Двое из жильцов мертвого дома вернулись к себе только под утро – Удовиченко высадил их на старом месте возле телефонной будки. На обратном пути никто не проронил ни слова – молчал даже словоохотливый репортер.
Он побывал на пороге вечности, и ему не терпелось взглянуть на отметину от пули на груди. Угодив в бронежилет, пуля обычно оставляет синяк больших или меньших размеров. Но Удовиченко казалось, что дома, в зеркале его глазам предстанет некое клеймо, отметина потустороннего мира. Впрочем, это не мешало прикидывать возможных покупателей кассеты, стартовую цену, с которой начнется торг.
Судя по всему, придется пожертвовать славой и настаивать на соблюдении анонимности. Иначе милиция потом не слезет. Ничего, те, кому нужно – продюсеры, редакторы газет, исполнительные директора и реальные хозяева телеканалов – так или иначе узнают об авторе.
Его рейтинг в ближайшие пару недель будет зашкаливать, и важно использовать этот шанс.
В комнате Виктор сразу схватился за саксофон. После всех событий этой ночи он изголодался по нему.
Сжал зубами мундштук, как впиваются в водопроводный кран побывавшие в чертовом пекле – захлебываются и не могут напиться.
Он набросил на раструб тряпку, чтобы заглушить звук и не разбудить никого из соседей. Сейфулла все‑таки проснулся и заглянул.
– Вернулись? Молодцы.
Он хотел еще что‑то сказать, но помешала зевота.
Пожелал спокойной ночи с вежливостью, присущей всем восточным людям, и ушел досматривать сон о родных краях.
– Не спишь? – спросил Виктор через час, оторвавшись от инструмента.
– С твоим саксом заснешь. Чем тише, тем сильней мешает.
– Сказал бы.
– – Пустяки. Я же чувствую – тебе надо поиграть.
– Слушай, ты ведь не застрелил того, последнего.
– Нет, багром проткнул.
– Просто я слышал как он хрипел.
– Тебе это кажется жестоким? После всего, что ты перенес?
– Не знаю. Я сам ощутил прилив ненависти перед тем как в первый раз нажал курок.
– Кому‑то в этой жизни удается отсидеться, кому‑то нет. У нас с тобой выбор простой – или мы их похороним, или они нас. Что такое твое житье‑бытье на вокзале? Могила по сути, согласен? А наружу из нее выход только один.
Ни тот ни другой не видели друг друга. Полная темнота уравняла их на полчаса – через полчаса Рублев должен был увидеть рассвет.
– Скажу тебе честно, я не верю в загробное возмездие, – продолжал Комбат, – Воздать по грехам надо здесь, на земле. Мы сами должны осуществлять справедливость – не надо перекладывать эту задачу на плечи господа Бога или МВД.
– Хочешь колхозное поле с ножницами полоть?
– Пусть другие сделают лучше.
* * *
Красильников умел концентрироваться на одной задаче, беспощадно отбрасывая все остальное в сторону. Вот и сейчас он пропал из Думы в самые горячие дни обсуждения бюджета, доверив своему заму по партийному руководству руководить грызней по каждой статье.
В посольстве одной из восточноевропейских стран он встретился с двумя пакистанскими офицерами. Имел беседу с высокопоставленным сотрудником ФСБ за день до его отъезда на Байконур. «Подвязал» к проекту нужного человека из министерства обороны.
Давно и твердо Красильников усвоил: если проект обещает большие деньги, надо делиться, не скупясь. Потеряешь больше, когда тебя вежливо попросят на конфиденциальный разговор и объяснят, что дело может рухнуть в считанные часы с самыми неприятными последствиями. Вот тогда придется идти на любые условия.
Мирзабек четко назвал сумму, которую пакистанская сторона готова выделить на комиссионные. Позже, при личной встрече офицеры в мундирах с аксельбантами и фуражках с высокими, заломленными кверху тульями подтвердили цифру. Для них, понятно, не имело значения, кому пойдут деньги.
Себе Красильников мысленно определил четверть от всей суммы. Раскидать остальное было задачей не из простых. В таких случаях не возникало вопросов о партийной принадлежности и политических убеждениях.
Всему свое время и место. Время для хлестких фраз, которые будут цитироваться в прессе, смаковаться по телевидению. Время для конкретного делового контакта где‑нибудь на открытом воздухе, подальше от стен, имеющих уши.
Именно такой контакт состоялся у Красильникова с Алексеем Гуриным, заведующим департаментом информации российского правительства. Наверно, не было второго человека, который выпустил бы столько критических стрел в адрес правительства как лидер Либерально‑социалистической партии. Красильников обвинял кабинет министров в продаже интересов России, в слепом следовании рекомендациям Международного Валютного Фонда, в жульнической приватизации.
Правительство не оставалось в долгу. Оппоненту приписывали дружбу с мафиозными фигурами, счет в швейцарском банке, аморальное поведение. Кое‑что из этого набора озвучивал лично Гурин, который по долгу службы постоянно собирал пресс‑конференции. Именно ему чаще всего журналисты задавали неприятным вопросы, ссылаясь на громкие заявления Красильникова.
Заведующий департаментом отбивался и сам немедленно переходил в атаку.
По объему полномочий пост Гурина был одним из самых незначительных в правительстве. По сути он выполнял те же функции, что и президентский пресс‑секретарь. Его небольшой штат отвечал за предоставление информации по запросам из министерств. Но конфиденциальные сведения каждый из министров получал по своим каналам. Поэтому в департамент Гурина обращались только за статистикой и ежедневными показателями – валютными курсами, биржевыми индексами, котировками акций и всем прочим, что мог узнать всякий, кто потрудился бы купить одну из газет отпечатанных на розовой бумаге.
Реальный вес Гурина определялся другим. Именно он был доверенным лицом премьера, именно через него поступали все выгодные предложения, именно он разговаривал от имени главы правительства, когда последний не мог позволить себе засветиться.
Оппозиционный политик и государственный чиновник встретились в том самом посольстве, где Красильников обговаривал детали с пакистанцами. В узких кругах столичной элиты посольство славилось своей надежной крышей. Сам посол – человек с окладистой, располагавшей к доверию, бородой – любил вкусно поесть, славился как собеседник и был в приятельских отношениях с совершенно разными людьми: от банкиров до оперных звезд Большого театра.
За десять лет его пребывания в Москве ни один разговор, состоявшийся в посольстве, не стал достоянием ни ФСБ, ни пишущей братии. Имя посла стало своего рода фирменной гарантией полной конфиденциальности.
Под занавес большого приема в честь государственного праздника его страны, посол сообщил Гурину, что приобрел для своей коллекции еще одно произведение модного художника. Гость понял его правильно – в небольшой комнате, сплошь увешанной картинами, обычно происходили встречи тет‑а‑тет.
Гурин ничуть не удивился обнаружив там всем известного партийного босса в неизменном двубортном пиджаке с золотыми пуговицами. Иметь дело с политическим оппонентом с одной стороны даже удобнее, по крайней мере хоть с этой стороны можешь не ждать выплеска компромата. Они обменялись рукопожатием.
– Может на «ты», если не возражаешь? – спросил Красильников.
Получив согласие, он без долгих околичностей приступил к делу.
– Алексей, кое‑что из байконурских железок готовы взять за хорошие деньги.
Гурин только краем уха слышал о намечаемом отказе от аренды космодрома, последнее время руководитель департамента был занят совсем другим. Тем не менее он кивнул, делая вид, что неплохо владеет информацией.
Красильников размашисто написал на листке бумаги сумму в долларах, потом скомкал его и отправил в карман. В этой комнате никто ни при каких обстоятельствах не называл вслух денежные суммы.
– В чем проблема? – осведомился Гурин.
– «Железки» должны уйти на юг. Большая часть уйдет без проблем. Но есть два аппарата – юридически они в собственности НПО «Молния». У НПО на них свои виды, они рассчитывают раздобыть где‑нибудь денежки и раскрутить свой проект до конца.
– Объективно говоря – разумный подход, – заметил Гурин.
«Оставил бы ты при себе свои наблюдения», – подумал его собеседник.
– Они будут упираться до последнего. Зам, генерального вытянул из нашего комитета по обороне решение отдать им эти образцы.
– Так ведь вы на сегодня глава комитета, или я что‑то путаю? – искренне удивился Гурин.
– И на старуху бывает проруха. В любом случае наше решение чисто рекомендательное. Ликвидационная комиссия подчиняется правительству.
– Да, но теперь нужна основательная мотивировка, – Гурин невзначай набивал цену.
«Подавишься – куда тебе больше», – мысленно проскрежетал Красильников.
– Давай по делу. Есть три вопроса. Номер первый: их представителей нельзя ни под каким видом допустить на полигон. Номер второй: информационное прикрытие.
Эти ребята побегут сейчас по редакциям, выскочат на каком‑нибудь телеканале. Номер третий: надо уладить вопросы с Федеральной пограничной службой.
– По Средней Азии границы, слава Богу, прозрачные.
– В Таджикистане стоят наши миротворцы. Там черт ногу сломит: есть армейские подразделения, есть пограничники. Состав будет сопровождать человек из ФСБ, но какой‑нибудь ретивый капитан может заартачиться.
– Зачем обязательно через Таджикистан? Кляузный маршрут.
«Без тебя знаю. По крайней мере лучше, чем Афганистан. Там, в Каракоруме единственное место где до Пакистана рукой подать. Проскочить пятидесятикилометровый коридор афганской территории и точка – приехали.»
Всего этого Красильников говорить не стал – он не торопился раскрывать ни заказчиков ни детали маршрута.
– Подумай, Алексей, что можно сделать.
– По «Молнии» могу сразу сказать: объявим через неделю приватизационный аукцион. Мозги у них быстро развернутся в нужном направлении. Насчет пограничников… Кто будет сопровождать груз? Это имеет значение.
– Команда надежная: пятьдесят на пятьдесят. Половина наших хлопцев, половина таджиков.
– Ты доверяешь узкоглазым?
– Я никому не доверяю, – осклабился Красильников, демонстрируя свои лошадиные зубы.
В ответ на настойчивые просьбы уточнить расклад он пояснил, что людей выделил Хикмет – полевой командир, контролирующий район Ходжента.
– Таджикская часть маршрута проходит целиком по его территории – так что мы гарантируем себя от неприятностей. Если у пограничников аллергия на эти рожи, можно договориться с Хикметом и его бойцы перейдут границу где‑нибудь в сторонке, пешком.
– А что свои кадры? – скептически поинтересовался Гурин. – Ведомственные или… «…обычная братва», – хотел закончить он, но решил лишний раз не тыкать грязной тряпкой в глаза новому партнеру.
– За безопасность отвечает охранная фирма «Кондор». А сам контракт на поставку заключен от имени ЗАО «Технология». Так удобнее – пусть фигурируют только частные юридические лица.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ
Рублев исчез с самого утра и, вернувшись, тронул Виктора за плечо:
– Собирайся.
Музыкант долго не мог понять куда они едут. Потом по приглушенным голосам и особому запаху сырой земли догадался, что он на кладбище.
Это был случайный день, никак не связанный с датами Ритиной смерти или рождения. Рублев даже не знал точно число. Он не сомневался, что слежки не будет – не станут возле Ритиной могилы держать круглосуточную засаду. Но все‑таки не хотел подвергать друга опасности. Попросил подождать и один подошел к ограде. Постоял несколько секунд, отрешившись от окружающего. От вчерашнего и завтрашнего дней, от возмездия и от самого себя. Потом встряхнулся и вернулся к Виктору.
Они прошли кладбище из конца в конец. На самой дальней от входа аллее Рублев подвел своего незрячего спутника к другой надгробной плите, где были высечены два имени.
– Твои, – произнес он глухо.
Виктор выпрямился по‑солдатски. Выпрямился именно потому, что хотелось ссутулиться, сгорбиться, опуститься на колени. Он нагнулся, ощупал пальцами холодную, мокрую от дождя поверхность полированного мрамора. Проследил от начала до конца все углубления букв.
Сейчас он не мог даже представить себя прежним – отцом семейства, возвращающимся домой. По ту сторону бездонного обрыва остались не только Ирина с Лизой, остался он сам. Внутренним зрением, сквозь поднимающийся со дна пропасти туман, он различал себя рядом с ними.
Через час Комбат тронул его за плечо. Двинулись в обратный путь.
– Как они могли здесь оказаться? – спросил Рублев ради того, чтобы что‑то спросить. – На этом кладбище сейчас редко хоронят.
– Не знаю. Иринин отец ушел от них, когда ей было всего семь. Потом она больше ничего о нем не слышала.
Может быть, он многого достиг за эти годы и решил хоть раз в жизни исполнить отцовский долг.
Когда вернулись на «место жительства», Комбат на мгновение застыл. Дом исчез. За два с половиной часа их отсутствия он превратился в груду кирпича – настоящий холм, над которым еще витало медленно тающее облако штукатурной пыли. Для современной техники это было вполне реальным делом, но от этого не становилось легче.
Что сталось с семьей беженцев, с саксофоном?
– Присядь пока, – Рублев отвел товарища к скамейке за оградой сквера.
Сам перемахнул через забор и стал обходить кучу, стараясь поймать золотистый блеск сквозь тусклые обломки. Скоро приедут самосвалы и экскаватор – вывозить мусор. Потом уже точно концов не найдешь.
Хотя отыскать расплющенную «дудку» тоже радость небольшая.
А если афганцы вытащили ее с собой, чтобы уберечь? Далеко унести не смогли бы – своего барахла полно, а рук всего две пары. Спрятали? Может они сами где‑то поблизости – укрыли детей от холода в подъезде или в магазине?
Рублев обошел соседние дома, спросил кассиршу в магазине – видела ли она, что случилось.
– Как не видела – здесь такой треск стоял. Облако как после атомного взрыва. В пять минут от дома ничего не осталось.
– А люди? Никто оттуда не выходил?
– Выходили какие‑то черные с кучей детей. Залезли вон в ту дверь. А потом видать кто‑то вызвал милицию – приехали на машине и забрали всех. Жалко, конечно…
Не дослушав, Комбат широким шагом направился к подъезду. Хлопнула за спиной подпружиненная дверь.
Он осмотрелся в сумерках и сразу заметил процарапанную на стене стрелку вверх.
Поднялся на лифте до последнего этажа, пробежал последние два марша до двери на крышу. Возле самой двери на площадке лежал целехонький инструмент, завернутый в тряпье. В раструбе Рублев обнаружил короткую записку.
"Если нас заберут в отделение, не надо вмешиваться.
Просто выставят из Москвы и ничего больше. Я сам понимаю – здесь нам делать нечего. Спасибо. Мы еще обязательно встретимся."
– В чем дело? – спросил Виктор, когда ему вручили бережно укутанный саксофон.
– Возвращаемся на кладбище, – ответил Рублев.
* * *
К середине дня Вельяминов уже знал все подробности событий на борту «Грибоедова». Новое дело поручили Паше Рязанцеву – единственному в управлении человеку, с которым он всегда мог говорить начистоту, не взвешивая каждое слово, не опасаясь, что оно будет при случае пересказано в искаженном виде.
Вельяминов напросился вместе со следственной группой на корабль, обещая ни во что не вмешиваться. Оказалось, что треть пассажиров уже исчезла на первой стоянке. Люди не то чтобы испугались допросов – они знали, что их фамилии зафиксированы в турагентстве.
Просто самые впечатлительные из пассажиров были не в силах оставаться на борту. Не говоря уже о пострадавших: пятерых любителей отдыха на воде пришлось госпитализировать с черепно‑мозговыми травмами.
Вельяминов опознал выловленный из воды труп Меченого. После этого его интерес сосредоточился на тех, кто высадился на борт. Неужели рядовые левашовцы все‑таки решили не оставаться в долгу после разгрома?
Обычно группировка разваливается даже после меньших потерь. Ведь рядовым бойцам, в сущности, все равно, на кого работать. Им чужда верность мертвым, у них нет знамени, которому они присягали.
Показания туристов удивительно походили друг на друга. Подробные во всем, что касалось начала событий, они резко иссякали, как только дело доходило до стрельбы на борту. Все в один голос утверждали, что выстрелов как таковых почти не было слышно. Запершись в каютах, люди слышали кто короткую пробежку, кто хлопок, кто всплеск воды.
Осторожность пассажиров и команды легко было предугадать. Никому не хотелось выступать свидетелем на суде. Не дай Бог твои показания окажутся решающими…
Информация пришла к Вельяминову оттуда, откуда он меньше всего ее ожидал. Он курил сигарету за сигаретой в номере люкс, где Меченый провел свои последние часы. Посматривал в иллюминатор на спокойную, стального оттенка воду – судно стояло пришвартованное к небольшой пристани. Как вдруг ворвался Рязанцев, молча включил телевизор и упал в кресло.
– Смотри. Только что звонили из управления. Семнадцатый канал с десяти утра анонсирует что‑то сенсационное по «Грибоедову».
Он выбрал пультом нужный канал – там заканчивалась викторина, счастливо и ошарашенно улыбался мужичок, только что отхвативший в суперигре автомобиль.
– Сейчас начнется криминальное обозрение.
– Кто‑нибудь видел здесь телевизионщиков?
– Черт его знает. Они скоро снимут из раковины как я чищу зубы.
"Сегодня наша передача целиком посвящена событиям прошедшей ночи. Пока еще мало кто из телезрителей знает о трагедии, разыгравшейся на борту теплохода «Александр Грибоедов». Ровно сутки назад он отправился в обычный рейс по маршруту «Москва – Нижний – Москва». Но программа отдыха оказалась совсем не такой, какую ждали пассажиры. Борт корабля стал ареной кровавой разборки.
Человек, предоставивший нам кассету, по понятным причинам решил остаться анонимным. По его словам, на пленке запечатлено не обычное сведение счетов между двумя группировками. Это акция возмездия мафии.
Ее исполнители – рядовые граждане России, не уполномоченные ни силовыми ведомствами, ни частными организациями…
Вельяминов смотрел не отрываясь. Изображение дергалось, дрожало, теряло резкость. Звук почти полностью отсутствовал. Но все равно впечатление было сильным. Те, кого комментатор назвал «рядовыми гражданами», попали в кадр только несколько раз. Боком, спиной, затылком. Бегущие ноги, ствол с глушителем…
Старший следователь отметил две фигуры. Одну массивную, с четкой координацией движений. Вторую – слишком осторожную, передвигающуюся как будто на ощупь.
Широкая спина и по‑военному подстриженный затылок снова на мгновение попали в кадр. Именно таким он представлял Рублева по описаниям свидетелей, по тем фотоснимкам, которые оказались в его распоряжении.
Уже после взрыва депутатского лимузина был проведен обыск в квартире Рублева. Вельяминова поразило почти полное отсутствие мебели и всего того, что стало непременным атрибутом современных квартир, даже телевизора. Идеальные чистота и порядок сразу бросались в глаза, каждая из немногих необходимых вещей знала свое место.
Опросив соседей, следователь выяснил, что Рублев не показывался дома с того самого дня как застрелили Риту Аристову. Он оставил телефон милиции и настоятельно посоветовал позвонить, как только в квартире кто‑то появится.
Результаты экспертизы не позволяли однозначно установить смерть Рублева. Мощность взрыва и радиус разброса останков оказались слишком велики. Требовалось дорогостоящее генетическое исследование уцелевших клочьев человеческого мяса. С середины осени всегда начиналась напряженка со средствами, и обожженные почернелые куски спрятали на хранение в холодильную камеру.
Только в конце прошлой недели Вельяминов получил предварительный ответ: сохранившееся принадлежит двум разным людям. Это позволяло предположить, что третий мог инсценировать собственную смерть. Если так, то этим человеком мог быть только Рублев.
Увиденные на экране кадры попали на подготовленную почву – предварительные результаты экспертизы, личности погибших на теплоходе и контуры массивной фигуры четко укладывались рядом друг с другом.
* * *
Именно на Ваганьковском пристроил сутенера его старший брат Леха, на которого неисповедимыми путями снизошла благодать. Катя объяснила, что им с Валерой надо «прикинуться дохлятиной» и не шевелиться до поры до времени: Именно это образное выражение навело благочестивого Алексея на мысль о кладбище, где отпевал покойников знакомый священник.
Здесь имелась своя незаметная индустрия – незначительная по масштабам, зато не облагаемая налогами и хранимая от рэкета, поскольку даже самые отъявленные из бандитов уважительно относились к месту вечного успокоения. Женщины в халатах, ближе к закрытию прибирающие на кладбище, в дневное время занимались букетами – нарезали цветную бумагу, мастерили цветы по отработанной технологии. Потом цветы попадали к торговкам возле кладбищенских ворот, точнее к той части, которая торговала «бумагой».
Валеру с Катей разделили – ему отвели топчан в бараке сторожей, ее поселили с уборщицами. Встретились они только за работой: Алексей попросил, чтобы младшего брата посадили резать цветы – пусть девочка за ним присматривает. Первые несколько дней сутенер непрерывно матерился себе под нос:
– Сукин сын – блаженным заделался. Толково, ничего не скажешь… Ах, ты…
Женщины щелкали ножницами и спокойно воспринимали его бормотание. Кате было даже интересно поначалу: незнакомая обстановка, интересная работа – какие красивые цветы можно, оказывается, закрутить без единой капли клея. Она исподлобья разглядывала работниц. Совсем разные – молодые и постарше, молчаливые и разговорчивые. Только одеты все во что‑то одинаково тусклое.
Только вот выметать мусор под дождем ей не нравилось. Мокрые пальцы начинали мерзнуть, краснеть. Она чувствовала себя униженной. На третий день ее начало раздражать то одно, то другое. Скорбные лица родственников. Любопытные глаза тех, кто явился сюда, как в музей – поглазеть на могилы именитых. Они шныряли от одной к другой с восторгом, щелкали «Кодаками» со вспышкой. Везде и повсюду ей чудился запах, запах мертвечины.
Она стала замечать за Валерой серьезные сдвиги в сторону тихого помешательства. Ни с того ни с сего он вдруг мельчил ножницами в лапшу цветную бумагу. Потом разговаривал сам с собой о каких‑то баснословных суммах в долларах. Приставал к одному из бессловесных существ, утратившему всякие признаки пола, предлагал первоклассных клиентов.
Потом вдруг пугался стука в дверь, незнакомого лица, глянцевых бумажных листов ярко‑красного цвета.
Катя надеялась, что Алексей появится со дня на день.
Неплохо бы поместить Валеру в больницу – не в дурдом, конечно, а на обследование.
Однажды Алексей появился. Посидел возле брата, с кроткой улыбкой вручил ему маленькую, размером с этикетку на спичечном коробке иконку.
– Окроплена святой водой.
Лучше бы он этого не делал. Брат взбеленился, выдрал гостю клок и без того жидковатых волос. Уже схватился за ножницы, намереваясь использовать их как холодное оружие. Но Катя вовремя повисла на руке.
Бывший сутенер неожиданно расслабился, обмяк и, отвернувшись к столу, стал перебирать уже перевязанные нитками букеты.
* * *
У ворот кладбища девчонка догнала Алексея.
– Дьявол еще играет, – заметил тот, не сбавляя шага.
– Его надо в больницу. Психоз полечить.
– Научи его простой молитве. Хотя ты сама не очень‑то… Зайди в часовню, попроси у отца Михаила бумажку с «Отче наш».
Учить молитву Валера не пожелал, она не стала настаивать, чтобы припадок не повторился. В тот день, подметая аллею, она впервые увидела двух человек: слепого и его поводыря – крепкого, широкоплечего, со спокойным, внушающим доверие лицом.
Потом она встречала их по несколько раз на день.
Поинтересовалась у одного из сторожей. Тот толком ничего не знал.
– Попросились тут ненадолго, обещали в часовне кой‑чего подремонтировать.
Вечером она постаралась побыстрей вымести свою территорию и постучала в окно недавно отстроенного одноэтажного домика с крестом над крошечным куполом. Внутри продолжались работы – в окно видно было как работают двое.
Ее впустили, не задавая вопросов. Она походила взад‑вперед, не зная с чего начать разговор.
– Я тут случайно оказалась.
– Мы тоже, – спокойно ответил крепко сбитый человек с могучей шеей и пронзительно голубыми глазами.
– Боюсь нос высунуть. Есть причины.
– На все есть причины. Только не место тебе здесь торчать.
– Сама понимаю. Закурить не найдется?
Человек с молотком в руках взглянул на нее с прищуром:
– У меня только «Астра». Куришь такие?
Катя не сказала, что привыкла к дорогим, ментоловым. После первых двух затяжек закашлялась – дым как будто наждаком прошелся по горлу. Загасив сигарету, она – чтобы не обидеть угостившего – спрятала ее в карман.
– В такое дерьмо попала, что не рассказать.
Вот почему ее так тянуло в часовню. Выговориться до конца. Почему‑то она была уверена, что эти люди поймут все правильно.
В окна мягко стучал дождь. Иногда ветер пригибал ветки и последними уцелевшими листьями пытался протереть мокрые стекла. Устроившись на подоконнике она поведала обо всем. О злосчастном клиенте, угрозах, побоях. Молоток продолжал аккуратно и точно забивать гвозди, ее никто не перебивал, не высказывал ни презрения, ни удивления, ни жалости.
– Самое удивительное, что ты попала по адресу, – заметил Рублев, когда она умолкла. – Я знал того типа, с которого все началось. Сейчас бояться нечего, вылезай спокойно из этой щели. Из тех, кто мог бы причинить тебе зло, в живых никого не осталось.
Катя даже не стала уточнять, заикаться о доказательствах. Она поверила безоговорочно и сразу.
«Неужели Бог действительно есть?» – подумала она утром, выходя вместе с сонным Валерой из кладбищенских ворот. – Не тот, который на ширпотребовских иконках, а настоящий, который посылает спасение."
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
КОМБАТ ВОЗВРАЩАЕТ ДОЛГ
Погрузка благополучно завершилась, состав мог трогаться в путь. Все документы на оборудование и опытные образцы имел при себе человек из ФСБ. Он должен был сопровождать груз до момента окончательной передачи в руки новых хозяев, и вместе с пакистанцами проверить полное соответствие заказа поставке.
К этой сделке мафия подключила людей почти из всех ключевых структур: правительства, Думы, службы безопасности и президентской администрации. Кого‑то мафия в свое время делегировала на ответственную должность, кого‑то купила со всеми потрохами, на кого‑то держала мощный компромат. «Подвязок» получилось больше, чем достаточно, но в подобных случаях всегда лучше перестраховаться.
А вот охрану груза доверили исключительно своим.
Разговаривая с Гуриным, Красильников прекрасно знал, кто скрывается за ширмой частной охранной фирмы, но предпочел умолчать о таких деталях. Зачем лишний раз говорить человеку в лицо, с кем ему приходится сотрудничать, ставить его в неудобное положение?
В рядах группы сопровождения находился и невзрачный человек с тускло‑серыми словно пылью припорошенными волосами и глазами такого же цвета. Женьшень держался особняком. Бродил по степи возле железнодорожных путей, присматривался к чахлой от недостатка дождей поросли, рвал ему одному известные травы. Потом заливал их кипятком в небольшом китайском термосе. В общей трапезе он участия не принимал, обходился тремя глотками своего настоя – утром, в полдень и перед сном.
Еще один человек держался особняком от бойцов группы сопровождения – фээсбэшник в штатском. Он занимал отдельное купе в головном пассажирском вагоне. Здесь он питался – отдельно от остальных, здесь брился два раза в день, брезгуя общим туалетом. Здесь спал, переодеваясь в пижаму, на домашних простыне и наволочке. Здесь, не торопясь, со вкусом читал прихваченную в дорогу старинную книгу с «ятями» и золотым тиснением на переплете.
Оба – фээсбэшник и Женьшень – имели в общих чертах представление друг о друге. Сотрудник службы безопасности знал, что невзрачная личность, выделяющаяся среди остальных узкими плечами и нездоровым цветом лица – особо опасный преступник, которого даже свои боятся и ненавидят за садистские наклонности и гипнотическую силу воздействия на окружающих. Женьшень тоже понимал, что при обычных условиях этот чисто выбритый человек с офицерской выправкой и холодно‑брезгливой линией рта упрятал бы его за решетку.
Несмотря на это, а может быть именно по этой причине, оба испытывали интерес друг к другу – каждый инстинктивно чувствовал равную по силе личность. Пока вагоны стояли под погрузкой, Валентин Федорович Кугель – а это был именно тот «сибарит», которого навещал Вельяминов, пытаясь копнуть прошлое Риты Аристовой – не имел свободной минуты.
Надо было сверить все до мельчайших деталей.
Не обнаружив хоть одного наименования из списка, пакистанцы могли придраться и снизить оговоренную сумму оплаты. А деньги уже давно были расписаны – кому, за что и сколько.
Никаких отклонений от перечня замечено не было, состав тронулся в путь, разгоняясь по ровной как стол безлюдной степи. Первая часть миссии Кугеля была окончена. Теперь до первой встречи с пограничниками или таможенниками он мог отдыхать.
– Я смотрю, ты на диете, – обратился он к Женьшеню, когда они столкнулись в коридоре.
– В здешних местах можно много чего найти.
– На вид не скажешь, – фээсбэшник поглядел в окно, где проплывали большие и малые пятна, похожие скорее на мох, покрытый бледным налетом плесени. – Заходи, угостишь меня своей настойкой.
– Пить желательно на пустой желудок, – Женьшень встряхнул термос, проверяя содержимое.
Он поднял на Кугеля свои бесцветные глаза, и тот подумал, что «пустота», пожалуй, самое подходящее слово. Этот человек казался пустым внутри, и вакуум затягивал через глаза, как через воронки.
– Хочу попробовать из любопытства. Честно говоря, мне рюмка коньяка с лимоном дороже всех заповедей йоги и прочих школ самосовершенствования.
Они зашли в купе и Кугель продолжил свою мысль:
– Что пользы от того, что кто‑то сможет пролежать целый час, засыпанный землей, пробежит трусцой по горящим углям? Век спецназа и боевых искусств кончился. Сейчас время войны технологий.
Фээсбэшник хотел задеть собеседника за живое, спровоцировать на откровенность.
– Куда вам налить? – спросил тот.
– Сюда, в стакан.
Сделав осторожный глоток, Кугель поморщился – настой горчил. Он не боялся подвоха, потому что Женьшень просто не мог заранее знать о его желании. Валентин Федорович был из тех людей, которые при всей любви к комфорту хотят попробовать всего понемножку. Ему случалось заниматься подводной охотой, лазать по горам с альпинистским снаряжением, пить кофе с нефтяным шейхом Аравии, тонуть в таежном болоте.
За долгую карьеру в органах госбезопасности через его руки прошло множество совершенно секретных материалов: фотоснимков, документов, аудиокассет. Не раз и не два он отдавал приказы на уничтожение – врагов государства, неудобных для ответственных лиц людей, своих личных заклятых недругов. Но убивать самому ему не пришлось ни разу. Зачем? Для грязной работы всегда можно Найти исполнителей.
Кугель ни разу не подверг сомнению эту очевидную истину. Хотя в глубине души незаметно вырастало чувство неудовлетворенности, даже ущербности.
Он доводил до белого каления тех, кто своими руками выполнял задание. Требовал подробнейших описаний каждой детали и злился, потому что убийцы, как правило, не обладали даром слова. Словно сговорившись, они тупо повторяли: «зашел», «увидел», «достал», «замочил», «кровь», «дергался» и прочие ничего не выражающие слова.
Пользуясь своими знакомствами в МВД, он просил доступа в камеры приговоренных к смерти, но с теми выходило еще хуже. Они отказывались говорить, устраивали истерики. Все это убеждало в одном: убивать – важнейший опыт, который невозможно извлечь из другого человека. Он испытывал нечто вроде зависти к этим узколобым людям с мутными глазами.
Такую зависть мог бы испытывать всесильный диктатор, обделенный мужскими достоинствами к жалкому нищему, который трахает пьяную побирушку в придорожной пыли.
Закаты в степи были фантастически красивыми. Вот и сейчас бескрайнюю плоскость без единого ориентира Заливал багровый свет. Запахи оживали и просачивались в купе даже сквозь плотно задраенное окно. Приятное тепло разлилось по телу Кутеля.
– Ты ведь знаешь, откуда я?
Женьшень кивнул.
– Мы просто случайные попутчики в поезде, правда? А случайные попутчики могут себе позволить откровенность.
– Наверно, – пожал плечами человек с термосом.
– Я не спрашиваю, скольких ты отправил на тот свет. Мне не нужно ни фамилий, ни дат. Мне хватило бы одного случая. Чисто спортивное любопытство. Ты один из тех немногих, кто мог бы толково рассказать.
Женьшень странно улыбнулся – можно было подумать, что он заранее ожидал такой просьбы. Потер руками лоб, припоминая, выбирая.
– Не знаю, что вам больше понравится.
– – На твой вкус.
– Хорошо вы выразились, – Женьшень снова улыбнулся, так могла бы улыбнуться ящерица.
– Я почти не пользуюсь огнестрельным оружием, – начал он. – Работаю мелкими инструментами.
Показать?
– Не задавай больше вопросов. Начал – не останавливайся.
Женьшень достал из кармана небольшой складной нож, раскрыл его, показав наточенное как бритва лезвие.
– Чего я не переношу, это суеты. Он терпеливо ждет, когда я к нему подойду. Я не затыкаю ему рот, но кричать он не может, даже когда начинается операция. Двигаются только глаза и пальцы – руки и ноги парализованы. Видели бы вы эти пальцы, как они завязываются узлом. Никогда не скажешь что там кости внутри…
Отстукивали беглый ритм колеса. Поезд летел по степи на максимальной скорости – ни полустанков, ни светофоров, ни стрелочников. Надо гнать, пока есть возможность. Разговор в купе продолжался в другом, неторопливом темпе…
* * *
В отличие от Вельяминова и Меченого Экзаменатор не сомневался в гибели Рублева. Он ведь сам придумал хитрый ход с программатором, который должен был дать сигнал на взрыв на десять минут раньше выставленного времени.
Тревожило другое – поведение Меченого перед атакой бани. Если только у шефа появились подозрения, он будет землю рыть, но доищется до врага в своем стане. Неизвестно, что он выведал у левашовцев – о чем только человек не расскажет если приставить дуло к виску.
И все равно Экзаменатор решил не дергаться. Выдержки ему было не занимать. Буквально через день стрелка барометра вроде бы вернулась в позицию «ясно». Отправляясь в скоротечный круиз, Меченый оставил его на хозяйстве. Но тут, как гром среди ясного неба, грянули известия с «Грибоедова».
Экзаменатор сразу же узнал бывшего «соратника».
По общему контуру, по манере двигаться. Сам факт существования этой пленки неприятно поразил мастера боевых единоборств. Рублев не мог не знать о съемке – похоже он сам с собой прихватил человека с камерой. Рублев не мог не понимать – уцелевшие «соратники» наверняка признают его. Почему он решил объявиться из небытия, которое давало ему достаточно преимуществ?
Впервые за много лет Экзаменатор занервничал.
Вдруг вспомнил схватку, закончившуюся вничью. Уговор об угощении. Он свой долг выполнил,