– Разве я тебе не говорил? Нет, по‑моему, нет. Наверное, не говорил, потому что до сих пор мне удавалось заканчивать работу к вечеру и возвращаться на ночь сюда. – Он улыбнулся своей самой убедительной улыбкой, которая притягивала людей к нему. – Я не хотел лишать себя возможности спать рядом с тобой, понимаешь. Я и сейчас этого не хочу, но боюсь, что это просто неизбежно.
– Я не против. Со мной все будет в порядке. Когда ты уезжаешь?
– Возможно, завтра – мне нужно кое‑что подготовить. Если не завтра, то послезавтра – точно. Если я завтра вечером не приеду домой, то я тебе позвоню. – Он хотел было встать, но Бренвен задержала его, положив руку ему на колено.
– Джейсон, – спросила она, – большую часть твоих доходов составляет то, что ты зарабатываешь в Вашингтоне, ведь так?
Его челюсти сжались. Он инстинктивно насторожился.
– Ну и что?
– Просто все то время, что я тебя знаю, я всегда думала о тебе как о профессоре. Сейчас я понимаю, что ты гораздо больше, чем преподаватель. А ведь я даже не знаю, чем ты занимаешься в Вашингтоне.
Ее выбор слов, ее признание того, что он больше чем просто профессор, польстили ему.
– Я консультант. Ты ничего не знаешь о том, как правительство руководит нашей страной, поэтому, боюсь, тебе будет непонятно. – Он поцеловал ее в кончик носа.
– Но мне интересно. Иногда Редмунд кажется таким… э‑э… душным. Мне бы хотелось знать, что ты делаешь в столице. Мне бы хотелось… помочь тебе.
– Ты приехала с небольшого островка у побережья Уэльса, и ты считаешь Редмунд душным? Но я тебя понимаю, – хмыкнул Джейсон. – Дорогая, единственное, чем ты можешь мне помочь – это стать украшением, прекрасной женщиной, которую я держу под руку. – Он замолчал и принялся взглядом изучать ее. – А это идея. Я как‑то не связывал тебя с той частью моей жизни. Только с этой, с редмундской. Ты действительно прекрасна – в соответствующем вечернем платье ты могла бы привлечь массу внимания.
Опять одежда, подумала Бренвен, но улыбнулась.
– Знаешь ли, у меня ведь есть еще и голова на плечах.
Джейсон прищурился.
– Гарри всегда твердил, что ты очень умна.
Бренвен старалась удержать улыбку на лице, хотя она только сейчас поняла, насколько Джейсону было безразлично в ней все, кроме ее лица, тела, молодости. Теперь он задумчиво рассматривал ее, как бы оценивая заново.
– У тебя цепкая память, ведь так? Ты, кажется, никогда ничего не забываешь. Ты ведь очень хорошо запоминаешь все, что слышишь? Лекции, разговоры?
– Да, очень хорошо. Я всегда запоминаю все, что слышу – иногда мне даже хочется забыть что‑нибудь, но я все равно помню.
– Ну что ж, – решительно сказал Джейсон. – Тебе не нужно ничего знать ни о правительстве, ни о политике, чтобы выглядеть прекрасной и запоминать все, что говорят вокруг. Я буду брать тебя с собой на приемы и вечеринки.
– Джейсон, я не хочу ходить на приемы. Я хочу помогать тебе в чем‑нибудь серьезном!
Он откровенно расхохотался.
– Приемы и вечеринки в Вашингтоне вовсе не для развлечения! Поверь мне, ты действительно поможешь мне таким образом – ты скоро и сама это поймешь. Я не могу взять тебя с собой завтра, но скоро возьму. Ты рада?
– Да, конечно, очень.
– Прекрасно. Тогда мы так и поступим. – Джейсон, нахмурившись, бросил взгляд на ее книгу. – Ты еще не закончила?
Бренвен улыбнулась. Она была польщена и взволнована.
– Ты не дал мне возможности сделать это.
– Но я хочу, чтобы мы вместе легли.
– Извини. – Она покачала головой. – Я не могу, мне правда нужно дочитать. Иди поспи.
Когда Джейсон уже был в дверях, она остановила его.
– Джейсон, ты так и не сказал мне, чем занимаешься в Вашингтоне.
– Нет. – Он посмотрел на нее через плечо, подняв бровь, отчего его лицо приняло сардоническое выражение. – И никогда не скажу.
Бренвен мигнула и уставилась взглядом в удаляющуюся спину Джейсона, слишком изумленная этим прямым отказом, чтобы протестовать. Даже шпионы могут сказать своим женам, что они шпионы, не так ли? Что же такого важного может скрывать Джейсон, такого, о чем он не может рассказать даже своей жене? Такого важного… или такого ужасного. В конце концов, Гарри ведь сказал, что Джейсона в Вашингтоне боятся.
Глава 2
Бренвен познакомилась с Уиллом на первом же приеме в Вашингтоне, на который ее взял Джейсон.
Это был прием в бразильском посольстве: множество людей в вечерних туалетах, повсюду шампанское, музыка и испанский и португальский языки. Она была удивлена, когда после получаса Джейсон оставил ее в одиночестве, предварительно пошептав на ухо свои инструкции:
– Смешайся с толпой и прислушивайся ко всему, что говорят вокруг. Я на некоторое время исчезну, но скоро вернусь.
Внезапно смутившись, Бренвен проигнорировала его указание смешаться с толпой, а вместо этого устроилась в укромном местечке у стены под листьями растущей в кадке пальмы. Там она отхлебывала шампанское из бокала и наблюдала за окружающими, размышляя, так ли уж ей в действительности хотелось оказаться здесь.
– Hola, senorita![2]– Он подошел к ней сбоку в то время, как она, отвернувшись, смотрела в другую сторону. – Или senora?[3]Hasta la vista![4]или что там еще? По правде говоря, я не говорю по‑испански. И по‑португальски тоже.
Бренвен повернулась, привлеченная нотками теплоты и веселья, которые она услыхала в этом мужском голосе. Она улыбнулась.
– По правде говоря, я тоже.
– А, черт! – Он улыбнулся, прислонившись одним плечом к стене. – Похоже, что я проиграл пари.
– Вы? Пари? – Бренвен не могла не улыбнуться. Что‑то в этом молодом человеке заставляло ее чувствовать себя полностью свободной, хотя она совершенно его не знала. Он был очень высоким, под два метра, худощавым, с длинными руками и ногами. Его смокинг был расстегнут, а бабочка слегка перекосилась, но по раскрепощенным жестам и легкой сутулости можно было понять, что ему абсолютно все равно. Внешность молодого человека нельзя было назвать ни красивой, ни невзрачной, у него был тот тип лица, который с возрастом становится все более представительным: худые щеки, прямой нос, подвижный большой рот и высокий благородный лоб. У него были светло‑русые волосы с выгоревшими на солнце прядями, а большие залысины делали его высокий лоб еще выше, хотя он, без сомнения, был самым молодым на этом вечере.
– Я поспорил с моим приятелем, вон там, – сказал он, оборачиваясь. – …Э‑э, а где же он? Ну, как бы то ни было, я поспорил с ним, что вы из Аргентины. У аргентинских женщин иногда бывает такая же белая, как и у вас, кожа, и черные‑черные волосы, уложенные так же, как у вас, и такое элегантное платье… Вот уж не думал, что я ошибусь.
– Извините, – сказала Бренвен, все еще улыбаясь. – Вы не угадали страну. Вы не угадали даже полушарие.
Ей были очень приятны его комплименты, хотя она все еще чувствовала себя не очень ловко в этой обстановке. В этот день она впервые в жизни была у парикмахера, и он гладко зачесал ее волосы назад, а затем уложил их в виде восьмерки на затылке. Ее «элегантное платье» было простым прямым платьем до щиколоток из синего атласа, узкие бретельки которого были расшиты стразами. Можно было простить этого мужчину, который подумал, что она приехала издалека. При взгляде в зеркало она казалась экзотичной даже самой себе.
– Не то полушарие? Хм… О’кей. – Он прищурился и с шутливо‑серьезным видом медленно обошел вокруг нее, как бы изучая скульптуру. – Догадка номер два, основанная на том факте, что я уловил легкий акцент в вашем голосе. Ирландия? Что вы… Эй, руки прочь, злодей!
Бренвен рассмеялась. Он так внимательно рассматривал ее, что наткнулся на пальму, и его голова и плечи запутались в жестких, колючих листьях.
– Я думаю, будет лучше сказать, листья прочь! – остроумно заметила она, мелодично рассмеялась и, сделав шаг назад, взяла его за руку, чтобы помочь выбраться из зарослей. Услышав ее слова, он тоже рассмеялся.
Внезапно они оба замолчали, осознав, что их руки соприкасаются, и посмотрели друг другу в глаза. Бренвен его глаза показались такими же теплыми и светлыми, как и голос и манеры. Глядя в них, она увидела, как шаловливые искры в них погасли, а зрачки расширились. Она сделала глубокий вдох – и они резко отдернули руки друг от друга.
– Ита‑а‑ак, – сказал он, также сделав глубокий вдох, – я прав? Вы ирландка?
– Это уже близко. Я из Уэльса, но во мне очень много ирландской крови. Меня зовут Бренвен, Бренвен Теннант. То есть, – она вспыхнула, поняв свою ошибку, и тут же заторопилась исправить ее, – то есть я хотела сказать, что Теннант – моя прежняя, валлийская фамилия. Я больше не живу в Уэльсе. Я живу в Редмунде, в Виргинии, и моя фамилия – Фарадей. Бренвен Фарадей.
– Не аргентинка. Не сеньорита, – сказал он безжизненным голосом, из которого тут же улетучился весь юмор. Загадки окончились. – Фарадей, из Редмунда. Должно быть, вы жена Джейсона Фарадея.
– Да, именно так. А вы кто?
– Я? О да, прошу прощения. – Он выпрямился и дернул плечом, чтобы поправить перекосившийся смокинг. – Меня зовут Уилл Трейси. Уилбур Ф. Трейси‑младший, но я предпочитаю, чтобы меня называли Уилл. Я живу здесь, в Вашингтоне, но так же как и вы, родился в другой стране. Она называется Кентукки. Слышали когда‑нибудь?
Бренвен снова мягко рассмеялась и кивнула.
– Мой отец Уилбур Ф. Трейси‑старший – король Кентукки. По крайней мере, он думает, что им является. Он целых …дцать лет был сенатором от Штата Голубой травы, но сейчас ушел в отставку. Вернулся домой, в родной штат, выполнять обязанности короля в течение всего рабочего дня. Э‑э… мне бы ужасно не хотелось менять тему нашего разговора, но позвольте спросить у вас, где ваш муж?
– Он сказал, что исчезнет на некоторое время, но скоро вернется. Вы знакомы с Джейсоном?
– Лично нет. До меня доходили слухи о том, что он женился. Миссис Фарадей…
– Бренвен.
– Бренвен, я считаю своим долгом проинформировать вас, что вещь, которую вы держите в руке, уже мертва… – Он наклонился и взял у нее бокал с шампанским. Она совсем забыла о том, что держит его. Уилл заглянул в бокал с траурным выражением на лице.
– Видите, умерло. Не дышит. Никаких пузырьков.
Он выглядел таким искренне серьезным и озадаченным, что Бренвен просто упала бы со смеху, если бы не считала это неприличным в подобном обществе.
– Я думала, – едва сдерживаясь, сказала она, – что все здесь или дипломаты, или политики. Но вы, Уилл Трейси, должно быть, клоун! Вы что, всегда так всех смешите?
– Нет. Только около девяноста пяти процентов времени. Я просто пытаюсь скрыть ту серьезную и немного скучную личность, которой на самом деле являюсь.
– Я просто не могу поверить в то, что вы когда‑нибудь можете быть скучным. Но если вы – не клоун, то что же вы делаете здесь, в Вашингтоне?
– Я думаю. – Его улыбка была одновременно шаловливой и милой.
– Вы… думаете.
– Да. Я работаю для фонда «Парнас», это такой мозговой центр. Я нечасто хожу на подобные вечеринки. Сегодня пришел только для того, чтобы составить компанию своему другу – он работает в Госдепартаменте – потому что он попросил меня, и мне больше нечем было заняться. – Голос Уилла стал мягче, и он на шаг приблизился к Бренвен. – Я ужасно рад, что сделал это. Бренвен, не мог ли бы я заинтересовать вас еще одним бокалом этого пузырящегося напитка, а также спокойным уголком, где мы могли бы посидеть и немного поговорить?
– Я… я… – запнулась Бренвен. – Я вообще‑то должна была смешаться с толпой. И кроме того, я не думаю, что здесь можно найти спокойный уголок.
– Пожалуйста. Уверяю вас, у меня самый лучший нюх на спокойные уголки.
– Но…
– И я расскажу вам те же самые сплетни, которые вы услыхали бы, если бы смешались с толпой – ведь это единственная причина, по которой люди вообще смешиваются с толпой. Так что вы скажете?
– В таком случае, – сказала Бренвен, сделав глубокий вдох, – я скажу «да». Я бы с радостью удалилась на несколько минут от этого шума.
Уилл взял ее за руку и целенаправленно увлекал за собой, пока не нашел то место, которое искал – оранжерею, пристроенную к дальнему концу столовой. Он вошел в дверь, а затем отступил назад, давая возможность Бренвен идти перед ним, остроумно заметив:
– Я бы пошутил насчет того, что бразильцы, приехав в Вашингтон, захватили с собой кусочек своих джунглей, если бы не знал, что эта оранжерея уже была здесь, когда я был еще ребенком, а в то время здесь еще не было посольства – это был просто чей‑то дом.
Бренвен восхищенно огляделась вокруг.
– Невероятно. О, посмотрите! Ведь эти крохотные цветы – орхидеи? И здесь так замечательно пахнет, прямо как в настоящем лесу!
Уилл задержался в проходе, чтобы полюбоваться движениями этой женщины. Она была такой же грациозной и изящной, как те побеги папоротника, которые касались ее платья, когда она проходила мимо них. И эта изогнутая белая шея… Он почувствовал дрожь внутри. «Я спятил, – подумал он. – Эта женщина замужем за Джейсоном Фарадеем! Она не может быть такой простой и наивной, какой кажется!»
– Здесь действительно тихо и спокойно, – сказала Бренвен. – Присядем?
– Это место просто отличное, – ответил Уилл.
Она выбрала пару металлических кресел, стоявших перед аркой, которую образовывали раскидистые ветви фигового дерева и мирта. Ее платье было того же ярко‑синего цвета, что и вечернее небо, видневшееся сквозь стеклянную крышу оранжереи, а крохотные стразы на бретельках платья сверкали, как звезды на небе. У него перехватило дыхание, и он внезапно почувствовал себя застенчивым школьником.
– Я забыл о шампанском. Оставайтесь здесь, не двигайтесь, я сейчас вернусь!
Уилл убежал, его голова кружилась при мысли о возможных последствиях того, что он сейчас делал. Он и Бренвен сидели одни в оранжерее. Конечно, может быть, туда забредет еще кто‑нибудь, но что, если нет? Что, если единственным, кто забредет туда, будет Джейсон Фарадей, который обнаружит, что Уилл Трейси сидит в уединенном уголке с его очень молодой и очень красивой женой? «И все же, – подумал Уилл, – дело не в том, что она очень красива…»
С высоты своего роста Уилл окинул взглядом комнату, переводя глаза с одной головы на другую: они покачивались, как пробки от бутылок на поверхности неспокойного моря. А вот и официант с подносом шампанского. Его глаза впитывали в себя окружающее, а мозг в это время делал свое дело. Его одежда и речь могли казаться небрежными, но голова всегда работала четко и ясно: с точностью и быстротой компьютера он представил все известное ему о Джейсоне Фарадее.
Фарадей приехал в Вашингтон в пятидесятые годы в качестве чьего‑то «способного мальчика» – Уилл не знал чьего, он тогда еще учился в колледже. Джейсон всегда числился у кого‑то в штате, никогда не выступал в роли самостоятельного политика и имел необыкновенную репутацию – ум, как стальной капкан, несгибаемая сила воли и все такое прочее. Он не был связан с теперешней администрацией и, конечно же, не входил в команду Кеннеди. Считалось, что Джейсон Фарадей занимается на высоком – очень высоком – уровне какими‑то тайными операциями. ФБР, ЦРУ, Совет по национальной безопасности – на выбор. Кем бы он ни был, он совершенно определенно не являлся человеком круга Уилла Трейси. «Так какого же черта, – подумал он, – я делаю в оранжерее вместе с его женой?»
Уилл протиснулся достаточно близко к официанту, чтобы ухватить два полных бокала. Улыбаясь и бормоча: «Извините, тороплюсь, увидимся позже», – коллегам и знакомым, которые попадались ему на пути, он вернулся в оранжерею, обойдя почти все помещение, с облегчением заметил среди зелени еще две парочки. Бренвен сидела там же, где он ее оставил. Она, казалось, излучала спокойствие, которое окружало ее, разливаясь, подобно озеру, под зеленой аркой из ветвей. Его остроумие и постоянная манера шутить, за которыми он на самом деле скрывал свою чувствительность, настолько острую, что она часто приводила его в замешательство, оставили его.
Молодая женщина еще не увидела его. Он остановился в глубине тропических зарослей, чтобы наполнить свои легкие влажным, пряным запахом зелени и земли, а свои глаза ею. Дело было не в том, что она прекрасна – это слово не подходило, и его мозг тут же выдал другое, которое понравилось ему больше: милая. И опять не точно. Она была не такой, как другие. Неуловимое, необъяснимое словами отличие. Уилл ощутил неодолимую потребность узнать ее как можно ближе – ничего подобного ему не доводилось испытывать за все двадцать семь лет своей жизни.
– Надеюсь, я не задержался надолго, – сказал он, сев рядом с ней. Он не пролил ни капли, пока нес бокалы в оранжерею, но сейчас его рука дрожала.
– Вовсе нет. – Рука Бренвен, напротив, была твердой и уверенной, и так же твердо и уверенно ее глаза смотрели прямо ему в лицо. – Я наслаждалась просто… просто тем, что нахожусь здесь.
Острота желания связала Уиллу язык. Он мог только жадно рассматривать ее лицо и с удивлением заметил, что она тоже рассматривает его, честно и открыто. Она не пыталась завязать ни к чему не обязывающий разговор, не отворачивалась от него.
Наконец он сказал, приподняв бокал:
– За дружбу? – Голос возвысился в вопросительной интонации, а уголки губ приподнялись в ожидающей улыбке.
– За дружбу, – сказала Бренвен, не улыбаясь. Ее слова прозвучали как обет, серьезно, как будто бы она уже знала, что ожидает в будущем их обоих.
Дыхание Джейсона замедлилось и стало равномерным; что‑то промычав во сне, он повернулся на бок спиной к ней – это был верный признак того, что он наконец уснул. Бренвен осторожно выскользнула из кровати и бесшумно спустилась вниз, прихватив по пути халат и шлепанцы. Она молила бога, чтобы сон Джейсона был крепким: ему не нравилось, когда он просыпался и не находил ее рядом с собой. Джейсон спал очень чутко, даже когда казался обессиленным после занятий любовью, даже когда много выпивал. Обычно его мучили какие‑то ужасные сны, и иногда он, не пробуждаясь, тянулся к Бренвен и прижимал ее к себе, как если бы она была его талисманом, уберегающим от ночных кошмаров. Эти короткие мгновения его беспомощности, ранимости одновременно трогали и пугали ее.
Не сегодня, молила она, по крайней мере, не в течение следующего часа. Ей нужно было побыть наедине с собой, подумать, привести мысли в порядок. Она прошла на кухню и, открыв холодильник, налила себе стакан апельсинового сока. Сделала глоток, а остальное отставила в сторону: если Джейсон проснется и начнет искать ее, она сможет сказать, что ей захотелось пить. Не думая ни о чем, Бренвен направилась в «комнату для завтрака», маленькую комнатку, находившуюся между столовой и кухней и когда‑то выполнявшую роль буфетной. Джейсон не любил эту комнатушку, в которой с одной стороны у окна стоял грубо сколоченный стол и деревянные скамьи с высокими спинками, а противоположную стену занимали встроенные шкафы со стеклянными дверцами и выдвижными ящиками. Он считал ее тесной и загроможденной, а Бренвен она казалась очень уютной. Так как они никогда не завтракали здесь, Бренвен держала на столе пишущую машинку, тетради с лекциями и папки с материалами для курсовых работ. Ее книги постепенно заполняли полки шкафов, а в одном из выдвижных ящиков лежали ручки, карандаши, скрепки и разные другие канцелярские принадлежности. Не сознавая этого, Бренвен превратила «комнату для завтрака» в свое собственное пространство в доме, который она до сих пор даже про себя называла «домом Джейсона». У нее не было никакого интереса к «декорированию», как это назвали жены других преподавателей. В доме Джейсона всего было более чем достаточно, и ей никогда не приходило в голову заменить отличные вещи другими только потому, что она предпочла бы другой цвет, рисунок или материал. И все же, когда она была в доме одна, ее тянуло в «комнату для завтрака», здесь был ее мирок.
Бренвен поставила стакан с апельсиновым соком на стол и включила настольную лампу. Она втиснулась в угол скамьи с высокой спинкой, поджав под себя ноги и подтянув колени к груди. Впервые за прошедшие месяцы ей захотелось, чтобы рядом оказалась мать, с которой можно было бы поговорить. Не потому, что мама могла бы действительно оказать ей какую‑нибудь реальную помощь – просто она бы кивала, улыбаясь, и слушала, и только. Бренвен прижала щеку к колену и улыбнулась. Семья была очень далеко отсюда, но они любили ее, и это само по себе было большой поддержкой.
Ее улыбка растаяла. «Мне нужна помощь, – подумала Бренвен. – Я попала в такой переплет, что не знаю, смогу ли я сама когда‑нибудь выпутаться из него!» Она закрыла глаза и сконцентрировалась, прижала колени еще крепче к груди и стала погружаться внутрь себя, туда, где все было тихо и спокойно.
В тишине она услышала свой внутренний Голос, который замолчал так давно: «Помощь, в которой ты так нуждаешься, находится здесь, внутри тебя самой. Все, что тебе нужно сделать, это сидеть тихо и слушать внимательно».
– Нет! – прошептала Бренвен и открыла глаза. Она думала, что забыла о своем Голосе навсегда, так же как и о тех рунических камнях, которые ей подарил Гарри, и многих других вещах, которые ее мама называла «слегка устаревшими». «Не обращай внимания на бабушку, – часто говорила ей мама. – Она слегка устарела». А потом мама часто добавляла: «Ты ведь не хочешь, Бренвен, стать похожей на свою бабушку, которая только и думает, что о разных суевериях и прочей ерунде. На дворе двадцатый век!»
«Но я похожа на бабушку, – подумала Бренвен. – Или, по крайней мере, я больше похожа на нее, чем на свою собственную маму. Бабушка всегда говорила, что я напоминаю ей ее сестру, тетю, которую я никогда не видела… А если мой Голос все еще со мной и говорит так ясно после всего, что я сделала, чтобы распроститься с ним навсегда, то, может быть, я должна как минимум выслушать его. В любом случае маловероятно, что кто‑нибудь другой, кроме меня самой, поможет мне».
Она снова закрыла глаза и еще раз погрузилась в глубь себя. Внутренним взором она сначала увидела мягкую, теплую черноту, не черноту Бездны или Хаоса, которая проглатывает и разрушает все, а ту черноту, из которой была брошена искра, разгоревшаяся потом ясным пламенем Создания. Затем на черном фоне возник, вырос и задвигался сияющий синий цвет, темный и в то же время яркий. Затем появились другие цвета: нежно‑розовый, винно‑красный и светло‑сиреневый, и лучи чистого белого света, которые пронзали цветовые пятна, а потом исчезали. Однажды ярко‑желтый цвет расцвел перед ней, как серединка огромной, сияющей лилии. После этого снова вернулся синий, что, сжимаясь, становился все меньше и меньше и наконец ускользнул за черный бархатный занавес, как будто бы закончилась пьеса.
Цвета возникали сами, без слов. Случайные мысли приходили ей на ум, чтобы тут же исчезнуть без всякого следа. Кроме движущихся и заполняющих ее сознание цветов, не было ничего, и тем не менее, когда Бренвен снова открыла глаза, то почувствовала себя совершенно другим человеком. Стойким, уверенным в собственной безопасности. Она не знала, что с ней только что происходило, не знала, что у этого процесса есть название – медитация. Она знала только, что это сработало, и впервые за многие месяцы ощутила уверенность в том, что сможет найти выход и непременно найдет его.
– Спасибо, Голос, за то, что ты вернулся, – мягко сказала она. – Я обещаю, что больше не буду пытаться забыть о тебе.
Бренвен глубоко вздохнула, выпрямилась и допила свой сок. Затем она погасила свет, бесшумно поднялась наверх и легла в постель. Джейсон что‑то промычал и повернулся, но продолжал спать. Она легла с ним и позволила своим мыслям поблуждать без всякой цели.
Этот брак является сейчас ее работой, подумала она. Она работала на Джейсона точно так же, как когда‑то работала на Джона и Люси. Но она не чувствовала, что принадлежит Редмунду так, как принадлежала Лланфарену. «Я должна сама съездить в Вашингтон, – сонно подумала она. – У меня появятся мои собственные друзья. Уилл Трейси будет моим другом…» Зарывшись лицом в подушку, Бренвен натянула на голову мягкое одеяло и уснула с улыбкой на губах и лицом Уилла перед глазами.
– Это место называется Рейвен‑Хилл, – сказал Гарри, – и не жди, что это будет нечто вроде ваших английских, иначе ты будешь разочарована.
– М‑м, – сказала Бренвен. Она смотрела в окно машины и думала о том, что вирджинская деревня так же прекрасна, как любая деревня, и так же зелена. Колонисты, которые обосновались здесь в начале восемнадцатого века, должны были чувствовать себя как дома.
– Дом сам по себе невелик, – продолжал Гарри, – но думаю, что его вполне можно сравнить со Стрэтфорд‑Холлом или любой другой усадьбой на реке Джеймс. Джейсон возил тебя в эти места, Бренвен?
Она переключила свое внимание на Гарри.
– Он возил меня в Маунт‑Вернон, когда мы делали что‑то вроде лихорадочного тура по Вашингтону вскоре после моего приезда. Откровенно говоря, все у меня в голове перемешалось тогда, я почувствовала себя просто ошеломленной – все новое, и так много! Мне кажется сейчас, что Маунт‑Вернон – довольно небольшой дом, но Джордж Вашингтон не хотел, чтобы его дом был грандиозным и похожим на дворец. Это было одним из проявлений его нежелания быть королем, не так ли?
– Именно так – и на самом деле Маунт‑Вернон был его фамильной усадьбой, построенной задолго до того, как он стал президентом. Ну что ж, если ты не была ни в каком другом из старых домов, значит, тебе не с чем сравнивать Рейвен‑Хилл.
– Я… э‑э… была недавно в Монтичелло. Не с Джейсоном. С другом.
– О? – Услышав эту информацию, Гарри поднял уже не одну, а сразу обе брови.
– Да. Мне было очень интересно. Мой друг – большой поклонник вашего Томаса Джефферсона, и поэтому я многое узнала о нем. На меня огромное впечатление произвели те маленькие усовершенствования и изобретения, которые видишь повсюду в доме Джефферсона. Монтичелло показался мне очень удобным домом – домом для жизни. Как интересно было бы познакомиться с его хозяином. Я была изумлена, когда узнала, что он подарил стране свою личную библиотеку – таким образом было положено начало Библиотеке Конгресса после того, как первая Библиотека сгорела в 1812 году. Ты можешь представить человека широко образованного – ведь его, казалось, интересовало все – передающим в дар все свои книги? Это невероятно! А потом мы поехали в Шарлоттсвилль, чтобы посмотреть, как он спроектировал Вирджинский университет, и мне он очень понравился. Гораздо красивее Редмунда. И потом, от университета веет чем‑то настоящим, в то время как Редмунд иногда кажется фальшивкой. Ты не находишь? Но даже Шарлоттсвилль не может сравниться по красоте с Вашингтоном в это время года, когда цветут вишни.
– Моя дорогая, – сказал заинтригованный Гарри, – да ты болтаешь без умолку! Я уверен, что за все время, что я тебя знаю, ни разу не слышал, чтобы ты за раз сказала так много. Ты обычно так спокойна и молчалива. – Он окинул ее взглядом. – Извини, я должен был сказать «женщина». Возможно ли, что ты увлечена нашей страной? Или ты просто увлечена своим новым другом?
– Я… э‑э… да. – Бренвен почувствовала, что ее щеки покраснели, и замолчала в надежде, что Гарри оставит эту тему в стороне. Ее мысли неизбежно вернулись к Уиллу. Уиллу, который познакомил ее со Смитсоновским институтом и научил ориентироваться в просторных мраморных холлах Библиотеки Конгресса. Уиллу, с которым они вместе гуляли под вишневыми деревьями, а бело‑розовые лепестки сыпались на них мягким дождем. Уилл… Она впервые почувствовала себя наедине с ним в тот день, когда они на его машине поехали в Шарлоттсвилль, а в Монтичелло, посмотрев на портрет Томаса Джефферсона, подумала, что Уилл похож на него, и сказала ему об этом. Уилл рассмеялся, в его глазах заплясали искорки, но ему было приятно. Уилл, который открывал для нее новый мир…
Гарри, конечно же, заметил румянец на щеках у Бренвен и то, что она мгновенно как бы оказалась на расстоянии многих миль от него. Как интересно! Он должен обязательно разузнать побольше об этом, но в данный момент они уже приближались к дому его предков.
– Обрати внимание, Бренвен, может быть, тебе понадобится когда‑нибудь самостоятельно найти его. – Он скосил на нее взгляд и увидел, что она снова вернулась к нему оттуда, где только что находилась. – Мы проехали точно семь с половиной миль по шоссе от Редмунда, а сейчас слева видишь огромный дуб и за ним дорогу без всякого указателя?
Она кивнула, а Гарри повернул свой «мерседес» на дорогу, о которой только что говорил.
– Хорошо, – сказал он. – Ну, это не совсем настоящая дорога, это просто подъездная аллея к дому.
– Это очень длинная аллея, – заметила Бренвен. По обеим сторонам дороги простирались пышные поля, покрытые сочной зеленой травой, на которых то здесь, то там были видные огромные раскидистые дубы. Ни изгородей, ни животных.
– Ты держишь коров, Гарри? Или лошадей?
– Нет, хотя эта местность и называется «страной лошадей». Я не могу возиться с животными, и я не хочу здесь никаких арендаторов. Кроме Бичеров, конечно. Миссис Бичер – моя экономка и кухарка. Ты познакомишься с ней. Бичер, ее муж, обрабатывает землю. Дом станет виден в тот момент, когда мы доберемся до вершины этого подъема… Ну вот, моя дорогая: Рейвен‑Хилл.