этот раз остался на скамейке, поспать нормально не удалось. Роберто
Манчини, тренер, не думал, что я готов на 100%. Это было разумно. Я никак
не мог сконцентрироваться. Я смотрел то на поле, то на болельщиков.
«Ультрас», самые главные фаны «Интера», вывесили огромный белый
баннер на трибуны. Он был похож на гигантский парус, развевающийся на
ветру, и на нем было что-то написано. Или выкрашено. Синими и черными
буквами на белом полотнище было написано: «Benvenuto Maximilian». Это
означает: «Добро пожаловать, Максимилиан!» И я удивился: «Кто такой этот
Максимилиан? У нас есть игрок с таким именем?»
А потом до меня дошло. Мой сын. «Ультрас» приветствовали моего
сына! Это было так красиво, что мне захотелось плакать. С такими фанами
не шутят. Они очень суровые парни, и в будущем у нас будут с ними
неприятные стычки. Но тогда… что я мог сказать? Это была Италия в лучшем
её свете: их любовь к футболу, и их любовь к детям. Я взял мобильник,
сфотографировал баннер и отправил Хелене. Честно скажу: мало что тронуло
её, как это. У неё до сих пор слёзы наворачиваются на глаза, когда она
говорит об этом. Так Сан-Сиро выразил свою любовь.
Кроме того, у нас появился щенок. Мы назвали его Трастор, в честь
шведской инвестиционной компании, которую в свое время обокрали. И
теперь у меня появилась настоящая семья: я, Хелена, Макси и Трастор.
Я тогда по-настоящему подсел на Xbox. Он был каким-то наркотиком,
я не мог остановиться. Макси частенько сидел у меня на колене, когда я играл.
Мы жили в одном из миланских отелей, ожидая, когда будет готова
наша квартира. И когда мы позвонили на кухню, чтобы заказать еду, можно
было понять, что мы уже чересчур надоели друг другу. Из-за этих нервов мы
|
|
сменили гостиницу на отель Nhow на улице Via Tortona. Там было лучше, но
все равно как-то нервно.
С Макси всё было иначе. Однажды мы заметили, что его слишком
часто тошнит, и он совсем не набирает вес, даже наоборот. Он худел. Но никто из нас не знал, как это должно происходить на самом деле. Может, это была норма. Кто-то сказал, что младенцы иногда немного теряют вес после
рождения, и он казался сильным, не так ли? Но нет, молоко возвращалось
назад, а рвотная масса была густой и выглядела странно. Его всё время
тошнило. Так и должно было быть? Мы не имели понятия. Я позвонил семье,
друзьям, они убедили меня в том, что ничего серьёзного с этим не было. И я
так подумал. По крайней мере, хотел так думать. Я начал придумывать
объяснения для этого.
Всё хорошо. Это мой сын. Что могло пойти не так? Мои волнения
никуда не делись. Но чем дальше, тем было очевиднее, что он уже не может
подавлять тошноту. В придачу, он сбросил еще немного. Он весил шесть
фунтов и десять унций (3005 граммов), когда родился. А сейчас он весил
шесть фунтов и две унции (2778 граммов). И я чувствовал, что это уже плохо.
Совсем плохо. Я не мог сдерживать себя.
— Хелена, что-то не так!
— Я тоже так думаю, – ответила она, но как это можно было
объяснить?
Если раньше я только подозревал, что что-то не так, то теперь я был в
этом убежден. Мне казалось, что комната начала качаться. Тело перестало
меня слушаться. Я никогда не чувствовал ничего подобного даже близко. До
появления ребёнка я был прямо Мистером Неприкасаемость. Я могу
рассердиться, взбеситься, проявить любую другую эмоцию. Но любая
|
|
проблема могла быть решена, если бы я просто приложил больше усилий.
Тут всё было иначе. Я был бессилен. Я ведь не мог отвести его на тренировку,
чтобы вылечить. Я не мог сделать ровным счётом ничего.
Макси становился всё слабее и слабее. Он был таким худеньким. Кожа
да кости. Причем, это было заметно. Казалось, что жизненные силы
покидают его. Мы обзванивали всех, кого могли обзвонить. Мы были в
панике. И вот, в наш номер пришла женщина-врач. Меня тогда не было, у
меня матч был на носу. Но думаю, что нам повезло.
Женщина-врач понюхала его рвотную массу, посмотрела на нее,
сопоставила симптомы и сразу сказала: «Вам нужно немедленно везти его в
больницу». Чётко помню: я был тогда с командой. Предстоял матч против
«Мессины», домашний. Мой телефон зазвонил. Хелена была в истерике.
— Они собираются оперировать Макси, – сказала она. – Это срочно.
Я подумал: мы его потеряем? Это вообще возможно? Бошка трещала
от всех вопросов и тревог, и я сказал обо всём Манчини. Как и многие
тренеры, он раньше играл, и начал свою тренерскую карьеру у Свена Горана
Эрикссона в «Лацио». Он все понял, сердце у него было, где надо.
— Мой мальчик болен, – сказал я, и он по моим глазам понял, что мне
очень хреново.
Победа в этом матче уже не имела для меня никакого значения. Мой
сын был в больнице, мой маленький Макси, мой любимый сынок… Мне
нужно было решить: буду я играть или нет? Я забил шесть голов в сезоне, я
был хорош во многих матчах. А что делать сейчас? Макси лучше не станет,
если я буду на лавке сидеть. Но смогу ли я сыграть хорошо? Не знаю. Мозг
|
|
разрывался.
Хелена информировала меня о том, что происходит. Она сразу же
поехала в госпиталь. Все кричащие вокруг нее люди не говорили по-английски, а она вряд ли знала хотя бы слово по-итальянски. Она
моментально потерялась, она ведь ничего не понимала, кроме того, что это
было срочно. Доктор просил её подписать какой-то документ. Какой
документ? Она не имела понятия. Но времени думать не было, и она
подписала. В таких ситуациях люди что угодно подпишут. Потом появились
другие документы, она и их подписала. Потом у неё забрали Макси. Это было
тяжело. Могу это понять.
Она была в каком-то трансе. Где я, что происходит? Макси слабел. Но
Хелена, стиснув зубы, переносила всю тяжесть ситуации и продолжала
надеяться. Это всё, что она могла сделать. Макси был в другом месте, с
докторами, медсёстрами и другими людьми. Постепенно она начала
понимать, в чём была проблема. Его желудок не работал, так, как нужно. И
пришлось оперировать.
А я был на Сан-Сиро в окружении сумасшедших фанов. Было трудно
сосредоточиться. Но я решил, что буду играть. В основе. Наверное. Всё
расплывалось перед глазами. Думаю, что играл я тогда не очень хорошо. Да
и мог ли я играть хорошо? Помню, Манчини стоял у бровки и жестами
показывал, что через пять минут заменит меня. Я кивнул. Да, я уйду с поля,
я бесполезен.
Но через минуту я забил гол и подумал: иди-ка ты, Манчини, к чёрту!
Попробуй только сейчас меня заменить! Я закончил матч, и мы выиграли. Я
играл на эмоциях: ярости и беспокойство овладели мной. А сразу после матча
я ушел. Не сказав ни слова в раздевалке. Я не вспомню, как я уехал. Сердце
готово было выпрыгнуть. Но я помню больничный коридор, запах; помню,
как бежал, спрашивая у всех, куда, куда бежать? Наконец нашел палату, где
Макси лежал с множеством других детей в инкубаторе. Казалось, что он стал
ещё меньше. Как маленькая птичка. В тело и нос были вставлены трубки. Из
меня словно вырвали сердце. Я посмотрел на него, на Хелену. И что я сделал
дальше? Куда-то исчез тот крутой парень из Розенгорда.
— Я люблю вас обоих. Вы для меня всё. Но я не могу тут находиться,
иначе совсем с катушек съеду. Звони мне, как только что-нибудь случится, –
сказал я и убежал оттуда.
Не надо было поступать с Хеленой, оставлять её одну с ним. Но я
просто не мог справиться с этим, я был в панике. Я ещё больше возненавидел
больницы. Я вернулся в отель и, наверное, вновь играл в Xbox. В таких
ситуациях это меня обычно успокаивает. Рядом со мной всю ночь лежал
мобильный телефон, и иногда я просыпался, готовый к любому ужасному
известию.
Но всё прошло хорошо. Операция прошла успешно, и Макси сейчас
хорошо себя чувствует. На животе у него остался шрам. Во всём остальном
он такой же здоровый, как и другие дети. Иногда я думаю обо всём этом. И
это позволяет мне быть откровенным.
В мой первый сезон в «Интере» мы выиграли скудетто. А позже, в
Швеции, меня номинировали на Jerringpriset. Здесь не судьи выбирают
победителя, а народ. Шведы голосуют за лучшего спортсмена или лучшую
команду в этом году. Обычно такая награда достаётся атлетам в некомандных
видах, как Ингемар Стенмарк (горные лыжи), Стефан Хольм (лёгкая
атлетика), Анника Зёренштам (гольф). Но пару раз команда всё же
Награда от спортивной секции SverigesRadio.
добивалась успеха. Шведская футбольная сборная выиграла эту награду в
1994 году. Но в 2007-м году я был номинирован отдельно от команды. На
церемонии вручения я был с Хеленой. Я был в смокинге и в галстуке-бабочке.
Перед тем, как назвали победителя, я столкнулся в зале с Мартином Далином.
Мартин Далин – бывший футболист, один из великих. Он играл за
сборную, которая заняла третье место на Чемпионате Мира и выиграла
Jerringpriset в 1994-м году. Также он играл за «Рому» и «Боруссию» из
Мёнхенгладбаха и забил там множество голов. Как обычно, началась битва
поколений. Те, что постарше, хотят быть величайшими во все времена.
Собственно, как и те, что помоложе. Мы не хотим, чтобы звёзды прошлого
маячили перед глазами, мы не хотим слышать эту хрень о том, что нам надо
было поиграть в их времена, и прочее. Мы хотим, чтобы самый лучший
футбол показывали сейчас. Помню насмешку в голосе Мартина:
— О, так ты здесь?
А чего бы и нет?
— О, и ты тоже? – сказал я с такой же насмешкой. Как будто я
удивился, что его вообще впустили сюда.
— Мы выиграли этот приз в 94-м.
— Как команда, да. А я номинирован сам по себе, – ответил я с
улыбкой. Дерзкая шутка, ничего более.
Но в тот момент я почувствовал, что я хочу эту награду. Я сказал
Хелене, когда вернулся за стол: «Скрести за меня пальцы!» Я никогда ничего
подобного не говорил, даже при победах в чемпионате или кубке. Просто
вырвалось. Неожиданно это награда стала важной, как будто от неё что-то
зависело. Не могу объяснить. У меня очень много наград, на меня они
никогда не влияли. Может быть, не знаю, я воспринимал это как способ
самоутверждения, как знак, что я наконец мог быть принят. Не только как
футболист, но и как человек, несмотря на все мои вспышки и моё прошлое.
Я еле выдержал, когда на сцене объявляли номинантов.
Назвали меня, Сюзанну Каллур (бег с барьерами) и Аню Пёрсон,
горнолыжницу. Я понятия не имел о том, что будет дальше. Если я выиграл
Guldbollen, то я обычно узнаю об этом заранее. А сейчас я ничего не знал.
Время шло. Я сидел и медленно сходил с ума.
И победителем становится…
Назвали моё имя, и я взорвался от радости. Поверьте, я никогда не
плачу просто так. Я редко плакал в детстве, а сейчас было столько эмоций. Я
встал, все кричали, аплодировали. Такой гул стоял. Я снова прошел мимо
Мартина Далина, и не мог не сказать ему:
— Извиняй, Мартин. Я просто пойду туда, поднимусь на сцену и
возьму награду.
Награда лучшему футболисту Швеции.
На сцене мне вручил награду принц Карл Филип. Я взял микрофон. Я
не из тех, кто заранее готовит подобные речи. Я начал говорить, и внезапно
подумал о Макси и обо всём, что мы с ним пережили. Странно. Я получил
награду за то, что помог «Интеру» выиграть первый титул за 17 лет, и я спросил себя, а по ходу этого ли сезона Макси родился. Не в этом году, да,
но в этом ли, победном для нас сезоне? Я понял, что не знаю ответа, и спросил
Хелену:
— Макси родился по ходу этого сезона?
Я посмотрел на неё. Она еле заметно кивнула.
А в её глазах стояли слезы. Поверьте мне, я это никогда не забуду.