– Мне необходимо, чтобы вы допустили меня к вашим архивам.
– Все материалы до сих пор находятся в той комнате, где проверялась чистота сделки. Во время так называемой битвы за поглощение мы просто закрыли ее на ключ.
– Ну так проводите меня туда.
– Подождите немного, моя секретарша вышла с ключами.
Элли подождала десять секунд – достаточно долго, чтобы удостовериться в том, что улыбка на лице Дурнера на сто процентов фальшивая. Она порылась в сумке, будто бы в поисках губной помады, пока не нащупала рукоятку кухонного ножа, купленного этим утром.
Одним движением Элли выхватила его из сумки и приставила к горлу Дурнера. Тот застыл на месте.
– Вы ведь не работаете на «Монсальват», – выдавил он.
– Нет. Я чуть менее жестока, чем они.
Элли осмотрела стол, дабы проверить, нет ли где-нибудь тревожной кнопки, которую он мог бы нажать. Но это было офисное здание в столице одной из самых скучных стран Европы, и вряд ли его обитатели могли вообразить, что к ним будут приходить люди, чтобы приставить к их горлу нож.
– Кто вам звонил?
Элли плотнее прижала нож к горлу Дурнера. Она хотела только напугать его, но от волнения не рассчитала силы и порезала ему кожу. Он вздрогнул. На воротник его накрахмаленной рубашки упала капля крови.
– Ваша начальница. Кристин Лафарж.
Элли чуть не отрезала ему голову.
– Где она?
Не поворачивая головы, он повел глазами в направлении окна.
– Она сказала, что будет через пять минут.
В течение секунды Элли размышляла, не перерезать ли ему горло. Выбор у нее был невелик: либо она, либо он. Она перережет ему горло, заберет у него ключи и оставит его тело Кристин Лафарж. Пусть они увидят, с кем имеют дело. Сделать это будет нетрудно.
|
|
Однако через секунду ей стало стыдно. В кого ты превращаешься?
– Отдайте мне ключи, – потребовала Элли, – и ваш мобильный телефон.
Директор тут же забыл, что ключи находятся у секретаря, и вынул связку ключей вместе с мобильным телефоном из кармана висевшего на спинке кресла пиджака. Элли забрала их.
– Оставайтесь здесь.
Элли перерезала провод стационарного телефона и кабель компьютера. Чем еще он может воспользоваться для установления связи, она не знала, а для поисков у нее не было времени.
– Который из этих ключей от нужной мне комнаты?
– Тот, что с желтым кольцом.
– А от этого кабинета?
– С синим.
Элли вышла из комнаты и заперла дверь. Пять минут, сказала она себе. Сколько уже прошло? Она побежала по коридору в конец здания и оказалась на площадке с лифтами. Сколько времени у нее осталось?
Комната, где хранился архив холдинга, ничуть не изменилась с тех пор, когда Элли была здесь в последний раз, хотя сейчас девушке показалось, что здесь стало еще более уныло. Она заперла за собой дверь, включила свет и окинула взглядом дешевые столы и длинные ряды стеллажей. Здесь было около миллиона разных документов, а в ее распоряжении имелось меньше пяти минут.
Но по крайней мере она представляла, откуда следует начать поиск. Она была уверена в том, что видела Мирабо, когда проводила проверку чистоты сделки. Подбежав к полкам, она ввела на клавиатуре нужный ей номер.
– Сезам, откройся, – прошептала Элли.
Полки ожили, словно гиганты, пробудившиеся от сна. Они стонали и гремели, откатываясь друг от друга, образуя проход. Девушке казалось, что она слышит, как тикают минуты отпущенного ей времени.
|
|
Она протиснулась в проход, не дожидаясь, пока полки закончат свое движение. Еще в университете, приходя в библиотеку, Элли всегда боялась, что полки с книгами могут обрушиться и похоронить ее под своими обломками. Теперь же это беспокоило ее меньше всего. Она нашла папки с отчетами в середине прохода и принялась просматривать их. Мирабо. Где ей попадалось на глаза это имя? У нее была прекрасная память, и сейчас она отчаянно нуждалась в ее услугах.
Элли переворачивала страницы, пытаясь найти что-нибудь, что навело бы ее на нужную мысль, и при этом стараясь не слишком торопиться, дабы ничего не пропустить. У нее было ощущение, будто гигантский кулак схватил ее сердце и сжимает каждый раз, когда из коридора доносится шум. Зубчатый график, напоминавший горную цепь, показался ей знакомым. Она внимательно всмотрелась в него.
Это было графическое отображение бюджета одной из французских дочерних компаний «Талуэт» – «Мирабо Эксплорейтори» (Ref 890112/A/F2727).
Она знала, как расшифровывались цифры их бухгалтерского учета. Сочетание F2727 означало ссылку на папку. Она сверилась с перечнем полок. F2650-F2900: стеллаж 7. Она вернулась к клавиатуре в конце стеллажа и нажала кнопку, чтобы открыть новый проход.
Спустя секунду после того, как полки пришли в движение, начала медленно поворачиваться ручка двери. Время вышло.
Кристин Лафарж распахнула дверь и втолкнула внутрь Дурнера. Споткнувшись о порог, он нерешительно вошел в комнату. Никто не ударил его ножом. Он окинул взглядом пустую комнату, стулья и пыльные столы.
|
|
– Вы сказали, что она должна быть здесь.
Дурнеру никогда прежде не доводилось слышать женское рычание. Он вспомнил слова Элли: «Я чуть менее жестока, чем они».
– Она сказала, что собирается сюда. И свет включен.
На полу лежала открытая книга. Кристин Лафарж подняла ее. Длинный ноготь быстро побежал вниз по записям на странице – и вдруг замер.
– Мирабо.
– Я же говорил вам. Она хотела знать об этом все.
– Что вы ей сказали?
– Ничего. Я никогда не слышал об этом проекте. «Талуэт» – большая компания. Мы…
– Что означает эта ссылка?
– Местонахождение папки, – Дурнер сверился с перечнем, – стеллаж 7.
В полутора метрах, на стеллаже 4, под грудой бумаг лежала, сжавшись, Элли. Она очень боялась, что дрожь тела передастся полкам и выдаст ее присутствие. По проходу прошел Дурнер. Она услышала, как он вполголоса пересчитывает папки, и в отчаянии сжала ладони в кулаки.
Дурнер опустился на колени. До ее слуха донесся шелест папок – и затем, неожиданно, ругательство.
– Этой папки нет на месте.
Элли затаила дыхание.
– Наверняка ее взяла она.
– Сколько прошло времени с того момента, как она покинула ваш офис?
– Пять минут. Может быть, десять.
– Вы приказали своей службе безопасности задержать ее на выходе?
– Она забрала у меня телефон, – ответил Дурнер извиняющимся тоном.
– Из этого здания есть другой выход?
Последовала пауза.
– В конце южного коридора есть пожарный выход. Вообще-то на двери установлена сигнализация, но мы отключили ее, чтобы курильщики могли свободно ею пользоваться. Она вполне могла уйти через нее.
Элли могла только представить, каким взглядом одарила Дурнера Кристин Лафарж. Ей даже стало немного его жалко.
– Если она ускользнула, все, кто работает в этом здании, будут уволены. Вам понятно?
Элли услышала удаляющееся цоканье тонких каблуков и последовавший скрип ботинок Дурнера. Дверь снова открылась и захлопнулась.
Она подождала две минуты, дабы удостовериться, что они не вернутся. Ждать можно было бы и больше, несколько часов в случае необходимости, но перед ней стояла серьезная проблема.
Как же отсюда выбраться?
Проход сейчас располагался между седьмым и восьмым стеллажами. Она находилась на четвертом стеллаже. От свободы ее отделяли три полки с папками, и никакого другого выхода не было. Она могла бы подождать, пока кто-нибудь придет, но в эту комнату никто не заходил уже несколько месяцев и, возможно, никто и не зайдет в ближайшем будущем.
И если кто-нибудь придет, я вряд ли захочу с ним встретиться.
Элли казалось, что она протиснулась настолько далеко, насколько это было возможно. Но выяснилось, что если податься назад, можно проделать небольшое отверстие в передней части полки. Это создавало пространство, позволявшее ей дотянуться до следующей полки и пробраться через ряды папок, разгребая их в стороны.
Она ощущала себя червем, поглощающим землю и выдавливающим ее сзади. Книжным червем. Так ее всегда называла мать. Воспоминания побуждали ее двигаться вперед. Элли протолкнула свое тело через разделительную планку в освобожденное ею пространство и приступила к работе над следующей полкой.
Второй стеллаж поддался ей быстрее, чем первый, а последний оказался самым легким. Она пробилась сквозь него, рассыпая по полу груды бумаг, и сползла на животе вниз, подобно белому медведю, вылезающему из своей берлоги. Ее покрывал слой пыли, которая забилась даже в рот. У нее не было уверенности, что Кристин Лафарж не вернется. Единственным ее желанием было как можно быстрее выбраться отсюда.
Однако сейчас было необходимо проверить еще кое-что. Она двинулась по проходу к полке, на которой должна была находиться папка F2727.
Дурнер был прав. Она отсутствовала. Вместо нее был узкий промежуток между папками F2726 и F2728.
Кто ее взял? Не Дурнер, не Кристин Лафарж и не Бланшар.
Элли стало дурно. Она потратила столько усилий, подвергалась такой опасности – и все напрасно. Она пристально смотрела в промежуток между папками, будто хотела усилием воли вернуть искомое на место. Ее взгляд наткнулся на маленький шарик, лежавший на полке. Она прикоснулась к нему пальцем. Это была засохшая жевательная резинка.
Глава 36
Бретань, 1142 г.
Тучный аббат отнюдь не рад. Он засовывает руки в карманы своей белой рясы и надувает щеки, как кот распушает шерсть, чтобы казаться более крупным. Он смотрит на отшельника, библейскую фигуру в коричневой рясе и с длинной седой бородой, и стоящего рядом с ним мужчину в шрамах, с искривленным после удара щитом носом и с мускулистыми руками.
– Монастырь переполнен, – сообщает священник.
Ему не нужны монахи, не способные заработать на кусок хлеба. Ему нужны молодые люди из состоятельных семей, которые приносят с собой пожертвования, наследства и покровительство сильных мира сего. Он не хочет принимать в свой монастырь сироту, доставляющего множество хлопот, и к тому же он не знает, какие у него на совести грехи. Но слова отшельника имеют вес не только в монастыре, поэтому аббату приходится хотя бы делать вид, что он слушает его.
– Как тебя зовут?
– Кр… Кретьен, – это имя все еще звучит для меня непривычно, но я полон решимости носить его.
Лицо аббата искажается гримасой. Скорее всего, он подумал, что я стараюсь произвести на него впечатление своим благочестием.
Он бросает взгляд на мою макушку. Отшельник постриг мне волосы почти наголо, но все еще можно заметить поддельную тонзуру, оставшуюся при мне еще тогда, когда я участвовал в нападении на графский замок. Может быть, аббат думает, что я монах, проштрафившийся в своем прежнем монастыре и ищущий новое пристанище? Или же он слышал о людях, переодетых монахами, которые вырезали гарнизон в Иль-де-Пеше? Но это вряд ли. Я сомневаюсь, что Малегант оставил в живых хоть одного свидетеля.
– Ты раньше принимал духовный сан?
– Да. Давным-давно.
Я окидываю взглядом келью аббата. Несмотря на тучность, хозяина этого жилища нельзя назвать расточительным. Обстановка здесь довольно скромная, единственный предмет роскоши – книги. На полках, безусловно, есть Библия, молитвенник, требник и бухгалтерские записи, но тут я замечаю и красочные тома в кожаных обложках. Вергилий, Овидий, Цицерон и Цезарь.
Аббат перехватывает мой взгляд и думает, не собираюсь ли я ограбить его.
– Я умею читать и писать, – сообщаю я, пытаясь успокоить монаха, – как на латыни, так и на романском.
Аббат облизывает губы.
– Брат Эдвард, наш писец, умер два месяца назад. Здесь очень трудно найти ему замену.
– Возьми его, по крайней мере, в качестве ученика, – предлагает ему отшельник.
Я до сих пор не понимаю, что произошло на старом кладбище. Не покинул ли я на время этот мир, подобно персонажам историй моей матери; не приснилось ли мне это; и, что было бы еще более странно, не было ли это все-таки реальностью. В любом случае, Питер Камросский умер в ту ночь.
Мое новое рождение было трудным и болезненным. Роль повитухи взял на себя отшельник. Он нашел меня в лесу и привел в свое жилище – скит возле ручья. Шесть дней я лежал на подстилке из папоротника в лихорадке. Он выходил меня с помощью меда, пропитанного молоком хлеба, мазей собственного изготовления, которые он втирал мне в лоб, а также молитв, которые он шептал мне на ухо.
Когда лихорадка отступила, он предложил мне исповедаться.
– У тебя на сердце лежит камень. Тебе нужно избавиться от него, если ты хочешь снова быть здоровым.
У него были длинные, спутанные, вымазанные грязью волосы. Но карие глаза были спокойны и участливы. И внушали доверие.
Я встал перед ним на колени и рассказал, как долгие годы ненавидел Бога, как блуждал вслепую, как творил исключительно зло. Я сознался во всем. В своем блуде с Адой. В том, что убивал людей, начиная с Этольда дю Лорьера до стражников графа в Иль-де-Пеше. Задолго до конца исповеди по моим щекам заструились слезы. Грехи пустили глубокие корни в моей душе, но я вырвал их и выбросил, чтобы видел отшельник. Я подумал, осталось ли у меня что-нибудь, что позволит мне жить без них.
Отшельник слушал меня молча. Закончив, я заглянул ему в глаза, чтобы понять, что он думает. Он закрыл их. Но никакие попытки сохранить бесстрастное выражение не помогли скрыть выражение ужаса на его лице. Он ведь отшельник, а не святой.
– Ужасные преступления, – пробормотал он.
Эти слова сразили меня, словно удар копья. У меня сделалось горячо в голове. Одно мое «я» хотело ударить отшельника, изломать его ханжеское тело, выбить из него прощение, которого я так жаждал. Другое мое «я» – вероятно, более сильное – знало, что я не заслуживаю прощения. Я стоял на коленях, согнувшись и раскачиваясь взад и вперед.
Что-то порхнуло по моему лбу, будто мотылек. Я попытался смахнуть его, но мотылек не улетал. Открыв глаза, я увидел, что это трепещет рука отшельника, прикасающаяся к моему лбу.
– Бог – это любовь, и, согласно Священному Писанию, всякий, кто пребывает в любви, пребывает в Боге, и Бог пребывает в нем.
Он пристально посмотрел мне в глаза. Я видел, что в его душе происходит борьба.
– Ты будешь пребывать во Христе? Будешь ли ты проявлять любовь к отверженным, щедрость к бедным, жалость к несчастным?
Я кивнул. Отшельник заставил меня повторить эти слова, и я повторил, запинаясь от излишнего рвения. Я жаждал его прощения, как семя жаждет солнца.
– Да простит тебя Христос, и да сделает тебя совершенным во всем.
Он взял свою деревянную чашу и окунул ее в родник. Мне вспомнилась история матери о волшебном источнике, чья вода вызывала у рыцаря неодолимое желание сражаться. Отшельник полил водой мою голову. Она стекала по моему лицу, смывая слезы, пока у меня во рту не исчез вкус соли.
Я услышал, как он шепчет, словно обращаясь к себе. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».
Так родился Кретьен.
Я хотел остаться с ним, но он не желал этого. С каждым днем я видел, как возрастает его нетерпение, хотя он и прилагал все усилия, чтобы скрыть свои чувства. Я нарушил его одиночество, и спустя некоторое время отшельник захотел обрести его вновь.
Когда я достаточно окреп для того, чтобы ходить, он отвел меня в аббатство.
Оказывается, монашеская жизнь легче, чем мне представлялось прежде, – она не сильно отличается от жизни рыцаря. Монахи – воины Христа, несущие службу на самых отдаленных границах христианского мира. Аббатство – их крепость. Они повернули реку вспять, чтобы заполнить ров водой; возвели высокие стены и сторожевую башню; расчистили окрестности от леса, дабы никто не мог подобраться к аббатству незаметно. Внутренняя стена делит территорию на внутренний и внешний дворы. Я работаю в скриптории, находящемся во внутреннем дворе, в крытой аркаде, связывающей церковь с трапезной и дортуарами. Мне редко приходится покидать аркаду, не говоря уже о внутреннем дворе.
Будучи новичком, я делю келью с ребятами вдвое моложе меня, перешептывающимися в темноте. Все это напоминает мне Отфорт. Мы устраиваем словесные поединки и стараемся превзойти друг друга в благочестии, а в остальном разница весьма невелика. Я вновь стал ребенком.
Но дети растут. Некоторое время я упиваюсь своим покаянием, воображая себя вычищенным листом пергамента, на котором еще ничего не написано. Однако на нем все еще проступают старые слова. Если всмотреться в пространство между глянцевыми строками нового текста, можно увидеть призраков. Иногда я просыпаюсь с криком. Мне снится, будто я вновь очутился в замке на острове или возле часовни на опушке леса. Меня преследуют образы девушки в замке и Ады – то один, то другой. И их грудь всегда оказывается пронзенной, прежде чем я успеваю спасти их. Другие новички думают, что я одержим демоном.
Проходят месяцы. Изо дня в день я сижу за столом и переношу на листы чьи-то чужие записи. В мою работу начинают вкрадываться ошибки. Библиотекарь отчитывает меня. Я смотрю в окно и погружаюсь в воспоминания.
Питер Камросский, я все думал, когда же ты вспомнишь, кто ты есть.
Питер мертв – теперь я Кретьен. Но даже толстые стены не могут отделить меня от моего прошлого. Всю мою жизнь меня толкали на этот путь, хотя я не выбирал его. Я не сумел ни исполнить свой долг, ни защитить свою любовь. Запершись в аббатстве, я вовсе не спас себя, а похоронил.
Мне нужны ответы на мои вопросы. Мне нужно разыскать Малеганта.
В один из дней ко мне является аббат. Он хочет послать меня в монастырь, которому подчиняется наше аббатство. Он находится неподалеку от Шатобриана. Тамошний библиотекарь разрешил ему переписать некоторые труды, которыми он располагает. У него едва не брызгает слюна от восторга, когда он описывает монастырскую библиотеку, подробно перечисляя имеющиеся там рукописи. Я получаю перечень, мула для перевозки книг и небольшой кошелек для приобретения пергамента и чернил. Мне не придется путешествовать в одиночку: келарь с двумя помощниками повезут на ярмарку шерсть.
Мы отправляемся на восток. Другие монахи делают вид, будто не замечают меня, хотя я то и дело ловлю на себе их встревоженные взгляды. Они оживленно беседуют, когда думают, что меня нет рядом, и тут же замолкают, как только замечают меня. Мне нет до этого никакого дела. Если вы убили столько людей, мнение попутчиков о вашей персоне не имеет для вас большого значения.
Всю дорогу до Ренна я внушал себе, что в этом путешествии нет ничего особенного. Я перепишу рукописи, нагружу их на мула и побреду назад. Разумеется, я обманываю себя, но это помогает мне бороться с одолевающими меня страхами. К югу от Ренна, там, где дорога пролегает по долине реки Шер, у меня начинает созревать решение. День за днем, шаг за шагом я все больше утверждаюсь в том, что ничего иного мне не дано. К тому времени, когда мы достигаем Шатобриана, я уже знаю, что мне делать.
Монастырь расположен всего в двух днях пути от города. Келарь с помощниками останутся здесь, чтобы продать шерсть, а я отправлюсь дальше один. Я наскоро и не вполне искренне прощаюсь. Как только они скрываются из вида, я разворачиваюсь и тоже еду на ярмарку. Она привлекла в город множество портных, которые, конкурируя друг с другом, предлагают хорошие цены. Деньги, выданные мне аббатом на пергамент и чернила, превращаются в новые рубаху, штаны и плащ. На оставшиеся несколько пенни я покупаю шапку, скрывающую лицо, и пару прочных ботинок.
Мне предстоит долгий путь.
Глава 37
Люксембург
На двери висела табличка «Установлена сигнализация», но Дурнер не солгал: она была отключена. Элли проскользнула через маленький дворик, усыпанный окурками и мусором, прошла по аллее и вырвалась на свободу. Никто ее не заметил. Она нашла Дуга в том же проулке, где оставила его.
Он окинул взглядом ее растрепанные волосы, полосы пыли на одежде и царапины от порезов бумагой.
– Что случилось? Я уже хотел звонить в полицию.
Элли тяжело опустилась на пассажирское сиденье.
– Поехали. Потом все расскажу.
– Ты нашла то, что тебе было нужно?
– Нужно найти телефонную будку. Где-нибудь в неприметном месте.
Посмотрев телефонную книгу, Элли нашла нужный номер и тут же позвонила.
– Пожалуйста, мистера Леховски. Это Элли Стентон.
Ей повезло. Леховски оказался на рабочем месте, хотя мог быть где угодно.
– Элли – какой приятный сюрприз. Я думал, вы меня совсем забыли.
Она содрогнулась и едва не повесила трубку.
Что, если Бланшар уже связался с ним?
– Поглощение произошло. Я готова выполнить наше соглашение.
Она старалась говорить деловым тоном, как будто речь идет об обычной сделке. Ей показалось, что она услышала, как Леховски облизнул губы. Вероятно, он издал этот звук, жуя свою традиционную резинку.
– Вы остановились в «Софитель»? Могу ли я подъехать туда?
– Я думаю, нам лучше встретиться в более… интимном месте.
Леховски рассмеялся.
– Вас так заботит ваша репутация? – После этих слов он назвал ресторан в старом городе, добавив, что с нетерпением ждет встречи.
Положив трубку, Элли подавила резкий приступ тошноты. Даже в туннеле подземки у нее не было так мерзко на душе.
Ты занималась этим с Бланшаром, напомнила она себе, но тут же подумала, что это было другое, хотя и не попыталась разобраться, в чем состоит разница.
Элли повернула голову и увидела настороженный взгляд Дуга.
– Что за соглашение?
Она слишком устала, чтобы лгать.
– Он помог осуществить поглощение холдинга. И я пообещала переспать с ним, если он окажет помощь в подписании сделки.
Дуг нахмурился. Его лицо помрачнело, а взгляд стал колким и злым. Реакция адекватна, неадекватна причина. Элли напомнила себе о Люси и почувствовала, что начинает терять терпение.
– Не будь таким идиотом. Я никогда бы не пошла на это.
– Но сейчас ты делаешь именно это, чтобы получить папку Мирабо.
– Чтобы войти в контакт с братством. Без них нам конец.
Ресторан был ярко освещен и полон посетителей, главным образом «белых воротничков». С порога Элли внимательно осмотрела зал, пытаясь выяснить, не грозит ли ей опасность. Хотя Леховски и представлял конкурентов «Монсальвата», это ничего не значило. Если Бланшар предложил ему хорошую цену, он сдаст Элли не задумываясь.
Леховски был ее единственным знакомым среди ресторанной публики, и отыскать его не представляло труда. На нем была черно-белая спортивная куртка, настолько кричащая, что у Элли закружилась голова, хотя она, по всей вероятности, стоила несколько сотен фунтов. Он сделал заказ за нее, не поинтересовавшись ее желаниями.
– Успех обольщения зависит от смелости, – авторитетно заметил он с видом человека, вычитавшего мудрую мысль. – Как только обольститель проявляет нерешительность, чары исчезают. «Нет такой женщины, которая не предпочитала бы грубоватое обращение чрезмерной деликатности». Знаете, кто это сказал? Женщина.
Элли еще никогда не встречалась с мужчиной, который заранее знакомил бы ее со своими тактическими приемами. Она сидела за столиком, сжав колени, и старалась не думать о том, что ей предстояло сделать.
Официант принес шампанское, и Леховски принялся суетливо разливать его. Он поднял бокал.
– Как вы оказались в Люксембурге?
– «Талуэт».
Леховски отпил глоток. Мелкие капли шампанского усеяли его подбородок.
– Стало быть, получив свой приз, вы приехали, чтобы кое-что разузнать об этой компании.
Намек был более чем прозрачен. Элли пригубила шампанское и подумала, удастся ли ей остаться этим вечером трезвой.
– Я поделюсь с вами одним секретом, – Элли наклонилась вперед, давая возможность собеседнику заглянуть ей в декольте. – Бланшар дал взятку председателю комиссии по приватизации, и тот сообщил цену вашего предложения. Вы были обречены на поражение.
– Если бы я записывал нашу беседу, вы могли бы сесть в тюрьму за эти слова.
Капли шампанского, вылетевшие изо рта Леховски, попали на щеку Элли. Выражение притворного гнева на его лице превратилось в ухмылку.
– Но откровенность за откровенность. Я тоже поделюсь с вами секретом. Никакого нашего предложения не было. За час до внесения окончательных предложений мы уведомили председателя комиссии о том, что отказываемся от участия в тендере.
Неужели на нее так подействовало шампанское? Элли уставилась на Леховски в недоумении.
– Если бы мы сделали это публично, был бы скандал: комиссия сокращает число участников до двух, и один из них выбывает. Дабы соблюсти приличия, мы согласились предложить на пять миллионов евро меньше суммы, предложенной «Монсальватом».
Собеседник Элли разломил кусок хлеба пополам и намазал половинку маслом.
– Что бы там председатель ни сказал Бланшару, это были выдумки.
Она все еще не понимала.
– Для чего ему это было нужно? Чтобы избежать иска со стороны правительства Румынии?
– Вы про судью Лазареску? Он так хотел посвятить меня в подробности этого дела, – Леховски откинулся назад, полы его рубашки задрались, обнажив пучок черных волос над пряжкой брючного ремня. – Вы думаете, Леховски такой идиот, что не способен почувствовать подвох?
– Если вы знали, что румынская проблема так раздута, почему отказались участвовать в тендере?
– Я обнаружил кое-что, что все остальные упустили из вида. Настолько тайное, что об этом не знало даже руководство. Обязательства, которые могли бы уничтожить компанию.
– Что за обязательства?
Леховски открыл было рот, но тут же закрыл его с кривой ухмылкой.
– Вы владеете компанией – вот и выясняйте. Если сможете найти папку.
– Это Мирабо?
Леховски воззрился на нее в изумлении.
– Похоже, мы с вами недооценивали друг друга.
– Забрав папку, вы тем самым выдали себя.
– Вы все же приобрели компанию.
– Следовательно, папка является моей собственностью.
Официант принес заказ. Элли рассеянно улыбалась, в то время как в уме лихорадочно просчитывала следующий ход. Когда официант ушел, она выпрямилась в кресле.
– Если вы не собирались покупать холдинг, то наше соглашение теряет силу.
Леховски жадно ел, не поднимая глаз от тарелки.
– Caveat emptor [13].
– Сокрытие ключевой информации, – Элли под столом провела рукой по бедру Леховски и взглянула на собеседника, – я имею право отозвать платеж.
– Вы не можете отказаться, – запротестовал он.
Но Элли уловила в его голосе неуверенность. Как только обольститель проявляет нерешительность, чары исчезают.
Она лениво поковыряла содержимое тарелки и налила шампанское.
– Вероятно, мы сможем внести в наше соглашение некоторые изменения. Теперь, когда поглощение состоялось, папка Мирабо не представляет для вас никакой ценности.
Леховски смотрел на нее так, будто она уже была в его постели.
– Я бы не сказал, что она не представляет для меня никакой ценности.
Не сводя с него глаз, Элли легким движением провела рукой по груди.
– Я могу придать ей определенную ценность.
– Вы уже обещали мне кое-что в прошлый раз.
– И вот я здесь. Я выполняю свои обещания.
Леховски смотрел на нее в упор.
– Папка хранится в моем офисе. Мы можем поехать туда завтра утром.
– Я улетаю завтра первым рейсом, – Элли даже не заметила, как соврала. – Нельзя ли ее забрать по дороге домой?
– Мне хотелось бы иметь доказательства честности ваших намерений.
Элли отпила шампанского, перегнулась через стол и поцеловала Леховски в губы. Его язык проник в ее рот, словно язык ящерицы, и ей пришлось сделать усилие над собой, чтобы не отпрянуть назад. Чтобы уничтожить вкус чужой жевательной резинки и хоть немного уменьшить запах приторного одеколона, Элли осушила свой бокал одним глотком.
– Ну, каков аванс?
– Мы можем заехать за папкой по дороге в мой отель.
Элли напряглась.
– Вы остановились в «Софитель»?
– В «Хилтоне».
У Леховски был спортивный автомобиль, который он вел, словно безумец – наверное, в его руководстве по обольщению говорилось, что это производит на женщин впечатление. Когда они подъехали к его офису, Элли осталась в машине, а он пошел за папкой. От ее дыхания лобовое стекло запотело, сквозь юбку она ощущала ледяной холод кожаного сиденья.
Элли сразу поняла, что это та самая папка. В этот день перед ее глазами прошло множество папок. Она увидела на обложке номер F2727 и начала листать документы, но Леховски перехватил ее запястье.
– Все на месте. Леховски умеет держать слово, – он ухмыльнулся. – Надеюсь, вы тоже.
– Очень скоро вы это выясните, – пробормотала Элли.
Пока они сидели в ресторане, ей удавалось не думать о том, что ей предстояло. В автомобиле иллюзии начали рассеиваться. Когда же в вестибюле отеля Леховски обнял ее за талию и повел к лифту, от них не осталось и следа. Его рука по-хозяйски проникла под блузку и поползла к груди.
Элли едва сдерживалась, чтобы не закричать. В лифте Леховски навалился на нее, прижимая к зеркальной стене. Она не сопротивлялась. Едва они вошли в номер, он принялся одной рукой развязывать ее пояс, а другой расстегивать пуговицы блузки.