоить Майкла, а все мои усилия всегда производили обратный эффект. Что-то в самом моём присутствии в его квартире заставляло Майкла нервничать.
— Ты уверен?
— Абсолютно. Оставайся у меня, пожалуйста. Если сам хочешь этого.
— Хочу. Если и ты этого хочешь.
Я строго посмотрел на него. Он становился нелепым самым очаровательным образом.
— Возьми пакет для своих туалетных принадлежностей, — сказал я, потому что он как попало свалил гору тюбиков на полотенце. — И еще несколько комплектов сменной одежды.
Стопка на диване росла, пока я не посоветовал взять другую сумку.
Единственной подходящей вещью, которая нашлась у Майкла, оказался небольшой чемоданчик для ручной клади, который в очередной раз чуть не довел его до истерики.
— Не могу поверить, что это все, что у меня есть. — Он выкатил чемоданчик, лицо Майкла было ярко-красным. — У меня ощущение, что я переезжаю к тебе. Клянусь, у меня где-то была спортивная сумка.
— Все в порядке.
— Я уеду, когда ты скажешь. Это не слишком?
— Нет, это идеально. — Мне хотелось рассмеяться, но это только ухудшило бы положение. — Пожалуйста, не переживай так. Я хочу, чтобы ты оставался у меня.
— Я шмоточник. — Он переложил одежду в чемодан. — Не то чтобы я, вроде как, собираюсь в путешествие. Просто хочу перестать красть твою зубную пасту.
— Все в порядке. Нет проблем. — Я бродил по комнате в поисках другой темы. И остановился перед странным украшением: сплющенный воздушный шар в стеклянной рамке. На воздушном шаре было написано что-то непонятное. — Современное искусство?
— Ой, — Майкл засмеялся, а его шея покраснела. — Нет, я... это была наша шутка с одними приятелями по работе. Я раньше работал в агентстве по организации праздников «Мир Вечеринок».
Я улыбнулся, глядя через плечо:
— «Мир Вечеринок»?
— Ваша вечеринка начинается здесь, — пробормотал Майкл.
— Мне ли этого не знать. Пожалуйста, скажи мне, что ты надевал один из их фартуков.
Он сердито посмотрел на меня.
— Ты за всю свою жизнь хоть раз присутствовал на праздниках от «Мира Вечеринок»?
— Да миллион раз! В своем воображении, — я усмехнулся. — Когда это было, и что случилось с воздушным шариком? Память о счастливых временах?
— Да ты просто дьявол, чувак.— Он застегнул молнию на чемодане. — Раньше мы соревновались, чтобы посмотреть, кто сможет быстрее всех соорудить букеты из шаров. Я выиграл. Это был моя награда тире прощальный подарок, когда я увольнялся. — Он пожал плечами. — Это было вроде четыре... три года назад.
— Ты кажешься мне таким молодым. — Я встал позади него, скользнув пальцами в его волосы.
— В то время ты бы не посмотрел на меня дважды.
— Возможно, мы бы даже и не встретились, — ответил я, — но если бы всё же встретились, я бы посмотрел на тебя гораздо больше, чем дважды. — Я приблизил губы к его шее сзади. Я так хотел поцеловать его там. Хотя наш разговор в машине все еще нависал над нами. Я рассказал ему, во что я верю, и что эта вера осуждала наши отношения. Если бы я только мог находиться с ним рядом, не поддаваясь физическому желанию. Тогда у него все еще была бы девушка и нормальная, достойная жизнь.
Вместо этого я втянул его в свой грех, и это во много раз хуже, чем грешить самому.
Я отстранился от Майкла и сжал кулаки.
Я хотел причинить себе боль, но, так или иначе, я больше никогда не должен был этого делать снова.
Глава 49
Майкл
Кэл погрузился в странное настроение по дороге назад в Красное Перо. Он был тихим; внимательным, дружелюбным, но не кокетливым и не веселым. Он был лишь наполовину собой обычным, и я не мог понять: связано ли это с нашим разговором о его вере, или с тем фактом, что я практически переезжаю к нему, или с моим статусом бывшего сотрудника агентства «Мир Вечеринок». Я слегка улыбнулся своей собственной шутке. А Кэл даже не спросил, что смешного.
Той ночью он едва ли коснулся меня. Когда я набрался смелости, чтобы подвинуться к нему поближе, он перекинул руку через мою спину и уснул.
На следующее утро, однако, Кэл разбудил меня почти болезненным интенсивным минетом, в котором так глубоко погрузил меня в свое горло, что хотелось кричать. Затем он попытался выбраться из кровати, так и не кончив. Я обвил его ногой и обхватил одной рукой его член, погрузив другую в волосы.
— Позволь мне, — взмолился я.
И Кэл сдался. Он закрыл глаза, прижал руки к матрацу по бокам и завис надо мной, пока я дрочил ему. Он кончил с таким вымученным стоном, словно я причинил ему боль.
Но после его настроение выровнялось. Мы тренировались, принимали душ, и Кэл обнимал меня. Я бы заплатил любую цену за возможность узнать, что происходит в его голове, но вопрос об этом мог снова оттолкнуть Кэла, а его мрачное настроение беспокоило меня.
Стоя на крыльце с кофе и сигаретой в руке, он произнес:
— Иногда мне кажется, что эти мои желания похожи на зависимость. Если бы я не потакал им, они могли бы исчезнуть.
Я притворился, что его слова не беспокоили меня.
— Какие бы ты тогда хотел отношения со мной? В идеале, я имею в виду. В том случае.
— Тесное дружеское общение. Привязанность. Ничего интимного.
— Я могу попробовать, если это поможет тебе. Мы можем сделать это.
— Правда, сможешь? — задумчиво спросил он.
Я кивнул.
— Тогда ты сильнее меня. — Он потушил сигарету, обхватил меня за шею и поцеловал в макушку. — Потому что я не смогу.
Наши дни превратились в рутину. Мы просыпались и работали, принимали душ и завтракали, читали, писали и разговаривали в течение дня. Кэл готовил еду. Несколько раз он возил меня в закусочные или небольшие ресторанчики, которые ему нравились. В тех местах мы говорили только о его книгах или о жизни. В этих случаях я не был его любовником, я был журналистом. Но дома он тянулся ко мне, когда хотел. Мог отбросить в сторону свою книгу и выдернуть меня из кресла, или забраться на меня в постели, или прижать к кафелю в душе.
Были также и нежные моменты, которые удивляли меня больше, чем его страсть. Иногда Калеб ловил меня за руку или укутывал в свои объятия, целовал или пробегал пальцами по моим волосам. Я стал позволять себе инициировать эти моменты. Когда я хотел быть к нему ближе, то присоединялся к нему на диване и сворачивался у него под боком, или седлал его бедра. Кэл никогда не отталкивал. Он чаще всего вздыхал и произносил мое имя. Ему нравилось властно сжимать мои волосы, прикасаясь ко мне. Ему нравилось, когда я втягивал в рот его пальцы, пока он был внутри меня.
Слова для статьи о нем выплескивались волнами так, будто они фильтровались и копились внутри неделями. Я вплел информацию о новом романе с осторожным повествованием о жизни Калеба Брайта сейчас и ранее. «Дом Веры» был тем ключом, который мне был нужен, – что-то увлекательное и правдивое, не связанное с кошмарной историей о Джейми, – чтобы создать основу для статьи.
Но заключение романа, в котором у Абигэйл случился срыв, и она попала в психиатрическое отделение, беспокоило меня на личном уровне. Это напомнило мне о том, что Кэл рассказал о своей вере, – что это было похоже на его скелет, и он разрушится без нее – и меня возмущала эта мрачная перспектива, потому что я хотел, чтобы он был свободен. Я представлял себе, как вырываю его из социально навязанной клетки. Но это представление полностью изменялось, если клетка становилась чем-то, что я должен был вырвать с корнем из Кэла.
— Не могу смириться с твоим окончанием романа, — наконец сказал я ему однажды. Мы сидели на наших обычных местах, – Кэл на диване, я в кресле, потому что близость была главным отвлекающим моментом, – и он зависал в своем ноутбуке. После трех дней моего постоянного присутствия, мне показалось, он начал писать. Он печатал и смотрел в пространство, что-то нашептывая самому себе.
— Хм? — Он оторвал взгляд от своего MacBook.
— Я об этом. — Я указал рукой на рукопись. — Абигэйл сломлена. Мне это не нравится. Я хочу, чтобы она добилась успеха без своей семьи. Я знаю, что она делает неправильный выбор, когда убегает от них, но я хочу, чтобы она... победила, я думаю.
— О, ты хочешь счастливый конец.
Улыбка сверкнула на его губах.
— Нет, если это окажется сентиментально. Я просто думаю, что это будет более приятным.
— Майкл, весь смысл истории в том, что Абигэйл ломает веру в то, кем она является. Она не может победить. Ее семья и ее вера – это ее личность.
— Однако люди меняются. Жизнь – и есть перемены. Я имею в виду, что, к примеру, верил в Санту и Зубную фею, когда был ребенком. Но то, что я перестал это делать, не разрушило меня.
Кэл усмехнулся:
— Бог – немного более впечатляющ, чем Зубная фея.
У него было хорошее настроение, и тогда что угодно заставляло его улыбаться. Я решил использовать это.
— Должен ли я ревновать?
— К Богу?
— Да. К твоему явному увлечению им.
— О, абсолютно точно, — ухмыльнулся Кэл и вытянулся на диване. Я всегда позволял ему занимать диван, потому что он любил читать, даже рисовать и писать лежа, что усыпило бы меня. — Мы преданы друг другу. Как я уже говорил – Он впечатляет.
— Расскажи мне больше.
— О Боге? Хорошо. Он... Его богатство находится за пределами твоих самых диких фантазий. Красивый, могущественный, пугающий. Страстный. Созидательный, понимающий. Добрый. Невероятно требовательный и ревнивый. Он не делится. Он не меняется. Его решения вечны.
— Значит, Он – Кристиан Грей (Прим. пер.: главный герой книги/фильма «Пятьдесят оттенков серого»)?
Кэл засмеялся и покачал головой.
— Если эта ассоциация поможет тебе представить Его, то конечно. Но, в отличие от этого парня, Бог реален и на самом деле достоин уважения и восхищения. Он также искренне одержим нами, по непонятным для меня причинам. — Он прижал палец к губам. — Полагаю, у твоего сравнения с Кристианом Греем есть свои преимущества.
Я попытался на мгновение изменить свое видение Бога с бородатого старца в облаках на богатого, привлекательного, доминирующего генерального директора. Генеральный директор Вселенной? Впрочем, бизнесмены никогда не впечатляли меня, так как большинство из них оказывались жадным и практически чокнутыми.
А вот Кэл впечатлял. Он также подходил под большинство описанных им пунктов: красивый, могущественный, страстный, созидательный, умный, добрый, иногда пугающий. Я пристально разглядывал его, наклонив голову.
— Я никогда не думал о Боге в таком ключе, — признался я.
Кэл улыбнулся и закрыл глаза.
— А я никогда не думал о Нем иначе.
Глава 50
Калеб
Майкл провел со мной целую неделю, в ущерб своим игровым стримам и времени со своей собакой. У него также появились ночные кошмары, от которых он просыпался, тяжело дыша и весь в поту. Когда я загнал его в угол, выясняя о сновидениях, он признался, что они были о том, что он находил меня мертвым или еле живым, с порезанными бедрами и в луже крови. Майкл разрыдался, описывая их, и я не смог этого вынести. Я не мог выдержать того полного страха взгляда, которым он провожал меня из комнаты, или когда отслеживал меня при каждом посещении душа или вздрагивал, когда я пользовался ножами, готовя еду.
Я не мог вынести его боль.
Поэтому я предложил переехать к нему, на то время пока он работал и ухаживал за своей собакой. Майкл ухватился за это предложение, как утопающий за соломинку. Я упаковал небольшую сумку и запер себя в стенах его квартиры, что вызвало чувство легкой клаустрофобии, а Фурио составлял мне компанию, пока Майкл проводил двенадцатичасовые игровые стримы и дописывал статью.
Он был ощутимо счастливее, если я находился рядом. Я представил, как он бы расклеился, если бы я вдруг настоял, чтобы мы проводили время отдельно. Но я тоже не хотел разлучаться, потому что Майкл менял меня к лучшему. После нескольких дней в его компании я перестал пытаться подавлять свое желание. Майкл никогда не позволял мне уйти из постели, не кончив. Казалось, он знал, что это самый опасный момент, когда я хотел избавиться от желания, вымывая его кровью из своего тела, и начал искать способы заставить меня кончить вместе с ним, или даже раньше.
Я тоже начал искать свое наслаждение. Моя вина и ненависть к себе всегда блекли на фоне оргазма, поэтому я доводил себя до кульминации, а затем наслаждался телом Майкла, дразня, заставляя томиться в ожидании.
Эти дни напомнили мне о времени, проведенном в квартире с Джейми: украденном, блаженном, аморальном. Я грезил наяву.
Мы провели четыре с половиной дня у Майкла, и это все, что я мог выдержать. Я чувствовал себя безопаснее, свободнее и еще менее социальным в горах, когда был частью разреженного воздуха и лесов. Перед нашим возвращением в Красное Перо, Майкл позвонил своей бывшей девушке и предложил подвести ей Фурио. Из того, что я понял, она не давала ему покоя из-за этого, а потом и вовсе настояла на том, что сама приедет за собакой.
— Она подозревает, — сказал мне Майкл после разговора. — Мы планировали чередовать недели с Фурио, но я пропустил свою очередь. Думаю, она вроде как догадывается, что есть... что-то.
— Что-то, — я слабо улыбнулся.
— Кто-то. Без разницы. — Он отвернулся. — В любом случае, я сказал ей, что был занят только статьей. Эм, она будет здесь через плюс-минус 20 минут.
Я опустил свою книгу. У Майкла дома я в основном читал; мне было трудно писать там, без ясной на то причины.
— Мне спрятаться под твоей кроватью?
— О, нет. Мне все равно. — Прозвучало так, как будто ему было все равно, а также как будто он обдумывал ситуацию. — Мне плевать, если тебе плевать.
— Я в порядке, — сказал я и продолжил чтение, расположившись на его диване, пока не раздался звонок в дверь. Слова, что мне все равно, были ложью, хотя я понял, что имел в виду Майкл. Но я не переживал – насчет него – и хотел, чтобы его бывшая знала. Я не боялся ее. Когда она зашла на кухню и увидела, что я читаю в гостиной, то сделала шаг назад.
— Ой, — сказала она.
Майкл ждал у двери с Фурио на поводке.
Я отбросил книгу в сторону и присоединился к ним на кухне. Я встал рядом с Майклом, достаточно близко, чтобы наши руки соприкасались.
— Привет, Николь, — сказал я.
— Привет, — прощебетала она. — Я не знала, что ты здесь. Полагаю, вы, ребята, все еще работаете над чем-то, верно? Э-э... — Она сдвинула свою большую сумочку и взяла поводок у Майкла. — Чем-то для... — Она жестикулировала. Николь никак не рассчитывала на мое присутствие босиком в квартире своего бывшего парня в девять утра.
— Статья, — подсказал я, — для «Нью-Йоркер».
— Да. О, Боже мой. С утра я не приняла достаточно кофеина.
— Ну, я думаю, что в кофейнике еще осталось немного кофе. — Я сказал это так, словно жил там, и будто имел право предложить ей чашку кофе, и увидел момент, когда ее осенило – вероятность, растущее осознание того, что Майкл бросил ее ради меня.
Николь резко вскинула голову и встретилась со мной взглядом. Я подарил ей свою самую очаровательную улыбку. Затем она посмотрела на Майкла, который наблюдал за всей этой встречей в своем собственном шоке.
— Нет, спасибо, — запнулась она. — Набери меня, Майк, когда эм-м… мы договоримся на следующую неделю. — Она удалялась, не в силах встретиться взглядами с нами обоими.
— Конечно, — сказал он. — Спасибо, Ник.
Майкл закрыл дверь и уставился на меня.
— Что-то не так? — спросил я.
— Я думаю, что она... — Он покачал головой. — Она далеко не идиотка, вот и все.
Я поднял его лицо за подбородок.
— Я хотел, чтобы она узнала.
Его глаза слегка расширились.
— Хорошо.
— Я хотел, чтобы она узнала, — повторил я, приблизив свои губы к его губам. — Я хотел, чтобы она знала, что ты – мой. Я хотел, чтобы она знала, что я тебя трахаю. — Я изучал выражение его лица. — И горжусь тобой.
Я чувствовал его рваное дыхание около своего рта. Он положил одну руку мне на бедро, а другую на живот. Я поцеловал Майкла и подтолкнул его к стойке.
У него мгновенно встал на меня. Майкл отличался почти чрезмерной чувствительностью, и мне стало интересно, должен ли я быть благодарен Николь, которая никогда не уделяла ему столько внимания, как я. Когда я опустился на колени, он попытался сказать мне, что тоже гордится мной, но его экстаз существенно затруднял общение.
И все же, я понял. Я понимал Майкла, и мне было бы все равно, даже вернись Николь и найди меня отсасывающим ему на кухне. Она заслуживала того, чтобы узнать, что я любил делать то, что когда-то для нее было всего лишь обязанностью.
Глава 51
Майкл
Что-то неуловимо изменилось к лучшему после случившегося в моей квартире. Не так давно Кэл, казалось, не хотел, чтобы Николь узнала о нас. И я планировал держать наши отношения в секрете от всех ради него. В конце концов, мне было неважно, чтобы люди знали, что мы вместе; мне нужен был только он, и я не стал бы рисковать этим.
Но Кэл по собственной воле буквально раскрыл наши отношения Николь. Он также менялся во время близости. Позволял себе достигать оргазма, даже стремился к нему, больше не торопился во время секса, и затравленное выражение исчезло с его лица.
Когда мы вернулись в Красное Перо, Кэл разжег огонь в камине, расстелил перед ним одеяла и занялся со мной любовью. А после, хотя это очевидно читалось в его прикосновениях, прижал меня к груди и сказал:
— Теперь я люблю тебя.
И это прозвучало как клятва. Я ответил, что тоже люблю его, но не был уверен, слышал ли он меня. Кэл уставился на огонь и крепче сжал меня в объятиях.
— Теперь я люблю тебя, — повторил он.
В тех случаях, когда мы выходили куда-то вместе, он казался более расслабленным. Он никогда не держал меня за руку и не целовал на публике, но стоял достаточно близко, чтобы наши тела соприкасались. Иногда касался моей руки или плеча и позволял своему взгляду задерживаться на мне так же, как дома – надолго и неторопливо, с очевидной привязанностью.
Однажды в продуктовом магазине он положил авокадо в мою ладонь и сжал свои пальцы вокруг моих.
— Это самое идеальное, — сказал он. — Чувствуешь?
Я улыбнулся и пожал плечами, надавливая на сморщенную кожицу.
— Вроде того.
— Не слишком твердый, не слишком мягкий. — Его руки переместились к моим запястьям. — Идеальный.
Должно быть, я покраснел, потому что Кэл усмехнулся, изучая мое лицо.
— Никому нет никакого дела, — заметил он по дороге домой. Он взглянул в зеркало заднего вида, как будто ожидал «хвоста».
— До чего?
— До тебя и меня, — еле слышно ответил он.
Я догадался, что он имел в виду что-то связанное с его показательным выставлением чувств в магазине. Я кивнул и позволил ему обдумать это еще некоторое время. А потом ответил:
— Да, на дворе две тысячи шестнадцатый. Мы продвинулись довольно далеко. И это радует.
Он не стал ни спорить, ни соглашаться.
Была уже середина ноября, и я закончил, перепроверил и отшлифовал до блеска статью. И, наконец, показал ее Кэлу. Он сел на диван с моим ноутбуком, а я грыз ноготь и ждал. Темные глаза скользили по экрану, пока сам Кэл оставался неподвижным, как кот, выслеживающий добычу, а по выражению его лица ничего не возможно было понять. У меня вырвался нервный смешок.
— Мы должны поменяться ноутбуками, — сказал я. – Чтобы я смог посмотреть, что пишешь ты.
Он смотрел на меня рассеянно.
— О, не думаю, что это хорошая идея, Майкл.
— Шучу.
Я вытер ладони о свои джинсы.
— Иначе было бы очень неловко, — пробормотал он.
— Почему?
Он продолжил читать.
— Это о тебе.
— Что обо мне?
— Я сказал: это о тебе.
— Нет, я слышал. Я... — Я посмотрел на его ноутбук: тонкий серебристый контур без присмотра лежал на диване. — Я просто удивлен, вот и все.
И мне вдруг стало безумно любопытно. Интересно, что́ Кэл мог в подробностях рассказать обо мне?
— Удивлен? — Он закрыл наполовину ноутбук и сосредоточил на мне свой взгляд. — Я постоянно думаю о тебе. Просыпаюсь, думая о тебе. Засыпаю, думая о тебе. Мне всегда интересно, что у тебя на уме. Хотел бы постоянно слышать твои впечатления. Я думаю о том, какие подарки тебе бы понравились, или о местах, куда мы могли бы отправиться вместе. Даже после того, как мы побываем в постели... я сразу же фантазирую о других вещах, которые хочу с тобой попробовать. Каждая песня, которую я слышу, кажется о тебе. Моя рука не хочет больше ничего рисовать, кроме тебя. Если я беру инструмент, то играю для тебя. Когда я тренируюсь, то думаю о том, как ты смотришь на мое тело, и как мне это нравится. Теперь я думаю о тебе больше, чем о Боге. Так о чем же мне еще писать?
Его признание накрыло меня мощной волной, вдавив в спинку кресла. Неделями я считал, что мое увлечение Кэлом было односторонним, или, может быть, просто всегда невозможно поверить, что чья-то одержимость может равняться твоей. Но Кэл, по сути, описал себя моими глазами.