Бренвен потеряла дар речи. Она ожидала чего‑то совершенно непохожего на этот приземистый двухэтажный колониальный дом. Он был построен из кирпича, когда‑то побеленного, но со временем побелка приобрела розоватый оттенок. Крыльцо, поддерживаемое белыми колоннами, тянулось вдоль всей передней части дома, а потом сворачивало за угол, вытягиваясь до самой подъездной дороги, образуя таким образом глубокую арку, увитую по всей глубине узловатыми ветвями старой глицинии. Со шпалер свисали пышные гроздья белых и пурпурных цветов. Гарри въехал на машине прямо под арку.
– Гарри, я даже не знаю, что сказать. Это так… это так красиво!
Он хмыкнул. Он мог если не совсем, то почти полностью читать ее мысли.
– Я слышу, ты удивлена. Ты ожидала, наверное, что с фамилией вроде Рейвенскрофт моя семья должна была построить что‑то во вкусе другого знаменитого виргинца, Эдгара Аллана По? Дом Ашеров, например?
– Ну, – сказала Бренвен, улыбаясь, – во всяком случае, небольшое темное озеро, или даже два, и вороны неплохо бы смотрелись в местечке под названием Рейвен‑Хилл.[5]
– Увы, в Рейвен‑Хилл нет воронов. Кроме меня. – Гарри наклонился к Бренвен и посмотрел ей прямо в глаза. – Иногда. Когда я чувствую склонность к этому.
Бренвен не отводила взгляда от глаз Гарри. Он играл, шутил с ней, и она чувствовала это, и все же в глубине под шутливостью скрывалось нечто серьезное. Он хотел, чтобы она посмотрела ему в глаза, и она посмотрела – и увидела черную крохотную фигурку в центре его серых радужных оболочек, там, где должен был быть зрачок. Это был профиль: нос в виде клюва и взъерошенные перья с красноватым отливом на шее. «Оборотень!» – подумала Бренвен, услыхав приглушенное шуршание перьев и свист крыльев. Но вслух сказала, смеясь:
– Никогда больше![6]– И чары исчезли.
Гарри не рассмеялся; на какое‑то мгновение на него нахлынуло острое чувство зависти. Как легко она Видела и как легко отстранялась от увиденного! Он выдавил из себя усмешку:
– Пойдем, нас ждет завтрак.
– Давай зайдем с парадного входа, чтобы я могла посмотреть на дом, – предложила Бренвен, присоединяясь к Гарри, который уже вышел из автомобиля.
Он кивнул, и они пошли вместе по вьющейся тропинке, вымощенной кирпичом, по обеим сторонам которой росли высокие кусты азалии, усыпанные готовыми раскрыться бутонами. Дом, стоящий на вершине холма, был окружен ухоженными лужайками, которые, спускаясь по склонам, незаметно переходили в такие же ухоженные поля.
– Здесь так красиво, здесь ощущается умиротворение. Вашей семье повезло иметь такой дом.
– Да, он очень милый. Иногда, – размышлял Гарри, обняв Бренвен за плечи, – я удивляюсь, как получилось, что я родился в Рейвен‑Хилле. Силы тьмы никогда не касались этого места, и я намерен не допустить этого и впредь.
«Какой странный человек», – подумала Бренвен, но ничего не сказала, спросив лишь, есть ли у нее время, чтобы посмотреть дом перед ланчем, и Гарри отпустил ее побродить в одиночестве, пока сам будет совещаться на кухне с миссис Бичер.
Комнаты в Рейвен‑Хилле были просторными, но их было немного. Она не поднималась наверх, но если планировка второго этажа совпадала с планировкой первого, то всего в доме должно было быть десять комнат. Слева от центрального холла находились официальная гостиная, которая Бренвен показалась больше похожей на музыкальную комнату из‑за стоявшего там концертного рояля, и официальная столовая. Справа от холла были библиотека, дверь, которая, как выяснилось после проверки, вела в небольшую туалетную комнату, и маленькая семейная столовая. Третья комната между библиотекой и семейной столовой, которая, несомненно, уступила часть своей площади туалетной комнате, была обставлена как кабинет. Мебель во всех комнатах, хотя она вполне могла быть старинной, содержалась в отличном состоянии, и было видно, что ею пользуются.
Когда она присоединилась к Гарри, который помахал ей рукой из распахнутых двойных дверей в конце холла, Бренвен увидела, что сзади к дому была сделана одноэтажная пристройка. Она вспомнила, что в этих старых южных домах кухни поначалу строились отдельно из‑за жары. Кухонное крыло не совсем подходило к основному зданию, и это только прибавило дому очарования в глазах Бренвен, доказывая, что Рейвен‑Хилл был домом, а не музеем.
– Я подумала, что мы лучше поедим здесь, на террасе, – сказал Гарри, подводя ее к столу со стеклянной столешницей, на котором уже было сервировано первое блюдо – фруктовый суп – и стоял высокий кувшин с охлажденным чаем. Она любила охлажденный чай, а здесь, в Вирджинии, люди пили его постоянно, даже зимой. Гарри усадил ее, затем сел сам и спросил:
– Ну как, ты посмотрела дом? Нравится?
– Я не поднималась наверх, но он мне и в самом деле понравился. Я рада, что ты привез меня сюда. Я по‑другому увидела тебя после того, как посмотрела, где ты живешь.
– Правда? И как же?
– О, я не знаю. Я почему‑то никогда не воспринимала тебя как потомка старинного вирджинского рода. И тем не менее ты очевидно им являешься. Как говорят, джентльмен и ученый. Я уверена, что библиотека – твоя любимая комната, где ты проводишь большую часть своего времени.
– Как интересно. Расскажи мне что‑нибудь еще.
– Я так хорошо помню, как мы с тобой познакомились! По‑моему, ты больше принадлежишь тому миру, откуда я сама. Мне было видение как‑то раз: ты стоял на равнине, освещенный то ли восходящим, то ли заходящим солнцем, среди высоких стоящих камней. Не в Стоунхендже, но… наверное, в Эйвбери. – Бренвен заморгала от яркого солнечного света. День был очень теплым для апреля, и на какое‑то мгновение она почувствовала, что ей слишком жарко, а волосы, лежащие на плечах, показались слишком тяжелыми. Она посмотрела через стол на Гарри, который, казалось, прекрасно себя чувствовал и даже ощущал прохладу, сидя в пиджаке и галстуке. – Очень странно, что я это сказала! Я никогда не была в Эйвбери. Я хотела поехать туда, вместе с Джейсоном, когда мы были в свадебном путешествии, но он сказал… – Она смущенно замолчала.
– Продолжай, это очень интересно. Что же он сказал?
– Ну, он сказал, что у нас не так много времени, чтобы тратить его на какую‑то скучную кучу камней.
Гарри запрокинул голову и расхохотался:
– О, великолепно! Это чертовски великолепно! Скучная куча камней!
Бренвен недоуменно спросила:
– Почему это кажется тебе таким смешным? Мне так не кажется. Но конечно, я не стала спорить с ним.
Гарри посерьезнел.
– Ну разумеется, ты не стала спорить с ним. Это смешно, потому что Джейсон просто одержим идеей власти, разве ты не понимаешь?
– Нет, Гарри, боюсь, что я ничего не понимаю.
– Ну ладно. Когда‑нибудь поймешь. А, вот и миссис Бичер с нашим обедом.
Бренвен помогла миссис Бичер освободить поднос, и Гарри представил их друг другу. Миссис Бичер была невысокой сухопарой женщиной с острым взглядом. Все ее движения были ловкими и экономными; время от времени ее лицо, словно солнечным светом, озарялось неожиданной улыбкой. Она говорила с любопытным акцентом, который был очень похож на шотландский. Бренвен спросила Гарри об этом, когда миссис Бичер вышла.
– Она и ее муж раньше жили в горах. Там есть целые шотландско‑ирландские общины, члены которых более двухсот лет жили замкнутой жизнью. Они все там так говорят. У них поют песни, которые передаются из поколения в поколение, и история этих песен отчетливо прослеживается вплоть до баллад Чайльда и дальше. Я заинтересовался устной традицией этих жителей гор, когда был еще совсем молодым, и тогда‑то уговорил Бичера и миссис Бичер – ее зовут Элис, но я никогда не отваживался называть ее по имени – спуститься сюда, чтобы я мог как следует все у них выспросить. Я понравился миссис Бичер, – подмигнул Гарри, – а это достаточно редкое явление, и предложил им остаться здесь. Я предоставил Бичеру работу на поле, а миссис Бичер в конце концов стала экономкой и кухаркой.
– Она отлично готовит, – сказала Бренвен оценивающе, пережевывая пищу. – Но выглядит так, как будто бы сама ест не больше, чем птичка.
– Пусть ее внешность тебя не обманывает. Она сильна, как вол, плюс к этому упряма и обладает огромной силой воли. Она ведет все хозяйство. – Гарри на мгновение замолчал, а на его лице возникло сердечное выражение. – Я не знаю, что бы я делал без нее. Эти горцы – очень сильные люди, уверен, что она сможет сделать абсолютно все, что захочет. Когда миссис Бичер приехала сюда, то вообще не умела готовить; наша старая кухарка научила ее всему. Она работала у нас с тех пор, как я был младенцем, но теперь уже умерла, мир ее праху.
– А твои родители? Неужели ты на самом деле так одинок, Гарри? У тебя совсем нет родственников?
– Мой отец умер. А мать была из семьи янки и после смерти отца уехала обратно на север, чтобы быть поближе к своей родне, где‑то в штате Нью‑Йорк. Я не часто встречаюсь с ней. Она… э‑э… – На какое‑то мгновение на лице его отразилось замешательство, а во взгляде что‑то юношеское, застенчивое. – Она не очень любит меня.
– О, извини, – пробормотала Бренвен.
– Ничего страшного. – Гарри пришел в себя и улыбнулся, как обычно, уголком рта. – Я тоже не очень люблю ее. Любимцем матери был мой младший брат Джон, но он тоже погиб. Едва он успел закончить морским офицером Аннаполис, как его убили в Китайском море во время корейской войны. Я – последний из виргинских Рейвенскрофтов, моя дорогая, и, поскольку вряд ли женюсь, этот род умрет вместе со мной.
– Это очень жаль. Этот дом, в нем было так много счастья. Мне почему‑то кажется, что оно должно продолжаться.
Гарри пожал плечами.
– В Северной Каролине живет другая ветвь рода Рейвенскрофтов. Может быть, я оставлю этот дом им. Или, может быть, я сделаю нечто неожиданное и завещаю его кому‑то, не имеющему отношения к семье. Интересно, каким это образом мы вышли на столь мрачную тему? Я пригласил тебя сюда совершенно по другому поводу. Ты не возражаешь, если мы кое‑что обсудим?
Бренвен бросила на него подозрительный взгляд.
– Я думала, ты просто хотел показать мне дом.
– Иначе ты могла бы и не приехать? Не надо предполагать ничего дурного, дорогая. То, что я хочу предложить, принесет пользу и тебе, и мне. Как ты смотришь на небольшую работу для тебя – по восемь‑десять часов в неделю. Ты будешь получать зарплату как мой ассистент‑исследователь. У меня всегда был ассистент, но, когда я впал в депрессию в прошлом году, он уволился, а я после этого не стал никого нанимать.
– Я не знаю…
– Погоди. Я еще не закончил. Ты будешь работать здесь в моем доме, в кабинете рядом с библиотекой. Ты видела его?
Бренвен кивнула.
– Хорошо. Дело в том, что ты будешь работать для меня не на территории колледжа, и поэтому вряд ли стоит посвящать Джейсона. Нет смысла искать себе неприятностей. Я могу платить тебе по высшим расценкам, потому что ты обладаешь специальными данными, необходимыми для этой работы.
– Если ты имеешь в виду те специальные данные, о которых я думаю, то…
– Не обязательно, – поспешно перебил ее Гарри. Он предвидел подобные возражения. – Твое владение валлийским, а также знакомство с географией места, которое представляет для меня такой интерес, более чем достаточно для начала. Твои другие… э‑э… способности, те, в отношении которых ты проявляешь такую чувствительность, возможно, будут полезны на более поздних стадиях – если ты захочешь ими воспользоваться. Я не буду подталкивать тебя. На начальной стадии, думаю, только твоя интуиция сама по себе уже оправдает твою зарплату. Есть еще одно обстоятельство, о котором я бы хотел, чтобы ты задумалась перед тем, как сказать «да» или «нет»: это настоящая работа, ты будешь получать зарплату на кафедре медиевистики, я буду вести твое личное дело и раз в год давать письменную оценку твоим занятиям. У тебя будет стаж работы в области, которой ты, возможно, захочешь заниматься в дальнейшем, если, например, решишь продолжить свое образование. И у тебя появится небольшой собственный доход. Я могу платить тебе за работу до двадцати часов в неделю, если все пойдет нормально.
Гарри ждал. Бренвен опустила ресницы и смотрела на свою тарелку. На ее бесстрастном лице, похожем на фарфоровую маску, не отражались ни мысли, ни эмоции.
– Скажи «да», – прошептал Гарри, который был не в силах сдержаться. Это было так правильно для них обоих, Гарри был уверен в этом!
Бренвен предложение показалось соблазнительным, но сомнения одолевали ее, и, глядя не на Гарри, а туда, где заросшие лесом холмы были подернуты голубоватой дымкой, она произнесла с запинкой:
– Я не уверена, что смогу найти время для этого. Я решила получить – как это у вас называется – степень бакалавра как можно скорее. Я удвоила количество курсов в этом семестре и планирую сделать то же самое в следующем.
Он не подумал об этом. Ее решение было разумным, и он не мог спорить.
– Может быть, – торопливо подумал он вслух, – я мог бы добиться для тебя свободного посещения. Знаешь, самостоятельное обучение, независимые исследования, что‑нибудь в этом роде. Я мог бы поговорить с твоим научным руководителем.
Бренвен, по правде говоря, действительно хотела найти работу; то, что Джейсон категорически запретил ей работать, вызывало у нее большую досаду.
– Над чем же мы будем работать? Над тем же, чем ты занимался в Лланфарене?
– Только частично. – Гарри отодвинул тарелку и наклонился к ней через стол, дав волю своему нетерпению. – Я решил, пусть этот проект пока полежит, я не хочу снова заниматься добыванием финансирования. Я скорее хочу сейчас рассортировать тот материал, который, как ты знаешь, является оригинальным, добытым мною самим, и сделать обзор подобных вещей, проделанных другими. Ты сможешь помочь мне во многом, поверь мне. А с помощью материала из обоих источников, которым мы решим воспользоваться, я напишу короткую книгу или длинную монографию с названием типа: «Архетипы британского и валлийского пейзажа: является ли их сила мифом или реальностью?» Что ты думаешь об этом?
– Я думаю, – смеясь, сказала Бренвен, – что твое название слишком длинно, но сама идея неотразима. Мне хотелось бы заняться этим, мне очень этого хотелось бы. Спасибо!
– О, великолепно, великолепно! – Гарри даже подпрыгнул на стуле. – Ту уже поела? Да? Пойдем, я покажу тебе, где ты будешь работать. Давай обсудим часы. Когда ты сможешь начать?
– Полегче, Гарри, полегче, – снова рассмеялась Бренвен, позволяя ему втащить себя в дом – через небольшую столовую и дальше в офис. Она должным образом выразила свое восхищение столом, за которым будет работать, новой пишущей машинкой и стопками еще не расшифрованных записей, сделанных корявым неразборчивым почерком Гарри. В конце концов она подняла руки вверх и сказала:
– Смилуйтесь, сэр! Если вы покажете мне сегодня что‑нибудь еще, моя голова может и не выдержать.
Гарри несколько успокоился и оперся на стеллаж для папок, скрестив руки на груди. На его лице засияла удовлетворенная улыбка. Так необыкновенно приятно видеть Бренвен за своим столом в своем доме и знать, что с этого момента она будет часто появляться здесь.
– Слишком неожиданно для тебя, не так ли? – протянул он.
– Немного. И мне уже пора возвращаться. Я говорила тебе, что у меня лекция в три часа. Послушай, Гарри, я должна посмотреть на свой календарь дома прежде, чем смогу твердо договориться с тобой о времени, но уже сейчас для меня ясно: восемь часов в неделю – это реально. Если ты сможешь договориться насчет свободного посещения, то я, возможно, смогу работать и больше.
– А когда ты начнешь?
Бренвен улыбнулась.
– Как ты нетерпелив, Гарри. Я позвоню и скажу тебе. Хорошо?
– Ты выглядишь сейчас гораздо лучше, кажешься менее напряженной, чем была в январе, – заметил Гарри, когда они снова сидели в его машине, возвращаясь в Редмунд.
– Ум‑гм, – пробормотала Бренвен. Она была занята мыслями о том, что сможет выкроить несколько часов в неделю для работы с Гарри, если откажется от посещения собраний жен преподавателей. Невелика потеря: она так и не смогла там ни с кем подружиться, несмотря на то, что ей очень хотелось иметь близкого друга‑женщину.
– Я полагаю, что не только приход весны стал причиной такого изменения в тебе.
– О? – Бренвен повернула голову к Гарри. – Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь. Просто я начала находить свое место в этой жизни. Сейчас я чувствую себя более комфортно, чем раньше, вот и все.
Мили одна за другой проносились под колесами автомобиля. У Гарри было мало времени, но он решительно намеревался удовлетворить свое любопытство, которое она возбудила в нем, когда они ехали в Рейвен‑Хилл.
– Ты вынуждаешь меня быть дерзким, дорогая. Кто этот твой новый друг? Тот, с которым ты ездила в Монтичелло?
Щеки Бренвен порозовели точно так же, как и несколькими часами ранее в машине.
– Ты считаешь, что мой новый друг имеет какое‑то отношение к этим изменениям, которые, как тебе кажется, ты наблюдаешь во мне?
– Коротко говоря, да.
– Иногда, доктор Рейвенскрофт, вы слишком проницательны!
– А ты, Бренвен, иногда бываешь такой же прозрачной, как стекло, по крайней мере для меня. Так кто же он?
– Он не из Редмунда, – сказала она, обороняясь. Уилл был ее секретом, который она берегла как зеницу ока. Ничего похожего на свою дружбу с ним Бренвен никогда не испытывала в своей жизни – это были отношения, переполненные смехом и постоянными открытиями себя, его, нового видения мира. Все это казалось ей таким редким и хрупким, что она боялась – вдруг что‑то разрушит их! А сейчас Гарри хотел, чтобы она поделилась с ним. Это просто невозможно!
– Судя по выражению лица в те минуты, когда ты вспоминаешь о своем новом друге, мне кажется, что это очень здорово, что он не из Редмунда. – Гарри почувствовал, как в его груди зашевелилась то ли ревность, то ли предубеждение. Его голос прозвучал резче, чем ему хотелось. – Я вижу, ты не хочешь назвать мне его имя. Бренвен, у тебя связь с этим мужчиной?
– Нет! – воскликнула она. Она так резко повернула голову, что волосы хлестнули его по лицу. – Ничего подобного. Мы просто друзья!
– Правда? – Гарри взглянул на Бренвен и в тот же момент пожалел о том, что сделал это. Кровь отхлынула от ее лица, и оно стало мертвенно‑бледным.
– Я боюсь, – сказала она голосом, который был лишь чуть громче шепота. В ее глазах было видно отчаяние, – я боюсь, что если буду говорить о нашей дружбе, если расскажу тебе или кому‑нибудь другому, то потеряю ее. Потеряю его.
Гарри чувствовал себя худшим из садистов, но тем не менее продолжал давить на нее:
– Перестань, Бренвен, это все ерунда, ты же знаешь. Бояться того, чего ты очень сильно хочешь, значит обязательно этого не получить. У тебя ведь больше здравого смысла!
Она покачала головой:
– Или быть уверенным, что, если ты получаешь то, чего очень хотел, тебе придется расстаться с этим как раз в момент, когда ты действительно поверишь в безраздельное обладание. – Она вздохнула, но ее голос стал крепче. – Хорошо, Гарри. Я не хочу, чтобы ты предполагал то, чего на самом деле нет, и поэтому скажу тебе. Моего друга зовут Уилл Трейси, он живет в Вашингтоне.
– Уилл Трейси, молодой Уилл?
Бренвен даже не услышала изумления, прозвучавшего в голосе Гарри, настолько она торопилась высказать все теперь, после того, как уже начала.
– Я познакомилась с ним на приеме в бразильском посольстве, и мы сразу подружились. Он очень мягкий и забавный, и мы много смеемся. Нам весело вместе. Вот и все.
– И он приблизительно твоего возраста, – тихо сказал Гарри. Ему было стыдно за самого себя. Он был глубоко тронут ее словами насчет веселья. Нечасто же ей выпадала возможность посмеяться, если слова прозвучали так тоскливо. – Извини, что я так допрашивал тебя, Бренвен. Прости меня – я иногда забываю о том, насколько ты молода. Я часто думаю о тебе как о человеке, лишенном возраста, но это, конечно, не так. Тебе нужны друзья‑ровесники, и я уверен, что молодой Трейси – отличный парень.
У Бренвен сжалось горло. Она бы с гораздо, гораздо большим удовольствием предпочла бы не рассказывать Гарри об Уилле.
– Ты так говоришь, как будто бы знаешь его.
– Знаю. Конечно, лучше я знаю его отца, сенатора. Или, по крайней мере, знал, пока тот не вернулся в Кентукки. Тем не менее я и молодой Уилл, мы вращаемся в одном и том же социальном кругу, время от времени встречаемся. В последний раз, насколько я припоминаю, мы виделись на Рождество.
Они уже въезжали в кампус, и Бренвен наклонилась, чтобы поднять с пола свои книжки. Ее волосы скользнули вперед, и она спряталась за ними дольше, чем это было необходимо. Для нее было неожиданностью, что Гарри знаком с Уиллом, и она совершенно не задумывалась о «социальных кругах». Во время их встреч с Уиллом у нее было такое ощущение, будто они живут в своем собственном волшебном кругу, существующем отдельно от всех остальных. Но это, оказывается, было не так. Она выпрямилась.
– Гарри, ты понимаешь, что Уилл Трейси и я – мы всего лишь друзья?
Гарри кивнул.
– И даже если у меня и нет, как ты выразился, связи с Уиллом, я все же не могу допустить, чтобы Джейсон узнал о нашей дружбе, потому что он никогда не поймет этого?
– Да, моя дорогая, ты можешь не беспокоиться – твой секрет умрет вместе со мной. В конце концов, у нас с тобой есть и другие секреты от Джейсона, которые являются гораздо более важными – во всяком случае, для меня.
Она уже взялась за ручку дверцы, но внезапно остановилась и повернулась к нему. В ее глазах было страдание.
– Ты имеешь в виду возобновление нашей дружбы и мою работу для тебя.
– Угу, – кивнул Гарри.
– Когда‑нибудь, когда он привыкнет к тому, что у него есть жена, и когда он узнает меня лучше, я расскажу ему, Гарри. У меня нет никакого желания долго скрывать что‑нибудь от Джейсона.
– Правда? – скептицизм Гарри проявился не только в выражении его лица, но и в голосе. – А ты не можешь предсказать, когда наступит это «когда‑нибудь»?
– Через несколько месяцев, не больше. – Она вышла из машины, а затем обернулась и сказала: – Максимум через год.
Глава 3
Прошел год и большая часть следующего, и Джейсон действительно изменился. Но не так, как надеялась Бренвен. Его пыл к ней охладел, и, поскольку половой акт был единственной частью его жизни, которую он когда‑либо был заинтересован разделять с ней, в их отношениях возникла трещина, которая постепенно расширялась. Джейсона не огорчало это отчуждение; он был настолько эгоцентричен, что даже не осознавал его. Бренвен всегда была рядом в постели, когда ночью у него возникало желание овладеть ею. Она так хорошо вела хозяйство на те деньги, которые ей выдавались, что он больше не завидовал тому, что у Гарри есть миссис Бичер. Когда же хотел, чтобы Бренвен сопровождала его куда‑нибудь, что случалось все реже и реже, она выглядела столь прекрасной, что он чувствовал, как другие мужчины завидуют ему; тогда он вспоминал, почему желал ее так сильно, что даже женился, и его страсть снова разгоралась. Но ненадолго.
Собственнические инстинкты Джейсона в этот период были сфокусированы на деньгах, а не на жене. Навыки и умения, которые он развил и отточил в Вашингтоне, он сейчас пытался применить на более высоком уровне, ради более крупных ставок.
Поездки Джейсона, его отсутствие вне дома делалось все продолжительнее. Это вызывало у Бренвен смешанное чувство. Она не хотела признавать, что страстная физическая тяга, которую они с Джейсоном испытывали друг к другу, не переросла в настоящую супружескую любовь. Но как бы она ни была упряма, глупой не была. Почти три года совместной жизни показывали, что Джейсон, во‑первых не любил ее в том смысле, в каком она понимала любовь, а во‑вторых, ожидал от брака вовсе не того, чего ожидала она. Его ожидания было вовсе не трудно удовлетворять, и она делала это из глубокой благодарности к нему.
Формула счастливого брака была простой для Бренвен. На местном американском языке, который стал уже почти родным, это звучало так: «Не надо поднимать волны». К концу первого года замужества она поняла, что Джейсона совершенно не интересует жизнь, которую она ведет отдельно от него – кроме тех случаев, когда это доставляло ему какие‑нибудь неудобства. Ему было совершенно неинтересно знать, как идут ее занятия, или что она думает о растущем движении борьбы за гражданские права, или даже чем она занималась весь день; но если она, как это случилось однажды, поедет в столицу, чтобы посмотреть демонстрацию собственными глазами, и застрянет в автомобильной пробке в то время, когда он, вернувшись из колледжа, ожидает увидеть ее дома… тогда его охватывал гнев. А справляться с таким гневом было трудно, и Бренвен предпочитала избегать его. Поначалу ее болезненно задевало отсутствие у него интереса к ее внутренней жизни. Затем она стала оправдывать и жалеть его как единственного ребенка немолодых уже родителей. Он вырос таким одиноким, говорила она себе, что совсем неудивительно, что он, казалось, не знал, как сблизиться с ней, кроме как в постели. Она попыталась научить, но – безуспешно.
Наконец она вынуждена была признать, что Джейсону действительно совершенно безразлично, что творится у нее в голове, в сердце или в жизни в те моменты, когда она физически не была с ним. Было такое впечатление, будто для него она существовала только тогда, когда он сам этого хотел. Недавно она поняла, что в этом безразличии со стороны Джейсона есть и положительный момент: свобода. Свобода с одним существенным ограничением. Она должна была быть вечером дома, каждый день, даже если Джейсона не было в городе. Если он звонил, и она не снимала трубку, или если он возвращался домой из своих поездок раньше чем предполагалось, и ее не было дома, его тут же охватывала ярость.
Дни Бренвен были заполнены до отказа. Она вполне успешно построила себе здесь собственную жизнь и давно уже перестала чувствовать себя виноватой из‑за того, что так и не наступил подходящий момент для того, чтобы сообщить мужу о том, что она работает с Гарри и дружит с Уиллом. Но ночи были очень длинными и иногда – мучительно одинокими. Она боялась лежать в постели в темноте с Джейсоном и чувствовать болезненную опустошенность внутри. Она не знала, что пугало ее сильнее: это чувство опустошенности или мысль, которая неизменно сопровождала его: я не могу прожить всю жизнь так!
Уилл Трейси не мог стоять спокойно. Он пинал носком своих мокасин какую‑то бумажку, валявшуюся на тротуаре рядом со входом в джорджтаунский ресторан, где он ожидал прихода Бренвен. В конце концов наклонился и поднял мусор – это была сигаретная пачка, смятая и растоптанная настолько, что узнать ее было уже практически невозможно. Он скривился и отнес мусор, держа его двумя пальцами, в урну, стоящую на углу. Бренвен опаздывала, и ему нужно было чем‑нибудь заняться, и, кроме того, он не любил мусор на улицах.
Джорджтаун был его городом, городом, где он вырос и где до сих пор жил на О‑стрит в старом особняке, который раньше принадлежал его отцу, а теперь ему. Джорджтаун не очень изменился за эти годы, если не считать того, что в нем стало больше магазинов – казалось, весь центр города в одночасье покрылся «бутиками», что бы это ни означало. Уилл был уверен в том, что ничто не может заставить его пойти в магазин, который называется «бутик». И конечно, сейчас на улицах стало больше транспорта, и может быть, из‑за этого Бренвен и опаздывает. Может быть, она не может найти места для стоянки.
Он легкой походкой снова вернулся к ресторану, двигаясь с неосознанной грацией высокого человека, которая пришла к нему в пору ранней юности, когда он научился наконец обращаться со своими длинными конечностями. Бросил взгляд на часы. Бренвен опаздывала уже на пятнадцать минут, и это было по‑настоящему необычно. А вдруг что‑то случилось, и она не сможет прийти? Уилл ненавидел минуты, когда он должен был ждать ее. Не так само ожидание, как его необходимость, эти ограничения, которые сковывали их дружбу. Именно поэтому сегодняшний день был так важен. Сегодня после ланча они пойдут прогуляться по осеннему Джорджтауну, и он намеревался привести ее прямо в запрещенное место: в свой дом. Запрещенное, потому что они, не обсуждая это вслух, молчаливо согласились с тем, что пребывание наедине в каком‑либо месте было бы опасным для их «просто дружеских» отношений. Уилл больше не мог выдерживать этого. Он намеревался заставить ее войти в дом, а затем сказать, а может быть, и показать, что не может больше так жить. Он нервничал, потому что достаточно долго готовился к этому разговору, и если ей что‑то помешает прийти именно сегодня… Но конечно же, Бренвен и не догадывалась о его планах…
A‑а! Вот и она! Уилл почувствовал, как особое тепло разлилось по телу, а лицо осветилось широкой улыбкой. Бренвен быстро шла навстречу ему по тротуару и тоже начала улыбаться сразу же, как только увидела его. На ней были кожаные ботинки, длинная малиновая шерстяная юбка, которая развевалась в такт шагам, и гватемальское пончо с бахромой и полосами светло‑малинового и бирюзового цвета, который так шел к цвету ее глаз. Он знал, что это было настоящее гватемальское пончо, потому что он был вместе с ней, когда она купила его на фестивале ремесел в Рок‑Крик‑Парке. И кроме того, он знал, что она надела под пончо, потому что Бренвен, создав один раз ансамбль, который ей нравился, надевала его снова и снова – в отличие от большинства его знакомых женщин, которых просто невозможно было увидеть в одной и той же одежде дважды в течение одной недели. На ней наверняка был белый свитер с высоким воротом и серебряное ожерелье с большой бирюзой в центре, которая точно подходила к цвету ее глаз. Это ожерелье было единственным подарком, который она за все это время позволила ему сделать. Он заставил ее принять это ожерелье, сказав, что в любом случае собирался купить его, и что если она не возьмёт, то он будет носить сам. Он действительно стал бы его носить, и она об этом знала. Воспоминание заставило улыбнуться. Уилл был рад, что Бренвен не обращала особого внимания на одежду, потому что он и сам был таким; его любимый твидовый пиджак был настолько старым, что рукава стали уже слегка коротковаты, а кожаные заплатки на локтях были пришиты не ради моды, а только потому, что они должны были быть пришиты.