– Как мама? – Максим легко тронул уже почти зажившую коленку Марии.
– Хорошо. Только почему-то спросила: отчего у меня такие круги под глазами? Что, действительно сильно заметно?
Максим взял ее лицо в ладони и долго целуя губы, ответил:
– Чуть-чуть да… И что ты ей на это сказала?
– Сначала ничего, потому что этот вопрос завел меня в тупик, а потом, когда она уточнила формулировку, спросив: что я делаю ночами? – я, не задумываясь, спокойно ответила: СТИРАЮ.
– Стираешь?.. Что? – Максим не понял и засмеялся.
И тут она сказала странную фразу, которая тогда не показалась Максиму значимой, и он едва ли обратил на нее внимание, оглушенный своим невозможным счастьем.
– Стираю тебя и себя с лица Земли…
Мария рассмеялась, а Максим, продолжая не понимать и дико ленясь вникать в какие-либо смыслы кроме ее ослепительной красоты, стал целовать ее грудь.
– Господи… Я шучу… Шучу… Я сказала ей, что стираю постельное белье, которое накопилось за несколько месяцев, пока я сутками работала над интерьером одного дорогого ресторана.
Максим хохотнул, и они занялись любовью в ванной, и круги под глазами Марии не сходили целый месяц, и потом Максим, будто видя мистический сладкий сон, пошел к своему приятелю в татуажную мастерскую и велел добавить одну-единственную палочку к его знаковой татуировке.
Ночью Мария, целуя руки Максима, увидела, что английская буква N на его плече вдруг превратилась в M, и в тот момент она поняла: с этого дня Максим вместе с его красивым телом, горячим сердцем и золотыми стихами принадлежит ей – надолго – до смерти – навсегда, и это понимание было началом их мучительного и бесконечного конца.
ДЕНЬ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
Валерьянка
Днем, когда Максим еще лежал на своем квадратном матрасе, отходя после очередной веселой пьянки у Лены-Лизы и думая о том, что прошло почти двадцать дней, а Мария ему не звонит, хотя наверняка знает, что он в городе, громкий мамин телефон разорвал плавный поток его мыслей, и он взял трубку:
– Привет, родненький! Узнал? Это Шубка.
– Приветик.
– Как твои драгоценные дела и здоровье: сердце – голова – душа?
– Сердце иногда болит, а все остальное вроде ОК – здесь же нет шумного метро и МКАД, по которому ты возишь меня на сумасшедшей скорости.
Шубка засмеялся и продолжил:
– Мы с Сержем очень скучаем по тебе. Сдай этот чертов билет на начало сентября и лети на самолете: я вышлю тебе деньги.
– Знаешь: я бы с удовольствием, но…
– Но?
– Ты же помнишь, что у моей мамы скоро день рождения, и мне хотелось бы поздравить ее не заочно, а здесь.
Но Шубке показалось, что не в этом дело.
– ОК! Извини: я забыл… Как Мария? Видел, наверное?
– Ошибаешься: не видел и не знаю, увижу ли. Кажется, она от меня прячется.
Шубка хотел сказать, чтобы Максим позвонил ей сам, но потом передумал, вспомнив, как Максим тяжело переносил их разрыв.
– Ладно. Увидишь-не увидишь – как получится. Только прошу тебя: не пей много и если все-таки увидишь, постарайся не заморачиваться.
– Что ты имеешь в виду?
– Да не переживай ты так сильно из-за нее! Здесь в Москве столько ходит этих елен троянских, что голова кружится… Ты, как слепой, их просто не видишь из-за своей Марии…
Максим молчал и сосредоточенно продолжал думать: почему Мария ему не звонит? Сам он звонить не решался – ведь это она его бросила. Но он чувствовал ее присутствие и даже ее желание увидеть его и поговорить.
– Масик? Что молчишь?
– Я слушаю.
– Хочешь прикол?
– Да.
– Ты не забыл, что осенью мы втроем: я, ты и Серж летим в Египет? ОТДЫХ!!! Все надоело: и Москва, и работа, и эти пресловутые деньги – забыть бы обо всем!.. Вот ты загораешь там сейчас и ни о чем, надеюсь, не думаешь. Так вот: я тут недавно озаботился: куда же мы денем нашего кота?
– Ты же говорил, что сержин Аркадий может его взять, пока мы будем в отъезде?
– Нет, дорогой… У них кошка абсолютно другой породы, и Аркадий весь день на работе, и это все исключено. Никто не хочет безобразных гибридов: ни то, ни сё: как бисексуалы…
И Шубка рассмеялся.
– И какой выход?
– Так вот: я тут подумал, коротая вечер в гордом одиночестве с котом на руках: а не отдать ли его, пока мы будем загорать на Красном море, моей бывшей жене?
– Почему именно ей? Разве у тебя мало знакомых в Москве, у которых он может пожить неделю?
– Именно ей! О! Это долгая история. Ты там не занят? А то расскажу!
– Давай!
– Представляешь: сижу недавно в своем салоне – ну куда я обычно хожу стричься, и рядом стилист с клиентом вдруг заводят такой разговор. Причем его отчетливо слышно и мне, и моему парикмахеру… Дочка стилиста как-то пришла из школы и рассказала маме страшную историю, которую потом мама передала папе.
– Какому папе?
– Ну этому стилисту… Три ее одноклассницы – десятилетние пигалицы – захотели попробовать, что такое кунилинг, и после школы пошли на какую-то городскую свалку и нашли там преогромного кота (наверное, чтобы язык соответственно был побольше)
Шубка опять засмеялся, а потом продолжил:
– Эти три дурочки притащили кота к одной из них домой и раздевшись до пояса, легли на диван в рядок, расставив ноги, и обильно намазали себя валерьянкой…
– Где намазали?
У Максима так трещала голова, что он едва понимал, что Шубка от него хочет, однако продолжал внимательно слушать из уважения к другу.
– Где-где!!! В пизде!
– Ты это серьезно?
– Совершенно! Представляешь, намазали свои маленькие пёзды, и кот обалдев от валерьянки, стал поочередно лизать их, урча и стараясь.
Максим расхохотался так, что чуть не лопнула голова, а потом спросил:
– И что? Они кончили все втроем?
– Ой! Это я не в курсе! Ты же знаешь: меня не волнуют детали женского оргазма. Скажу только то, что услышал потом, пока меня достригали: все три девки через несколько дней попали к врачу с тяжелой инфекцией. Кот оказался какой-то больной. Ведь с помойки!
Шубка снова засмеялся, и Максим, как эхо, смеялся вместе с ним, пока до него не дошло спросить:
– А причем здесь твоя бывшая жена?
– Ты что не помнишь, что я тебе рассказывал?
– Что она изводила тебя кунилингом и ты после этого возненавидел женское тело окончательно?
– Ну да. Дело в том, что она могла кончать только от этого.
– Все равно пока не вижу связи…
– Сейчас увидишь. Ее нынешний супруг, кажется, не очень-то жаждет постоянно удовлетворять ее таким образом, поэтому я тут подумал: а не принести ли к ней нашего любимого сынка, пока мы будем в отъезде, с парой-тройкой пузырьков валерьянки в придачу? Я думаю, она будет очень довольна… Да и кот у нас, как ты знаешь, чистоплотный… На улице не гуляет и по помойкам не шастает. Таким образом, я могу гарантировать ей, что помимо полученного удовольствия она ничем не заразится…
Максим давился со смеху (бабушка сказала бы: это не к добру) а Шубка вместо обычного смеха даже стал протягивать какие-то тонкие нотки типа: и-и-и-и-и-ииииии… и-и-иииии… И трубка булькала, пищала и смеялась, как живая.
Когда Максим успокоившись понял, что Шубка тоже уже затих, позволил себе иронично заметить:
– Господи! Шубка! Как же ты ненавидишь женщин! Что ж они тебе бедные сделали?
– Ничего! И я их совсем не ненавижу, а очень люблю – за то, что они могут хотя бы рожать детей… Масик! Ты что не понял: я ведь шучу! Это не камень в женский огород, а просто смешная история про девочек и про котов…
– Ну пришла же тебе в голову в связи с этой историей твоя бывшая жена?
– Просто у нее и у тех маленьких дурочек случайно совпали интересы…
И Шубка опять засмеялся.
Максим вдруг понял, что он говорит всю эту чушь – пусть даже правдивую – только для того чтобы поднять ему настроение. И тогда, в порыве острой благодарности к своему спасителю и почти отцу, Максим торжественно произнес, медленно отделяя слова друг от друга:
– Ты… Настоящий… Друг…
Шубка расхохотался и сказал:
– Масик! Только не обижайся, пожалуйста, за всех женщин Вселенной… Просто у меня сегодня выходной, и я пью абсент в ожидании Сержа, а потом мы едем в клуб.
– Передавай Сержу большой привет… Но я категорически против!
– Против чего? – Шубка, не придавая значения, мог уже забыть о том, что несколько секунд назад рассказывал Максиму.
– Никаких бывших жен! Я найду кого-нибудь, кто останется с ним… Да и времени еще очень много: надо дожить… В крайнем случае, вы поедете в Египет сами, а я останусь дома.
– И не мечтай!
– Да-да!
– И не мечтай!.. Ладно: я буду прощаться. Кажется, Серж поднимается по лестнице – это его шаги… Масик! Плиз! Береги себя! И держись подальше от своей Марии!
Шубка не выдержал и все-таки сказал это – то ли очередная рюмка абсента развязала ему язык, то ли какие-то странные предчувствия мучили его душу и не дали промолчать.
– Ты что думаешь, если женщина стала лесбиянкой, она никогда больше не вернется к натуральной жизни?
Максим спросил это с каким-то смертным отчаяньем, как будто к его больному виску приставили пистолет.
– Не знаю… Дело не в этом… Я не хочу, чтобы она тебя истязала. Извини, но мне кажется, тебе нужна другая женщина – не менее красивая, но другая…
– Какая?
– Добрая. ДОБ РА Я.
– А разве так бывает?
– Что?
– Чтобы красивая была добрая?
– Думаю: да. ДА… Ну ладно, душа моя… Прощаюсь… Береги себя…
– ОК
Максим думал, что разговор окончен, и уже хотел положить трубку, но тут вдруг Шубка встрепенулся:
– Кстати: а что ты делаешь там целыми днями?
– Хожу на пляж со своей таксой.
– И все?
– И все.
– А вечером?
– Вечером я читаю и сплю. (Максим подумал, что если Шубка узнает о пьянках с друзьями и в одиночку, это его расстроит)
– А друзья?
– Почти не общаюсь.
– Почему? Тебе разве нечего им сказать: ты ведь теперь столичная птица.
– Ох да!
Тут трубка тихо замерла, а потом печально произнесла:
– Я ошибся. Это не Серж. А шаги были похожи…
– Наверное, как всегда, пробки: он же на такси?
– Да.
– Валерьянка… Кошки… Бабы… Ты скажи: как вы там?
– Ох, Масик! Не хотел тебе говорить: я же знаю: ты телек не смотришь: у нас опять взрывы возле метро и жертвы жертвы жертвы… При таком раскладе даже котам должно быть не до валерьянки, не говоря уже о кунилинге… Ну да ладно… Ждем тебя. Удачи!
– Удачи.
Максим повесил трубку и задумался: Марии, наверное, тоже нужен будет такой кот, когда Таня ее бросит. Ему казалось, что лесбиянки только тем и занимаются, что вылизывают друг друга – другого ничего он почему-то не мог себе представить. Когда он думал о том, что Таня засовывает в его Марию свои грязные пальцы, которые держали руль и ласкали мужнины яйца, ему становилось до того нехорошо, что тошнота подкатывала к горлу и хотелось больше не жить или попросить маму родить его снова – только уже девочкой, чтобы его Мария вернулась к нему и показала, как женщина может любить женщину, если уже не способна любить мужчину.
Собака, кажется, хотела в туалет. Задние ноги подрагивали, и умоляющий взгляд говорил только одно: пора мочиться. Максим встал и вытолкнул собаку во двор одну – впервые за время своего приезда, а сам вернулся к матрасу и упал лицом вниз, рыдая и громко всхлипывая, как брошенная баба.
Потом, когда он все еще плакал, в комнату вошла мама вместе с собакой (мама впустила ее домой, когда та скреблась в дверь). Сев на краешек матраса, мама тронула Максима за плечо и когда он повернул к ней заплаканное лицо с несчастными глазами, спокойно сказала, погладив улыбающуюся таксу:
– На! Выпей!
Максим приподнялся и понюхал: в руках у нее была рюмка с накапанной в воду настойкой валерьянки.
ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ
Подземное мясо
В этот день солнце снова не желало отдохнуть и позволить земле напитаться живительной влагой. Максим обожал штормы на море и как никогда ждал дождя, чтобы потом в Москве весь год вспоминать эти страсти стихий южной природы.
Максим как всегда пошел загорать на пляж с собакой и по дороге все думал: а не позвонить ли ему все-таки Марии? Она вряд ли будет искать его сама – из какой-то упрямой гордости. Будет дико страдать, плакать ночами, пить и курить траву, но никогда не позвонит.
Максиму казалось, что если он только предложит ей, она с радостью уедет с ним в Москву, в Ростов, в Питер, куда угодно – только бы забыть эту Таню, как страшный безумный сон.
Но что он мог дать ей, если был уже безнадежно болен?.. И все же…
На пляже он сел на песок и стал копошиться в своем мобильнике, разыскивая ее телефоны, но несколько раз пролистав записную книжку в прямом и обратном порядке, вспомнил, что стер все ее номера, как только узнал об измене, чтобы никогда больше не было никакой, даже пьяной возможности ей позвонить. И тогда, пока такса плавала, смешно выставив из воды свой крысиный хвост, как антенну, он решил, что если им суждено встретиться, это произойдет без всяких звонков и телефонов.
Он откинулся на песок и не щурясь глядел на солнце, думая о вчерашнем разговоре с Шубкой. Взрывы возле метро… Взрывы внутри метро… Когда они прекратятся?..
Максим вспомнил страшное московское утро – жуткое утро, когда он уже жил у Шубки. Максим вставал всегда не раньше полудня, потому что мучимый бессонницей долго не мог заснуть и часто читал ночами, или по старой памяти писал стихи о Марии, которые Шубка считал шедеврами.
Накануне вечером, когда Шубка вернулся с работы не в обычное свое время, Максим удивился:
– Ты сегодня приехал раньше. Я даже не успел приготовить ужин.
– Душа моя… У меня сломалась волга. Поэтому пришлось ехать в метро, а там, как ты знаешь, нет пробок.
– А где машина?
– Оставил на работе.
Утром, около десяти, когда Максим еще крепко спал, телефон у кровати трезвонил так долго, что Максим снял трубку. Все друзья и знакомые знали, что он – невероятная сова и здоровье его не в порядке, поэтому никто не звонил ему раньше полудня. Если вдруг иногда такое случалось – целый день у Максима болела голова, и после этого, чтобы выспаться, он отключал телефон на целые сутки.
В это утро звонила мама. Тревожным голосом она спросила:
– Ты живой?
Максим продрал глаза и встрепенулся:
– Что-о?
– Слава богу, ты живой…
– А что случилось?
– Включи телевизор… По всем каналам сейчас прямые репортажи с места трагедии…
И пока Максим спрашивал маму о ее здоровье и отвечал на ее вопросы, он взял пульт и включил телевизор. Из больших шоколадных дверей кольцевой станции метро выплывали носилки с окровавленными телами, и камера, делая крупный план, скользила за ними. Тела были разного возраста и пола и походили на куски сырого мяса, завернутые в оборванное тряпье. Максим вгляделся в их лица – страдальческие и до того беззащитные, как у сбитых на дороге, умирающих собак, что ему стало нехорошо. А когда он узнал, что взрыв произошел в районе той станции метро, где работал Шубка, ему сделалось еще хуже.
Он набрал его номер, но мобильный не отвечал, а на работе сказали, что его еще нет в офисе. Максима стала бить мелкая дрожь, и он, поднявшись с кровати, пошел в кухню выпить успокоительное.
Вместе с Сержем он звонил на мобильный Шубке каждую секунду, но абонент был недоступен. У Сержа началась настоящая паника, и когда к полудню они уже собрались ехать в больницу, куда было доставлено большинство раненых, и звонить в морг, телефон остановил Максима у самой двери.
– Душа моя… Это я… Я уже звонил Сержу. Он сказал, что ты давно проснулся – тебя разбудила мама… Господи, если б я знал… Вы же у меня такие совы! Думал: всё еще спите, а вы уже собрались опознавать мой труп.
Шубка засмеялся, как олимпийский бог, и продолжил:
– По подленькому стечению обстоятельств вчера я забыл поставить мобильный на зарядку и он уже утром не работал… Но по счастливому стечению обстоятельств сегодня утром прямо из дома я двинулся в офис своих партнеров по бизнесу, чтобы живьем обсудить одно дело… Взрыв произошел как раз в то время, когда я с утра по обыкновению должен был ехать к себе на работу… Я вполне мог оказаться в том роковом вагоне…
Максим слушал его голос и чувствовал себя самым счастливым на свете, потому что Шубка – его теплый Шубка – остался жив. Шубка же продолжал:
– Ты знаешь: говорят, что взорванный вагон – это сплошное кровавое месиво из железа и мяса. Если б я находился там, вы вряд ли нашли бы меня.
Максим только и смог что сказать:
– Ты… жи… вой…
Вечером они встретились на Чистых прудах и пошли в «Кружку». Потом подъехал Серж, и втроем они пили пиво, и Максим вместе с Сержем жадно глядели на Шубку, как на воскресшее чудо или рожденного в рубашке. Стресс был настолько велик, что несколько кружек пива не могли их расслабить, и тогда они заказали водки. И когда Серж заснул на стуле, а Максим едва соединял слова, Шубка поймал такси и отвез их домой.
Так закончился тот ужасный день.
Целую неделю после этого Максим не мог спускаться в метро и отменял все встречи. Не потому что боялся, а потому что это было невыносимо больно: перед глазами стояли кадры из новостей с кровавыми носилками и смертная мука на лицах израненных людей, ехавших в то утро на работу в роковом поезде.
После этого Максим при всем своем большом образовании и широте взглядов уже никогда не сумел бы понять и простить безумных чурок, устроивших очередное светопреставление в центре столицы. Это были нелюди, которые нуждались в безжалостном уничтожении, как помойные крысы-вирусоносители или гнусные тараканы.
Максим не заметил, как заснул. Такса прилегла с ним. В последнее время он мог без труда уйти в сон в любом публичном месте – без усилий и стеснения, как пьяница или бомж… Или как поэт. И при этом видеть восхитительные сны.
В этот день на пляже ему снилась Мария. Она обнимала его за шею и говорила: как я скучала… Господи… как я ужасно скучала… Руки ее были прохладными и мягкими, и изумруды глаз светились такой любовью, что Максим улыбался во сне.
Вдруг звонок мобильного ворвался в его мозг. Такса подняла ухо и прислушалась, а Максим лениво вынул трубку из кармана своих пляжных джинсов и увидел номер Кисы.
– Да. Я слушаю. Алло.
– Привет! Я звонила Шубке, и он сказал, что ты не в Москве. Когда приедешь?
– Через десять дней.
– У тебя сонный голос: ты спишь?
– Да. Прямо на пляже.
– Боже! Писатели все, наверное, сумасшедшие… Я скучаю…
– А я нет.
– Нет?
– Совсем нет.
– Какая ж ты все-таки дрянь!
Киса похотливо засмеялась и продолжила:
– Моя девушка вернулась.
– Я очень за тебя рад. И что?
– Как что? Мы опять вместе.
– И опять не просыхаете?
– Боже! Какая ж ты свинья!
И вдруг Максим спросил в приступе тоски и смертного одиночества, немного глумясь:
– Киса… Ты вышла бы за меня замуж и родила бы ребенка?
– Думаю, да.
– А как же твоя девушка?
– Девушка – не стенка…
– Значит, ты хочешь меня больше, чем ее? (слово «любишь» в отношении Кисы было совсем не уместно)
– Да.
– Какая-то ты плохая лесбиянка. Неустойчивая. Значит, можно все-таки вернуться к натуральной жизни и к мужчинам?
– Конечно. Почему бы и нет? Только надо встретить такого мужчину, который будет лучше, чем женщины.
– Что значит лучше или хуже? Как можно это сравнивать? Это же совсем разное…
– Да. Разное. Просто у некоторых лесбиянок наступает период, когда женщины им надоедают. С ними много проблем. Слишком много, чтобы спокойно жить.
– А ты бы хотела спокойно жить?
– Не знаю. Знаю только то, что с мужчиной это более осуществимо.
– Как приятно с тобой разговаривать, когда ты не пьяная…
– Ты свинья…
– И что?
– И то: приезжай быстрее: сделаем с тобой ребенка…
– И он вместо околоплодных вод будет плавать в вине и водке… Потом родится, и ты будешь кормить его грудью, из которой вместо молока будет литься пиво, а когда он вырастет, если сможет, станет великим придурком…
– Фу… Иди на хуй! Я отключаюсь!!!
– Киса! Мы будем воспитывать его втроем, вместе с твоей девушкой?
– На хуй! Я отключаюсь!
– Скажи: ты не бросила пить?
– Нет.
– Почему? Она же вернулась?
– Потому что тогда я пила от горя, что она меня бросила, а теперь от счастья, что она опять со мной… Ясно?
– Более чем…
Максим отключился и подумал, что есть люди, которые пьют не потому, что у них что-то случается или, наоборот, не случается, а потому, что им становится страшно от непонимания, кто они и зачем живут на этой планете. Киса была из этих людей. Все лесбиянки такие странные… Неужели Мария неузнаваемо изменилась после того как связалась с Таней? Может, сесть на велосипед, как всегда делал летом, потому что он был божественным железным идолом, который когда-то их соединил, и приехать к Марии, коль он стер все ее телефоны? Днем? Когда ее любовницы наверняка еще нет? Но Максим отогнал эту мысль – не потому что по-прежнему был унижен изменой. Любовь прощает все. Он чувствовал, что боялся. Боялся, как маленький мальчик боится идти на урок к красивой и непонятной учительнице. Он знал, что задаст Марии вопрос, который задавал всем знакомым лесбиянкам Москвы, Питера и провинции: зачем??? И все говорили разное: женское тело красивей… все мужики козлы… свой пол поймет всегда лучше… с мужчинами невозможно достичь равенства… Естественно, он задавал эти вопросы только красивым и симпатичным женщинам, потому что был убежден, что некрасивые или откровенно уродливые дамы становятся лесбиянками именно поэтому. Теперь на этот вопрос должна была ответить Мария. Он понимал, что не может уехать в Москву без ее ответа, иначе это незнание сведет его с ума.
Максим встал и сняв джинсы, пошел в море, чтобы освежить голову. Собака сначала бежала за ним по песчаному дну залива, а потом поплыла, но не долго, и устав, отстала. Когда Максим обернулся на берег, она металась по песку и звонко лаяла. Был отлив. Зеленое цветущее море, как болото, засасывало в свое чрево. Максим долго шел до той глубины, где внизу по ногам струится холод и зелень остается позади. Отчего-то он вспомнил Мартина Идена и всех вместе взятых утопленников мировой литературы. Сладкий сон, привидевшийся ему на берегу, обернулся теперь мучительной и глумливой грезой. Когда воды стало по шею, Максим поплыл. Он плыл долго, пока берег не превратился в размытую сказочную декорацию, и ему впервые совсем не хотелось туда возвращаться.
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
Ульяна
В жару Максим снова был на море, и вчерашний день как будто повторился заново, словно заезженная пластинка.
Когда Максим прилег на песок, положив под голову руку, на том же месте, где вчера ему приснилась Мария, мобильный разорвал его грезы, и возмущенный голос Ульяны, которая звонила из своей забытой богом подмосковной Малаховки, лишил его удовольствия от предстоящей медитации.
– Привет! Как дела? Загораешь?
– Пытаюсь. А ты как? Что-то случилось?
– Представляешь, вчера ночью эта свинья приезжала ко мне в гости, выжрала сначала бутылку шампанского, потом бутылку коньяка, потом перешла на водку, а потом, когда мы легли спать, грязно ко мне приставала!!!
– И что? (Максим сразу понял, что Ульяна говорила о Кисе)
– Как что? Я же натуралка! Ты что забыл?
– А где была ее девушка? Киса мне звонила и сказала, что девушка вернулась…
– Ха! Как бы не так! Вернулась да не вернулась!
– Что-то не понимаю… – Максим лениво гладил таксу и думал: как вы мне надоели!
– Она вчера вечером опять уехала в Питер, после того как они сначала выпили, потрахались и поругались, а потом жутко подрались, и когда та уже была на Ленинградском вокзале, Киса приехала ко мне с фингалом под глазом.
– И что?
– То! Я не знаю, что мне теперь делать!
Максим уже начал терять терпение.
– Я не понимаю, Ульяна: что ты от меня хочешь?
– Я не в состоянии столько пить!
Максим подумал, что маленькая, как ребенок, Киса всегда выпивает больше всех остальных – даже больше большой Ульяны, и потом с утра, качаясь идет на работу. Ему это показалось забавным.
– Не пей! Говори, что у тебя дела и ты не можешь ее принять. Пусть пьет с другими.
– Да. Наверное, так и буду делать… Но она мне нужна!.. Ой! Прости! Меня тут отвлекают – перезвоню позже…
Ульяна отключилась, и Максим подумал, что женщины бывают невероятно грязны: когда создавалось существо по имени Киса, совершенно четко сработал закон единства формы и содержания: она выглядела, как крашеная блядь или дешевка, и вела себя соответствующе: говорила ему, что безумно любит свою девушку, а сама трахалась с ним после одной бутылки токайского вина, без особых чувств, на одной похоти… А теперь выяснилось, что еще и Ульяна пострадала от ее напора. И хотя она жаловалась ему на Кису по телефону, Максиму почему-то казалось, что не все так просто, не все так просто. И почему перед его отъездом на родину знакомый стилист – точнее, цирюльник, который обычно стрижет Ульяну, на вопрос Максима: как она поживает? ответил по меньшей мере странно:
– Она приезжала в салон совсем недавно: краситься и стричься, и когда я спросил ее: как? она сказала:
– Постриги меня, как Наташу.
– Какую Наташу?
– Девушку Кисы.
(Этот мальчик кроме Ульяны стриг Кису и ее питерскую любовницу)
Максим хотел отключить мобильный, чтобы его больше никто не беспокоил во время солнечных ванн и купаний в зеленом и теплом заливе, но вдруг отвлекся на собаку и забыл. И когда уже встал, чтобы идти в море, мобильный опять запел менуэтом. И снова был звонок из Москвы – только на этот раз звонила Киса:
– Привет!
– Привет. Ты что-то недоговорила мне вчера?
– Представляешь! Она опять меня бросила!!!
Максим подумал, что от хорошего не уходят, и чтобы сократить до минимума ее жалобы и долгие детальные описания их ссоры, сказал (тем более, что входящие с московских мобильных при роуминге были для него не бесплатны, и тратить деньги на такую ерунду ему совсем не хотелось):
– Я знаю.
– Откуда? Тебе звонила эта свинья Ульяна? Что она тебе еще говорила?
– Что ты к ней пристаешь после трех бутылок совершенно разных напитков, которые люди с хорошим вкусом обычно не смешивают…
– Вот свинья! Вы все – свиньи!!! Да! Я напилась! Она же опять уехала! И приставала, но плохо помню…
– А зачем?
– Зачем? Да так! Прикалывалась с толстожопой Ульки: она же совсем не в моем вкусе!
Максим подумал, вспомнив маленькие, тоненькие, почти детские ножки Кисы и громадный, как у кобылицы, круп Ульяны, в котором член любого мужчины терялся бы, как иголка в гигантской пещере: тонконогая спит с толстожопой… Прямо по Чехову: «Толстый и тонкий»… Максим раскатисто рассмеялся. Киса решила, что его развеселили ее слова, и продолжила:
– Эта Ульяна – свинья! Сама не поймет, что у нее с ориентацией! А ты случайно не знаешь?
– Мне она говорит, что она чистая натуралка, и все время просит найти мужика…
– Ха! А у меня другая информация!
– Какая?
– Да она влюблена в меня по самую жирную жопу!!!
Максим подумал: не много ли берет на себя эта маленькая блядь.
– Слушайте! Разбирайтесь сами! Я здесь отдыхаю. Мне, конечно, безумно жаль, что ты опять осталась одна, но Киса! Поразмысли: насколько хороша ты сама, что она все время от тебя уходит?
– Что ты читаешь нравоучения? Нахуя мне твои нравоучения? Я самая классная на свете!!! Ясно?
– Ясно…
Максим уже окончательно и твердо решил после этого разговора больше никогда не отвечать на ее телефонные звонки – безжалостно и без исключений. Потому что профессия его все-таки была писатель, а не психотерапевт, хотя суть их весьма похожа.
И вдруг Киса при вывихнутых мозгах с тяжелого бодуна и злая на весь мир начала говорить Максиму невероятные вещи:
– А ты знаешь, дорогая моя свинья, ЧТО твоя замечательная подруженька детства Ульяна говорила мне вчера о тебе, когда я спросила, что ты за фрукт и с чем тебя едят?
– Мне это не интересно… – сказал Максим и едва сдержался, чтобы не сбросить разговор – какое-то чисто профессиональное любопытство остановило его.
– Так вот: она сказала… Только не вздумай отключиться и дослушай! Что ты – наркоман, и как-то пьяный кидался на нее с ножом, и чтобы я держалась от тебя подальше.
– Не верю… – Максим был в шоке и диком недоумении: Ульяна прекрасно знала, что он никогда не принимал наркотики и всегда ругал за это Марию, а что касается ножа – это вообще был полный бред, потому что с Ульяной они если и ссорились, то это были лишь словесные перебранки, но до драк и поножовщины никогда не доходило, да и не могло дойти, потому что они были цивилизованные люди, а не вышедшие из тюрьмы уголовники.
– Не веришь? Спроси у нее! Скорее всего она будет все отрицать, но по тону ты сразу поймешь, что она врет.