«И мне пора, – мелькнуло в голове Комбата. – Из каждой второй квартиры уже давно трезвонят в милицию. Скоро хлопцы в масках перекроют тут все входы и выходы.»
Он кинул последний взгляд на офис. Никто не спешил высовывать нос наружу, но внутри угадывались настороженные перемещения.
«Им ведь надо куда‑то деть оружие. Собровцы тут все перероют, особенно если опросят свидетелей.»
Комбат решил перебраться через крышу и выйти на улицу из другого подъезда. Появиться сейчас прямо напротив офиса значило наверняка привлечь к себе внимание. Сверху открылся вид на окрестности – мчащихся машин с бригадами быстрого реагирования что‑то не было заметно.
Похоже, в милиции заочно просекли, что имеет место обычная разборка. В таких случаях никто не рвался под пули – пусть уж разберутся до конца. Выживает сильнейший, как при любом естественном отборе. А с сильными дело иметь проще – они меньше высовываются и мельтешат…
В метро Рублев садиться не стал – там уж точно светиться не следовало. Доехал на автобусе, с двумя пересадками. По дороге, не торопясь, обдумывал последние события. Взрыв депутатской машины, наезд на офис. В ближайшее время Меченый будет круглосуточно держать людей в полной боеготовности. Да и сам, конечно, удвоит осторожность. Неудачный сезон для контактов с глазу на глаз.
Рублев вернулся раньше, чем рассчитывал. Народ в соседних вагонах уже угомонился, молчал. Над тупиковым путем реяли странные протяжные звуки. Распахнув незапертую дверь, он подтянулся привычным движением.
Налаженная им печка потрескивала, волнами испуская тепло и оранжевый свет. Стоя в узком вагонном проходе, Виктор играл на своем тенор‑саксе. Инструмент пел, стонал, захлебывался. Инструмент или его хозяин? Человек и саксофон слились в одно фантастическое существо вроде единорога или кентавра.
Слепой никак не прореагировал на шаги – он продолжал изливать душу. Рублев присел, не отрывая глаз от лица в темных очках. Наверно, никогда еще у Виктора Логинова не было. Музыкант сам не отдавал себе отчета, что он играет – это была чистая импровизация, боль струящаяся из открытой раны. Она затопляла вагон, вытекала на рельсы, Просачивалась в землю сквозь гравий. Сколько еще должно было вытечь, чтобы хоть немного полегчало на душе?
* * *
До парламентских слушаний генерал был обработан соответствующим образом. Его ответы на вопросы не оставляли места для сомнений: Байконур для России только лишняя обуза.
Вопрос о том, что делать с остающимся на полигоне оборудованием перенесли в комитет по обороне. В результате сложных закулисных торгов между фракциями его председателем на ближайшие полгода стал не кто иной, как Красильников.
Несмотря на все его старания на заседание пролез человечек карликового роста с густыми сросшимися бровями и жесткой щеткой усов. Заместитель генерального директора того самого НПО «Молния», чей бывший сотрудник консультировал Малофеева в день гибели.
В НПО каким‑то образом пронюхали о том, что оборудование Байконура может оказаться бесхозным. И решили биться до последнего за свое детище: опытный образец МАКСа – многоразового аэрокосмического самолета.
Как только на заседании прозвучали затверженные слова о куче морально устаревшего хлама на полигоне, зам, генерального вскипел:
– Откуда такая безапелляционность? Кто из вас бывал на Байконуре? А вы, генерал? Вы здесь единственный человек, который точно знает что почем? Почему вы молчите? Между прочим там находятся два опытных образца нашего самолета.
– Какого года? – поинтересовался Красильников.
– Работы были заморожены три года назад из‑за отсутствия финансирования, – признал зам, генерального. – Но…
– Григорий Евстафьевич, вы должны понимать, что такое три года в аэрокосмической промышленности, – флегматично заметил генерал.
– Понимаю, будьте спокойны. Если раньше мы здесь опережали американцев на пять‑шесть лет, то теперь разрыв сократился до двух. На сегодняшний день аналогов нашей системы в мире не существует.
– По крайней мере в заявку на будущий год Управление ракетно‑космических войск вашу программу не включило, – заметил кто‑то из присутствующих.
– Какая это заявка? На хлеб и воду – чтобы с голоду не подохнуть. Эту заявку уже раз десять урезали в правительстве, пока она попала в проект бюджета. Если бы мне дали выступить на общем заседании Думы.
Ведь пилотируемый самолет в космосе немедленно обесценит все самые страшные межконтинентальные ракеты. Самолетам доступны абсолютно все углы орбитальных наклонений…
– А почему вы бросили ваши сверхценные образцы на Байконуре? – спросил Красильников.
Зам, генерального прекрасно помнил тот июльский рассвет на полигоне. Перистые облака неуловимо меняли окраску, сложный настой из трав бродил в перевернутой чаше небосвода.
Громада крылатого «транспортировщика» с шестью двигателями выкатывалась на взлетную полосу. Сверху, ближе к хвосту, был закреплен одноразовый топливный бак желтого цвета – формой и размерами похожий на дирижабль. На баке присел, как муха, орбитальный самолетик с короткими крылышками.
«Транспортировщик» стал с ревом разгоняться, постороннему человеку могло показаться, что «муха» вот‑вот сорвется вниз под напором ураганного ветра. Но гибридное существо благополучно оторвалось от «бетонки»
И, задрав нос, ушло под облака.
Вся компания, следившая за взлетом, в полном составе бросилась к автобусу, торопя водителя в ЦУП. Через десять минут был запланирован первый выход пилота «транспортировщика» на связь.
Конечно, генеральный никого не подпустил к микрофону. Пристрастно допрашивал летчика после прохождения каждого из звуковых барьеров. Трехкратный, пятикратный, шести… Камера, смонтированная на хвостовом оперении, показывала сквозь легкую пелену поблескивающий на солнце желтый бок и беспилотный игрушечный самолетик ждущий своего часа.
– Запускай отделение, – у генерального от волнения сел голос.
Ближайшие минуты должны были решить – что останется от пятилетней работы: куча чертежей или осязаемый результат. Неудача похоронила бы шансы на финансирование – серьезную доработку конструкции некому было оплачивать. Люди, собравшиеся в самом углу огромного зала ЦУПа, не могли себе представить, что успех тоже ничего не гарантирует.
Оба сопла самолетика засветились голубым – он плавно отделился от туши «транспортника», унося вверх полную емкость с топливом. На орбите израсходованный бак должен был отделиться.
Никто не торопился аплодировать, выражать облегчение или радость. Каждый из специалистов, причастных к рождению МАКСа отлично знал – неприятности могут произойти даже на последней секунде полета.
Всякий человек, созидающий новое рано или поздно становится суеверным. Не хочется сглазить свое детище преждевременной похвалой.
В рабочем полете самолет мог выполнить на орбите некоторую полезную задачу – например, доставить оборудование с орбитальной космической станции. Сейчас требовалось только выйти на орбиту, «съехать» с нее по команде с Земли и по спусковой траектории зайти на посадку.
Все эти долгие часы никто не присаживался – люди стояли на ногах возле нескольких мониторов. Остальные сотрудники ЦУПа, занятые своей рутинной работой, разговаривали и смеялись тише, чем обычно – уважали чужое волнение.
Напряжение завершилось взрывом восторга, когда за самолетиком, коснувшимся посадочной полосы, вспыхнули разноцветные тормозные парашюты. Теперь можно было кричать во все горло, обниматься. Чьи‑то руки обхватили сзади Григория Евстафьевича и оторвали от пола.
Всю ночь двенадцать сотрудников «Молнии» пили в гостинице коньяк, рассказывали анекдоты, дурачились…
– А где, по‑вашему, они должны находиться? – вопросом на вопрос ответил зам, генерального Красильникову. – В стране не так много аэродромов, где МАКС может гарантированно садиться и взлетать: Ахтубинск, Жуковский, тот же Плисецк. Мы не видели смысла менять шило на мыло. Разговоров о конце аренды до самого последнего времени не было.
Григорию Евстафьичу все‑таки удалось свести словесную дуэль вничью. Комиссии по ликвидации полигона было предписано передать опытные образцы орбитального самолета представителям НПО «Молния» – пусть сами решают вопросы транспортировки.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ОХОТА ЗА МЕЧЕНЫМ
Ровно через сорок восемь часов после первого «визита с того света» Комбат снова стоял возле знакомого жилого дома с офисом на первом этаже. О недавней разборке ничто не напоминало: стекла были аккуратно вставлены, гильзы убраны с глаз долой.
Все вернулось на круги своя: в большинстве окон офиса горел свет, во дворе царил полный покой. Только автомобиль Меченого исчез со стоянки. Этого следовало ожидать – человек с родимым пятном не отличался нездоровым пристрастием к риску.
Но Рублев не собирался раз за разом, надеясь на авось, выслеживать его из‑за угла. Всякое может случиться. Или Меченый смотается «за бугор» на неопределенный срок, или его успеют хлопнуть те самые товарищи, которым один‑единственный выстрел испортил дело в первый раз. Или его, Бориса Рублева, опознает случайный мент.
За прошедшие двое суток хозяева офиса успели благоустроить двор, поставив несколько фонарей с яркими, как прожектора, лампами. Теперь почти весь двор был залит ровным и холодным люминесцентным сиянием.
«Так вы, оказывается, темноты боитесь, ребята?» – мысленно усмехнулся Комбат.
Он отлично помнил о стоящем недалеко, метрах в трехстах сооружении без окон, с плоской, залитой битумом крышей. Металлическая дверь подстанции была заперта на жиденький замок. Изнутри доносилось натужное гудение трансформатора.
В куче хлама возле стены Рублев нашел то, что искал – кусок арматуры. Замок поддался с первого раза, и он вошел в дверь с трафаретной надписью: «Осторожно! Высокое напряжение!»
Нащупал выключатель. Под потолком загорелась тусклая лампочка. Примерившись, он закинул арматуру наверх – туда, где к трансформатору спускались вводные концы киловольтного напряжения. Фазы закоротило: раздался треск и белый сноп искр пробился даже сквозь веки предусмотрительно зажмуренных глаз.
Выйдя наружу Комбат убедился – весь квартал погрузился в кромешную тьму. Только огоньки редких машин светлячками проскакивали по улице. Он мысленно попросил прощения у жильцов – придется малость потерпеть, граждане.
Теперь можно подобраться вплотную к офису.
Внутри настороженно помалкивали, готовясь отразить очередной «наезд». Раздавались знакомые Комбату звуки: кто‑то передернул затвор, щелкнула вставленная обойма.
– Блин, ни одного фонарика, – пожалел кто‑то и с бухты‑барахты засветил зажигалку.
– Сейчас увидишь, – пообещали ему. – Дырку, которую заработаешь.
Огонек погас. Стоя возле самого окна Комбат старался не дохнуть лишний раз, чтобы не обнаружить себя.
– Выходить надо, – он узнал голос Крапивы. – Сейчас зашвырнут в окошко пару гранат – мало не покажется. Во дворе все‑таки посветлей.
– Рискованно.
– У кого какая судьба. Можно и через кашель триппером заразиться. Я предлагаю как лучше. А решать тебе – за старшего тебя оставили.
– Давай спросим, кто выйдет первым.
– Думаешь я заделался такой сукой, которая предлагает и подталкивает вперед других?
Послышались тяжелые решительные шаги к двери.
Щелкнул замок.
– Выходите, – позвал Крапива снаружи. – Поболтаем на свежем воздухе.
Комбат прижался спиной к стеклу – первый этаж был фактически полуподвальным, и оконные проемы начинались от уровня пояса. «Только бы никто не вздумал отдернуть шторы. А то спина хоть на чуть‑чуть, но все‑таки чернее ночи – получится что‑то вроде силуэта на мишени: плечи и голова.»
Больше половины людей Меченого выбрались следом за Крапивой. Луна почти не давала света – ее местонахождение на небе с трудом угадывалось за плотной пеленой. Теперь Комбат уже не боялся попасться на глаза: он затесался в гущу безликих фигур. Повторял их осторожные движения, разве что молчал как рыба.
– Видать, все‑таки авария, – он узнал голос человека, которого Крапива назвал старшим. – Иначе они не тянули бы резину. Только не кучкуйтесь, надо рассредоточиться.
Каждый из группы за вычетом чужака всматривался до рези в глазах в чреватую опасностью темноту двора.
Кто‑то на всякий случай присел на корточки, кто‑то прислонился к дереву. Тем временем Комбат подбирался к «объекту» – если кто‑то здесь знает о местонахождении шефа, то это старший.
Во мраке Рублев несколько раз терял его из виду, потом находил по отрывистым командам. Этот голос он слышал в первый раз.
– Надо фары включить, – хлопнул себя по лбу один из «рядовых». – У нас тут четыре тачки и микроавтобус. Если развернуть в разные стороны света, будет как на банкете.
Несколько человек кинулись к машинам. Улучив момент, Комбат ткнул стволом «Макарова» в коротко остриженный затылок. Противник вздрогнул, но не издал ни звука. Холодное прикосновение стали резко повысило резвость соображения: откроешь рот – заработаешь пулю.
Рублев потянул старшего в сторону. Почувствовал, как напрягся пленник, намереваясь провести прием и шепотом посоветовал на ухо:
– Не надо.
Никто не заметил исчезновения сразу двоих людей – внимание было приковано к осветившимся недрам двора – кустам, беседке, приоткрытой двери в один из подъездов. Один из автомобилей совершал плавный круг и сноп света скользил по лужам, полным листьев, и кирпичу стен.
Комбат успел затащить пленника за угол.
– Где Меченый? – спросил он, оставаясь за спиной старшего. – Если напутаешь, тебя из‑под земли достанут.
Раз он видит этого человека впервые, значит есть все основания рассчитывать, что и старший не распознает голос. Это избавляло от необходимости стрелять в затылок – даже по отношению к заведомой мрази Комбат старался не позволять себе подобных вещей.
– Не знаю, он мне не докладывает.
– Значит, тебе не повезло.
Оба заметили машину из электросетей, подъехавшую к подстанции.
– Скоро дадут свет, – заметил Комбат. – Боюсь, ты его не увидишь.
– У тебя пушка без глушителя. Ребята в клочья разорвут.
– Посмотри налево. Только тише поворачивай голову, а то у меня палец на крючке. Видишь подворотню? Я доберусь туда быстрее, чем они сообразят, куда бежать.
Времени оставались считанные секунды – вот‑вот старшего хватятся.
– Ты не оставишь меня в живых. Зачем тебе рисковать – я ведь могу предупредить шефа.
– Предупредишь шефа, значит ты выдал его убежище. Он такого не простит. Если пристрелить тебя или забрать с собой, ребята поднимут шум, обязательно свяжутся с ним. Спугнуть Меченого мне не с руки.
За последний десяток лет считанные разы Комбату приходилось от привычной размеренной и немногословной речи переходить к такой скороговорке.
– Говори. У меня нет времени даже до трех считать.
– Место называется бункер. Это все что я знаю…
Где‑то на отшибе.
Это было похоже на правду. Бункером люди Меченого называли убежище шефа, предназначенное на случай особой опасности. По‑видимому, последние события убедили его, что такой момент наступил.
Старший вдруг почувствовал, что затяжному холодному поцелую ствола пришел конец. Он обернулся – незнакомца и след простыл.
По случайному стечению обстоятельств Рублев знал о местонахождении бункера, вернее о точке входа. Ничем не примечательное складское помещение на окраине города. Сейчас сказались все минусы отсутствия личного транспорта. Чтобы добраться с одного конца Москвы на другой в такой поздний час оставалось единственное средство – метро. Голосовать на улице бесполезно – народ сейчас пугливый и не без основания.
Денег в кармане не было даже на метро. Напрасно не одолжил у старшего.
Под землей было гораздо светлее, чем наверху. Людской поток уже спал. Комбат заглянул в прозрачную будку возле пропускных автоматов.
– Сколько? – привычно‑устало поинтересовалась женщина в форме.
Касса уже не работала и жетоны можно было купить только здесь.
– Ни копейки нет, – признался Комбат. – А дело, понимаешь, срочное.
– Ну и топай пешком. Быстрее выйдешь, быстрее дойдешь.
– Следующий раз кину два – обещаю.
– Не суши мозги. Сейчас милицию вызову, – она раздраженно повысила голос.
На заветное слово среагировали именно те, к кому оно относилось – двое дежурных, переговаривавшихся с продавщицей цветов. Они молча направились к будке, отцепляя с пояса резиновые дубинки.
«Только вас мне не хватало», – Рублев в мгновение ока проскочил к эскалатору и побежал вниз, перепрыгивая через три ступени.
Преследователи успели связаться с напарником на перроне – тот выскочил наперерез, но Рублев, не сбавляя скорости, вильнул в сторону и успел заскочить в последний вагон отходящего поезда.
«Так деле‑не пойдет, – он плюхнулся на свободное место. – Надо подзаработать на мелкие расходы. Не хватало мне еще проблем с безбилетным проездом.»
Выбравшись в ночь на конечной станции, он попал под суровый ливень – асфальт кипел от бьющихся вдребезги струй. Комбат‑отетупил под навес и попробовал сориентироваться. Он только однажды промчался мимо бункера в автомобиле шефа. Теперь, при совершенно «нелетной» погоде ему предстояло восстановить тогдашний маршрут.
«Что за поганая в этом году осень», – подумал Рублев, окунаясь в ливень. – Хорошо хоть сообразил взять полиэтиленовый пакет для пушки."
Он двигался вперед уверенно, не сбиваясь на ложные петли и крюки – война в горах приучила внимательно относиться к ориентирам.
«Осень как осень. Положено лить дождю, вот он и льет. Не надо винить погоду за свои проблемы.»
Время от времени он отфыркивался, тряс головой – вода заливала уши, глаза, он чувствовал ее на языке.
Увидев помещение склада, огороженное забором из металлической сетки‑рябицы, он испытал облегчение от того, что душ для него вот‑вот прекратится на время.
Все‑таки возраст брал свое: когда‑то он с восторгом принимал любые крайности природы. Он искал трудностей, чтобы превратить тело в машину из нержавеющей стали. В тридцатиградусный мороз обливался холодной водой, в среднеазиатской пустыне устраивал себе пробежку, когда другие заползали в тень, еле дыша от изнеможения. Сейчас ливень не столько беспокоил тело, сколько нервировал своей упрямой монотонностью.
Легко перемахнув через ограду, он проскочил освещенную территорию, где металлический профиль, разложенный по сортаменту, ржавел под открытым небом. Собак он не боялся, зная, что Меченый их не переносит.
Если верить старшему, шеф сейчас где‑то совсем рядом. Вряд ли этот человек соврал. Они все сейчас напуганы левашовцами, и угроза Комбата должна была показаться реальной. Теперь важно не спугнуть Меченого – отсюда, из бункера явно есть запасной выход, может быть, и не один.
Рублев внимательно прислушивался, присматривался к подслеповатым, забранным решетками окошкам «склада». Никаких признаков жизни. Подполз к двери и вдруг заметил, что она не заперта.
«Черт побери, неужели?.. – пронзила голову догадка. – Неужели на сей раз его опередили? Или это ловушка для незваных гостей?»
Он вошел внутрь, водя пистолетом вправо‑влево и в полумраке чуть не споткнулся о ничком лежащего человека. Ощупал его – тело успело закоченеть.
В дальнем конце помещения виднелась тоненькая полоска яркого света. Комбат направился туда, аккуратно переступив через второй труп Открылась лестница, ведущая вниз. Тяжелая бронированная дверь с кодовым замком была разворочена порцией взрывчатки.
«Откуда левашовцы разнюхали про бункер? Это же ясно, как день: Экзаменатор. Да, с подбором кадров у Меченого случались провалы.»
В длинном узком коридоре Рублев наткнулся еще на один труп: незнакомец в кроссовках и тренировочном костюме лежал, оскалив желтые зубы. Чей он был? Нападал или защищался. Судя по чистым кроссовкам – скорее второе. Даже если «левашовцы» подкатили к самой ограде, им все‑таки нужно было проскочить по лужам полтора десятка метров до двери.
Но все это не суть важно. Достали Меченого или нет? Бункер был оборудован с комфортом: Рублев попал в круглую комнату с масляным обогревателем на колесиках, зеленым торшером, креслом и вмурованным в стену баром. Левашовцы мимоходом опрокинули торшер, расстреляли бутылки в баре из автомата – от ковра на полу несло смесью благородных запахов.
В следующей комнате висели два пейзажа в золоченых рамах – оба исполосованные ножом. Стояла роскошная двуспальная кровать с парчовым покрывалом, на которое кто‑то помочился. Большая напольная ваза с тонко прорисованными цветущими вишнями и угольно‑черными иероглифами лежала на боку.
Комбат безразлично относился к роскоши во всех ее проявлениях, она не вызывала у него ни приступов зависти, ни особых восторгов. Каждое новое свидетельство разгрома он отмечал спокойно, даже с некоторым оптимизмом. Причина была проста – все они указывали на ярость. Ярость людей, не добившихся главного.
В спальне он поднял с пола странную игрушку‑муляж. Часть женского лица, изготовленная из какого‑то непонятного пластичного материала. Нос, щеки, приоткрытый рот с ярко накрашенными губами и алым языком, подбородок. Все натурально раскрашено, на ощупь напоминает настоящую кожу. Заметив прозрачный мешочек сзади, Комбат сообразил: эта маска просто‑напросто приспособление из секс‑шопа. Похоже, Меченый, который мог бы согнать сюда десяток длинноногих созданий, предпочитал развлекать сам себя.
Снова лестница… На этот раз со свежими, еще не засохшими отпечатками рифленых подошв. Грязные следы наслаивались друг на друга, направленные в разные стороны. Значит, люди выбегали наружу, возвращались обратно.
Судя по тишине, ливень прекратился. Не торопясь прятать пистолет, Комбат вышел под блистающее звездами небо. Какая‑то странная конструкция вырисовывалась впереди, за деревьями.
Это же карусель. А вон там вдалеке силуэт чертова колеса. Аттракционы в парке – неплохое местечко для запасного выхода. Оставалось надеяться, что Меченый проявил достаточно резвости. Затеряться в парке даже для менее опытного человека не составило бы труда – хоть днем, хоть ночью.
Итак, охота, судя по всему не окончена. На стороне левашовцев преимуществ много. Во‑первых, им надо просто прикончить Меченого, а это всегда легче, чем выдавить нужные показания. Во‑вторых, одному бойцу, даже ветерану‑"афганцу" тяжело тягаться со спаянной бандой.
Но деваться некуда: только человек с родимым пятном может связать концы разорванной нити.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ДЕЛА ВОКЗАЛЬНЫЕ
Вернувшись в гостиницу на колесах, Рублев обнаружил, что сосед не спит – сидит возле печки, одну за другой подбрасывает в огонь мелкие щепочки. На подбородке красовалось багровое пятно – волдырь, какие бывают от ожогов.
Комбат устало присел рядом, от его сырой одежды повалил пар.
– Скоро утро, – заметил Виктор.
Слепота не мешала ему отлично ориентироваться во времени.
– Да, шестой час.
Заполучив свой инструмент, Виктор стал регулярно играть по ночам. На этот раз Рублев, к своему удивлению, не увидел тенор‑сакса у него в руках.
– Здорово ты умудрился обжечься. Дай посмотрю.
Виктор только отвернулся.
– В чем дело?
– Теперь они хотят, чтобы я попрошайничал с саксофоном в подземном переходе. Не дождутся. Играть на публику для меня теперь все равно что прилюдно раздеться догола.
– Так это они тебе поставили отметку?
– Да, подпалили зажигалкой. Сказали, чтобы завтра выходил на новое место.
– Кто именно с тобой разговаривал? Дудаев?
– Микола. Есть здесь такой, рангом пониже.
– Откуда они узнали про сакс?
– Кто‑то из соседей услышал.
Комбат молча смотрел на тонкие музыкальные пальцы, занятые щепками.
– В этой паскудной жизни нужно быть сильным – заметил он. – Другого выбора она не оставляет.
– Мысль, конечно, верная. Вроде того, что «Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным».
Не обижайся.
– Обижаются женщины и дети, – Комбат достал с верхней полки свою «Астру» и прикурил от горящей щепки.
– Может, я опять скажу что‑то само собой разумеющееся… В каждом из нас заложена сила. Только сумей ее высвободить. Тогда ты сможешь ломать кулаком стену, терпеть самую страшную боль, различать запахи лучше охотничьей собаки.
– Сила или слабость заложены от рождения. Это не крепкие мускулы, а дух бойца. Его не воспитаешь ни в ребенке, ни во взрослом, не вырастишь в себе по заказу.
Комбат смотрел в упор на этого человека, напоминающего растение, сломанное ветром. Хотел передать ему часть своей силы, своей ненависти. Хотел увидеть это потухшее лицо со стиснутыми зубами.
– Ты знаешь – в каждом стаде есть паршивая овца. У меня был солдат в Афгане – не знаю, какими судьбами он попал в десантные войска. Не робкого десятка: прыгал с парашютом без вопросов, шустро лазил по горам. Но убивать не мог. Однажды смотрю – глазам своим не поверил: нас ждут моджахеды, а он стреляет поверх голов. Я сдержался, ничего не сказал. Потом вызвал его к себе, посидели часа два. У пацана до сих пор было в жизни все хорошо. Прошу его: вспомни что‑нибудь плохое, а ему нечего вспоминать. Скоро мы взяли их базу – они там побросали много добра: боеприпасы, «стингеры», наших пленных с выпущенными кишками.
Я послал его грузить трупы в вертолет. Вернулся бледный, задумчивый. Потом стал лучшим снайпером во всем батальоне: стрелял исключительно одиночными, ни одной пули не хотел тратить зря.
– Есть вещи, которые превышают отпущенную человеку меру, – глухо произнес Виктор.
– Держи, – Комбат вложил ему в пальцы своего «Макарова». – А теперь представь, что перед тобой..
– Я сам сделал это с глазами, – опередил его человек в темных очках.
Несколько секунд потребовалось Рублеву, чтобы переварить эту новость. Вот, оказывается, каким может быть ответ на зло. Уходом в темноту.
– Ты не дал мне досказать. Представь тех, кто расправился с твоей семьей.
Лицо Виктора исказилось, он сжал рукоять до белизны костяшек.
Наконец, он справился с собой:
– Кто тебе сказал?
– Люди, которые залезли в твою квартиру. Насколько я понял, дело до сих пор висит в воздухе. Преступники еще ходят по земле.
– Обо мне разговора не было?
– Тебя заочно похоронили. Иначе, как квартира могла оказаться занятой? Думаю, вселение обставили по всем правилам.
– Забери пистолет, – Виктор разжал пальцы и протянул оружие на ладони. – Я хотел убить себя.
Но это было бы слишком быстро и легко. Путь на тот свет надо пройти пешком.
– Чушь! – возмутился Комбат. – Не самоедством здесь надо заниматься. По крайней мере руки ты себе не отхватил – примени их к делу! Ты можешь гораздо больше, чем тебе кажется. Ты должен достать этих тварей.
– Есть события, которые невозможно отменить. Даже исполнение приговора…
Раздался стук в дверь. Только теперь оба заметили что снаружи рассвело.
– Ты выходишь? – крикнул мальчишка‑поводырь. – Не забудь прихватить музыку.
Еще не остывший от разговора Комбат распахнул дверь:
– Никуда он не пойдет. Передай Миколе, пусть вернет деньги, которые человек заработал за месяц. Это будет не слишком справедливый дележ, но большего от него пока не требуется.
– Может вы сами передадите? – нагло улыбнулся мальчишка с темными кругами под глазами, – а то он мне не поверит.
– Пошли, – согласился Комбат.
Небо сияло чистотой, вчерашний ливень отмыл с него унылую серость. Вокзал выглядел гораздо веселее: зеленые и синие поезда с белыми занавесками, бляхи носильщиков. Сонно щурились на утреннее солнце проводницы, бойкие лоточники раскладывали аляповато яркий товар. Мужик в засаленном пиджаке натянул резиновые перчатки и принялся сосредоточенно рыться в очередном мусорном ящике. Для каждого сорта отходов у него был свой пакет: в один отправлялись стеклянные бутылки, в другой полиэтиленовые, в третий – пищевые отходы и одноразовые стаканы, в четвертый – газеты и прочая полиграфическая продукция, в пятый всякая всячина, не подпадающая ни под одну из перечисленных категорий.
Вслед за мальчишкой Рублев зашел в камеру хранения. В самом конце длинного помещения с рядами металлических, поделенных на тесные отсеки шкафов, стоял обшарпанный стол. Он стоял возле единственного окна, и пятно солнечного света падало как раз на человека с бритым затылком.
Опустив голову, Микола листал какой‑то яркий журнал и время от времени отхлебывал из банки пиво «Хайнекен». Рядом на столе лежали пачка сигарет и та самая зажигалка, от которой пострадал Виктор.
– Тут у человека есть вопросы, – начал было мальчишка.
Но Рублев не был настроен на переговоры. Зацепив клетчатую рубаху на груди «качка», он рывком поднял его со стула. От неожиданности Микола выронил банку, и она укатилась в угол, расплескивая остатки пива.
– И давно ты пробуешь зажигалкой уму‑разуму учить?
«Качок» сообразил одно: кто‑то из «стада» очумел и прет, невзирая ни на какие авторитеты. У него не было простора для замаха, поэтому прежде, чем нанести удар, он оттолкнул Рублева от себя.