Теория стресса и диатез-стресс-буферные модели как основа для развития биопсихосоциальных моделей и эмпирических исследований психической патологии

Теория биологического стресса оказала значительное влияние на различные научные теории психической и соматической па­тологии, в том числе и на психологические модели, кроме того,

она позволяла увязать модели разных уровней и дисциплин. «Об эффективности поисков неспецифического в психических проявлениях, а может быть, о надежде с помощью концепции стресса объединить сведения о психологических процессах, свя­зать их с данными о физиологических механизмах свидетельству­ет массовость перехода психологов под знамя исследований стресса» (Китаев-Смык Л.А. — 1983. — С. 23). Это вполне спра­ведливо для психологов, занимающихся разработкой моделей психической патологии. Возникшее позднее понятие психологи­ческого стресса, различение физиологического и эмоционально­го стресса оказались очень плодотворными. Л. А. Китаев-Смык, один из первых отечественных последователей и популяризаторов концепции Г.Селье, определил стресс как «неспецифические проявления адаптивной активности при действии любых значи­мых для организма факторов» (Китаев-Смык Л.А. — 1983. — С. 24).

На основе концепции стресса возникла так называемая диа­тез-стрессовая модель психических расстройств, ставшая важной методологической основой современных эмпирических исследований в психиатрии и клинической психологии. Согласно этой модели имеются разные виды предрасположенности к пси­хической патологии, которые и получили название «диатеза» — «слабого звена» в организме или психической организации чело­века. Идея «слабого звена» являлась одним из важных положений теории биологического стресса Г. Селье. Она позволяла объяснить возникновение спектра специфических реакций на определенные стрессоры и, в частности, ответить на вопрос, почему наряду с общими неспецифическими изменениями у разных людей в ре­зультате дистресса, вызванного сходными стрессорами, отмеча­ется специфическая патология того или иного органа. Изначаль­но ослабленный орган и представлял собой, согласно Г.Селье, то самое «слабое звено в цепи», или фактор уязвимости, составляю­щий наиболее вероятную брешь.

Одним из путей интеграции данной концепции в психологию стала разработка представлений о психологическом стрессе, начатая американским психологом когнитивного направления Рихардом Лазарусом. Согласно его концепции источником дис­тресса могут быть не только вредные внешние воздействия, но и неэффективные психологические процессы переработки инфор­мации. «Стресс является реакцией не столько на физические свойства ситуации, сколько на особенности взаимодействия между личностью и окружающим миром. Это в большей степени продукт наших когнитивных процессов, образа мыслей и оценки ситуации, знания собственных возможностей (ресурсов), степени обученности способам управления и стратегии поведения, их адекватному выбору» (Бодров В. А. — 2006. — С. 4).

Таким образом, были выделены факторы уязвимости, которые повышают риск возникновения болезни¹ и могут быть: 1) неспецифическими (т.е. повышать риск целого спек­тра заболеваний) и специфическими (предрасполагающими к определенным формам патологии); 2) носить биологический (особенности нервной системы, нейротрансмиттерная регуля­ция) или психологический (психологические процессы и свой­ства) характер.

В рамках моделей психической патологии факторы уязвимости рассматриваются как своеобразный диатез — предиспозиция или предрасположенность к определенного рода патологическим реакциям или расстройствам. Сами по себе эти факторы не ведут к психическому расстройству, они «срабатывают» под воздействи­ем неблагоприятных стрессоров — факторов, провоцирующих манифестацию заболевания. Таким образом, в диатез-стрессовой модели выделяются две группы факторов: факторы ри­ска, или уязвимости и стрессовые факторы, или стрессоры. В психиатрии одна из первых диатез-стрессовых моделей была предложена Джозефом Зубиным для синтеза различных данных относительно гипотетической этиологии шизофрении (см. под-разд. 2.2). Постепенно диатез-стрессовые модели стали все более широко применяться для интеграции данных, касающихся других психических расстройств, а различные виды факторов получали все более детальное описание (Gottesman I., Shields J. — 1982; Kuiper N., Olinger L. — 1989; Zubin J., Spring B. — 1976).

Дж. Зубин и его последователи выделяли также факторы-моде­раторы, опосредствующие воздействие стрессоров на уязвимость, усиливая или ослабляя его. В первом случае они выступают в роли дополнительных стрессоров, во втором — играют роль своеобраз­ных буферов, смягчающих деструктивное влияние стрессоров на психику. Так, Р. Лазарус предложил стресс-копинг овую модель для учета психологических факторов, направленных на совладание со стрессом (Lazarus R. — 1966). В концепции делается акцент на когнитивных процессах (оценка угрозы и собственной способ­ности справиться с ней) и поведении, направленном на копинг, или совладание со стрессом (см. т. 1, гл. 4). Копинг может быть эффективным, а может, напротив, провоцировать и усиливать состояние дистресса (например, систематическое употребление наркотиков или алкоголя для ситуативного снятия напряжения). Стратегии совладающего поведения стали важным предметом исследования в клинической психологии.

¹ В современных классификациях видов психической патологии термин
«болезнь» заменен на термин «расстройство» в целях дестигматизации и акцен­
тирования отличия от соматической патологии. Мы будем употреблять оба тер­
мина как синонимы,

Таким образом, наряду с факторами уязвимости и стрессорами можно выделить так называемые протективные факторы, ослабляющие воздействие неблагоприятных стрессовых воздей­ствий и играющие роль буфера. В опоре на рассмотренные выше представления в клинической психологии и психиатрии разраба­тываются так называемые диатез-стресс-буферные модели психической патологии, которые охватывают все три вида выделенных факторов: 1) повышающих уязвимость (диа­тезов); 2) воздействующих на уязвимость (стрессоров); 3) осла­бляющих воздействие стрессоров (буферов).

Эти три вида факторов могут быть также дополнительно клас­сифицированы по разным основаниям. Так по тяжести и длитель­ности воздействия выделяются следующие виды стрес­соров (Клиническая психология. — 2002): микрострессоры, или повседневные перегрузки (daily hassels), макрострессоры, или критические, изменяющие жизнь события (streeful life events), а также тяжелый, или травматический, стресс (traumatic stress — экстремальные события или перегрузки, выходящие за рамки обычного опыта).

Исторически первой возникла концепция макрострессоров, или критических, изменяющих жизнь событий. Эта концепция естественно вытекала из наблюдений психотерапевтов, прежде всего психоаналитиков, касающихся прошлых травм в генезе психических расстройств. Первое эмпирическое исследование было проведено Т.Холмсом и P. Paxe (Holms Т., Rahe R. — 1967), которые составили опросник, включающий 43 жизненных со­бытия, носящих стрессогенный характер. Это такие события, которые радикально меняют течение жизни и ставят человека перед необходимостью приспосабливаться к новым условиям. Было опрошено 400 человек, которые должны были оценить тя­жесть воздействия того или иного события, если оно имело место в их жизни. Наиболее тяжелым стрессогенным событием для большинства выступила смерть супруга.

Авторы исследования предположили, что существует критиче­ская концентрация стрессогенных жизненных событий, которая приводит к физическим и психическим болезням. Эта концепция была подвергнута критике, так как устанавливала чрезмерно пря­мые механические связи между критическим событием и болез­нью, без учета факторов уязвимости и ресурсов — буферных факторов, опосредствующих влияние стресса. Концепция стрес-согеных жизненных событий получила широкий резонанс, на ее основе проведены многочисленные исследования с целью выяв­ления влияния макрострессоров на возникновение и течение различных психических расстройств. Она была фактически ин­тегрирована в стресс-копинговую и диатез-стресс-буферную модели психической патологии, где критические жизненные со-

бытия рассматриваются в качестве стрессоров, а когнитивный стиль их восприятия и переработки (копинговый стиль) и харак­теристики ближайшего социального окружения, включая семью, могут выступать как в качестве диатеза, так и буфера (в зависи­мости от их качества).

В последние годы все большая роль в генезе психических расстройств отводится повседневным стрессорам, или микро­стрессорам. Группа американских исследователей (Kanner A. D., Coyne J.S., Schaefer С, Lazarus R. S. — 1981) предположила, что ежедневные перегрузки (такие как недовольство своим весом и внешностью, конфликты, серьезные проблемы с состоянием здоровья у кого-то из членов семьи, рост цен, проблемы ведения хозяйства) могут приводить к психическим и соматическим дис­функциям и, кроме того, усиливать действия макрострессоров (гак, потеря партнера влечет за собой бесчисленное множество повседневных мелких стрессов, связанных с перестройкой об­раза жизни). Влияние микрострессоров на психическое здоровье человека во многом определяется также особенностями их вос­приятия и переработки индивидом, т.е. индивидуальным копин-говым стилем.

В особую группу последнее время выделяют так называемые хронические перегрузки, или хронические стрессоры, — до­статочно тяжелые и постоянные. В нашей стране одним из наи­более распространенных хронических стрессоров является алко­голизация кого-то из членов семьи. Связь этого стрессора с за­болеваемостью депрессивными, тревожными и соматоформными расстройствами получила эмпирическое подтверждение при ис­следовании отечественной популяции (Воликова СВ. — 2006; Холмогорова А. Б. — 2006, 2011; Холмогорова А. Б., Воликова С. В., Молкунова Е.В. — 2003).

В последние десятилетия возникло особое направление, кото­рое занимается проблемой экстремальных нагрузок, получивших название травматического стресса — стресса, превышающего возможности совладания данного индивида и связанного с воз­действием экстремальных стрессоров. В новых классификациях существует отдельная диагностическая категория — ПТСР — пост­травматическое стрессовое расстройство, а также выделен целый кластер расстройств, возникновение которых непосредственно связано с действием сильных стрессоров. Эти расстройства и способы помощи людям, пострадавшим от тяжелого или травма­тического стресса, стали предметом интенсивных научных раз­работок, начиная с 1980-х гг.

Стрессоры могут быть также классифицированы на группы по своим источникам: биологические (соматическая бо-лезнь, неблагоприятная экология и др.); социальные (война, экономический кризис и др.); психологические (конфликты в

семье, потеря близкого человека и др.). Их воздействие на пси­хику человека является сложным и опосредствовано буферными факторами и факторами уязвимости.

Факторы уязвимости или риска, в свою очередь, можно от­нести к биологическим, социальным или психологическим: осо­бенности наследственности (например, генетическая отягощен-ность); неблагоприятная социальная среда (например, воспитание в условиях детского дома); определенные особенности личности и поведения (например, инфантильность, низкая самооценка, плохие социальные навыки); особенности переработки инфор­мации (например, трудности селектирования релевантной инфор­мации или склонность к негативному селектированию — фикса­ции на негативных аспектах жизненных ситуаций) и т. д.

То же самое касается протективных (защитных) факторов, которые могут относиться как к биологическому уровню (благо­приятная наследственность, хорошие экологические условия жизни и др.), так и к социально-психологическим факторам (под­держивающая конструктивная социальная среда, эффективный личностный стиль совладания со стрессом и др.).

Проиллюстрируем синтезирующий характер рассмотренных моделей на примере аналитической и когнитивно-бихевиоральной традиций. Накопленные в аналитической традиции данные о роли травмы в психической патологии укладываются в понятие такого типа стрессоров, как критические жизненные события или трав­матический стресс. В качестве факторов уязвимости, определяю­щих специфику патологии, выступают те или иные специфиче­ские внутренние конфликты, уровень зрелости защитных меха­низмов. Они же определяют защитные или копинговые реакции. В рамках когнитивного психоанализа возникло понятие когни­тивного стиля личности, который во многом корреспондирует с понятием копингового стиля и является предметом интенсивных исследований как в зарубежной, так и в отечественной психоло­гии.

Диатез-стресс-буферная модель получила широкое распростра­нение в рамках когнитивно-бихевиоральной традиции. Начиная с модели Р. Лазаруса, соединившей теорию стресса и информаци­онный подход, она узнаваема в самых разных, основанных на информационном подходе, моделях. Так, в когнитивной модели депрессии А. Бека в качестве факторов уязвимости к депрессии рассматривается сложившаяся в детстве под влиянием неблаго­приятных условий система дисфункциональных убеждений, ко­торая активируется определенными жизненными событиями — стрессорами (см. подробнее гл. 3).

Теория стресса оказала существенное влияние и на современ­ные классификации, в которых помимо собственно клиническо­го диагноза предусмотрена специальная диагностика уровня

пресса и адаптивных возможностей человека. Вместе с тем сле­дует отметить, что хотя объяснительный и эвристический потен­циал диатез-стресс-буферных моделей психической патологии, разработанных на основе теории стресса и системного подхода, не вызывает сомнений, в настоящий момент они все еще пред-сшиляют собой в значительной степени гипотетические конструк­ты и требуют дальнейшего уточнения и верификации (Коцюбин-ский А. П., Скорик А.И., Аксенова И.О. — 2004; Шейнина Н.С., Коцюбинский А. П., Скорик А. И., Чумаченко А. А. — 2008; JublinskyA. - 1984).

Важно также подчеркнуть, что в настоящее время можно говорить

о значительной активизации сторонников биологических эволюционно-дегенеративных моделей психической патологии на фоне впечатляющего прогресса в технике исследований со-временных нейронаук. Так, современные техники нейровизуали-зации позволяют в буквальном смысле слова «заглядывать» в мозг человека, оценивать его морфологические особенности и наблю­дать происходящие там процессы. Как это уже не раз случалось и истории изучения психических расстройств, у многих исследо-вателей возникло искушение отождествить процессы, протекаю­щие в мозге, и психические процессы, установив их взаимное соответствие.

Вот уже более 30 лет прошло со времени публикации истори­ческой статьи Дж.Энгеля «Потребность в новой медицинской модели: вызов биологической медицине» (Engel G. — 1977), но перестройка в направлении предложенной им системной био-психосоциальной модели происходит очень медленно и болезнен­но, хотя данные, поддерживающие ее, существенно расширились за последние годы: «Значительный объем исследований обосновывает

роль стрессогенных событий, а также хронических и повторяющихся

средовых стрессоров в переходе состояния уязви­мости в состояние болезни» — пишет известный итальянский исследователь и психотерапевт Дж.Фава (Fava J. — 2008. — P. 1). Далее, он отмечает, что спустя 30 лет после первой публикации Дж.Энгеля о биопсихосоциальном подходе по-прежнему имеет место недооценка значимости психосоциальных факторов и тен­денциозное распределение ресурсов в исследованиях и практике лечения психических расстройств.

При игнорировании или недооценке роли социальных и пси­хологических факторов в психической патологии, роли культуры и становлении и развитии человеческой психики успехи совре­менных нейронаук ведут к возрождению биологического редук­ционизма, который К.Ясперс метко назвал «церебральной мифо­логией» — поиску жесткого соответствия между психическими функциями и определенными зонами головного мозга. И если в начале прошлого века известный немецкий психиатр К. Клейст

мечтал найти седалище «Я» в стволе головного мозга (Клейст К. — 1924), то сегодня исследователи спешат, например, объявить об открытии «социального мозга» — тех его зон, которые ответствен­ны за восприятие социальных объектов и в которых локализова­ны функции социального интеллекта (Burns J. — 2006). Часть научного сообщества возлагает большие надежды на эту послед­нюю концепцию, которая начала развиваться более 20 лет тому назад (Brothers L. — 1990).

Сомнения в возможности отыскания мозгового субстрата, не­посредственно ответственного за регуляцию высших психических функций в отличие от натуральных, высказывались в 1980-х гг. Дж. Зубиным — одним из создателей диатез-стрессовых моделей психической патологии: «Большинство психосоциальных реакций возникли только тогда, когда процесс биологической эволюции человека закончился и не оказывал больше существенного влия­ния на человеческое поведение, а его место заняла культурная трансляция... другими словами, речь идет скорее о продукте на­учения и опыта, пластичных свойствах головного мозга, чем ге­нетически унаследованных функциях мозга. Поэтому достаточно трудно определить мозговые пути, с которыми связаны культу-ральные и психосоциальные факторы, а также определить их масштабы» (Zubin J. — 1989. — S. 18).

Далее Дж. Зубин ссылается на своего единомышленника, дру­гого известного автора диатез-стрессовой модели шизофрении Л.Чомпи, который постулировал, что внутренние структуры и процессы возникают из внешних: «Они, можно сказать, пред­ставляют собой конденсат всего конкретного опыта, превратив­шуюся во внутреннюю структуру внешнюю динамику. Ясные и однозначные социальные отношения, интерперсональные связи, коммуникативные процессы и т.д. должны, таким образом, от­разиться в таких же ясных и однозначных внутрипсихических системах, напротив, конфузирующе-противоречивые внешние связи выражаются в неясных внутренних структурах. Это делает понятным патогенное влияние конфузирующей коммуникации» (Ciompi L. — 1986. -=■- S. 51—52). Таким образом, Дж. Зубин дела­ет вывод: «Эти внутренние структуры передаются не генетически, а культуральным путем, а именно через нейропластичные части головного мозга, а не через те, за которыми жестко закреплены какие-то функции» (Zubin J. — 1989. — S. 19).

На 50 лет раньше Л. С. Выготский с позиций культурно-исто­рического подхода к психике выступил с критикой концепции интеллекта Э.Торндайка, который предложил сам термин «со­циальный интеллект»: «Тот разрыв между эволюцией содержания и форм мышления, которые допускает в своей теории Торндайк, как и его принципиальное уравнивание влияния среды на раз­витие интеллекта животных и человека, неизбежно приводит к

чисто биологической концепции интеллекта, игнорирующей историческое развитие интеллектуальной деятельности человека. С зтим связана попытка Торндайка исходить в своих построени­ях из анатомической и физиологической основы, а не из психо­логической концепции человеческого интеллекта, нарушая основ­ное методологическое правило: Psychologica psychologice» (Вы­готский Л. С. — 2007. — С. 109).

Но похоже, что многие современные ученые солидарны с пред­сказанием известного немецкого психиатра XIX в. Г.Майнерта о том, что психиатрия будущего будет наукой о нарушениях перед­него мозга с той лишь поправкой, что это будет «социальный мозг». Так, представители группы по развитию психиатрии (The Research Committee of the Group for the Advancement of Psychiatry — GAP) заявляют, что по аналогии с другими отраслями медицины, имеющими свою субстратную телесную основу, «релевантной основой для психиатрии является "социальный мозг"» (Bakker G. et al. — 2002. — P. 219), подчеркивая, что именно это физиологи­ческое образование, сколько бы сложным и, возможно, не впол­не структурно раскрытым оно ни являлось, отвечает задаче на­хождения того телесного органа, который опосредствует отноше­ния между биологическим телом и социальным поведением ин­дивида. При этом, правда, в соответствии с современными эмпи­рическими данными подчеркивается, что не только наследствен­ность, но и средовые воздействия меняют мозг и через эти из­менения вторично влияют на поведение индивида. Но разве такая уступка в виде признания роли опыта в развитии мозга принци­пиально меняет позицию биологического детерминизма челове­ческого поведения?

В печатном органе Всемирной психиатрической ассоциации (WPA) «World Psychiatry» (2007. — V. 6(3)) широко дискутировалась другая, но близкая по методологическим основаниям концепция психической патологии, автор которой предлагает определить психическое расстройство как «harmful dysfunction» (Wakefield J. S. — 1992, 2007), т.е. вредоносную, дезадаптирующую дисфункцию, в основе которой лежат определенные повреждения структур го­ловного мозга, ответственные за обеспечение эволюционно пред-заданных психических функций. Эти повреждения и рассматри­ваются как непосредственная причина психической патологии.

Известный австралийский ученый-психиатр А.Яблинский в своем критическом анализе такой попытки выхода из методо­логического кризиса в науках о психическом здоровье отмечает: «Определение дисфункции как невозможности органом, обе­спечивающим работу определенного механизма, осуществлять "натуральную функцию", для выполнения которой он был "сфор­мирован" путем естественного отбора, предполагает существо­вание целенаправленного эволюционного процесса, результатом

которого являются заранее предопределенные фиксированные структуры и функции, предположительно локализованные в го­ловном мозге. Такой взгляд игнорирует тот факт, что естественный отбор представляет собой оппортунистический процесс, не регу­лируемый заранее заданной целью или планом, и что его общим итогом являются возрастающие интериндивидуальные различия» (Jablinsky А. - 2007. - Р. 157).

Концепция «вредной дисфункции» по разным основаниям была подвергнута критике и другими авторами (Bolton D. — 2007; Sartorius N. — 2007; и др.). В частности, подчеркивалось, что в этой концепции игнорируется роль культуры в развитии психи­ческих функций: «Концепция нормальных психических функций варьирует в зависимости от требований, предъявляемых к психи­ке культурой. Она не может быть детерминирована только теори­ей эволюции» (Gold I., Kirmayer L.J. — 2007. — P. 166). Тем не менее игнорирование роли культуры многими учеными весьма важная и устойчивая примета нашего времени вопреки «большо­му количеству работ по философии, социальной психологии и антропологии, показывающих как внутренний мир личности конструируется на основе дискурсивных практик в социальном пространстве» (Kirmayer L.J. — 2005. — P. 194).

Многие представители наук о психическом здоровье по-прежнему уверены, что «настоящая» болезнь по аналогии с со­матической медициной должна быть обязательно связана с четко локализуемыми органическими повреждениями. Существуют даже предложения отказаться от термина «психическое заболевание» и заменить его термином «заболевание мозга» с целью укрепления позиций психиатрии в общей медицине (Baker M. J., Menken M. — 2001). При таком подходе психические процессы и их нарушения неизбежно оказываются эпифеноменами биологических процес­сов. Именно для преодоления такой тенденции еще в 1912 г. в Германии В.Шпехт совместно с П.Жане, А.Бергсоном, Г.Мюн-стербергом и другими прогрессивными деятелями европейской медицины и психологии создал «Патопсихологический журнал» и обосновывал необходимость развития патопсихологии как раз­дела психологической науки в противовес биологически ориен­тированной психопатологии (см. т. 1, подразд. 2.1). За прошедшие сто лет разрешение этого противостояния наметилось в рамках системного биопсихосоциального подхода, но споры вспыхивают вновь и вновь.

Л.С.Выготский — основатель Московской психологической школы, будучи блестящим методологом науки, посвятил немало усилий доказательству того, что специфику человеческой психи­ки и ее нарушений следует искать прежде всего в культуре, в языке (см. т. 1, подразд. 6.1). Культурно-историческая концепция зарождалась в оппозиции к натуралистической, рассматривающей

психику человека как полностью естественное природное обра­зование. Л.С.Выготский развел натуральные, природные и выс­шие (собственно человеческие) психические функции по крите­рию опосредствованности последних. Это означает, что собствен­но человеческие или высшие психические функции не предза-даны эволюционно, а формируются в процессе интериоризации определенных культурных средств их организации. Эти функции являются продуктом развития культуры, а не эволюции мозга, именно в этом заключается принципиальное отличие человече­ской психики от психики животных. Главным же достижением биологической эволюции является максимальная пластичность человеческого мозга, обеспечивающая возможность интериори­зации широкого спектра специфических для разных культур средств в процессе освоения разнообразных культурных практик и способов поведения.

Вместе с американским психологом М. Коулом, одним из не­многих западных экспертов в области культурно-исторической концепции происхождения психики, можно зафиксировать недо­статочное внимание к роли культуры в современной психологиче­ской науке: «По моему убеждению, современные исследования роли культуры в развитии человека тормозятся устойчивым не­приятием психологов выводов из коэволюции филогенетического и культурно-исторического факторов в формировании процессов развития в рамках онтогенеза. Широкое принятие психологами и нейроучеными центральной значимости биологической эволюции в формировании человеческих свойств, создает, как я считаю, си­туацию, в которой роль культуры в процессе создания человеческой природы рассматривается как вторичная, и поэтому ею легко пре­небрегают. С этой точки зрения культура — не более чем слой патины, мешающей увидеть четкую картину механизмов мышле­ния, переживания и деятельности» (Коул М. — 2007. — С. 3).

Культурно-историческая теория происхождения психики Л.С.Выготского, развитые А.Р.Лурией идеи о системном строе­нии ВПФ, их обусловленности культурными факторами (усло­виями), прижизненном формировании и несводимости к про­цессам в центральной нервной системе (см. т. 1, подразд. 6.1) выглядят вполне современными в контексте споров о природе психической патологии и вместе с системным подходом могут служить методологической опорой в осмыслении современных форм редукционизма и механистического детерминизма.

* * *

Итак, современный этап исследований в клинической психологии характеризуется явным доминированием методологии системного подхода, которая находит выражение в биопсихосоциальных моделях

психической патологии. Соединение этих моделей с теорией стресса позволило наметить более конкретные связи между разными факто­рами и перейти к системным диатез-стресс-буферным моделям, об­ладающим высоким объяснительным потенциалом. В то же время именно сейчас ведутся особенно жаркие споры между сторонниками системного и биологического, редукционистского подходов к пони­манию и изучению психических расстройств, что связано со значи­тельным прогрессом в области нейронаук и попытками многих ученых обнаружить и доказать на этой базе тождество между психическими и физиологическими процессами в мозге. Натуралистическому под­ходу к человеческой психике противостоит системная методология культурно-исторического подхода.