Диана Бейн
Глаза ночи
Диана Бейн Глаза ночи
Часть первая
ВЫБОР
Уэльс, 1962–1964 гг
Глава 1
Холодный ветер нес легкую дымку со стороны Ирландского моря. На чернильно‑синем небе разгоралась заря, расцвечивая розовым и золотым низко висящие равнины облаков. Бренвен застыла, подняв руки ладонями к небу, неосознанно повторяя жест, в котором много веков назад люди с мольбой обращались к богам. Она закрыла глаза, глубоко сосредоточилась и даже не обратила внимания на камень, который столкнула ногой вниз – он пролетел мимо высокой стены замка, на которой стояла она, мимо отвесных обрывистых скал и упал прямо в море.
Бренвен Теннант пришла на это место, чтобы помолиться на рассвете своего семнадцатого дня рождения, но она не могла найти слов для молитвы. Она тосковала по своим матери и отцу, братьям и сестрам, которые всегда были рядом с ней в этот день, и от этой тоски ощущала пустоту внутри. Настойчиво и решительно она подняла свои руки еще выше, но слова не приходили. Молчание стало ее молитвой.
Тишина и покой заполнили Бренвен изнутри и мягкими складками обволокли снаружи. Затем внезапно, без всякого усилия со своей стороны она выскользнула из времени. Ее душа кружилась в лучах света, сквозь арку разрушенного аббатства, над дубовой рощицей, над посеревшими от дождей крышами старых коттеджей маленькой деревни на востоке острова Лланфарен. Она чувствовала единение со всем, что открывалось ее взору; она ощущала незримую связь между собой и Лланфареном. И голос, похожий на ее собственный, сказал: «Ты не одинока».
Тихо и осторожно Бренвен выдохнула давно сдерживаемый в груди воздух и услышала свой вздох. Она почувствовала, что ее ноги твердо стоят на дорожке, идущей по стене замка, ощутила на щеках влажное прикосновение утреннего тумана, увидела сквозь закрытые веки золотое сияние поднимающегося солнца. Потом открыла глаза. Солнце вставало прямо перед ней, и Бренвен заморгала. Слова продолжали звенеть в ее сознании даже после того, как она повторила их вслух:
– Ты не одинока.
Она скрестила руки на груди и вздрогнула – то ли от прохладного ветра, то ли от волнения. Она поняла, что сказанные слова были правдой. С ней произошло что‑то важное и значительное, этого нельзя было отрицать, и все же происшедшее было странным, казалось каким‑то… Инстинктивно подобранное ею слово не принадлежало к ее обычному словарю. Это казалось каким‑то священным.
Самым невероятным было то, что ощущение одиночества, которое раньше связывало ей язык и вот уже несколько долгих месяцев терзало ее, просто растворилось в утреннем небе. Бренвен снова подняла ладони к небу и звенящим, громким голосом сказала:
– Спасибо!
Было совершенно не важно, что она сама не знает, кого благодарит.
Улыбаясь, Бренвен повернулась и направилась назад по длинной дорожке, ведущей вниз, к кухням замка. Бессознательно величественным движением головы она забросила за плечо свои длинные черные волосы и легко запрыгала вниз по ступенькам, истертым сотнями тысяч прошедших по ним ног.
– У нас никогда не будет электричества в этом богом забытом месте! – Голос Люси Керр был таким же жестким, как и ее туго завитые волосы цвета красного дерева. – И к тому времени, когда трест соизволит принять во внимание нашу просьбу о переводе, мы уже будем или слепыми, или хронически простуженными, или и то и другое!
– В большей части сельской местности в Уэльсе нет электричества, моя дорогая, – ответил ее муж.
Джон и Люси Керр были администраторами, назначенными Национальным трестом управлять замком Лланфарен. Они жили в замке так же, как и Бренвен, их помощница. Быть помощником Керров означало то же, что быть прислугой – чего, конечно же, Бренвен не ожидала. Возможно, этого не ожидал и агент, который нанимал ее. Бренвен была умной девушкой; она закончила школу, когда ей исполнилось шестнадцать. Учителя советовали ей обратиться в Университетский колледж в Эберствите за стипендией, которая позволила бы ей продолжить там свое образование, но она не сделала этого. Какой был в этом смысл, если она знала, что, как старшая из восьми детей в семье, она должна работать, чтобы помочь прокормить всю эту ораву. К работе, предложенной трестом, девушка отнеслась с восторгом, ведь она хорошо знала валлийский язык, интересовалась историей и культурой Уэльса. Но для Джона и Люси Керр важным было лишь то, что она молода и сильна и охотно выполняет физическую работу, чего нельзя было сказать о них, и к тому же они не говорили по‑валлийски.
– Во многих из больших домов, переданных тресту, нет электричества, моя дорогая. Мы не единственные, кто вынужден мириться с этим небольшим неудобством, ты же знаешь. – Джон вытряхнул почту, принесенную им из Олмвич‑порт, на кухонный стол, за которым Люси читала газету при свете керосиновой лампы. Затем он начал сортировать ее. С другой стороны стола, куда падало гораздо меньше света, сидела Бренвен и чистила овощи на ужин.
– Это – не большой дом, вот уж точно, – отрезала Люси, перевернув страницу газеты и хлопнув по ней ладонью, чтобы подчеркнуть свои слова. – Чертов замок, постоянно темный, постоянно холодный! Если бы ты не был одним из этих проклятых аристократов, то ты мог бы получить нормальную профессию, как другие.
Бренвен уже слышала все это не раз и в тех же самых выражениях. Нет ничего глупее, чем эти постоянные тирады Люси. Джон Керр был настолько же виноват в том, что является благородным и бедным, насколько сама Люси в том, что в ее жилах течет гремучая смесь валлийской и ирландской крови, а в ее прошлом не было ни богачей, ни принцев. Бренвен надоело выслушивать это еще раз, и она вмешалась в разговор.
– Это неправда, вы же знаете, – ясным голосом сказала она, и даже эта короткая фраза не могла скрыть ее валлийского акцента.
Изумленная поведением обычно молчаливой Бренвен, Люси резко спросила:
– В чем дело, детка? Что «неправда»?
– Лланфарен – это не забытое богом место, – сказала Бренвен. Она подняла голову и посмотрела Люси прямо в глаза, сама изумленная тем, что отважилась заговорить с этой женщиной. Но в ее сознании тихо и настойчиво билось то же самое слово, которое она услышала ранним утром. Острый нож, которым она чистила овощи, блестел в руке Бренвен, отражая свет лампы. Она сказала:
– Лланфарен – это священное место. Древнее священное место.
– Хм! – Люси прищурилась и отвела взгляд. – Если оно такое священное, то почему аббатство развалилось на куски? Я скажу тебе почему – потому что монахи были распущенными, вот почему. Именно то, о чем я говорила – забытыми Богом!
Бренвен покачала головой, едва удерживаясь от того, чтобы сказать, что роспуск монастырей не имел ничего общего с моральным обликом монахов. Это было политическое решение Генриха VIII, просто в таком удаленном уголке, как Лланфарен, оно было выполнено уже через много лет после смерти Генриха. Она сказала:
– Монахи прибыли в Лланфарен из Ирландии очень рано, еще в VI веке. Возможно, сюда прибыл и сам святой Патрик. Когда они решили основать свой монастырь, то обнаружили здесь друидов – целую школу. Две религии – старая и новая – сосуществовали на этом острове очень долго. В конце концов друиды, конечно же, вымерли. И уже после этого монахи построили свой монастырь здесь, на верхушке этих скал, на самом высоком месте острова.
– Легенды, – фыркнула Люси, – одни сплошные легенды. Святой Патрик, бог мой! И в любом случае их уже давно нет, не так ли? Это замок, мисс, и всегда был замок. Аббатство лежит в развалинах у подножия холма, и это известно каждому!
Джон Керр сел у стола, и его губы изогнулись в редкой для него улыбке.
– Насчет друидов, возможно, это и легенда, – сказал он, – но остальное весьма вероятно. Аббатство – всего лишь монастырь, во главе которого стоит аббат, а монастыри были очень большими. Много зданий. Замок мог быть построен на развалинах, на том, что осталось от других зданий. Дом для собраний, библиотека. Не так ли, Бренвен?
– Именно так, – согласилась она и замолчала. Только что обретенная смелость покинула ее. Бренвен боялась гнева Люси, а вызвать этот гнев было проще простого. Она опустила глаза, и темные ресницы отбросили тени на щеки, а нож снова заблестел в руках, когда она вернулась к чистке картошки и морковки.
– Кто дал ей право судить об этом, вот что мне хотелось бы знать! – тихо пробормотала Люси и подчеркнула свою реплику хлопком по газете и шорохом переворачиваемых страниц.
Бренвен молча продолжала свою работу. Она не ощущала необходимости защищать себя. Но Джон, что было совсем непохоже на него, решил ответить на вопрос жены. Он сказал:
– Разве ты не помнишь, моя дорогая? Агент треста, который направил к нам Бренвен, сказал, что ее знание валлийской истории и языка будут нам полезны.
– Я забыла. Но это не имеет никакого значения, не так ли, поскольку это абсолютно никого не интересует. Никто не приезжает сюда, потому что Лланфарен – это оторванное от мира, богом забытое место! – Хлопок. Шорох страниц.
Бренвен улыбнулась. Конечно, последнее слово осталось за Люси. Как и всегда. В комнате повисла тишина, когда Джон Керр решил – в очередной раз – уступить жене. Он наклонился и поднял с пола сверток, обернутый в коричневую бумагу.
– Бренвен, это пришло с почтой для тебя. – И он подтолкнул сверток к ней через стол.
– О! – На мгновение она снова стала ребенком, который внезапно обнаружил, что о его дне рождения не забыли. Сияющая улыбка осветила ее лицо, и она схватила бандероль. – Это от моих родителей! Это… – Но она проглотила слова, которые уже готовы были сорваться с ее губ: «…к моему дню рождения».
Бренвен посмотрела на супругов, с которыми она прожила уже почти целый год и с которыми придется прожить еще неизвестно сколько лет. Ей не приходило в голову рассказать Керрам о своем дне рождения, потому что они никогда ничего не праздновали. Они казались холодными людьми, неспособными на любовь – Люси со своими искусственно завитыми и, наверное, искусственно окрашенными волосами и желчным выражением лица; Джон со своими бледно‑голубыми глазами, тонким носом и еще более тонкими губами и ушами, которые были слишком велики для головы, казавшейся очень изящной, если не обращать внимания на уши. Поэтому она, нарочно пожав плечами, сказала просто:
– Это всего лишь бандероль из дома. – Затем поднялась из‑за стола, пересекла кухню и положила сверток с подарком на буфет, так и не раскрыв его.
Поздно вечером, после того, как она приготовила ужин, подала его, а затем убрала на кухне, Бренвен поднималась по ступенькам длинной винтовой лестницы к себе в комнату. В одной руке она держала фонарик, а в другой – посылку из дома. Она торопилась, потому что поздний вечер после того, как вся работа была закончена, был самым драгоценным для нее временем. Ее ноги безошибочно выбирали правильный путь в темном лабиринте замка. Сейчас она чувствовала себя здесь совершенно спокойно, но это не всегда было так. В первые недели жизни здесь Бренвен считала шаги и повороты, чтобы не заблудиться.
Замок Лланфарен стоял на вершине обрывистого гранитного утеса, расположенного на северной оконечности клинообразного острова Лланфарен. Снаружи и изнутри здание было необыкновенно запутанным из‑за огромного количества комнат и коридоров, которые в течение веков нагромождались друг на друга на разных уровнях, пока начальная форма строения, так же как и цель его постройки, не были окончательно забыты. Взгляду незнакомца Лланфарен представлялся оторванной от мира, отталкивающей и неприступной кучей камней. Но страх, который поначалу испытывала Бренвен перед бесконечным количеством пустынных и безмолвных пространств, вскоре сменился восхищением. Постепенно, так медленно, что она сама не понимала, что она делает, Бренвен превращала Лланфарен в свой дом.
Ее внимание сейчас сосредоточилось на секрете, на подарке, который она сама приготовила себе ко дню рождения и который ждал ее в таком невероятном месте, как ванная комната. Как и в любом другом замке, в Лланфарене были гардеробные, но в реконструированной части замка, где на одном этаже жили Джон и Люси, а выше – Бренвен, были сделаны настоящие ванные. Она задержалась в своей комнате всего лишь на мгновение, чтобы положить сверток на кровать, а затем быстро пересекла коридор. У нее в течение долгого времени не было возможности наведаться сюда. А что, если огонь погас?
Как только она открыла двери ванной комнаты, волна тепла тут же охватила ее, и бандероль, пришедшая из дома, тут же была забыта. Бренвен плотно прикрыла за собой дверь, так чтобы тепло не выходило из комнаты. В углу стоял высокий старинный медный бак с фигурными кранами; его крышка была похожа по форме на маковку византийской церкви, а изогнутые ножки, поддерживающие его – на когтистые лапы мифического зверя, покрытого одновременно и мехом и перьями. Бренвен наполнила бак водой, разожгла под ним огонь из угольков, сэкономленных ею от каминной растопки, и поддерживала огонь в течение всего дня. Из‑за того что в замке не было электричества, а газовая цистерна использовалась только для кухонных нужд, у них в ваннах не было горячей воды. Дни, когда слуги постоянно нагревали воду в этих баках, давно остались позади, и даже Керры не ожидали подобного от Бренвен. Вместо этого они все мылись в душевой, устроенной рядом с кухонной кладовкой. Но Бренвен давно уже хотела принять настоящую ванну, и сейчас она дарила ее себе на день рождения.
Она повернула краны. Из них вырвался пар, и горячая вода с бульканьем полилась в глубокую ванну. Она отрегулировала холодную воду до нужной температуры и заткнула ванну пробкой. На мгновение ее охватила паника. А что, если Керры услышали шум воды и сейчас придут, чтобы узнать, в чем дело? Но вряд ли они что‑либо услышали, здесь слишком толстые стены. А даже если и услышали, то что в этом такого? Ей пришлось провести много ночей в холодной комнате, чтобы путем жестокой экономии собрать количество угля, достаточное для нагрева такого огромного бака с водой! Бренвен рассмеялась. Пусть приходят! Она закружилась по комнате, сбрасывая с себя одежду, а затем взяла с полочки над умывальником ароматическую соль с запахом розы, купленную специально для этого случая. Никогда она не чувствовала себя такой свободной. Бренвен высыпала содержимое пакета в ванну, и вода тут же покрылась гроздьями пены, мерцающими, как опалы. Она сбросила с себя остатки одежды и погрузилась в воду. Господи, какое наслаждение: она закрыла краны и откинулась назад, погрузившись в пену до самого подбородка. Горячая вода обволокла все ее тело, длинные черные волосы, лежавшие сверху среди пузырьков пены, окружили ее. Она вздохнула. Это было блаженство! Ароматное, шелковистое, теплое блаженство.
Как она любила воду! Находиться в воде или рядом с ней было, возможно, самым большим для нее удовольствием. Именно поэтому она так часто взбиралась на дорожку, идущую сверху по стене замка – оттуда, особенно во время прилива, она видела себя окруженной со всех сторон водой. Серое и покрытое густой пеленой тумана, черное и грозное, со вздыбившимися волнами или покрытое легкой рябью, ослепительно голубое, украшенное сверкающими бриллиантами солнечных бликов – она любила море во всех его настроениях. А здесь его было так много, ведь Лланфарен в действительности был островом, который только дамба соединяла с островом Англси, а во время приливов и дамбу затапливало водой, так что проехать по ней становилось невозможным.
Эта любовь к морю… Как бы ни скучала Бренвен по своей большой семье, она должна была признать, что были моменты, когда, стоя на вершине стены замка и оглядывая океан, она чувствовала, что именно здесь ее место. Может быть, это была память, пришедшая к ней через поколения от тех ирландских предков, которые давным‑давно прибыли сюда, чтобы обосноваться на берегах бухты Карнарвон. Бренвен улыбнулась, убаюканная шелковистым теплом ванны. Когда‑нибудь она, подобно своей тезке, легендарной Бренвен, тоже пересечет море. Хотя, как она надеялась, с не столь разрушительными последствиями! Любила ли та Бренвен океан так же, как она? Или она считала его странным и боялась, когда пересекала его под парусами, чтобы встретиться с ирландским вождем, который должен был стать ее мужем?
Бренвен вздрогнула, вспомнив окончание этой истории. Кельтская принцесса Бренвен была причиной большой битвы между ирландцами и валлийцами, которые населяли Англси, остров, называемый тогда Моной. Семья ирландского вождя оскорбила принцессу, и поэтому ее отец и братья приплыли за ней, убили всю семью и забрали свою плачущую сестру обратно домой, снова перевезя ее через море.
Бренвен глубже погрузилась в воду, впитывая последние остатки тепла. Она вспомнила, что во времена своего детства втайне стыдилась своего имени. Она тогда решила, что принцесса Бренвен просто затосковала по дому, а мужчины семьи избаловали ее и испортили своим вниманием. Но даже будучи ребенком, она глубоко понимала силу кельтских легенд, их грубость и красоту, сплетенные воедино. В качестве незримого наследства Бренвен досталось от кельтских предков внутреннее знание, возможность различить и понять, где проходит та тонкая линия, что разделяет добро и зло.
Вода в ванне была уже едва теплой, а кончики пальцев Бренвен стали похожи на белые изюмины. Времени для мечтаний и раздумий больше не было. Она выдернула пробку и с сожалением наблюдала, как остатки воды, покрытые разводами давно осевшей пены, образуют небольшой водоворот у стока. Бренвен вытерлась насухо и как следует вытерла полотенцем длинные пряди своих тяжелых волос. Затем намазала кожу лосьоном, защищающим ее от ветра и соленого морского воздуха. Все это она проделала автоматически, не думая и не ощущая тела, к которому прикасалась. Ее тело еще не было разбужено; она никогда не влюблялась, никогда не находилась наедине с мальчиком, а тем более с мужчиной. Вся ее школьная жизнь была посвящена учебе. Учителя были совершенно уверены в том, что Бренвен Теннант станет первой девушкой из их деревни, поступившей в университет. Но все это так ничем и не кончилось. В семье было слишком много ртов. Каждый месяц Бренвен посылала домой большую часть своей зарплаты, остальные деньги копила, хотя и сама не знала зачем. Университет казался мечтой, видением из другого мира. Как мечта о том, чтобы пересечь море.
Бренвен была невинной девушкой в сравнительно невинное время. Она не имела ни малейшего представления о том, что ее уже можно назвать красавицей, с ее черными волосами, светлой кожей и сине‑зелеными глазами. Мать говорила, что своей внешностью она обязана своим ирландским предкам, а не валлийским, которых вообще‑то было больше. Для своей семьи она была высокой – пять футов восемь дюймов, на дюйм выше своего коренастого и темноглазого отца. А кости у Бренвен были такими же тонкими, как и у ее хрупкой матери, которая едва доходила ей до плеча. В результате обнаженное тело, на которое Бренвен не обращала ни малейшего внимания, было таким же стройным и гибким, как ветка ивы. Пышные юбки и бесформенные свитера, которые она обычно носила, скрывали хрупкую стройную фигуру, высокие округлые груди, оканчивающиеся бледно‑розовыми сосками, похожими на туго свернутые розовые бутоны.
Она накинула на себя махровый халат, висевший на крючке за дверью ванной, и стала торопливо собирать вещи, чтобы поскорее отправиться в комнату и открыть подарок, ожидавший ее на кровати. Оказавшись в комнате, она, несмотря на то, что волосы были мокрыми, не стала тратить время на то, чтобы разжечь камин, а сразу же бросилась на кровать и разорвала коричневый пакет. Затем сняла ленту и открыла крышку коробки. Прикрытый белой папиросной бумагой, там лежал лифчик из тончайшего чистого хлопка. Дрожащими пальцами Бренвен подняла его и нашла под ним такую же нижнюю юбку. Обе эти вещи были сделаны с огромным мастерством и имели высочайшее качество, и Бренвен прекрасно знала, чьи руки трудились над этой красотой. Она знала, сколько долгих утомительных часов было скрыто за этими тончайшими складочками, изящно вставленным кружевом, тонкими блестящими лентами.
– О, мама, – прошептала она, – ты должна была продать это!
Все свое детство она видела, как мать шьет подобные вещи для богатых, для тех, кто может себе их позволить, и незыблемым правилом для нее, как и для всех остальных детей, было: смотри, но ничего не трогай! Сейчас с почтением, вызванным долгим соблюдением этого правила, Бренвен подняла белье и прикоснулась им к щеке. Прикосновение было таким легким и нежным, как если бы это была прядь волос младенца или крылышко цыпленка.
Из коробки выпала открытка и упала на пол. Она отложила белье в сторону и подняла ее. На лицевой стороне открытки разноцветными буквами было написано: «С днем рождения!» Внутри ее мать написала: «Мы скучаем по тебе». И все написали свои имена: мама и папа; ее братья Гвилим и Оуэн; ее сестры Глинис, Илин, Ронда и Ивлин; и даже малыш Рис написал свое имя большими дрожащими печатными буквами – совсем неплохо для пяти лет.
Бренвен почувствовала, что в комнате холодно. Она поднялась с кровати и разожгла в камине огонь. Затем аккуратно разложила лифчик и нижнюю юбку на стуле, собираясь полюбоваться ими издалека и думая о том, что работа ее матери – это не шитье, а искусство. Она сбросила махровый халат, натянула через голову старую байковую ночную сорочку, забралась в постель и открыла книгу, которую сейчас читала. Потом потянулась к открытке, намереваясь использовать ее в качестве закладки.
И в этот момент самообладание покинуло ее, и она разрыдалась. Бренвен плакала по своей семье, но не из‑за одиночества, как это часто случалось с ней раньше. На этот раз она плакала из‑за любви.
Глава 2
– Потрясающе! – воскликнул Гарри Рейвенскрофт.
– Великолепно, великолепно, – согласился Джейсон Фарадей с необычным для него оттенком почтительности в глубоком низком голосе.
– И неиспорчен! Совершенно неиспорчен! – Гарри почти в экстазе раскинул свои худые длинные руки, как если бы он намеревался обнять замок, который высился на скале, отчетливо выделяясь на фоне летнего неба.
– Да, неиспорчена. Я безусловно надеюсь на это, – пробормотал Джейсон. Но он смотрел не на замок Лланфарен. Его взгляд был устремлен на девушку, которая мела крутой пандус – единственный путь, ведущий наверх к замку. Плавно и непрерывно метла двигалась взад‑вперед, и в такт ее движениям раскачивалось гибкое тело девушки и длинные черные волосы у нее за спиной. Внезапный порыв ветра прижал платье к телу, очертив грудь, тонкую талию и бедра, и Джейсон, сам того не желая, пробормотал вслух что‑то оценивающее.
Гарри услыхал этот звук, повернулся к своему другу и проследил за направлением его взгляда.
– Ну, Джейсон, неужели ты собираешься втащить свое распутство даже в наше научное исследование? Я имел в виду замок, а не женщину! Мы проехали все это расстояние не для того, чтобы обеспечить тебя свежей женской плотью. Хотя, – сказал он, задумчиво переводя взгляд на девушку, – она очень мила, даже на таком расстоянии. Эти черные волосы, светлая кожа – могу побиться об заклад, что у нее светлые глаза. Чистейший кельтский тип, чудесно! Пошли, старина, давай поднимемся туда.
Бренвен услыхала мужские голоса, хотя и не могла разобрать, о чем они говорят, и прекратила подметать дорогу. Она прикрыла глаза от солнца левой рукой и всмотрелась вниз. По одежде она определила в них посетителей, а не местных рыбаков или торговцев, и это очень удивило ее. Как сказала Люси около двух месяцев тому назад, туристы редко посещали Лланфарен, хотя замок и развалины аббатства значились в «Путеводителе», выпускаемом Национальным трестом. Мужчины приближались, и было совершенно очевидно, что они направляются именно в замок. Более высокий и худой выразительно жестикулировал на ходу руками. Другой, широкоплечий, с крупной головой, шел, тяжело ступая, засунув руки в карманы.
После некоторого колебания, когда Бренвен в течение нескольких секунд раздумывала о том, как было бы хорошо, если бы Люси и Джон не уехали сегодня утром в Олмвич, она решительно отложила щетку в сторону, вытерла руки, расправила юбку и направилась вниз по пандусу навстречу поднимавшимся мужчинам. В конце концов, она может показать этим людям замок так же хорошо, как это сделали бы Люси или Джон.
Когда они подошли достаточно близко друг к другу, мужчина, который был пониже ростом, поднял голову, и Бренвен впервые ощутила силу, исходящую от Джейсона Фарадея. Он поймал ее взгляд, и она почувствовала, что не в силах отвести глаз в сторону, что его напряженный взгляд приковывает ее к нему. Девушка замерла – насторожившись, ожидая, широко открыв глаза, похожая в этот момент на только что прирученное юное животное. Но она тут же опомнилась и заговорила:
– Добро пожаловать в замок Лланфарен. – Ее голос звенел, как серебряный колокольчик. Она протянула руку мужчине с гипнотическим взглядом и увидела, что глаза у него карего цвета. – Меня зовут Бренвен Теннант. Я помощник администратора. Я с удовольствием покажу вам замок и отвечу на все ваши вопросы.
– Джейсон Фарадей. – Мужчина не был высоким, во всяком случае, он не был выше ее, но он был массивным. Ее рука утонула в его руке. – А это мой друг и коллега Гарри Рейвенскрофт.
Гарри, который на добрых шесть дюймов возвышался над Джейсоном, склонился к Бренвен, вынул ее руку из руки своего друга и непринужденно поцеловал.
– Мы очарованы, Бренвен Теннант. Ведите нас вперед, мы последуем за вами.
– Вы американцы, – сказала Бренвен, оглянувшись через плечо. Это было ясно по их акценту, хотя Гарри был одет так, как оделся бы любой англичанин для загородной прогулки, а на Джейсоне был легкий свитер, связанный вручную ирландским узором.
– Да, – подтвердил Джейсон, – мы профессора из Вирджинии. Гарри – медиевист.[1]
– Истинная правда, – согласился Гарри, – и этим летом я понял, что слишком долго пренебрегал Уэльсом.
– Лланфареном несложно пренебречь, – сказала Бренвен. – Об этом месте написано очень мало, но я попыталась собрать нечто большее, чем просто голые факты, преподносимые в путеводителе. Итак, – она повернулась и показала жестом на длинный крутой пандус, три четверти которого были у них уже позади, – этот мощеный пандус относится, вероятно, к самым ранним строениям. Как вы видите, камни уложены здесь без известкового раствора, а поверхность их выровнялась уже от времени. Попасть в замок сейчас можно только этим путем, хотя существуют вполне обоснованные предположения, что некогда был вход с моря, а затем он был замурован. Или просто завален камнями и потерян. Первоначально Лланфарен не был замком, это был монастырь. Монастыри также требовалось оборонять, и для этого они окружались стенами. Перед вами, – она остановилась в высоком прямоугольном проеме, где когда‑то находились массивные ворота, – куртинная стена. Толщина ее – шесть футов. Она была перестроена здесь, со стороны земли, но эта перестройка имела место около трехсот лет назад. Со стороны моря, куда мы пройдем позже, стена была построена на крепостном валу, вырезанном из самой гранитной скалы. Эта стена почти наверняка является частью одной из первоначальных построек монастыря, хотя никто не знает, какой из них.
Они вошли через этот проем, и Бренвен показала им два толстых желоба в стене, по которым раньше поднимались решетки, а затем они пересекли двор замка. Часть двора была вымощена камнем, а часть представляла собой плотно утоптанный грунт. Подойдя к главному входу, находящемуся под аркой, Бренвен остановилась, положив руку на металлический засов. Ее голос впервые дрогнул.
– У нас здесь… э‑э… плата за вход.
Она пробормотала цену, смутившись так, как если бы спросила плату с гостей, которые пришли к ней в дом. Но Джейсон предвидел это и тут же вложил ей в руку соответствующую сумму. Она посмотрела на него сквозь опущенные ресницы и увидела, что он изумлен ее смущением. Она решительно вздернула подбородок, сунула монеты и банкноту в карман юбки и открыла дверь.
– Большой зал, – объявила Бренвен.
– Действительно, большой. – Слова Гарри гулко прозвучали в сумрачной пустоте. Их шаги отдавались эхом. В полумраке под высокими сводами зала балки потолка были едва различимы.
– Боюсь, что здесь практически не было реставрации, – извиняющимся тоном сказала Бренвен. Находясь в роли гида, она начинала видеть замок глазами Люси. Люси всегда торопила тех немногих туристов, которые иногда заходили в замок, чтобы они, скорее миновав большой зал, попали в реконструированную часть постройки, и она произнесла то, что сказала бы сейчас Люси:
– К сожалению, пока нет возможности привести здесь все в порядок, у нас нет средств, чтобы…
Джейсон улыбнулся и уверенным, но теплым прикосновением остановил Бренвен в ее торопливом движении через зал.
– Нет никакой необходимости извиняться. Гарри и я – мы ищем не богатства, роскошной обстановки и тому подобного. Не так ли, Гарри?
– Именно так. – Гарри прошел в центр зала, где наклонился в темноте и принялся изучать пол. – Нет, это просто замечательно! Как я и сказал раньше, Джейсон, все сохранилось в нетронутом виде! Посмотри, пол потемнел и закоптился – здесь, в центре зала, они раскладывали костры. Должно быть, XI или XII век – они еще даже не изобрели камины.