И якоже придоша вси с святоношеньми в лавру, изыде виновный сопротивъ во святосрѣтении с ту сущими священных же и простых во сретение всеградней святыни. И вшедшимъ во церковь, молебноя обычие сотворишимъ, и по совершении начаша со архиерѣомъ святоименнии и мирстии столпи велицыи, и по нихъ вси чинове царскаго велми всего устроения, и умноженая зело чадь, малая с великими, умилне с плачемъ молящим, и бедящимъ же всяко, и понуждающим на долзе мнаго, да преклонится к молению и не оставит сиры, яко да будеть Росийску всему жребию царь. О сем кождо своя к той пристойная оного хотѣнию принося увещания глаголы, могущая молимаго повинути о просимомъ, глаголющим же себѣ к нему сими примилити словесы, о семъ друг друзе словохотне рвениемъ ретящимся. Средним же и до мала всѣмъ нелѣпо с воплемъ многимъ кричати не в чинъ, яко до иже разседатися от вопля того утроба ихъ, и лица рдѣтися от рдѣнья, и ушеса своя от шума того слышащих затыкати. Таково человекомъ угодия лесть бяше в нихъ!
Прикровеному хотѣниемъ ко всѣмъ купно отвещавающим, еже никако ему на таковое дерзнухъ, сице глаголаше: «Не буди то!» — рече, с клятвами се утвержая слово к нимъ. Просимыя же наипаче к нему словесы належаху, к мольбѣ паче многосугубу мольбу прилогающе, и вяшщий вопль простроша в людехъ, молимаго хотѣние спокрывающе купно вси. Он же и еще не повинувся к тѣмъ, яко да не вмале хотя умолимъ быти, и скорым ихъ от крове умягчениемъ уяснится его хотѣния дѣло и вси словомъ отщутят лесть его; откровениемъ бо малемъ обличается обнаженне и сердечное сокровение, всяко умудрение вещи. Онъ же, зря всѣхъ таковое о себѣ прошения прилежание, еще спокрывся нехотѣниемъ и выспрь, яко орелъ, превзятся мѣрою паче, и прелукавне явлеными показаньми обольстеваше люди. Иже в руках держа пота своего утирания ткания плат, сего плата в приложение своимъ онъ клятвам предстоящимъ вдале народу, иже не слышащимъ от прочихъ вопля словес его, ставше ему в крылу церковнемъ, прямо входу западных врат, на мѣсте высоцѣ, еже мощи видену ему быти всѣми, оного плата окрестъ шия своея облагаше. Ближнимъ, имже мощи глас словес человеческих слышети, симъ глаголаше, далним же прилагателне о себѣ показуя разумевати, яко бы удавитися понуждаемаго ради хотяше, аще не престанут молящеи. Таково послѣднее тогда своего нехотѣния притворение людскому множеству показа, и плошайших убо симъ в вѣру многу улови, прочих же никакоже, яко и сего его льстиваго ловления сѣтей разумѣньми ся вышшимъ быти. Но что успѣ разумѣние? Аще и уразумѣша, но хотящее богопопущение быти превратити не возмогоша, Богу в прочее то смотрительне на се къ збытию попустившу о хотящихъ дѣятися по сих. И паки предиреченных имемся о предиглаголаннемъ.
Он же, по прилагании еже платом си удавления, убеже от церкве в темножительныя храмы мнихоцарицы, сущи сестрѣ ему, и яко зельне свое нехотѣние показуя, извѣстно же видѣнием и крепцѣ увѣрився, яко не имут молящая из лавры изыти, молимое прошение не получивъ от него. Видяху же молящая молимаго к молению яко непреклонна вправду, движутся вослѣд бежащаго и внити спрошение в храмы пред лице госпожи, яко да тамо многу к ней мольбу прострут и яко да поне сия преклонится к мольбамъ и вдастъ повелительне брата молящихъ прошению, паче же оного желания хотѣнию. К сим же отрокъ нѣкий наущен, не вѣде кими, хотемем ли самѣм коварне нѣкако, или блазнительми его, яко проповѣдника, извѣтомъ пред лицемъ мнихопребывателных затворив царицы посадиша и на забралехъ, поставленехъ в защищение града храмомъ, оноя мнишицы смирения ради, и выспрь сего на та вознесше, при самыхъ оконцах державныя, извѣтомъ народа яко во уши той младый вопити повелѣн. Просимых же молению согласенъ отрока вопль бысть, вся народныя их гласы превосходя; к затворшейся иже в темных храмѣхъ волею единогласно вопия, да дастъся ею поставитися царски брат ея во главу всѣмъ людемъ; и паки то же непремѣнне крича и не престая. И елико сей вопияше, симъ паче хотимаго обличаше, яко уже студ бѣ мнозем и слышати таковаго нелѣпаго и бесчисленаго вопля. И аще не бы любезен былъ и кромѣ воли желателя таков близъ непреступных храмов бесчиненъ и мног вопль уноша, то не бы к мѣсту тому и приступити смѣл, ниже бы зрящая стерпѣли тому на мнозе, яко и в среднихъ таковым бывати не стерпѣваютъ, ни попущают же, обаче ни его, еда творимо что свѣне своего повелѣния узритъ. Се к прочимъ множае бысть хотимому обличение.
Абие же вся молящая от храмовъ сестры виновнаго со многимъ изыдоша веселиемъ, яко одарени, получивше ото обою обѣщно просимое, сестры и брата обаче. Яко руками радостию восплескавше, во вся церковныя камбаны ударити повелѣша, возвышающе выспрь своя гласы на многоополчении прошения. И о приложения лѣт живота новохотящем поставитися царии паки молебная пѣвше довольне, и всѣм людемъ такоже обещавшемся новогосподе молити повсюде запоручиша и во всемъ царьствии спѣшне то же и с приложенми творити повелѣша. И по семъ обещавыйся, много не отлагая, от лавры паки вниде во град. Елицы же к преимущему ласканий своя кождо прелестныя словеса в лавре молениемъ изрицаху, не единаго ради сихъ множество изрещи не возможно, но и за студ, — усладил бо ся, блажимъ хвалами, лжами, и утвержатися обыче яко на вѣтрех. О таковых бо сама Истина рече: «Горе, егда возглаголютъ о вас человецы добре и блажащеи вас лстят вы»[6] и прочая.
Он же презре словес силу, глаголемыхъ Богомъ, ли не разумѣ, отнюдь бо бѣ симъ не искусенъ сы, от рожения бо до конца буквеных стезь ученми не стрывая. И чюдо, яко первый таков царь не книгочий нам бысть.[7] В прочих же, разве сихъ, худого преизлиха в мори обладаемых коварствах паче о простертей вещи познаетца, о ней же слово: како, всѣхъ обольстивъ, на верхъ всея земныя чести превзниде, подобне яко на небо от земля, единоступлением на престол царствия воступи, благороднийшихъ себѣ в рабы себѣ покори, первее средороденъ и средочинен. И аще убо дерзостию и прегрѣшно зело наскочение на превысокая сотвори, срабным бѣ, но ни враг его кто наречет сего яко безумна: скудоумным бо тацемъ образомъ, якоже он, на таковая превосходити и обоимати недостижно, аще кто ин таковъ обрящется в людехъ. Таков бо той бысть рабоцарь, яко и прочая величайшая и прегордыя по вселенней цари, иже нечестивыхъ державъ обладателя, рабородства того не отвращахуся, ни гнушахуся, державнаго ради соименства; и благоразумия его о земныхъ слышаще, справаго братства и друголюбства не отметахуся, якоже и благороднехъ, прежде его бывшихъ, ли и вящше. И что дивно, аще быша по семъ намъ инии цари разуму, но к сего стѣнь суть онехъ разумы, якоже познано есть во всѣх, киждо бо, яко ограду нѣкако прелѣз, свой путь погибели обрѣтъ. И да никтоже мя о сихъ словесы уловит, иже о любославнемъ разделѣниемъ: во овых того есмь уничижая, в прочих же яко похваляя, в ких явится мѣстехъ; по нѣкихъ ни убо, но здѣ, того при онех разума единаго праведне представляю, якоже и в прочихъ, не разликуя; во инех же, яко и в сихъ, оглаголанием не терплю сего господскихъ главъ убийственное ниизложение и на сихъ престолы наступления. Разве же сего в дѣлныхъ прочая того благая и злая, бывшая на лицы и нами изрещи возможная, не утаишася, но не вся, разве что сокровеных.
Нрав же бо ему сопротивне ратующихъ ходити: егда не исхождаху они на брань, тогда он устремляшеся на ня; егда же волцы овецъ не врежаху, он сихъ на ся звизданьми токмо, яко храбор являяся, призывая. Егда же суровии смиренымъ безстудне навѣтовати начнут, он пребываетъ от каменотвердынь неисходен, якоже преди слово покажетъ и мимошедшая изъявитъ.
По избрании же великаго и своемъ ему к нам хотѣнии на превысокая не скоро тогда, но разсмотрено и еще седает, яко лѣто цѣло препустивъ, дождавъ предпосланного блаженным Феодором, самодержавнымъ царемъ, на востокъ ко агарянску царю[8] ходившаго. Известивъ ему той в послании, пришед, небытие царево на Русь, тогда новоизбранный нашъ хотяи быти царь, увѣрився тверде о неисхождении сопротивнем царя, собравъ многи вои, преславно творитъ исхождение свое. Ополчився ратью противу токмо имени царя, не навѣтующаго намъ бранью, тогда, дошед града Серпухова, царь наш ста при брезе Оки и двомѣсечно медление творитъ тамо на единомъ мѣсте со всѣми силами, преди не поступая. Обаче и посланныя от царя, не вѣдущи его исхождения и стояния ту, приидоша обыкшимъ обычаем по первыхъ, якоже иногда бываше между господствъ, посланным с посланными вкупе ли особь приходити сопротивъ творимо. Он же свое устремление притворное в царскихъ свѣтлостехъ многолюднаго собрания предо онеми показуя, извѣтомъ своея храбрости, яко готов бѣ, глаголаше, тѣхъ сопротивитися царю, и все уряжение воинъско и огнепальная премнога громострѣляния, иже посланиемъ огаряномъ пришедшимъ во устрашение та представляя, сими сихъ и в прочая ужасая. Им же тогда и путишественый свой прехитрый белосущаго лняноткания снеговиден град, долготою и широтою много обоямо простертъ, того имъ во удивление показа. Его же составное умудрение видѣнием подобоградно все, многи врата и башты по стенах имѣя, величество же объятия того четверостѣнна круглость. Отдалече бо зримъ, сущу бити ему яко каменюзданну граду и внезапно ставшу нѣкако на мѣсте праздне; о немъ глаголати нѣкимъ, могущь же нѣкогда и устрашити кого мимоходящихъ путемъ от нечаяния скорымъ возрѣниемъ на нь и последи удивити. Внутрь же себе имѣя, красуяся, вмещена самого царя, водворяющася с чинми всѣми, и вся телесныя того потребы в себѣ объемля и о нихъ служимыя. Рать же всю, окрестъ внѣ стоиму округ же его, украшаху цветущия злаконосне крины, зеленѣюще и цвѣтущеся различне. Со оного же мѣста обладатель нашъ чюжевѣрныя воспять отпусти, и яко пришед вся во своя, видимая ими своему они царствии возвестят. И ту двомѣсечное он исполнив время, со тщетныя побѣды к царствию во многосиятелней возвратися славе, фараонитцки, множество колесниц и конникъ; симъ исхождениемь, коеже возлюбити его всѣх паче утверди, иже не разумѣющих козненаго.
И еще, пришед, о своемъ совершении премедли два обращения лунѣ, до начала новаго круга, индиктиону тогда начинающу седмому, себтябрия 3-х каландъ,[9] совершене помазася елеомъ от рога, в сущихъ на земли превосходную венчася славою, оттуду господско притежа си совершене имя, царя же и князя вкупе наречение прия, якоже обычай бываше сущимъ помазоватися царем в преимущихъ чине преславнаго возвышения. Здѣ желаемому си неявлену хотѣнию збытием конецъ приимъ, яко всѣх царей честь, собравъ, единому имяни своему возложи. Толикие бо гордости вознесеся о царствии, еже вмале не сравнися з Богомъ послежде; но получение таковыя славы от своего ему яве желания по всему яко нож наостренъ самъ принесе своему сердцу, имъже себе збодъ и, низпад, сокрушися, якоже и во других о семъ пространнее речеся мѣстех.
Лаврскаго же ради иже прошения сотворенаго получения в безмерная уставиша церковнии святонастольницы, великому угождающе, оному же симъ приповелевающу, от матере церквамъ и царствия всего[10] святоисхождения сотворяти неизмѣнно на лѣта в Сырныя седьмицы третий день. Празднование извѣтомъ яко Божии Матери имени возложиша, вещью же царюющаго угождению сокровне; яко да той день не остает неисходенъ в домѣх и нигдѣже ни единъ от велика до мала, мужеска пола и женска, онемъ вослѣдуя. И таково уставление во указания день исполняше, не преступи, до иже бѣ животъ в первоповелевающимъ и се хотящем. В твари же по строю тогда от небесъ аще слани, аще дождевы, аще бури, и нестерпимыя вѣтры, и прочая, еже никако мощи издомовнѣ изникнути, обаче повелеваемое за страх и помущения ради облакъ отложити не смѣюще, но яко со тщанием творяху въ страсе. И чюдо, яко во она происхождения самъ, о нем же празноваху, исхождение собою сотворяя купно с народы! Самъ себѣ празнуя по образу, иже кто на кий день каковыя Богомъ беды избавится, тогда празднует Богови: незабвено будетъ в помилованем дѣло его, — и к сему того должная есть, — он же радостне празднуя, на кий день временную си славу получи.
О омрачения! о многаго славоослепления! Или еще от сихъ винъ сего злоба, еже царей умершвение и царствия желания, не обличися, ни обнажися? <...>
Не восхотѣх же и се не помянуто оставити. Аггела бо имя воцареному бѣ единъ празднуемыхъ перво от двою июля въ 24, в онь же творится пресвѣтлая добропобѣдныхъ на память новоявленосвятыхъ мучеников всеросийскихъ, князей, самобратныхъ по плоти, Бориса и Глѣба,[11] во святомъ крещении Роман и Давидъ, иже самоизволне презрѣша земное царство и во исповѣдании крови своя излияша усердно за Христа, той бо не разлучи ихъ в животѣ на земли, ниже по смерти на небеси. Тѣхъ святую двоицу, не разлучимую Богомъ, человекоугодницы иконописаньми на дцкахъ разлучаху единаго от другаго. Вящщаго описующе, яко почитаема мняху, паче же симъ раздражаема на ня; юннаго же, с сродным не совокупляюще, яко презираема, от сплотнаго спребывания воображениемъ отторгаху. И что тяжко бѣ: на дцкахъ вапы обою брату воображати, святороженнаго супруга не разпрязая, вѣде, яко не шаровнаго бо другому не доста утворения, но иконостежателе вѣры умаление.
По притчи земных указаний. Два друга кто обрѣтъ, брата си, ближники царя, и за вкупную искрь себе любовь сообращающемся имъ друголюбиемъ выну, по случаю же званъ будетъ инемъ третьимъ на бракъ единъ от двою, не разлучающихся никогда нигдѣже. Не имат ли незванный от звавшаго своего презрѣния вменити в бесчестие и о звавшем враждовати гнѣвомъ? В прочее тому не хощетъ нарицатися друг, но сопротивне, и время обрѣтъ, цареви на нь о своемъ уничижении в молитвах изъявитъ. Негодует же всяко на звавшаго и званный брата ради, к брату бывшее оскорбление вменяетъ свое бесчестие. И яко не убо дружбы дѣло се, но разделения и самохотныя вражды; и не точию бо братия имут во отмщение ревность сию, но и несроднии друзи же. Предиреченному же не трапезнаго предложения недовлѣние другаго к любви удержание, но оскудѣние усердия к дружбе.
И что рещи о повелѣваемыхъ иконописателем? В них же суть ови разумиви, но неразсудливи и невнимательны о добрѣ и злѣ наглости ради, ови же средоумни, другия же нимало, но на первыя взирающе подобы, прочая же поучающихъ не внемлюще, преслущливи и презориви всяко. Но множае горе преобладающему, иже превзятся на всѣхъ разумы; опасно бо ему, сия вѣдящу и зрящу, единого лице годе ему бысть на иконахъ. Сопричастен же ко греху о глаголемыхъ иже духовная кормила объемый, слыша бо таковая, вѣде и зря, но умолчевая, а не поучевая, ни обличая. И о сихъ судити вѣсть правды око, иже вся зритъ, егда приидет день своего пришествия.
Паки же возьмемъ слово, от идѣже стахом и начатое положихомъ, паки же бывшая по ряду да напишемъ.
Не зжали бо си, ни помысли ради получения славолюбия соутробныя ему сестры, всеа же Росия госпожи, сицевою како зелною скорбию ту оскорбити, еже по таковѣ мужи не прилучшеюся смертию разлучити, и зрѣти ю ему, присно от толикия славы в черная оболчену; ея же ради нѣкогда сочетания, за еже ко царю, он си всю честь получи, якоже подражатель бѣ. Господския иже первых по цари болярския многи дщери, дѣвы, своя же госпожа, нуждею от зависти постризати, яко несозрѣлыя класы срѣзовати, имже не бѣ всяко воля. Тѣмъ родителемъ ихъ колику скорбь и болѣзнь вѣчну творяше: небрегомы толико, яко кроткия агницы, остризаеми. Не явлеся о сем извѣтъ творя, яве же вещь указа: яко да не понудится нѣкими царь прияти едину от нихъ второбрачиемъ в жену неплодства ради сестры его, он же тогда уже будетъ яко ничто. Мняше се серце его, собирая беззаконие ему. Но еже чюжимъ чадом содѣя, се и о сестрѣ сотвори он же, како же не къ сроднымъ той человекълюбивъ явился бы! По прехождению же времен и дщери его нѣ от коего тожде бысть невольное пременение риз,[12] но и со студомъ всяко; аще и не он, но мы узрѣша то. О женѣ же и сыне его что рещи? Нужно бо удавиша й неначаемии враги, о сихъ слово пространнее преди положися по своему чину.
И яже злоба о Борисе извещана бѣ, должно есть и благодеяний его к мирови не утаити и в среду глаголемых совнести, аще та и притворна имъ к людем бяху по всему. Елика убо злотворная его подробну написати подщахомся, сице и добротворивая о нем исповѣдати не обленимся, дондеже от прехода лѣтняго продолжения не спокрышася забвениемъ. Елика ми на память взыдоша, толико напишу их, да не и наше списание еже на нь злобное возмнится, по нѣкихъ враждуемо. Егда злотворная единако изречена бы, добрая же от инѣх сказуема, нами же умолкнута, — яве неправдование обнажилося бы списателево. А иже обоя вправду извѣстуема без прилога, всяка уста заградятся.
В начале убо жития си он всяко добровиновен бѣ. Первое его — и добро творив и начальнейшее к Богу, неже к людемъ: се еже о благочестии всяцемъ ревнитель усерден, по древнихъ о церквах с чинми тоя бысть попеченми прилѣжен; требующимъ даватель неоскуден, к мирови в мольбахъ о всяцей вещи преклонитель кротостен, во отвѣтехъ всѣм сладокъ, на обидящихъ молящимся беспомощным и вдовицам отмститель скор; о земли правлениох прилежаниемъ премногъ; правосудства любление имѣ безмѣздно, неправде всяцей изиматель нелестен; о зданиох градостроителных вещей, яве къ царствия наполнянию тому прилучныя красоты, уряжениемъ излишенъ. Доможителное всѣмъ во дни его пребывание в тихости, не обидно, даже и до начатия еже по немъ самобезначальства в земли. Насилующимъ маломощных возбранение з гнѣва прещениемъ уемно, разве обид кихъ слух его не прият, обидимым от рукъ силных изиматель крѣпок; купно о всея земли утвержение попечением показуяся преизлиха, дондеже не превзятъ любовластием; в безмѣрие богомерскому винопитию продаяние отнюдное искоренение с наказанием; зелных мздоприимству всему в конецъ умерщвение непощаденно бяше, мерско бо ему за нравъ; на всяко зло, сопротивное добру, искоренитель неумолимъ со властию, якоже инѣмъ воздоброе мздовоздатель нелестен, но не всѣмъ убо. Во всѣх же Росию всю олукавствова, преже бо уклонения его ко злѣйшим, иже на господско подражания убивство, по первосамодержцех благочестию послѣдуя, во инех и вящше.
Но вем вещи силу сказати, откуду се ему доброе прибысть: от естества ли, ли от произволения, ли за славу мирскую. Яве, яко в прикровеней лсти, за еже на самую высоту, от много лѣтъ разжения его тайно лежиме во глубине сердца его. Мню бо, не мал прилог и от самодержавного вправду Феодора многу благу ему навыкнути, от младых бо ноготъ придержася пятъ его часто. Яве, яко узде его Богомъ попущене бывши, возбранению ни от кого же ему не сущу, отигра бо ся, яко жребец от стада, самовластием от Бога и царя. В часѣ же смерти его никтоже вѣсть, что внезодолѣ и кая страна мѣрила претягну дѣлъ его: благая ли злая; яко может Богъ и в день смерти воздати человеком противу пути его, якоже пишет.*[13] Но что, аще похощет кто дивитися еже сего к земли о добромъ тщанию, и не чюдо, что бо от всѣхъ сущихъ сравнитися может главѣ царстей? Аще бы он и себѣ всего самого за оного животъ нѣкако излиялъ, ничтоже суть достойно, ни мир весь, власу единому царских глав, якоже видимъ ныне вси, аще не тако суть.
Добротворения же он своего ради, еже к земли мнимаго имъ прилежания его, превознесеся гордостию серце ему, якоже нѣкогда Новходоносору царю о Вавилоне дѣлъ ради здания.[14] К сим еще прилагаетъ два нѣкая делеса, яже с прочими здѣ его добрыми в ряду не вписашеся, иже он нача, гордостию разстворив, здати. Богъ же, совѣтъ его предваривъ, не даде ему совершити, разсыпа бо и, прегордое его предзря.
Первое убо и верховнейшее дѣло его: основание во умѣ своемъ положи и промчеся всюду, еже о здании Святая святых храма[15] сего весь подвиг бѣ; якоже во Иерусалиме, во царствии си хотяше устроити, подражая мняся по всему Соломону самому, яве, яко уничиживъ толикъ древняго здания святителя Петра храмъ Успения Божия Матере.[16] И яже к созданию на сограждение стенам потребная готовляхуся имъ вся.
Второпервое, превелие и то дѣло его, — аще и восхотѣ убо, не возмог же се: источникъ самого присносущаго живота нашего, троическаго состава, единаго видимаго возраста Христа Бога гроб, божественыя его плоти вместилище, с сущаго от их во Иерусалиме мѣрою и подобиемъ златослияненъ весь вообразити подщася, каменобисеро и златовязно устроити. И якоже у близ совершения той бывъ во утворении, топази оны и бисеры многоценными, яко лящею, весь посыпан, ухищреньми умудренъ прехитре зело, яко не токмо невѣжде, подобным мнѣ, таковое дивство бысть, но и благородныхъ первыхъ, неже по сих, иже в царских домѣх при всеа красоты славе воспитанех, драгости и умодѣлне хитрости дивяся; уму же и даже от предѣлъ своих уступати, зраку же очес от каменоблистаний, свѣтлостей различья сияний лучь едва в мѣстехъ имъ своихъ устояти. Многоцѣнства же онем объятися численыя истовыя мѣры положения не бѣ, превзыде бо числа всяко.
Сие же здѣ не вещи дивство естества, но превзятие Борисово описую, сугубство гордости, высокоумие бо вѣре его одолѣ, множае камень честных з бисерми и существа самого злата превозношение взыде.
Внят Божие ухо возношение сердца его, зане частыми смотренми вещи сея превзимаяся, предварших его всеросийскихъ деспот всѣхъ уничижая симъ, яко упремудривъся, иже, глаголашеся, и не бѣ в нихъ толико разума о семъ домыслитися. Симъ всечастно надымаяся, таже и от ласкатель ему своих бояр поджизаемъ хвалою лстивою, яко подгнѣтою нѣкако, словесы многосугубны потаки ему приглашающих и паче сихъ и, яко хврастие подо огнь, хвалу серцу его подлагаху, образующе своими словесы, яко и онамо в будущемъ подгнѣта ему будутъ они таковымъ ласканием. Они и к царствия желанию сего подвигоша, связахуся с хотѣниемъ его, якоже два ужа нѣкая вкупе: сего хотѣние и онѣхъ ласкание — грѣхоплетенная верига.
Како убо той помысли толика велия дѣла наздавати, еже воздвижение толико святыни храма и о вотелесении Господни, кромѣ Божия хотѣния и воли, не вѣдый, яко и Богоотецъ древле, пророкъ святый царь Давидъ, иже по сердцу Господню бывый, таковое здание рачаще и не получи,[17] но ему же повелѣша, иже от чреслъ его изшедый нача таковое и совершитъ? Добре иже о себѣ начинающихъ таковая рекошася, яко «помыслиша совѣты, ихже не возмогоша составити».[18] Гробозданное же златое умодѣлство все красотою его многою нелѣпотне Ростригою лжецарем на доможителныя потребы безообразни сокрушени разсыпашеся, неже хитротворение, красоты жалость от разбиения удержа. Обоихъ си дѣле Богъ имени своему совершенехъ имъ быти не благоволи, показуя всѣм, яко в них же з гордостию вѣра того слияна бѣ. Нѣчто си примесися вкупе, мню, и от неправды собраное, еже от слез и кровей, от Создавшаго око и Насадившаго ухо и Научающаго языки мня утаити, но не возможе. От неправды Богъ угождаемъ не обыче бывати, якоже овча порочно, слѣпо же и хрома, приносимо древле Богу на жертву: «Принеси, рече, таковое ко князю вашему, еда приимет».[19] В нихже онъ угождати тому надѣяся, в тѣхъ прогнѣвая того паче. Такоже и о тяжкослиянныхъ и многошумных звуком камбанехъ бысть и злое содѣланехъ. Приготовленая же орудия, на вся яже сограждение великия церкви, Богомь не у на то прияты, яко непотребны вменишася, Шуйским Васильемъ царем на ина здания, даже на простыя храмы вся распродашася. Яко добродѣтели убо по естеству вся благи, суть, различне же от Бога судятся произволениемъ творящих я — сице и о сихъ. <...>
БОГОПУСТНОЕ НА НЫЦАРСТВО РОСТРИГИНО БЕЗЗАКОННОЕ
Посемъ воста от ложа своего скименъ лют, враг же обаче, а не человекъ бывая словеснаго существа, оболкся в плоть антихристъ; и яко теменъ облакъ возвлекся от несветимыя тмы, нечаянно, внезапу токмо, и наиде на ны. Его же страха слухомъ Борис, прегордый пред малемъ и царствуяи нами, ужаснувся того стремления, с высоты престола царствия низзвержеся. Прикладне, яко комар лва не дошед порази, якоже пишет. Не той бо, но совесть ему своя сего низложи, вѣдый вся, яже о себѣ нѣкогда.
И сей бо худороденъ сы, и зело плашайша племене пород ему бѣ, Галич бо град того изблева.[20] Ульяна по всему законопреступнаго исчадие[21] и нечестивое порождение Гришка, порекло Отрепъевъ, не толико сей на ны, елико оного властолюбца поразити страхомъ пущенъ бысть, суду на неправеднаго пришедшу праведну дати: до сего праведней ярости дерзости Борисове стерпѣти. Преславнымъ именем во образе царска сына вменився, Дмитрия Ивановича всеа Русии, предипомянутаго великаго победителя во царех всынотворився ему, чюжа ему бывша по всему, разве рабства число в прочихъ срабных ему песочнаго умножения бѣ онъ. Якоже море не познаваеть в предѣлехъ своих малехъ держащихся в немъ животных до единого, сице сего царюющему не бѣ знан ни род сего, ниже имя его, — он же дерзну сицевому усынотворитися, якоже к Богу приближениемъ приразився! Богу свое терпѣние и попущение показующу, привлечеся от Сѣвера[22] в самую матере градовомъ град Москву в совокуплении многихъ силъ безбожныя литвы с приразившимися к нему и мЬншими всѣми вои Росийска господства, благородными началы воемъ бранныхъ силъ, иже Росийску жребию сущим, скифетродержателемъ тогда Борисом в защищение против оного на краяхъ всего Сѣвера поставльшимся.[23] Приложшеся убо имъ от десна на шуе клятва крестопреступне ко лжеименного воли, овы убо того лукавое лщение познавше, овы же и ино мнѣвше — по правде нѣкако возсияти ему от изо оземъства царю, идѣже бѣ оземъствованъ сущий царевичь Димитрий Ивановичь Борисомъ. Прельстившеся много и козньствы его. Еще ему внѣ сущу предѣл Руския земля, самохотне повинушася вси, идолу сущу, яко царю, поклонишася. Страх смерти чаяния по вострии меча его одолѣ, к сим же всѣм купно и Борисово тожде насилное во льсти кроволюбное царство стужи, не от ига еже бы имъ даней подложения, но неповинных мнозех пролития кровей, оболгания мнѣвшеся при оном отдохнутиемъ поне мал получити покой. Но надежею вмѣсто уповаемых вси солгани быша. Горѣе нечестивых, иже православными прежде не именовавшихся никогдаже, конечное зло хотящеся от него на вся нанести и паче всякого зла злѣйши: по смерти его от тайных его увѣдено бысть, яко Христову вѣру, православиемъ вѣчно цветущую, в конецъ хотя окаянный от памяти испроврещи[24]* зломыслиемъ врага, аще не бы Господь прекратилъ дни жизни его.
По начинанию бо и конецъ его, понеже таковъ бѣ напрасенъ и наглъ, вкупе же и дерзь, яко Июда, иже на Тайней вечери дерзну.[25] Тако сей предприятием убо своим злым, преже бѣ прияти ему царство, во мнишеское облещися дерзну, и не довляшеся симъ преокаянный, но и еще к сему преложи, яко во огнь вскочити не устыдѣся, еже и священнодьяконство ему на ся у великаго,[26] противнаго умысловмъ, изолгати, вѣдый в себѣ, яко от предложения своего хотя священство и мнишество отвержениемъ си обезчестити, по мале богопустну времени о семъ приспѣвшу, еже и бысть. Вкупе обоего чина самоизволне совлечеся, священства, глаголю, и мнишества, с сими же убо и обещания святого крещения отвержеся преокаянный, достовѣрными, паче же от дѣл его познано бысть. Весь сатана и антихристъ во плоти явлься, себе самого бесом жертву принес! Еще же ему и в латынех, — яве, яко Богомъ изгнанъ от наслѣдия вѣрных, — тамо к сквернобрачия совокуплению за дщерь у нѣкоего инославна духоборныя ереси призятьствовася[27] обещаниемъ, у могущаго всю злобу умышления его исполнити, ельма достигнетъ своего упования совершеное желание некасаемым коснутися, еже получения царьствия приятия, еже и бысть. Обличати хотящихъ овы яве, овы отай убиваше, иных же во оземство зачатая, прочихъ тѣхъ, яже онѣм на такавая дерзати, устрашая, многи бо имѣ у себе ласкатели, угожающая руги, и другимъ дщанно ретящихся.
Оста же по смерти Бориса царя супруга его, яко горлица, вдовствующи, двѣ си точию отрасли имущи. Сына убо, «дара Божия» имянуема,[28] могуща державе скифетраправления, и произбранну уже на царство крестоклятвено же, и люди вся отча державы ввѣрившу си утвержене к служению; едино тогда точию недостаему — еже не помазану сущу, на мало сему отложену бывшу ради супротивия ратных к бранемъ строений. Дщерь же дѣву имущи чертожницу, совершене уже приспѣвши к браку, «странна» имянем по толку.[29] Ей же и обручникъ волею отчею приведенъ бысть отвнѣ земля, сын нѣкоего краля, любезне ему, — еще живу сущу отцу ея, — браку же не збывшуся, Богу несоблаговолившу плотскихъ совѣту.[30] По малу же предвари приближениемъ ко граду предипомянутый нововосхититель царствия. Матерь же ону, уже безмужну и сих обоих прежде рождьшую, с сыномъ ея одолѣтель прежде своего входа во град, от ближникъ своихъ преде себе послав, в дому перваго достояния и безсловесне нѣкако и нуждно обоихъ убиством осуди,[31] увы, загнетением смерти преда. Мню, сего отрока тѣломъ чиста представша Христови, яко родительныхъ грѣх непричастну. Твердозаклепанную же юницу, по еже во град своемъ входе, умилене нужею от царска чертога извед раболѣпно, свѣне всяко чина царска, в нѣкоемъ угождаемаго ему и приближна нововельможи дому без тоя воля, яко несозрѣла класа, пожат, во мнишеская облекъ.[32] И чюдо, аще не бѣ ото отступника той тайноругательно что!