Но открывшимся оперативным простором первым воспользовался Комбат. От хлесткого удара правой Микола, в котором было не меньше центнера веса, отлетел к стенке, опрокинув по пути мягкий стул с уже нагретым сиденьем.
Давно никто не обращался с ним так неуважительно.
Довольно резво «качок» вскочил на ноги, встал в боевую стойку, но Комбату не составило труда найти в ней брешь. Еще два удара в голову отключили противника.
Открыв глаза, Микола увидел перед собой солдатские ботинки – «посетитель» сидел на стуле и явно намеревался продолжить разговор. Редкие пассажиры спешно забирали багаж. Те, кто только собирался доверить его стальному шкафу, на ходу меняли свои планы.
– Мне нужны Витины деньги за месяц, – повторил свое требование Комбат.
Миколе ничего не оставалось делать, как кивнуть.
Даже от легкого движения головы затылок пронзила острая боль.
"Совсем, бляха, бдительность потерял, – злился на себя поверженный громила. – Нельзя было отпускать ребят – теперь вот имей дело с этим «отмороженным».
– Дальше. Ты, Дудаев и прочая мелкая погань забываете о нашем существовании. Когда понадобитесь, я вас сам найду. Если натравишь ментов, считай, что ты сам себя похоронил. Понятно объясняю?
– Да, – разлепил губы Микола.
Кивать себе дороже, голова и без того разламывается.
– Деньги мне нужны сейчас.
Микола боялся лезть в карман – «отмороженный» все захапает. А там ни много ни мало три сотни баксов.
– Ну что ты жмешься? Лишнего я не возьму. Сам знаешь, сколько человек заработал.
Мелкий «босс» не рискнул сказать, что денег у него при себе нет – слишком близко от лица маячили тяжелые солдатские ботинки.
– Мне надо встать.
"Еще кто‑нибудь из ребят увидит в таком состоянии.
|
|
Авторитет просадишь за секунду."
– Поднимайся, давно пора, – разрешил Комбат.
Вставая на ноги, Микола незаметно вытянул из кармана стодолларовую бумажку. Только бы убрался сейчас, свой полный расчет он получит очень скоро.
* * *
– Твои хождения по электричкам закончились, – сообщил Виктору Комбат. – Уволен по собственному желанию. Твой месячный заработок у меня. Я попросил, чтобы нас больше не беспокоили.
Не успел он это сказать, как в окно постучал мальчишка‑поводырь.
– Вам принести чего‑нибудь?
Спрятавшись после первого удара Комбата за металлический шкаф, он стал свидетелем выяснения отношений и даже различил номинал денежной купюры, перекочевавшей из рук в руки. Теперь он рассчитывал услужить новому вокзальному авторитету.
– Хлеба, горячих сосисок и кого‑нибудь, кто поменял бы мне доллары.
– По какому курсу отдаете?
– По нормальному, – об обменном курсе Рублев имел самое приблизительное понятие.
В мгновение ока мальчишка прибежал со свежим хлебом, кучей политых томатным соусом сосисок на пластмассовой тарелке и ворохом денег.
– Не рассчитывай, что они с этим примирятся, – сказал Виктор. – Дать свободу двоим – вся налаженная система посыпется. Надо уходить, пока не поздно.
– Какую нору в Москве не найди, все равно отыщутся недовольные.
«Недовольные» появились ближе к сумеркам, когда постояльцы вагона уже затопили печь. Рублев еще ничего не успел расслышать, а музыкант уже навострился.
– Идут.
– Может соседи? – предположил Комбат.
Он уже и сам расслышал твердую поступь по гравию. Нет, попрошайки так не ходят. От Миколы посланцы, не иначе. Повязку Комбат на днях снял, но левую все равно нагружать не стоило.
|
|
– Лезь пока на верхнюю полку. Мне будет меньше проблем.
Тут зазвенело сразу несколько окон – двойные стекла крошили обрезками труб. В освещенный закатным солнцем вагон с обеих сторон полезли крепкие накачанные ребята. Тому, кто оказался к Комбату ближе других, не повезло. Едва он просунул голову внутрь, как удар ногой в челюсть сбросил его обратно на гравий. Рублев бил в полную силу, чтобы вырубить противника на ближайшее время.
Посланные Миколой «орлы» тоже были настроены серьезно. Первый, благополучно забравшийся в вагон, ринулся по проходу, оттягивая на бегу руку с тяжелым обрезком. Проход не оставлял места для удара сбоку – труба могла двигаться только сверху вниз.
Комбату не составило труда предугадать движение атакующего, перехватить руку. Ударив носком грубого ботинка по щиколотке, он сбил атакующего с ног.
Тот попытался достать Комбата трубой из лежачего положения, но этим только навлек на себя худшие беды. Прыгнув на широкую грудь, Рублев дважды припечатал подошвой потное лицо с прилипшими ко лбу волосами.
Он обернулся как раз вовремя, чтобы уклониться от удара нунчаками – только волна рассеченного надвое воздуха охолодила лицо. Подхватил обрезок трубы из рук «обработанного» парня и вместо того, чтобы тратить время на замах, неожиданно ткнул специалиста по нунчакам в солнечное сплетение. Тот скорчился и Комбат ударил трубой сверху вниз по самой макушке. Послышался явственный треск черепной коробки.
|
|
– Берегись! – крикнул сверху Виктор.
Обостренным слухом он уловил еще один звук, гораздо более тихий – щелчок раскрывшегося кнопочного ножа. Нож полетел Комбату в спину. Он как раз стал разворачиваться, это его спасло. Острое как бритва лезвие вспороло куртку, тонкий свитер и кожу, прочертив ниже лопатки ровную линию разреза.
Человек, расставшийся с ножом, выпрыгнул в окно.
Еще двое его товарищей тоже попятились назад. Через несколько секунд в вагоне не осталось боеспособных противников. Кровь из пореза текла по пояснице. Задрав одежду, Комбат вытер ее ладонью – чистых тряпок в вагоне не было. Заметил внизу мальчишку поводыря – тот весь светился от восторга.
– Найди мне перевязочного материала, живей.
Мальчишка стремглав убежал. Рублев подтащил двух отключенных «качков» к двери и скинул вниз. Никто бы не взялся оценить их шансы на возвращение в строй.
Публика из соседнего вагона молча потащила расслабленные, свинцово‑тяжелые тела. По четверо бомжей держались за каждое.
– Ты ранен? – спросил Виктор.
– Пустяки. Большая царапина. Ты меня здорово выручил, – ухватив тонкие пальцы, Комбат бережно пожал их. – Знаешь, я давно подумывал о напарнике.
Трудно найти человека, которому мог бы доверять.
Музыкант свесил ноги и нащупал столик – необходимую для спуска опору.
– А твои ребята из батальона?
"Комбат‑батяня, батяня‑комбат,
Ты, сердце не прятал за спины ребят", –
в который раз вспомнилась Рублеву песня.
Слова ее не существовали отдельно от музыки. Если не спеть их, а сказать – получится фальшивая болтовня. А под музыку – пахнет правдой, горьким дымом и кровью.
– Они сейчас, кто где. По разным концам России, по разным странам. На Украине, в Белоруссии, в Армении. У нас, в Москве, только один. Но мужику есть что терять, ради чего беречься – трое детей как‑никак. Понимаю, тебе тяжело это слышать. Факт есть факт: нам с тобой терять на сегодняшний день нечего.
Виктор перебрался поближе к печке: проверить по гулу и жару – надо ли подкинуть еще.
– Тяжело делать дело одному, – признался Комбат. – Не люблю чувствовать себя волком‑одиночкой.
Он вспомнил о Бахрушине, Подберезском. Где вы сейчас, мужики? Где поднимаете армию из руин: на Кавказе, на Дальнем Востоке? Не из той вы породы, чтобы урвать себе теплое местечко тут, в столице, – в Министерстве или Генштабе.
В глубине души Комбат завидовал тем, кто остался в строю. Каждый сделал свой выбор. Есть дар терпения.
Искусство служить молча, когда ты ничего не можешь изменить во всеобщем бардаке и развале. Стиснув зубы делать свое дело, чтобы дождаться перемен к лучшему.
Даром терпения природа его не наградила – пришлось писать рапорт…
– Издеваешься? Из меня такой напарник… Сам же сказал – лезь повыше, чтобы не мешал.
– На свете до сих пор было только двое людей, которым привелось спасти мне жизнь. Один давно в земле сырой, другого последний раз видели на Сахалине, за рыбной ловлей. Ты будешь третьим.
– Я ничего не умею из того, что нужно тебе. Все время я занимался только одним – этой золотой дудкой. Старался чего‑то достичь, стремился к совершенству. Иллюзии, самообман… Это не нужно ни людям, ни мне, ни Господу Богу, если даже он сидит где‑то там, на облаках.
Появился мальчишка‑поводырь с настоящим бинтом.
– Дудаев сказал, чтобы вы заглянули в ресторан.
– Это ловушка, – быстро предупредил Виктор, как будто Комбат уже вскочил с места.
– Иди, передай, что скоро буду.
Раздевшись до пояса, Рублев сам занялся перевязкой.
– Не правда, – заметил он, возвращаясь к прерванному разговору. – Именно это главное. Тут можно много чего наговорить, но язык у меня не слишком хорошо подвешен. Если ты одно дело делал как надо, освоишь и любое другое.
– Учти, сегодня утром я первый раз держал в руках пистолет.
– Я догадался… Собирайся, пойдем вместе. Тебе лучше не оставаться здесь одному.
– А саксофон?
Рублев задумался.
– Бери подмышку.
Вокзальный ресторан встретил их общепитовским запахом, неизменным с советских времен. Метрдотель подскочил было к непрезентабельно одетым друзьям, но негромкий окрик остановил его на полдороге.
Дудаев, уже в другом, новеньком с иголочки пиджаке, сидел в одиночестве за столиком в скупо освещенном углу. На скатерти стоял лаконичный набор: ваза с мелкими блеклыми цветами, водка в графине и две рюмки.
Заметив Виктора, человек с тонкими усиками жестом показал официанту поставить третью.
– Не знаю, как вы, но я не могу разливать хорошую водку из бутылок, – сказал он, когда все три стула оказались занятыми. – то ли дело хрустальный графин с хорошо притертой пробкой.
Ансамбль играл довольно громко, Виктор непроизвольно морщился при каждом огрехе. Хозяин стола не повышал голос, но удивительным образом его слова были отчетливо слышны сквозь грохот ударной установки и примитивный аккомпанемент на вполне достойной «Ямахе».
– К великому сожалению при первой нашей встрече я еще не владел всей информацией, господин Рублев.
Комбат спокойно следил, как наполняется его рюмка.
На первый взгляд положение было не из выигрышных:
Дудаев явно узнал его в лицо по одной из фотографий, обильным потоком хлынувших в прессу. Теперь он отлично понимает, что может сдать «господина Рублева» в милицию. Но нет все‑таки худа без добра: он должен отдавать себе отчет и в другом – за скандальным захватом в Думе, за взрывом депутатского автомобиля наверняка стоят серьезные силы. Силы, которым достаточно только дунуть на карточный домик, который он выстроил на вокзале…
– Вы ставите меня в сложное положение, – признался Дудаев.
Изобразить откровенность ему явно не удалось: выдавала напряженная линия рта под ниточкой усов.
– При всем желании я не могу больше проявлять гостеприимство. Такой человек, как вы, начинает создавать полюс притяжения, влиять на устоявшийся «баланс сил». С другой стороны, мне бы не хотелось, чтобы завтра вас здесь накрыли менты. Мы люди маленькие и не хотим привлекать внимания сильных мира сего. Конечно, я бы и сам мог проявить инициативу… Но я отношу себя к людям старой школы, для которых кодекс чести пока еще не пустой звук. Стукачество – единственный по‑настоящему смертный грех, его вполне достаточно, чтобы загубить душу.
«Рассказывай сказки, – подумал Комбат. – Знал бы ты, что бояться нечего – рука бы не дрогнула набрать заветный номер.»
– Мне будет жаль расставаться с вашей «гостиницей» – она вполне меня устраивала.
– Надеюсь, у вас останутся только хорошие воспоминания о проведенном здесь времени. Поверьте, вокзал слишком бойкое место, отсидеться у нас сколько‑нибудь долго…
– Не знаю, как насчет вокзала, но здесь я в самом деле не хотел бы задерживаться, – прервал преувеличенно вежливую речь Комбат. – Для хороших воспоминаний мне нужны два пистолета с глушителями.
Он рисковал. Дудаев мог задаться очевидными вопросами: остался кто‑то за спиной этого человека или его бросили на произвол судьбы? Почему не предоставили удобный «коридор» на какой‑нибудь из карибских курортов? Надежную крышу, на худой конец? Почему ему приходится поднимать разговор об оружии?
Неизвестно, что подумал Дудаев, но внешних признаков удивления он не выказал:
– Я оружием не занимаюсь, но могу связаться с человеком. К какому времени вы хотели бы получить заказ?
– Это последнее, что нас здесь задерживает.
Через час к ним в вагон доставили аккуратно упакованный сверток. Внешним осмотром содержимого Комбат остался доволен.
– Осталось еще обзавестись футляром для твоего саксофона, – сказал он Виктору.
Музыкант испытывал примерно те же чувства, какие мог бы испытать заживо похоронивший себя человек, которого вытянули за руку из могилы.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
КРОВАВАЯ БАНЯ
Михаил Мороз, он же Меченый, позвонил Вельяминову, чтобы договориться о срочной встрече. Он спешил. Он говорил как человек, который высовывается из окна автомобиля, увозящего его неведомо куда, возможно насовсем.
– За мной устроили охоту. Вы можете послать сопровождение?
– Говорите, куда.
Меченый замялся.
– Пусть едут от Садового кольца по Тверской‑Ямской. И внимательно смотрят направо, на тротуар. Больше не могу сказать – боюсь, прослушивают. В какой они будут машине?
Вельяминов сказал приметы и номер автомобиля.
– Только пусть отследят хвосты, а то меня щелкнут как только возьмусь за ручку двери.
«Что он так запаниковал? – подумал Вельяминов. – Нервы пошаливают?»
Посланные сотрудники не могли ехать так медленно, как хотелось бы – сзади сразу принимались гудеть, подгонять. Водитель первым заметил мужчину в плаще, который судорожно выхватил из кармана яркий платок.
Машина резко притормозила, въехав колесом на асфальт. Сотрудник на заднем сиденье быстро распахнул дверь, и Меченый нырнул внутрь.
Откинувшись на спинку кресла, он вытер платком лицо, стирая выражение затравленного зверя. Не прошло и получаса, как за ним закрылась дверь вельяминовского кабинета.
– Эти ублюдки устроили форменную охоту. Совсем озверели.
– Кто именно? – Вельяминов придвинул посетителю пепельницу.
– Приписали мне смерть Левашова и теперь гоняют как зайца.
– Да, я что‑то слышал о недавнем налете на ваш офис. Насколько я понял, он был успешно отбит.
– Это один эпизод из десятка, – с мрачным видом уточнил Меченый.
– Давайте подумаем, что тут можно сделать. Честно говоря, меня удивляет, что вы обратились именно сюда, к нам. Ведь у вас есть хорошие связи в ФСБ.
– Увольте с работы того, кто подкинул вам эту утку.
– Ладно, закроем тему.
– Давайте начистоту. Да, я вращаюсь в том мире, где приходится иногда делать вещи несовместимые с законом. Но ведь мы, кажется, нашли общий язык. Я ведь не жался, когда вам понадобилась информация.
– То есть от меня требуется ответная услуга?
– Я только хочу уточнить – мы могли бы сотрудничать и дальше. Взгляд изнутри совсем другое дело, чем самое дотошное наблюдение снаружи.
– Не спорю. Тогда оформим все документально. Вы напишете кратенькое заявление. Оно, конечно, не пойдет в отдел кадров, никто не будет ставить на нем визы.
Будет лежать у меня.
– Предлагаете мне походить с петлей на шее? – крутанув головой, Меченый расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и родимое пятно показалось во всей красе.
– Порядок есть порядок. За счет чего нам, в ГУОПе удается худо‑бедно делать свое дело? Только за счет грамотно организованной работы с информацией. Все должно быть зафиксировано: на бумаге, на кассете, на фотопленке. Если не будешь в этом смысле дотошным – лучше меняй профессию… Я ведь тоже не хочу лукавить и включать диктофон в ящике стола.
«Еще бы, – подумал Меченый. – Он и твои слова запишет.»
– Ладно, давайте бумагу.
"Обязуюсь оперативно предоставлять старшему следователю ГУОПа Вельяминову В. С, всю доступную мне информацию при условии соблюдения полной конфиденциальности. "
– Подписаться?
– Как хотите. Есть почерк, есть отпечатки пальцев на листе.
Отложив авторучку, человек с родимым пятном не торопился отдавать «заявление».
– Эти ребята больше не будут причинять ни вам, ни мне головной боли. Мне нужно только знать место и время. Когда и где их удобнее убедить.
– Предупреждаю пока не забыл, – Вельяминов достал черно‑белую фотографию «три на четыре». – Этот товарищ не должен пострадать. Он будет в курсе дела и постарается отлучиться под благовидным предлогом.
Но всякое возможно. На всякий случай покажите своим людям.
– Если только за минуту до начала. Кто‑то из моей команды работает на левашовцев. Человек не из рядовых. До последнего момента никто ни о чем не должен догадываться.
* * *
Утром следующего дня Меченый получил исчерпывающую информацию: около трех часов дня руководство левашовцев соберется в «Садах Семирамиды» обсудить насущные вопросы.
«Садами Семирамиды» называлась новая московская баня, отделанная с необычайной роскошью. О ней мало кто знал – владельцы не рекламировали услуги своего заведения. Оно с самого начала задумывалось как место для избранных: денежных воротил, иностранных дипломатов, государственных чиновников высокого ранга. Заоблачные цены призваны были отпугнуть остальных любителей попариться.
Меченый узнал, что «оперативное совещание» намечено в Большом зале. Ему описали примерную планировку бани и размещение охраны.
Ровно в полдень он собрал в офисе своих людей и сообщил, что они всем составом временно переезжают на новое, более безопасное место. Подчиненные Меченого не привыкли обсуждать приказы, а этот и по сути своей не мог вызвать ни у кого вопросов или возражений.
Вслед за этим шеф заявил:
– Все вы пользуетесь моим полным доверием, но цена каждой ошибки сейчас слишком высока. Попрошу всех сдать средства связи: сотовые телефоны, рации и прочее. Перед посадкой в автобус каждого обыщут на этот предмет.
Среди собравшихся прошел гул – это было нечто новое.
– А если я замечу в течение дня, как кто‑то переговаривается? – решил уточнить Крапива.
– Пристрелить на месте, кто бы это ни был, – не раздумывая ответил Меченый. – Запрет действует только до завтрашнего дня. Завтра окопаемся и сможем вздохнуть поспокойней. Сегодня всем держаться общей группой.
В сортир ходить не меньше чем втроем. Если кому‑то кажется, что у меня развилась мания подозрительности, разрешаю высказаться.
Инициативы никто не проявил. Люди стояли хмурые, чувствуя серьезность ситуации.
– Никто не должен исчезать с глаз товарищей. Ясно?
Это для каждого вопрос жизни и смерти.
Все погрузились в «Икарус» с двойным дном, куда предварительно было сложено оружие. Автобус тронулся в путь. Водитель не знал маршрута и регулярно получал указания от Меченого. Никто из пассажиров не задавал вопросов не только шефу, но и соседям – как‑то не хотелось выглядеть самым любознательным.
Почти все пребывали в полной уверенности, что они перебазируются за город и удивились, когда «Икарус» въехал в ворота одного из зданий на Сущевском валу.
Под подозрением у Меченого был только «командирский состав», поэтому присматривать за оставляемыми в резерве людьми Он поручил Стрелку.
– Никто носа чтоб не высовывал из машины. Отвечаешь головой.
Сам он отобрал «боевую» пятерку. Лишнего оружия брать не стали, загрузили в две сумки только короткоствольные автоматы на каждого и запасные рожки.
Дворами пробрались к «черному входу» в баню. Здесь нужно было преодолеть первый заслон – сотрудников охранной фирмы, которой хозяева бани доверили все вопросы безопасности. Фирма отнеслась к делу профессионально и «черный вход» тоже не оставила без внимания. В отапливаемой будке за прозрачным пуленепробиваемым стеклом сидел молодой человек двухметрового роста – чисто выбритый, аккуратно расчесанный на пробор.
– Нам тут надо закрыть кое‑какие хвосты, – сообщил Меченый своим людям, которые уже начали смутно понимать, что к чему.
Он кратко объяснил общий план действий и задачу каждого. После этого возле будки появился человек нетвердо держащийся на ногах. Прислонившись лицом к стеклу он посмотрел на охранника, бессмысленно вытаращенными глазами. Тот махнул рукой – пошел прочь. Но пьяный проигнорировал недвусмысленный жест и стал примериваться к ступенькам, чтобы попытаться войти внутрь здания.
Пуская слюну от напряжения, он уже перешел с первой на вторую, когда охранник не выдержал и вышел из будки. По инструкции он не имел права покидать ее. Посетителей с карточкой гостя следовало направлять к главному входу с противоположной стороны.
Если кто‑то пытается проследовать к двери – вызвать кнопкой вооруженную охрану. В любом случае – оставаться под прикрытием пуленепробиваемого стекла.
Но сигналить из‑за серенького мужичка, который лыка не вяжет, это уже слишком. Его только взять за шиворот и дать пинка коленом. Людей вызывать – только позориться.
Подойдя к незваному гостю, он уже собирался осуществить нехитрую воспитательную меру, как вдруг в руке пьяного сверкнуло лезвие бритвы и охранник упал с перерезанным горлом.
Вломившись в дверь, люди Меченого первым делом перерубили пучок кабелей в металлической оплетке, На втором этаже в отведенном охранникам помещении пропало изображение на мониторах.
– Что еще стряслось с этой долбаной техникой? А ну выгляни в окно.
По приказу командира сидевший спиной с окну охранник посмотрел через плечо и тут же вскочил на ноги.
– В будке пусто. Мать его, кровь на ступенях!
Все четверо из наличного состава заторопились вниз, на ходу проверяя боеготовность оружия. Но переступить порог им не пришлось. Из‑за закрытой двери грянул гром со свинцовым дождем – это Крапива «мочил» вслепую из автомата.
Трое из четверых упали сразу. Только командир, самый опытный, успел среагировать – упасть ничком на пол и откатиться под длинный стол с оборудованием.
Сквозь грохот автомата Крапива не слышал ничего. Как только рожок был израсходован без остатка, он вышиб дверь ногой и бегло обвел глазами забрызганную кровью комнату.
Если бы он заглянул под стол, то схлопотал бы пулю в лоб. Но времени на детальный осмотр не было, Крапива побежал вниз, чтобы присоединиться к остальным. Он чуть не потерял равновесие, когда обе подошвы скользнули по куче рассыпанных по полу, еще горячих гильз. Он боялся опоздать – внизу уже тарахтели очереди, раздавался топот и яростные выкрики.
Тем временем командира охраны колотило от страха.
Провоевав два года в Чечне он не испытывал ничего подобного. Голодный, в сношенном дотла обмундировании он чувствовал только злобу, он воевал с остервенением, пока не пришел предательский приказ отступать. Сейчас у него были трехкомнатная квартира на Ленинском проспекте, отличная полноприводная «тачка», отличные перспективы на повышение.
Страх гнал его из укрытия. Сюда в любую минуту могут вернуться. Он видел, как валились ребята из его смены, как пули рвали в клочья мясо вместе с одеждой. Вот они лежат – может кто‑то еще жив.
Уносить ноги пока не поздно. Только два года он успел пожить как человек, только два года…
Командир охраны раскрыл окно и спрыгнул вниз, сгруппировавшись по всем правилам. Вскочил на ноги, чтобы бежать, спасаться от кошмара. Чтобы добраться в свою квартиру, закрыться на все замки, потом влить в себя бутылку и забиться под одеяло.
Он совсем упустил из виду, что выход в таких случаях не оставляют без присмотра. Из пятерых боевиков Меченый одного послал на улицу, подежурить возле автомобильной стоянки, другого поставил в будку с пуленепробиваемым стеклом. Увидев спасающегося человека с судорожно зажатым в руке «стволом», новый дежурный спокойно вышел наружу и выстрелил ему в спину.
Тем временем был смят заслон левашовцев перед дверями Большого зала. Все что им удалось – ранить одного из нападавших. Люди Меченого прорвались через предбанник, отделанный красным деревом, с вычурными светильниками в виде женских фигур из черного мрамора.
Влетели в зал с круглым бассейном, подсвеченным снизу, отчего вода светилась как жидкий изумруд. У самого края бассейна стояла скульптура льва, извергающего бурный поток воды из широко раскрытой пасти. Кто‑то из «руководящего состава» нырнул в безуспешной попытке обмануть смерть, кто‑то попытался оторвать от пола мраморную скамью. Самый предусмотрительный отбежал в угол и схватил «ствол» с постамента одной из статуй.
Он и пал первой жертвой. Автоматная очередь «проштопала» голое распаренное тело сверху вниз. Вовремя подоспевший Крапива одиночными выстрелами топил человека в бассейне. Тот камнем погружался на дно, потом всплывал, пеня воду в конвульсиях. Изумрудно‑прозрачная толща быстро мутнела, кровь выбивалась из пулевых отверстий клубами быстро растворяющегося дыма.
Меченый наступил на мокрый живот одного из раненых.
– Кто меня продавал? Говори, сука!
Человеку, лежавшему на мокром полу не на что было рассчитывать. Он хотел плюнуть в Меченого, но только поперхнулся перемешанной с кровью слюной. Выругавшись, удачливый противник разрядил пистолет ему в голову.
ГЛАВА ВТОРАЯ
МЕРТВЫЙ ДОМ
В качестве новой «базы» Рублев выбрал предназначенный к сносу дом с пустыми глазницами окон. Через прореху в заборе они с Виктором проникли на территорию, замусоренную битым стеклом, кусками кирпича с приставшим намертво раствором, скособоченными останками рам.
Отогнув толстый гвоздь, Иваныч открыл дверь в ближайший подъезд. Поднялись по сумеречной лестнице, прошли по второму этажу. В здании, похоже, размещалась какая‑то контора, которая в свое время ликвидировала перегородки и объединила крохотные клетушки в просторные помещения.
В первой комнате, куда они заглянули, стоял пустой канцелярский шкаф и висел на стене прошлогодний календарь с приторно‑красивым пейзажем. На полу валялись груды незаполненных бланков – сквозняк ворошил их, поднимая отдельные бумажки в воздух, но сил на большее не хватало.
– Жилой запах, – потянул носом саксофонист.
Рублев не успел ответить как сверху послышался требовательный детский крик – так кричат дети, которые еще не могут выражать свои желания словами.
Этажом выше друзья обнаружили двоих маленьких детей, которые методично рвали на мелкие клочья папку со скоросшивателем. Орал третий, которого женщина в пиджаке поверх длинного шерстяного платья и цветастой косынки кормила из бутылочки. Рядом лежала на полу коробка от детской смеси.
Мужчина с печатью усталости на лице сидел на корточках возле обложенного кирпичами ТЭНа. Тот раскалился докрасна – по обычному разгильдяйству в полуразрушенном доме еще не отключили электричество.
Все семейство было явно восточного типа – темноволосые, смуглокожие. Сперва Рублев принял их за цыган, но они явно не отличались цыганской самоуверенностью – женщина вздрогнула и прижала ребенка к себе, мужчина вскочил на ноги. Комбат поспешил успокоить их, приложив правую ладонь к груда универсальным жестом всех времен и народов.
Обернувшись к мужу, женщина произнесла несколько слов, точный смысл которых Рублев не понял. Зато язык мгновенно распознал – обитатели мертвого дома общались на пуштунском наречии, они были афганцами.
Разговорились. Сейфулла, глава семьи, почти без акцента говорил по‑русски. Он учился в Москве, в Губкинском институте, вернулся на родину за полтора года до падения Наджибуллы. После взятия Кабула моджахедами пришлось бежать в Союз вместе с молодой женой – такого, как он, могли запросто повесить, забить камнями.
Тогда их приняли неплохо – выделили комнату в семейном общежитии. Сейфулла ходил на работу, получал зарплату. Конец наступил в девяносто третьем, когда взялись основательно чистить Москву от лиц без прописки и всякого рода беженцев. Пришлось ехать обратно.
Они осели в Мазари‑Шарифе. Северные провинции контролировал генерал Дустум, здесь власти достаточно терпимо относились к техническим специалистам, обучавшимся в России. В девяносто седьмом город захватили талибы. Сейфулла достаточно слышал об этих оголтелых фанатиках, чтобы бежать снова – теперь уже с тремя детьми на руках.
Добрались до Москвы, но попали из огня в полымя.
За время их отсутствия столица на взгляд Сейфуллы сильно изменилась. Общее впечатление ухоженности, сплошной поток иномарок, дорогие магазины на каждом шагу. Но ходить по улицам стало невозможно.
Первый же встречный милиционер безошибочно замечал его. Вытягивал из толпы, требовал документы.
Заканчивалось по‑разному: побоями в участке, посадкой на пятнадцать суток за нарушение паспортного режима, принудительной посадкой в общий вагон поезда южного направления.
– Возвращаться некуда, – развел руками Сейфулла. – Талибы уже вышли на границу.
Пока мужчины разговаривали жена Сейфуллы поставила на раскаленные кирпичи заварной чайник с отбитым носиком. Запахло зеленым чаем. Виктор шутил с детьми, которые ничуть не боялись его темных очков.