Промчавшись по городу, я припарковался перед огромным белым домом, застыв на миг в машине, прежде чем выбраться. Я начал перебирать ключи и, наконец, нашел старый ключ из желтой меди, который открывал парадную дверь. Я отворил ее и вошел внутрь, замирая и вздыхая.
Это был наш дом, дом, где мы жили и были счастливы. Когда Элизабет была жива, когда наши сыновья были беззаботными и не знали жестокость и ужасы мира. Дом, где родилась моя семья, дом, где моя жена расцвела и стала той женщиной, которой должна была быть.
Я не могу вернуть прошлое. Я бы все отдал за возможность еще раз войти через парадную дверь и услышать топот ножек наших мальчиков наверху, когда они носились по дому, играя в привидения, а теплый воздух окатил бы меня из открытых окон. Я бы все отдал за возможность ощутить запах еды из кухни, запах печенья, стоящего в духовке. Я бы все отдал за возможность услышать ее смех, ее голос, просто услышать, как она произносит мое имя, еще раз, когда я вхожу.
«Добро пожаловать домой, Карлайл» - она всегда так говорила, каждый день, словно часы. Добро пожаловать домой… я почти слышал ее голос в воспоминаниях.
Больше это не дом. Он был пуст и безлюден, вокруг царили тишина и запах застоявшегося воздуха. Никакого нежного ветерка, врывающегося в окна, никакой теплоты. Правду говорят, что дом там, где сердце, и теперь мое сердце разрывается между домом в Форксе и кладбищем в тридцати милях от места, где я был. Мое сердце разрывается между жизнью и смертью. Между любовью к моим детям, моими обязанностями на земле, и любовью к моей жене и моим отчаянным желанием быть с ней. Когда я вступаю в пределы Чикаго, мне всегда тяжело вспоминать, зачем я делаю те или иные вещи, почему я просто не сдамся, но сейчас, в это мгновение, я, наконец, вспомнил.
|
|
Если бы я мог вернуться во времени, я бы столько изменил. Я бы намного лучше обращался с женой, я дал бы ей жизнь, которую она заслуживала. Я не был подготовлен, никто не подсказывал мне путь и не показывал, как правильно поступить. К сожалению, прошлое не вернуть, я не изменю его, как бы сильно ни хотел, я могу лишь идти вперед. И проследить, что у истории не будет повторения, что судьбу Элизабет не разделят мой сын и Изабелла. Я могу проследить, что мой сын не станет тем нервничающим мальчиком в комнате, окруженным самыми опасными людьми в Америке, и отдающим свою жизнь без понимания, что это будет значить. Я могу проследить, что Изабелла найдет свою независимость и безопасное место, что она не закончит в коробке на шесть футов под землей, как моя жена.
И я могу убедиться, что спустя двадцать лет мой сын не будет жить моей жизнью, мириться с обстоятельствами и спрашивать себя, почему он еще дышит. Я могу убедиться, что он не будет трахать безымянную женщину, пытаясь держаться за подобие жизни, хотя единственным его желанием будет уйти. Я могу убедиться, что он не будет оплакивать гибель единственной женщины, с которой мог бы прожить жизнь, обреченный ходить по бренной земле в одиночестве, сломленный, винящий себя. Другими словами, я могу убедиться, что Эдвард не станет мной.
Один вопрос – как?
Я зашел на пустующую кухню и посмотрел сквозь окно во двор. Сбоку, на большом дереве, по-прежнему висела шина на цепях, одинокое воспоминание о прошлом, по которому я скучал. Я стоял у окна и смотрел на улицу; смотрел, как начинается новый день. Солнце всходило, и птицы начинали петь, и сверчки замолкали и прятались.
|
|
Сегодня я сяду на самолет в Вашингтон. Я еще раз попробую жить, попробую найти ту страсть, и любовь, и смысл, ради которых стоит продолжать, пусть даже на миг. Пока буду ждать телефонного звонка. А как только он раздастся, я снова помчусь на самолет, который отнесет меня назад в Чикаго и все повторится.
Потому что я Карлайл Каллен, Консильери Мафии, и моя жизнь мне не принадлежит.
Глава [u3] 72. Поиск
"Истина в том, что наши самые лучшие моменты чаще всего возникают тогда, когда мы чувствуем себя исключительно некомфортно, несчастно или грустим о несбывшемся. Такие моменты создаются нашим дискомфортом, и помогают нам выбраться из колеи и начать поиски новых путей или правильных ответов"
М. Скотт Пек.
Эдвард Каллен
Если бы кто-нибудь спросил меня год назад, как я представляю себе жизнь своего отца, я, возможно, выдал бы какое-нибудь дерьмовое клише на тему денег, власти и уважения.
Borgata в Чикаго получала примерно сто миллионов долларов от его деятельности, а три сотни долларов заставляют мужчину думать, что их вполне достаточно, тогда как это не так. Пока босс удобно сидит, показывая пальцами и раздавая распоряжения, в своем особняке за двенадцать миллионов долларов, поедая охрененных кальмаров и икру каждый вечер, люди на самом дне частенько тревожатся о том, чтобы наскрести мелочь на семидесятицентовые буррито из «Тако Белл», чтобы накормить свои проклятые семьи. Они рискуют жизнью и продают свою свободу людям, которые просто стоят и наблюдают, как те голодают, и плюют на все, что происходит с остальными, пока у самих есть большой кусок торта.
|
|
Они называют это дерьмо собиранием дани, или уважением старейшин. Если группа из десяти ребят ворует партию груза стоимостью около пятидесяти тысяч долларов, примерно половина этого уходит в карманы копов и администрации. После уплаты организации, которая помогает этим ребятам в реализации, выплат всем, кому требуется заплатить, каждый парень получает столько, что хватит на счета за аренду и вечерний поход с женой или любовницей в ресторан "Оливковая роща", чтобы они могли притворяться, что способны на такое дерьмо.
Вкус – называют они это. Все хотят иметь охрененный вкус, даже если ничего не делают. Они восклицают: мы семья, мы все работаем, как один, и смотрим друг за другом. Они говорят, что уважение и честь имеют значение…но, насколько мне известно, все это гребаное дерьмо.
Мужчин внизу никто не знает и все игнорируют, полностью закрывая глаза на происходящее дерьмо. Один пропадет – и черт с ним, новый ублюдок появится на его месте, не пройдет и часа. Его тело даже не успеет остыть, а про него уже полностью забудут, словно он и не существовал.
Какая тут гребаная семья…
Лично я не заботился о деньгах. На моем банковском счету было достаточно, чтобы обеспечить меня на всю жизнь, и я подозревал, что это было одной из причин, по которой Аро хотел меня заполучить в первую очередь. Ему не нужно будет переживать о том, что я начну мошенничать с кредитными картами или подлизываться больше, чем этого потребует мое отчаяние, и я был чертовски уверен, что не буду заключать подозрительные сделки за его спиной или пытаться свалить его. Мне не нужны были чертовы деньги, как большинству парней. Он подумал, что меня больше интересует власть и уважение, и поверил, что может использовать это для своей выгоды, чтобы манипулировать мною.
Проблема была в том, что я больше, блядь, не понимал этого.
Где уважение, когда тебя поднимают с кровати в три часа ночи, чтобы избить до неузнаваемости мужчину, который владеет небольшой пиццерией, только потому, что он взял взаймы деньги, которые не может отдать? Где уважение, когда поджигают дом еще одного парня, забирая у него все, что он заработал за всю жизнь, и оставляя его семью без крова над головой, только потому, что он посмотрел на босса взглядом, который тот посчитал неприемлемым? Где уважение, когда пугают семнадцатилетнюю девочку, угрожая убить всех, кого она любит, и разрушить ее жизнь, потому что она оказалась в неправильном месте в неправильное время и была свидетелем того, чего не должна была видеть?
Насилие, вымогательство, наркотики, грабеж, похищение, разбой, взяточничество, азартные игры, угоны, проституция, коррупция, поджоги, применение силы, фальшивые деньги, подделка спиртного, торговля людьми и убийства… где во всем этом уважение?
Я не видел его… и это уж точно, блядь, не было той «силой», которой я хотел.
Все, что я видел – это кучку эгоистичных грубых ублюдков, которые заботятся только о себе, готовые уничтожить любого, кто перейдет им дорогу, убивающие и лгущие на пути к вершине. Они были трусами, притворяясь, что сильны, хотя в действительности были настолько слабы, что прятались за своими титулами, используя угрозы, чтобы получить то, что хотят. Они провозглашали, что заботятся о женщинах и невинных, говоря, что оставляют в покое и тех, и других, но в это было тяжело поверить, учитывая, что они превратили в рабыню единственную девушку, которую я любил. Они требовали уважения, но сами в ответ не уважали никого, и их сила существовала только в головах людей, создаваемая страхом. Мне не надо было задумываться, почему Алек всегда был холоден, а отец таким уставшим: несколько недель - и я уже измучился.
После инициации я проводил каждый час своего бодрствования в поисках Изабеллы. Ройс помогал, когда мог, но ему требовалось контролировать и своих ребят. Хреново, что он один старался помочь мне, учитывая, что в произошедшем частично была и его вина. Он игнорировал свои обязанности, когда его человек спланировал и осуществил похищение моей, блядь, девушки, а, если бы он заметил, что происходит, мог бы предотвратить все это дерьмо. Первые несколько дней я злился, постоянно огрызаясь на него, потому что мне нужно было обвинить кого-то, но, в конце концов, ярость сменилась опустошением.
Я пытался опять засечь чип, надеясь на легкое решение, но это было потерей времени. Ройс сказал, что они были в курсе, что в Беллу зашили чип, потому что Аро упустил этот лакомый кусочек информации, так что прикинул, что они нашли способ блокировать чип, усложняя нам поиски. Они хотели измотать нас, заметая следы, чтобы, когда мы, наконец, найдем их, оказаться в лучшем положении.
Мы проводили бесчисленные часы, пересматривая записи, документы на владение землей, определяя территории, связанные с русскими в Хайланд-парке. Ройс делал дюжины телефонных звонков, и мы навещали людей, которые, как он верил, могли дать информацию, и неоднократно применяли усиленные меры, чтобы выудить ее. Несколько раз я терял контроль, и, как дикарь, набрасывался на людей с кулаками, но по большей части боль причинял Ройс. Я наблюдал, как он пытает людей, слышал, как они кричат в агонии, умоляя его остановиться. Он вытаскивал ногти плоскогубцами, зажимал головы в тисках и сжимал их, пока кости не начинали трещать. Я видел, как он почти утопил мужчину, держа его под водой, пока легкие не наполнились жидкостью, и колол людей всем, что попадалось под руку, от топориков для льда до отверток. Мы не применяли оружие и не забрали ни одну жизнь, но доводили до сведения некоторых, что, к тому времени, как мы закончим с ними, они будут мертвы. Я абстрагировался, мой мозг сконцентрировался только на конечном результате, и мне было наплевать, кому в процессе причинят боль, или что для этого нужно. Мне необходимо было найти Изабеллу, и не имело значения, какой ценой, ценою каких жертв, и, в конце концов, все это привело нас к складу рядом с шоссе номер сорок пять.
Я был развалиной, мой мозг истощился от беспокойства и недосыпа. Ее хрупкое, изломанное тело было одним из самых разрушительных зрелищ, которым я был очевидцем, и я знал, что никогда не забуду этого. Интересно, не чувствовал ли нечто похожее отец, когда нашел на аллее мою мать, хотя его боль была сильнее, ведь Изабелла все еще была жива. Я не мог даже представить, что увижу безжизненное тело Изабеллы, зная, что это из-за моего решения она закончит так. Перед ней была еще вся жизнь, то, за что мы боролись, и потерять ее было бы самой худшей трагедией. Это было похоже на историю моей матери – наконец, свободной, но все равно зло забрало ее в конце.
Если бы это не было так тревожно и огорчительно, может, я и увидел бы иронию в том, что всегда говорила мама. Человек не может избежать своей судьбы, и неважно, как сильно он пытается достичь этого, потому что все идет так, как должно идти. Я предполагал, что всегда был предназначен для мафии, учитывая факт, что неважно, как сильно я пытался избежать этого, - я все равно пришел к этому.
И Изабелла была предназначена для свободы… моя мама была уверена в этом.
Я оставался рядом с Изабеллой, пока она была без сознания, но не был там, когда она, наконец, очнулась. Мне было, блядь, стыдно за это, зная, что она беспокоилась обо мне, но Аро вызвал меня этой ночью на первую работу для Borgata. Босс обычно ничего не делает сам, у него уйма народу для грязной работы, но Ройс был мертв, Алек – в коме, а мой отец отошел от дел, и Аро подумал, что лучше всего будет продемонстрировать лично мне казнь через повешение. Он, похоже, гордился этим, словно это могло связать нас, но только наблюдение за происходящим лишь углубило мою растущую ненависть к этому человеку.
Той ночью они напали на владельца пиццерии, человека по имени Джозеф Каталано. Оба его сына были замешаны в этом. Его младший сын, к несчастью, был ребенком, которого убил Алек за связь с Джеймсом. Его старший сын был тем, кто приказал начать нападение, и этот факт вызвал у меня большее отвращение, чем все действо, очевидцем которого я был. Его собственный сын, ради которого отец рвал свою задницу, пытаясь дать ему лучшую жизнь, как дикарь напал на него по причине, не имеющей смысла. Он пошел против собственной крови во имя преданности организации, которая, возможно, когда-нибудь пойдет против него. Это было тошнотворно, но я держался настолько хорошо, насколько мог, понимая, что Аро следит за мной все это время. Часть меня размышляла, не было ли единственное причиной моего присутствия здесь то, что он мог послать мне сообщение, не прибегая к помощи слов. Он хотел, чтобы я знал, что в его власти заставить ребенка уничтожить собственного отца во имя преданности, выбрать его, а не узы крови.
Сообщение ублюдка было получено.
Длительность нашего пребывания в Чикаго была неопределенной, потому что Изабелла плохо восприняла новость о моей инициации. Я надеялся, что со временем она сможет привыкнуть к этому, но правда была в том, что я не был уверен, сможет ли сделать это, учитывая, что и сам не полностью понимал себя. Она обособилась, в ее глазах царила грусть, которую я хотел прогнать, но чувствовал себя гребано беспомощным, потому что знал, что не могу.
Аро вызывал меня еще несколько раз, сообщая, что хочет, чтобы я понаблюдал за кое-какими делами и научился еще кое-чему. Я не принимал личного участия, но стоять и просто смотреть, не делая ничего, чтобы предотвратить это, уже было достаточно дурно. Я всегда думал, что смогу заниматься этим, если приду к этому, думал, что я смогу быть таким человеком, но правда была в том, что я не мог отстраниться от этого. Все, что я мог думать об этом, наблюдая, как разрушаются жизни, это то, что чувствовала бы Изабелла, если бы узнала, или что подумала бы моя мама, если бы осталась жива. Они обе были бы разочарованы, блядь, стыдились бы меня… но я не винил их в этом, потому что сам стыдился.
Было так хреново, что у меня больше нет выбора.
Я поговорил с Аро по поводу возвращения в штат Вашингтон, и он согласился, что это будет лучше всего, сообщив, что я могу сделать для него кое-что, пока буду там. Вещи, которые они хранили в нашем подвале, перевезли в Порт-Анжелес, и ему нужен был кто-то, убравший все оттуда и отправивший по месту требования, раз уж мой отец больше не может работать. Я согласился, не желая заниматься этим дерьмом, но зная, что это был мой собственный гребаный выбор.
Я всегда злился, когда Изабелла говорила "О’кей", соглашаясь со всем, что ей говорили, и не мог понять, почему, бляд ь, она просто не может честно высказать свое мнение. За короткое время я стал похож на нее – я изображал фальшивое уважение ради выживания, говоря "Да, сэр", когда на самом деле хотел сказать "Твою мать, задница", и делал все, что мне говорили, невзирая на то, хотел я этого или нет.
Это была одна из тех ситуаций, ирония которой могла бы быть изумительной, если бы она не была такой чертовски хреновой.
Я думал, что после нашего возвращения будет лучше, но нет. Аро не выждал и недели, прежде чем начал звонить с приказами, и, хотя я мог с этим справиться, то, что он контролировал мою жизнь, тяжело давило на меня. Я был растерян, проводя все ночи с телефоном в руках и отдавая приказания, пока Изабелла спит. Я надеялся сохранить эту часть моей жизни отдельно от нее, не желая, чтобы мое затруднительное положение причинило ей еще большую боль, но с течением времени я начал осознавать, как чертовски это невозможно. Я рвал себя пополам, отрывая от нее часть себя, и подозревал, что она понимает это. Я пытался улыбаться и уверял ее, что она в безопасности, желая убедить ее поверить, что все прекрасно, но правда была в том, что я больше не был уверен в этом сам.
Могло ли все быть прекрасно?
В конечном итоге, у нас начались ночные кошмары. К ней вернулись ее суровые испытания, ко мне – мои воспоминания. Я не мог спать без того, чтобы меня не навестили призраки, организация, вошедшая в мою жизнь, возродила мое опустошение. Мне опять начала сниться мама, визг покрышек и ее пронзительные крики, когда у нее отнимали жизнь, звук пули, пролетающей по воздуху. Мне много снилась Изабелла, вид ее изломанного хрупкого тела в моих объятиях на том складе в Чикаго. Я начал больше бодрствовать, просто наблюдая, как Изабелла спит, чтобы видеть, как она дышит. Я держал ее, пока она плакала от мучений, и хотел сделать все лучше, хотел исправить все, но не был уверен, что, блядь, делать.
Когда я уже не мог это переносить, то вставал с кровати и спускался к пианино, играя музыку, которая крутилась в мозгу. Моя усталость росла, и я не знал, сколько еще могу вынести, прежде чем сорвусь. Я отчаянно хотел знать, через что прошла Изабелла, желал, чтобы она рассказала мне об этом, но у меня не было права просить. Я хранил свои тайны, и было бы лицемерием требовать от нее рассказа.
Было тяжело признать, но я чувствовал, что мы отдаляемся друг от друга с каждым днем. Она изолировалась, что-то царапая в одной из своих тетрадей, и абсолютно не замечая, как проходит время. И я начинал себя чувствовать, словно про форма тяну время и жду. Какого хрена я ждал, я не был полностью уверен, но точно знал, что скоро что-то надо будет менять. Мы просто не могли продолжать так жить, притворяясь, что все прекрасно, пока продолжали разваливаться на гребаные кусочки.
За несколько дней до Рождества я проснулся от звука сотового. Пронзительный звонок разрушил мою легкую дремоту. Я с усилием открыл глаза и похлопал по кровати, пытаясь найти надоедливую вещицу и остановить проклятый звонок. Я выругался, когда случайно свалил его с тумбочки на пол, и, оторвавшись от Изабеллы, сел.
- Выключи его, - пробурчала Изабелла, даже не пытаясь открыть глаза.
- Блядь, я пытаюсь, - пробормотал я, наклоняясь и поднимая его с пола.
Взглянув на экран, я простонал, протирая глаза.
- Да, сэр?
- Я уже начал размышлять, собираешься ли ты ответить когда-нибудь, - сказал Аро, и тон его голоса сказал мне, что он не был в настроении для шуток.
Я взглянул на часы – было чуть больше четырех утра.
- Конечно, я собирался отвечать, - ответил я, прикрывая глаза, в которых словно песка насыпали, предплечьем, и лег рядом с Изабеллой. – Просто сейчас гребано рано. Я спал.
- Тогда хорошо, что ты проснулся, потому что тебе нужно кое-что для меня сделать, - сказал он. – Мне нужно, чтобы ты забрал пакет у человека в Порт-Анжелесе.
- Сейчас? – недоверчиво спросил я.
Мы, наконец, опустошили все контейнеры в Порт-Анжелесе, так что я думал, что закончил с этим дерьмовым делом, но, очевидно, я не был так удачлив. Он горько рассмеялся, и я стиснул руки в кулаки, загоняя назад раздражение, но этот звук играл на моих нервах.
- Да, сейчас, - нетерпеливо сказал он, быстро, скороговоркой, диктуя адрес.
Я выпрыгнул из кровати и бегом направился к столу, чтобы записать на чем-нибудь, и схватил ручку. Я пытался записать на руке, но это не сработало, так что я отчаянно оглядывался в поисках чего-нибудь еще, пока он продолжал говорить. Заметив тетрадь Изабеллы под кроватью, я схватил ее, перелистнув к концу, и нацарапал адрес насколько мог вспомнить. Я поблагодарил его, не зная, блядь, за что, и повесил трубку.
- Просто, бляд ь, великолепно, - пробурчал я, подкрадываясь к гардеробной.
Вытащив какую-то одежду, я быстро оделся и сел на край кровати рядом с Изабеллой натянуть обувь.
- Куда ты собрался? – пробормотала она.
Я взглянул на нее, увидев, что ее глаза открыты, и она смотрит в растерянности на меня.
- Э-э-э… Мне нужно закончить покупки к Рождеству, - сказал я первое, что пришло в голову, нервно проведя рукой по волосам.
- Сейчас? – недоверчиво спросила она, перекатившись и посмотрев на часы. – А сейчас что-то открыто?
- Пока доберусь, откроется, - сказал я, надеясь, блядь, что она не будет со мной спорить.
Я быстро поцеловал ее и встал, проведя рукой по ее щеке и убирая непослушный локон волос с ее лица.
– Я люблю тебя, tesoro. Поспи еще. Я скоро вернусь.
- Я тоже люблю тебя,- пробормотала она, опять закрывая глаза.
Я собрал свои вещи и тетрадь, выйдя из дома так тихо, как мог, и, забравшись в «Вольво», поехал в Порт-Анжелес. Мне было трудно сконцентрироваться на вождении, зрение затуманивалось от истощения, и несколько раз я съезжал с дороги. Я выругался, разозлился, включил музыку и открыл окна, чтобы шум и холодный воздух не давали мне заснуть.
Я приехал в Порт-Анжелес около пяти, но ездил кругами еще минут двадцать, пытаясь разыскать гребаный адрес, боясь, что все-таки записал неправильно. Это оказалась какая-то грязная крошечная дыра в стенах парикмахерской на другой стороне трассы, с выкрошившимися кирпичами и едва державшейся вывеской. Она выглядела заброшенной, но флуоресцентный знак "Открыто" горел в окне, намекая на обратное.
Я взялся за пистолет, который привез из Чикаго и держал под сиденьем с тех пор, как был принят, и засунул его за пояс, прежде чем выйти из машины. Дверь, которую я толкнул, не поддалась, так что я нажал кнопку дверного звонка под почтовым ящиком. Раздалось громкое гудение, и я поежился от шума, услышав движение внутри, и дверь открылась. Передо мной стоял чернокожий мужчина с серьезным выражением на лице, татуировкой на шее и с наполовину заплетенными в косу волосами. Я заметил блеск золотых зубов, на шее и в ушах сияли алмазы. Он не выглядел человеком, с которым Аро мог вести дела, и на секунду задумался, может, я действительно неправильно записал адрес, но мужчина молча отошел в сторону, приглашая меня войти еще до того, как я начал обдумывать свой уход.
Я вошел, увидев такую же разруху, как и снаружи. Он захлопнул дверь и пошел через комнату.
- Ты опоздал, - сказал он, залезая в карман за сигаретами.
Одну он сунул в рот и протянул мне пачку, предлагая закурить. Я отказался, он пожал плечами, зажег сигарету и бросил пачку на стол.
- Да, - пробормотал я, зная, что это не извинение, блядь, за опоздание, но я не позаботился предложить другое. – Я Эдвард…
- Я знаю, кто ты, - оборвал он меня. – Я бы не впустил твою задницу, если бы не знал. Хотя ты не похож на своего отца. Ты уверен, что ты его сын? С этими волосами я думаю, что твоя мамочка, должно быть, трахалась еще с кем-нибудь.
Он засмеялся, и я гневно сузил глаза, руки начали дрожать. Я инстинктивно потянулся за оружием, злость затопила меня, но он засек мое движение и поднял руки, защищаясь.
- Эй, успокойся. Я просто шучу, - тряхнул он головой и усмехнулся, явно не принимая меня всерьез. – Ты точно сын Каллена. Никто из этих ублюдков не понимает шуток.
- Не говори, блядь, о моей матери, - резко ответил я, когда он повернулся ко мне спиной, открывая шкаф.
- Как хочешь, чувак, - пробормотал он. – А скажи мне, у тебя есть девушка?
- Простите?
- Ты что, блядь, глухой? – спросил он, быстро поворачиваясь.
Я напрягся, увидев, что он достал из шкафа «Глок» двадцать второго калибра, без колебания наводя его на меня. Я быстро выхватил свой пистолет, прицеливаясь ему в голову, от ужаса мое сердце дико забилось. Веселье ушло из выражения его лица, в глазах блеснула ярость.
- Я спросил, есть ли у тебя гребаная девушка.
- Да, - сказал я, пытаясь сдержаться, но он явно был неадекватен, и я не имел понятия, что, черт возьми, происходит.
В голове промелькнула мысль, что это может быть подставой, но я оттолкнул ее, не желая даже думать о том, что Аро может, блядь, сделать это со мной, когда я не совершил ничего плохого.
- Как ее зовут? – спросил он.
Я засомневался, не понимая, почему, вашу мать, он спрашивает о ней, и его нетерпение возросло.
– Я могу, блядь, выяснить это сам, но не думаю, что ты захочешь этого.
- Изабелла, - спокойно сказал я.
- Хорошо, - ответил он, опуская пистолет и вытаскивая пухлую сумку из шкафа.
Он протянул ее мне, и я нерешительно взял, все еще направляя на него пистолет.
– У тебя двадцать четыре часа, чтобы привезти мне деньги. Если их не будет здесь завтра в пять утра, в одну минуту шестого я сяду в машину и нанесу ответный визит Изабелле, заставив ее заплатить за это. Я не выношу опаздывающих ублюдков, когда у нас назначена встреча. Ты меня понял?
- Если ты только коснешься ее…
- Я сказал, ты, блядь, меня понял? – рявкнул он, опять поднимая пистолет и прерывая меня, раздраженный таким отношением.
- Да, - холодно сказал я, но мои руки дрожали.
- Хорошо. Теперь сваливай из моего гребаного дома, прежде чем я выстрелю в тебя, - сказал он.
Я сделал несколько шагов назад, все еще целясь, распахнул дверь и быстро оказался снаружи. Убрав оружие, я рванул к машине, нащупывая ключи и ругаясь, пытаясь открыть дверь.
- Боже, - пробормотал я, скользнув внутрь и бросая сумку на пассажирское сиденье. Заведя машину, я набрал скорость, желая убраться отсюда подальше, пока могу. Я подождал, пока отъеду на несколько миль, и с любопытством открыл сумку, увидев там два нераспечатанных килограммовых бруска кокаина и несколько пакетов с марихуаной.
- Какого хрена?
Я, ошеломленный, нажал на тормоза и припарковался на стоянке у близлежащего ресторанчика. Некоторое время я смотрел на наркотики, не зная, какого хрена я должен с ними сделать. Я не был уверен, говорил мне про это Аро или нет, учитывая, что я не обращал особого внимания на его слова, и вдруг перепугался, что я пропустил что-то. Последнее, что я хотел – это нарваться, и понимал, что пропустить его инструкции значило такое же неуважение, как и примитивное игнорирование их.
Я поколебался, но взял телефон и быстро пролистал список контактов, остановившись на имени своего отца. Я нажал кнопку вызова, ожидая ответа.
- Эдвард? – нерешительно ответил он, очевидно, обеспокоенный звонком в неурочное время.
- Я… Я думаю, мне нужна помощь, - сказал я.
- Что? - нерешительно сказал он. – Где ты?
- Я в Порт-Анжелесе, - сказал я. – Мне утром позвонили, чтобы я забрал кое-что у какой-то долбаной ненормальной задницы, которая наставила на меня пистолет. Он дал мне сумку и сказал, что хочет деньги завтра утром, но я не знаю, что, блядь, я должен с этим делать.
- Похоже, ты повстречался с Гарретом, - вздыхая, сказал он. – Он параноик, я много раз сталкивался с таким его поведением за эти годы. Просто сними деньги со своего счета и заплати ему.
- Сколько? – спросил я, заглядывая в сумку. – Тут много всего.
- Я знаю. Мы пришли с ним к соглашению, что это будет стоить пятьдесят штук за каждый визит, - сказал он. – Когда доберешься до Форкса, позвони Бену, и он заберет у тебя это за восемьдесят. На улицах это будет стоить примерно сотню тысяч, так что он наварит на этом около двадцати штук. Забери деньги, которые ты вложил, а остальное отдай Аро.
- Хорошо, - пробормотал я. – Спасибо.
- Всегда пожалуйста, сын, - сказал он. – Будь осторожен.
- Да, – я повесил трубку и взглянул на часы, понимая, что потеряю еще несколько часов, пока откроются банки, и я смогу снять деньги. Я сунул сумку в багажник для большей безопасности, и ездил вокруг города, изредка останавливаясь, чтобы пробежаться по уже открытым магазинам. Я перекусил и купил несколько подарков с помощью карточки «Американ Экспресс», хотя был не в настроении для празднования Рождества. Но я не мог вернуться домой с пустыми руками, иначе Изабелла поймет, что я наврал ей.
Я снял деньги в десять, когда открылись банки, получив больше, чем нужно, просто на всякий случай, и вернулся к парикмахерской, отдав наличные Гаррету, стоя на пороге с рукой, положенной на пистолет, пока он внимательно пересчитывал купюры. Там были и другие люди – в кресле парикмахера развалился еще один мужчина с оружием на коленях, и на маленьком потрепанном диване сидели две девушки. Обе были болезненно худы, одеты в поношенную откровенную одежду, и их волосы были спутаны. На обеих была наложена тонна макияжа, и все выглядело так, словно он остался с предыдущей ночи. Они были под кайфом и втягивали полосочки кокаина с тусклого подноса перед ними.
Одна из девиц встала и, пошатываясь, двинулась в нашем направлении, падая прямо не колени Гаррету. Она выбила несколько купюр из его руки, и тот простонал, подхватывая их для пересчета.
- Следи за собой, сука.
- Да, да, - сказала она неразборчиво, пожимая плечами.
На мгновение она взглянула на меня, и на ее губах появилась слабая улыбка.