Глаза Эллен расширились. С удивительной властностью, которая появлялась у нее, когда она сама этого хотела, она взяла врача за руку.
– Я думаю, вам лучше рассказать мне об этом. Меня – скорее всего – можно назвать защитником, который, вероятно, может понадобиться этой молодой женщине, и я думаю, что должна знать все. Где ваш кабинет?
Когда история была завершена, Эллен долго в задумчивости молчала. Наконец она промолвила:
– Когда Бренвен сможет справиться с этим, или вы, или я должны рассказать ей о поведении Джейсона.
– Я согласен с вами.
– Я сделаю это, – решила Эллен. В ее голубых глазах сверкала готовность к деятельности. – Вы просто заботьтесь о состоянии здоровья Бренвен, а я позабочусь обо всем остальном.
– Я чрезвычайно вам благодарен, – сказал доктор Натан, который действительно испытывал это чувство, – у меня просто гора свалилась с плеч. Спасибо.
– Никаких проблем. У меня возникла идея, как разбудить ее. По правде говоря, для этих целей подходят двое людей, но один из них сейчас находится слишком далеко, и он не сможет вовремя добраться сюда. Вы даете мне разрешение привести сюда еще одного посетителя?
Чарльз Натан улыбнулся своей очень приятной улыбкой.
– Миссис Кэрью, если это поможет разбудить Бренвен Фарадей, вы можете привести сюда хоть целую армию!
– Замечательно! – сказал Гарри Рейвенскрофт. – Уберите уродливое больничное окружение и дайте ей вместо этого хрустальный гроб, и Бренвен можно будет принять за спящую Белоснежку. Ее кожа была такой же белой, волосы такими же черными, а сон – таким же глубоким, как у нее.
– Оставьте меня с ней наедине, – сказал он Эллен. Она кивнула и вышла из комнаты.
Гарри стоял у постели Бренвен, изучая ее изящное лицо, на котором не отражалось никаких эмоций. Но что это? Он наклонился низко над ней, чтобы рассмотреть получше. Это был материальный знак тех мучительных изменений, через которые ей пришлось пройти, подумал Гарри, знак, который придется нести теперь до конца своих дней: над правым виском в волосах Бренвен образовалась седая прядь шириной около дюйма. У корней волосы этой пряди уже потеряли свою пигментацию. Гарри слышал о людях, которые полностью седели за ночь в результате полученного ими шока или очень большого стресса, но он впервые увидел подобное явление своими глазами. Ему показалось это необыкновенно значительным – на теле отражались удары, нанесенные духу.
Духу. Да. Именно туда ему предстоит отправиться, чтобы найти Бренвен. Ее тело спало в больничной постели, но ее истинная духовная сущность скрывалась совершенно в другом месте. И именно поэтому, конечно же, никто не мог разбудить ее. Удастся ли ему? Возможно. Со своим изможденным лицом и угловатой фигурой Гарри Рейвенскрофт вовсе не был прекрасным принцем, способным поцелуем разбудить принцессу, но он обладал другими способностями. Он решил попытаться.
Гарри подвинул стул ближе к кровати, сел на него, выпрямившись, поставил ноги устойчиво на пол, положил руки на колени и начал глубоко дышать. Он убедил Эллен в том, что она не должна никого впускать в комнату, так как он собирался разбудить Бренвен с помощью того, что Эллен, добродушно посмеиваясь над ним, называла «мистической чепухой». Эллен могла подшучивать над ним, но он знал, что может положиться на нее – она предотвратит любое вмешательство, которое может оказаться не только пугающим, но и исключительно опасным.
Дыхание Гарри замедлилось. Его лицо расслабилось, и морщины разгладились. Он сфокусировал свое могущественное сознание, и в нем вспыхнул огонь, светящийся в окружавшей его темноте, он стал этим лучом света. Сначала светом огромного маяка, прокладывающим путь сквозь ночь, через темные воды. Все дальше и дальше, и дальше поверх темных вод.
Над темными волнами пронесся и Гарри, направляясь к высоким стенам лабиринта Безвременья. Его луч света превратился в одинокий язык пламени, а затем стал факелом, который он нес в своей руке. Стенами лабиринта были деревья, очень старые, громадные дубы. Их узловатые стволы стояли так близко друг к другу, что ветви, переплетаясь, образовывали живую арку над головой. Этот лес был похож на лабиринт, у которого, казалось, не было ни начала, ни конца; но Гарри знал этот лес. Он высоко поднял свой факел над головой и уверенно пошел вперед.
В центре леса находилась поляна; в центре поляны – холм; у подножия холма – ворота; за воротами – спускающийся вниз коридор, сложенный из каменных глыб. В конце коридора находилась комната – место ритуала, где спит Посвященный, ожидая своего нового рождения. В этой комнате Гарри и нашел Бренвен. Одетая в поблекший шерстяной балахон, она лежала, свернувшись, у подножия Стоящего Камня, который поднимался сквозь курган вверх. Сквозь отверстие в крыше лился лунный свет, омывая камень и лежащую внизу женщину неземным сиянием. По сравнению с этим сиянием свет факела Гарри казался чрезвычайно бледным.
Он обратился к ней на старом языке. Вставай, сказал он, я пришел за тобой.
Женщина, которая и была Бренвен, свернулась в ответ еще плотнее, прижалась к подножию Стоящего Камня, охватила руками голову, так что широкие рукава балахона полностью закрыли лицо.
Жизнь зовет, настаивал Гарри, продолжая говорить на древнем языке. Пора. Ты должна вернуться вместе со мной.
Медленно, с большой неохотой она открыла свое лицо. Встала на колени и посмотрела вверх на камень. Затем вытянула вверх руки и открыла ладони, как бы стараясь впитать в себя силу лунного света. Наконец она встала на ноги, мягкие складки шерстяного балахона закружились вокруг нее, и она повернулась к нему. Огромные печальные глаза, казалось, поглотили все лицо. В волосах была прядь седых волос шириной около дюйма.
Ворон – это странный предвестник жизни, сказала Бренвен на старинном языке. Но она пошла вместе с ним.
Лежа на кровати в больничной палате, Бренвен открыла глаза. Она сказала:
– Я думаю, ты заставил меня вернуться слишком рано, Гарри Рейвенскрофт.
Гарри потянулся и улыбнулся. Он потер руки, молча поздравляя себя с достигнутым. Он сделал это, он нашел ее и вернул к жизни!
– Твой доктор беспокоится о здоровье твоего тела, моя дорогая.
Она устремила на него глаза, такие же огромные и печальные, какими они казались в древней комнате.
– Мое тело пережило бы все это, и ты об этом знаешь, – сказала она с обвиняющими нотками в голосе. – Зато остальная часть меня еще не окрепла настолько, чтобы справиться с… с этой жизнью. Почему ты не оставил меня в покое?
Гарри поднялся и встал рядом с ее кроватью.
– Потому что, если бы ты не проснулась сама, они бы силой вернули тебя в твое тело с помощью химии или даже, быть может, с помощью электрошока. Гораздо лучше было сделать это так, как сделал я.
Бренвен смогла холодно улыбнуться в знак согласия.
– Да, думаю, что да. Я находилась в самом безопасном месте, какое только могла найти, и тем не менее ты разыскал меня. Я поздравляю тебя, но не жди благодарности.
В течение нескольких следующих дней Бренвен уже стала нормально есть и ходить, и ее тело начало укрепляться, но она практически не разговаривала и никогда не улыбалась. Она приняла все, что сказал ей доктор Натан, без слез и без всякого протеста. Подписала все бумаги по поводу кремации мертворожденного ребенка и не стала интересоваться тем, как администрация больницы собирается получить подпись Джейсона. Она вообще не задавала вопросов о Джейсоне Фарадее; когда Эллен Кэрью рассказала ей о поведении Джейсона в больнице и о распоряжении администрации не допускать его сюда, Бренвен сказала только:
– Я не удивлена.
Ее психическое самообладание было полным, но физическое выздоровление шло медленно, и прядь волос у правого виска стала седой от корней до кончиков.
Как‑то поздно ночью, возвращаясь в три часа ночи после родов, доктор Чарльз Натан погиб в своем автомобиле, который врезался в бетонную опору пешеходного моста. Говорили, что он, должно быть, очень устал и заснул за рулем.
Джейсон в сопровождении своего адвоката пришел встретиться со своей женой. Он взял его с собой на случай, если кто‑либо попытается помешать этой встрече даже несмотря на то, что время действия распоряжения администрации о недопуске его в больницу истекло. Однако никто не проявил к нему ни малейшего интереса. Джейсон считал, что Бренвен чувствует себя достаточно хорошо, чтобы оставить больницу – ну, если не сразу же, то в скором времени, и он намеревался забрать ее домой. Она была его женой и, естественно, должна находиться дома. Это был первый шаг. Что будет потом, он еще не успел запланировать, так как был слишком занят розысками подходящего профессионала и устройством «несчастного случая» с доктором Натаном. Сделать все это за такой короткий промежуток времени было совсем не легко, а тем более – организовать все так безупречно. Ни малейшего подозрения, ни намека на сомнение, никакой опасности вообще быть пойманным!
Изменения во внешности Бренвен потрясли его. Неожиданная седина, глаза, кажущиеся огромными на лице, настолько худом, что на нем были видны только скулы. Ее отказ отправиться домой вместе с ним потряс его еще сильнее. Она отказалась так мягко, что Джейсон даже не заподозрил, что за всем этим стоит несгибаемая воля. Она еще недостаточно поправилась, чтобы находиться в одиночестве, сказала она. Она не хочет быть ему обузой, особенно притом, что дела, вероятнее всего, будут отрывать часто его из дома на несколько дней; она не может допустить, чтобы он отставил в сторону все свои занятия и сидел дома вместе с ней, да он и вряд ли сможет сделать это, не так ли? Конечно, нет, согласился он. Поэтому она договорилась о том, чтобы пожить у подруги до тех пор, пока не сможет жить самостоятельно. У какой подруги? Ну как же, у Эллен Кэрью.
Джейсон ушел из больницы вполне удовлетворенным. Это была хорошая временная договоренность, которая позволяла ему заняться более тщательным планированием того, что он собирался сделать с Бренвен, а также давала возможность свободно удовлетворять свои вкусы и прихоти, которые день ото дня становились все более дорогостоящими и изощренными. Машина Бренвен осталась у него в гараже, и он вряд ли заметил, когда исчезли все ее книги и кое‑что из одежды. Джейсон не понимал, что в своем печальном одиночестве, в своем путешествии в глубины своей души Бренвен наконец увидела его таким, каким он был в действительности… и более того – таким, каким станет. Он не знал, что в своем молчании она укрепляла свою волю, чтобы наконец порвать связи – настоящие и идущие из прошлых веков, – которые связывали ее с ним. И он также не догадывался, что поместье Эллен Кэрью оборудовано такой отличной системой безопасности и так великолепно охраняется, что когда он решит направить свои действия против Бренвен, то даже не сможет приблизиться к ней.
Партнер покойного доктора Натана доктор Джон Хэллидей не был удовлетворен темпами выздоровления миссис Фарадей. Она была анемичной, слишком худой, и, по его мнению, слишком подавленной, гораздо сильнее, чем следовало бы. Он перевел Бренвен в отделение выздоравливающих и назначил ей консультацию психиатра. Эллен Кэрью, которая не понимала необычной молчаливости Бренвен, одобрила это решение. Только Гарри Рейвенскрофт понимал, что в своем молчании она завершала то внутреннее путешествие, от которого он так рано ее оторвал; она залечивала свою душу. В какой‑то степени психиатр, который осматривал Бренвен, также понял это, хотя и описал сам процесс не теми словами, которыми его описал Гарри. Психиатр заключил, что миссис Фарадей вовсе не была непропорционально угнетена. Он сказал, что отстранение от действительности является для нее механизмом, который помогает ей справиться с прошедшим, и это отстранение не является настолько сильным, чтобы его можно было назвать нездоровым. Он рекомендовал врачам заставить ее полноценно питаться, дышать свежим воздухом и заниматься упражнениями, а во всем остальном оставить в покое.
Бренвен провела в отделении для выздоравливающих две недели после десяти дней, которые она провела в гинекологии. В течение этих двух недель и приехал Уилл Трейси.
Отделение для выздоравливающих находилось в одном из самых старых зданий больницы, и в нем была небольшая столовая со старомодными французскими окнами, которые открывались во внутренний дворик, где росли цветы и деревья. Пациентов поощряли проводить время на свежем воздухе и на солнце. Бренвен сидела в патио, одетая в длинный халат из тонкого хлопка, который ей купила Эллен. Халат выглядел несколько легкомысленно, сама Бренвен никогда не выбрала бы такой. На белом фоне были разбросаны небольшие розовые бутоны, горловина и рукава отделаны узкими рюшами, а низ – достаточно широкой оборкой. Вместе с халатом Эллен принесла также розовые шлепанцы из мягкой испанской кожи. Как обычно, Эллен сделала очень мудрый выбор. Розовые цветы на халате подчеркивали румянец на лице Бренвен, который с каждым днем, проведенным на солнце и свежем воздухе, становился все заметнее; рюши и оборки смягчали худобу; нежное прикосновение к телу тонкого хлопка и мягкой кожи постепенно пробуждали к жизни физическую чувствительность. Санитарка помогла ей вымыть волосы и расчесала их, и сейчас она сидела на солнце, разбросав пряди по плечам, чтобы они скорее высохли. Седина вызвала много комментариев у медсестер и санитарок в отделении для выздоравливающих. Они не знали, как недавно и после какой травмы появилась эта прядь, и постоянно восклицали, как это необычно и как удивительно то, что она является натуральной, а не специально обесцвеченной! В конце концов эти восклицания заставили Бренвен улыбнуться. Сейчас она сидела в шезлонге на солнце и закрыла глаза, наслаждаясь ощущением тепла на коже.
Впервые за много дней ее телу было хорошо, и она была рада тому, что была жива.
Мудрая Эллен Кэрью вызвала также Уилла.
Он примчался со своей работы в Дублине с максимальной скоростью, которую позволяли ему развить различные виды транспорта и собственные длинные ноги. Эллен подробно рассказала ему обо всем случившемся по телефону, и он думал, что знает чего ему ожидать. Он считал себя эмоционально подготовленным к встрече. Но когда остановился у французского окна и увидел поднятое, как хрупкий цветок, вверх к солнечным лучам лицо Бренвен и ее пушистые темные ресницы, лежащие у нее на щеках, он внезапно почувствовал, что на глаза ему набежали неожиданные слезы. Внезапно его переполнило глубочайшее сожаление, что ему пришлось расстаться с ней, что он сможет находиться здесь всего лишь сорок восемь часов, ибо невозможно оставить надолго работу. Уилл моргнул несколько раз, чтобы загнать обратно эти непрошеные обжигающие слезы.
Его красивый пиджак из ирландского твида был слишком теплым, хотя температура для августовского дня не была очень‑то высокой. Он сбросил пиджак, расстегнул воротник и расслабил узел галстука. Небрежность, это лучше всего, сказал он сам себе, вытирая тыльной стороной ладони свои влажные глаза. Сделав глубокий вдох и перекинув пиджак через плечо, Уилл вошел в патио. Она была прекрасна, как цветок, грациозна, как лебедь, когда сидела вот так, откинув голову на спинку кресла, а ее горло образовывало изящную дугу…
– Привет, незнакомка, – сказал Уилл, улыбаясь.
Глаза Бренвен распахнулись. Он уже почти забыл, какими невероятно глубокими и сине‑зелеными они были. Недоверие сменилось радостью, которая осветила ее лицо.
– Уилл, о, Уилл! – воскликнула она. Она привстала, и он обнял ее, уронив свой пиджак на землю.
О, прикосновение к ней, ее аромат, чистое мыло и солнечный свет! Он прикоснулся губами к щеке. Вкус ее кожи обжег его волной наслаждения, смешанного с болью. Ее тело, руки, которые обняли ее так крепко, были худыми, как у ребенка.
– Я не могу поверить, что ты здесь! – сказала Бренвен, высвобождаясь из объятий Уилла. – Ты вернулся в Вашингтон. Надолго?
– Я просто приехал в гости, – сказал Уилл, наклоняясь, чтобы подобрать с земли свой пиджак. Он усадил ее обратно в шезлонг и подтянул еще один для себя. «Небрежнее, – сказал он сам себе, – не давай ей понять, что ты настолько сильно хочешь продолжить обнимать ее, что твое сердце, кажется, вот‑вот выскочит из груди». Он откинулся на спинку шезлонга, забросил ногу на ногу и подмигнул. – По правде говоря, я приехал, чтобы повидать тебя, мой дорогой друг.
Бренвен почувствовала себя неловко. Она принялась накручивать прядь волос на палец.
– Тебя вызвала Эллен, – высказала она предположение и подождала, пока он кивнет в знак подтверждения. – Ей не следовало этого делать. Я бы не хотела, чтобы ты приезжал, чтобы ты разрывал свою жизнь ради… ради этого.
– Я не разрывал свою жизнь, Бренвен. Я рад, что она вызвала меня – я бы только хотел, чтобы она сделала это раньше. Я бы уже давно был здесь, рядом с тобой, если бы только знал, через что тебе пришлось пройти.
– Со мной все в порядке. По крайней мере, почти все. Я буду чувствовать себя еще лучше, когда смогу выйти из больницы. Я собираюсь пожить у Эллен. Она предоставила мне свой домик для гостей до тех пор, пока я… э‑э… не встану на ноги и не смогу жить самостоятельно.
– Ты действительно выглядишь хорошо, – мягко сказал Уилл, сгорая от желания прикоснуться к ней. – В некотором роде ты выглядишь даже прекраснее, чем раньше. Но я вижу, что тебе пришлось нелегко.
– Да. – Бренвен опустила глаза, но затем заставила себя поднять их и посмотреть прямо Уиллу в лицо. Ее голос был чуть громче шепота. – Я потеряла ребенка, Уилл. Все эти месяцы… вдруг что‑то случилось. У меня начались схватки, и он родился на три недели раньше и уже мертвым. Мальчик, который родился уже мертвым. Бедный малыш так и не успел пожить.
– Мне очень жаль.
Она сглотнула слюну. До этого она не пыталась ни с кем говорить об этом.
– Мне тоже было очень жаль, но сейчас… я думаю, что это к лучшему. Я сделала ужасную, непростительную ошибку, Уилл. Джейсону и мне никогда нельзя было даже пытаться родить ребенка. Возможно, я еще могла бы позаботиться о нем, но Джейсон… – У Бренвен в глазах появилось загнанное выражение. – Джейсон стал таким требовательным, так собственнически относился к ребенку, даже когда он еще не родился… Ничего хорошего из этого выйти не могло. Я думаю, это к лучшему, даже для ребенка. И все же я чувствую себя ответственной. Несколько месяцев жизни этого малыша внутри меня и его смерть – на моей совести.
– Не говори так. – Уилл наклонился вперед. – Ты хотела родить ребенка, чтобы спасти свой брак. Ты сделала все, что смогла, ты делала то, что на самом деле считала правильным. Ребенок не мог спасти твой брак – значит, это судьба. Это не твоя вина. Пожалуйста, пожалуйста, не обвиняй себя в этом!
– Я… не могу не делать этого. Но я думаю, что заплатила за свою ошибку. И буду платить за нее всю свою жизнь. Это тоже судьба.
Затем она каким‑то образом ушла от него – ее тело все еще сидело в кресле, но она находилась где‑то далеко. Эллен предупредила его о том, что Бренвен надолго замыкается в себе. Уилл дал ей уйти, оставаясь довольным уже тем, что просто сидит рядом с ней. Он больше всех других людей привык к ее молчанию.
В отделении для выздоравливающих не было установленных часов посещения, и посетители только приветствовались, так как считалось, что они помогают пациентам вернуться снова к нормальной жизни. Уилл пробыл с Бренвен весь этот день и вечер. Он поужинал вместе с ней в маленькой столовой и ушел только тогда, когда наступило время ложиться спать. На следующий день он снова пришел после завтрака. За ночь погода изменилась, и сидеть на улице было то же, что сидеть под тяжелым, жарким одеялом. Поэтому внутренний дворик сразу же отпал; им пришлось проводить время в постоянно нарушаемом уединении ее палаты. Уиллу это неприятно напомнило о всех тех случаях в прошлом, когда ему хотелось находиться наедине с Бренвен, но он не мог этого сделать. Им всегда не хватало уединенности, не хватало времени. Он снова испытывал раздражение. Как он может поднять настроение Бренвен, если его собственное настроение упало ниже брюха змеи, ползущей по земле?
Он все же попытался. Принялся рассказывать смешные и очень преувеличенные истории о своих промахах в качестве начинающего дипломата среди очаровательных и эксцентричных ирландцев. Медленно, но верно ему удалось привлечь внимание Бренвен. Удалось заставить ее улыбнуться, даже рассмеяться, особенно когда он стал изображать ирландский акцент, от которого в его исполнении за версту несло кентуккской гнусавостью.
– Когда я жила в Лланфарене, – задумчиво произнесла Бренвен, – моим любимым местом была дорожка, идущая по верху Северной башни. Оттуда я смотрела на море, и, когда погода была ясной, иногда можно было разглядеть берег Ирландии. Я всегда думала, что отправлюсь туда когда‑нибудь, пересеку Ирландское море. Но вместо этого я пересекла Атлантический океан и отправилась гораздо дальше. В конце концов я приехала сюда, а не в Ирландию.
– Ты не знаешь, как сильно мне хотелось бы увести тебя вместе с собой!
Бренвен улыбнулась ему, и он наклонился к ней и накрыл ее руку своей. Он спросил:
– Что ты будешь делать, Бренвен? Ты поедешь обратно в Уэльс? Ты подумала, что ты будешь делать потом, после того как поживешь в коттедже у Эллен?
Она посмотрела прямо ему в глаза. Если не считать поразительной седой пряди в волосах, то сегодня она выглядела гораздо больше похожей на себя.
– По правде говоря, да. У меня есть план. Я знаю, что здесь все думают, что я большую часть времени как бы нахожусь в тумане, но это не так. Я много думала о своем будущем. Нет, я не вернусь в Уэльс. Теперь мое место здесь.
– Но, э‑э, ты, конечно же, не… – Он не мог даже произнести эти слова.
– Не вернусь назад в Редмунд, к Джейсону? Нет, но я не хочу, чтобы он узнал об этом. Он думает, что я просто хочу пожить у Эллен, пока полностью не выздоровею, а потом вернусь домой. Вместо этого, когда я окончательно окрепну, я встречусь с адвокатом. Не знаю, чего стоит добиться развода в этом штате, но это именно то, что я собираюсь сделать. Джейсон больше не любит меня. Я стала для него ничем, кроме как живым сосудом для его ребенка, а когда выяснилось, что ребенок умер… теперь я ему не нужна.
Бренвен замолчала. То, что она делилась с Уиллом, было хорошо. Но о некоторых вещах она не могла рассказать даже ему. Сны, которые ей снились, яркие сны‑видения о том, что Джейсон Фарадей зашел в своем гневе настолько далеко, что тот поглотил все хорошее, что еще оставалось в нем. Она подозревала, что он каким‑то образом приложил руку к «несчастному случаю» с ее врачом. Она знала, что Джейсон сейчас стал опасен для нее, что она больше не должна давать ему приблизиться к себе. У нее не было никаких доказательств, только ее сны, но она верила снам.
– Я бы не сказал, что сожалею о том, что ты стала такой решительной, – заметил Уилл.
Бренвен продолжила свой рассказ, и ее ясный голос стал сильнее:
– Как только мой новый врач позволит мне выписаться, Эллен воспользуется моим ключом и привезет из дома в Редмунде мою одежду, книги и некоторые личные вещи. Я больше ничего не хочу, даже машины. Я просто надеюсь, что к тому времени Джейсон поймет, что я не собираюсь возвращаться обратно, и охотно даст мне возможность уйти от него, не поднимая никакой возни.
– У него есть перед тобой обязательства, Бренвен, – сказал Уилл, наклоняясь к ней и честно глядя на нее. – Он должен поддерживать тебя материально. И кроме того, в Маклине тебе будет трудно без машины.
– У меня есть некоторые сбережения. Я сама могу купить подходящую машину. Для меня очень важно стать абсолютно независимой, Уилл. Абсолютно. По правде говоря, я не очень рада тому, что Эллен предложила мне свой коттедж. Я бы охотнее сняла его у нее, даже если поначалу бы смогла платить чисто символическую сумму.
– Хмм… – Уилл откинулся на спинку стула. Он подумал, что после нескольких лет замужества за Джейсоном ее столь сильные чувства вполне объяснимы. – Я надеюсь, ты не упоминала при ней об оплате за коттедж. Люди, подобные Эллен Кэрью, относятся к жизни немного по‑другому. Она бы оскорбилась, если бы ты попыталась заплатить ей деньги.
– Я знаю. Я не осмелилась даже заикнуться об аренде, просто я бы чувствовала себя комфортнее, если бы сама платила за нее.
Бренвен всмотрелась в профиль Уилла. Он, казалось, задумался о чем‑то, пристально всматриваясь в окно палаты, как будто бы там было что‑то более интересное, чем стоянка для автомобилей. Она тихо позвала его.
– Уилл, что случилось?
– Хм? Случилось? Возможно, ничего. Может быть, я становлюсь слишком чувствительным, когда дело касается тебя. Начинаю слишком быстро делать выводы.
Бренвен понимала, что он имеет в виду, но уклонилась от этой темы.
– Я рада, что ты приехал. Твой приезд стал для меня исцелением. Я сама не понимала, насколько лучше я буду чувствовать себя после того, как у меня появится кто‑то, с кем я смогу поговорить. Я никому не доверяю так, как тебе. Спасибо, Уилл.
Уилл неохотно посмотрел на часы. Он знал, что ему уже почти пора уходить, и ему не нужны были часы, чтобы подтвердить это. Он угрюмо сказал:
– Я все еще хотел бы забрать тебя в Ирландию.
Бренвен услыхала тоску в его голосе, и это убедило ее в том, что она должна сейчас разобраться с тем, что у него на уме. Она слишком хорошо знала его, была слишком уверена в том, что он думает. С точки зрения будущих отношений было бы лучше, если бы она заговорила об этом сейчас, когда они сидят здесь лицом к лицу.
– Я не могу поехать в Ирландию с тобой, Уилл. Но тебе нужен кто‑то. Я думала, что ты понял, что я имею в виду, когда говорила, как важно для меня быть полностью независимой. Тебе нужно найти кого‑то, Уилл, и жениться. Ты сам не заметишь, как станешь послом. Тебе нужна жена, которая смогла бы устроить для тебя дом, куда бы тебе ни пришлось поехать.
На лице Уилла было написано явное недоумение.
– Я не собираюсь делать карьеру в Госдепартаменте. Я думал, что ты знаешь об этом. Я поработаю там, пока Вьетнам не закончится окончательно, а потом вернусь домой. Эта война просто не может продолжаться долго, слишком много людей присоединяются к движению за мир. Это уже не просто хиппи или дети цветов.
– Пусть даже так. Я только пытаюсь сказать тебе так мягко, как только могу, что когда я разведусь с Джейсоном, то больше не собираюсь выходить замуж. Никогда и ни за кого, даже за тебя.
– Ты не можешь так думать на самом деле!
– Я так думаю. У меня больше не будет детей, Уилл. Я думаю, что ты знаешь, несмотря на то, что ты ни разу не упомянул об этом. Полагаю, Эллен ведь наверняка все тебе рассказала. Я не собираюсь жить жизнью среднестатистической семьи – знаешь, мама и папа в отдельном собственном доме с двумя машинами в гараже и 2,2 ребенка. Тебе же нужно именно это, Уилл, я знаю, что нужно. Особенно дети, ты будешь замечательным отцом. Я хочу, чтобы у тебя было все это. Но у меня этого быть не может, да я теперь и не хочу. Я хочу стать независимой. С этого момента жить собственной жизнью.
– Бренвен, меня не волнует то, что у тебя не может быть детей. Я люблю тебя!
– Я тоже люблю тебя и именно поэтому и говорю все это. Я достаточно причинила тебе боли в прошлом. Я не хочу причинить тебе боль сейчас, оставив в заблуждении. Я больше никогда не выйду замуж, Уилл, никогда.
– Никогда не говори «никогда», Бренвен. – Он быстро поднялся со стула и поцеловал ее в щеку. – Мне нужно идти, а то я опоздаю на самолет. Я напишу тебе, и ты тоже теперь можешь написать мне – это уже большой шаг вперед для нас!
Позднее, уже сидя в самолете, он обдумывал то, что она сказала ему. Думал о том, какой она показалась ему во время этого приезда. Эллен Кэрью говорила ему, что хочет, чтобы он вывел Бренвен из ее внутренней замкнутости, что она подавлена и слишком отстранилась от окружающего ее мира. Ему же показалось, что все обстоит совсем не так. Да, иногда ее охватывала грусть, но было бы просто ненормально, если бы этого не случилось с ней после всего того, что ей пришлось перенести. Ее тело до сих пор не окрепло, но дух стал по‑настоящему сильным. Таким сильным и ясным, свободным от сомнений, смятения и самообмана, которые, казалось, рвали ее на части в те месяцы, которые предшествовали его отъезду в Ирландию. Как будто бы она прошла сквозь огонь, который сжег все, что было несущественным для нее, и оставил основу Бренвен чистой, сильной и сверкающей.
Он не хотел верить, когда она сказала, что больше никогда не выйдет замуж. Он не хотел верить и все же поверил. Она прошла через брак с испорченным, продажным человеком, сохранив в неприкосновенности свою собственную честность. Уиллу казалось, что потеря ребенка одновременно с потерей возможности вообще иметь детей должна быть худшим из испытаний, которые могут выпасть на долю женщине, и она пережила и это. Он почувствовал в ней новую чистоту цели, и он не мог усомниться в ней.
Часть третья
ПРЕВРАЩЕНИЕ