Саймон Тагуэлл.
«БЕСЕДЫО БЛАЖЕНСТВАХ»
Глава I. ВВЕДЕНИЕ
Никто не сомневается в том, что блаженства играют особую роль в христианском мировоззрении. Боссюэ сказал своим монахиням: «Если нагорная проповедь — суть христианства, восемь блаженств — суть нагорной проповеди». Св. Доминик молился о том, чтобы основанный им орден «находил радость и услады в жизни, сообразной духу блаженств». Те, кто составлял нынешний Лекционарий, сочли текст о блаженствах самым подходящим для дня Всех Святых.
Однако текст этот очень странен. Чем больше думаешь о нем, тем больше он озадачивает. Блаженства, без сомнения, зовут нас на неслыханные высоты духовной и нравственной жизни; но, в то же время, они канонизируют качества, прямо противоположные представлению о приличном, благополучном, нормальном человеке.
Конечно, эту странность мы находим в Евангелиях повсюду. Христианская зрелость совсем не в том, чтобы стать подтянутым, внушающим уважение человеком, у которого все в порядке, ибо он точно знает, что такое быть христианином, и обладает достаточной силой воли, чтобы жить согласно этим знаниям.
По-видимому, у Апостола Павла была немалая сила воли, но он мучился таинственным «жалом в плоть». Когда он хотел от него освободиться, Господь ему сказал: «Довольно с тебя благодати Моей», и Павлу пришлось узнать, что Божия сила совершается в немощи, то есть — только в слабости нашей становится совершенной.
Сам Господь избрал путь слабости. В Боге есть что-то такое, что легче выразить слабостью, чем силою, глупостью, чем умом, бедностью, чем богатством. Воплотившись, Он стал бедняком, неудачником и неразумным. А мы, призванные следовать и подражать Воплощенному Богу, не должны удивляться, что нам нужно изучить высокое искусство немощи.
Конечно, это не значит, что мы должны опустить руки и вообще не «делать усилий». И Библия, и жития святых показывают нам, что усилия эти бывают поистине героическими. Но не дай нам Бог неправильно их понимать!
Апостол пишет, что он достиг праведности, предписанной Моисеевым Законом, со всей той тонкостью ее толкования, которой достигли фарисеи. Когда же он стал христианином, это совершенство, эта праведность не принесли ему особой пользы; он как бы не знал, что с ними делать.
Очень легко считать фарисеев воплощением порока и лжи. В прямом смысле слова они не лгали; что же до пороков, они, можно сказать, были лучшими людьми той эпохи, самыми набожными, самыми покорными Божией воле, самыми ответственными в своих поступках. Праведность их плоха лишь одним: ее можно измерить, и счесть хоть когда-нибудь, что мы ее достигли. Она может стать самоцелью.
Как соблазнительно определить нравственность так, чтобы рано или поздно сказать: «Я всё это выполнил! Как хорошо войти в храм, смело подняв голову, и возблагодарить Господа за то, что ты — такой приличный, такой безупречный человек!» Как это смиренно (ведь благодарим мы не себя, а Бога), как нагло и как невыносимо скучно!
Часто считают, что фарисей из притчи гордился своими успехами; но это неверно. Он прекрасно понимал, что всем обязан Богу. Вина его — не в самомнении, а в том, что он неверно мыслил праведность.
Начнем с того, что, благодаря не себе, а Богу, он всё-таки может любоваться собой. Он собой доволен. Довольство это проникает в самое смирение. Даже на исповеди мы, христиане, можем видеть себя «вполне правильными». Вот что пишет Грэм Грин в «Силе и славе»: Священник исповедует немолодую женщину. «Вспомните ваши настоящие грехи,» — говорит он. — «Но я хорошая женщина, отец,» — удивленно ответила она. «Тогда что же вы делаете здесь? Меня ждут дурные люди, — сказал он. — Любите вы кого-нибудь, кроме себя?» «Я люблю Бога,» — надменно сказала она. Он быстро взглянул на нее и в слабом свете стоявшей на полу свечи увидел суровые черные глаза под черной шалью. Еще одна из набожных... как он сам. «Откуда вы знаете? — спросил он. — Любовь к Богу такая же, как любовь к человеку..., ребенку. Когда кого-нибудь любишь, хочешь быть с ним, поближе». Он безнадежно махнул рукой: «Хочешь защитить его от себя».
Наши добрые дела, наша набожность, наши духовные достижения опасны тем, что помогают нам составить такое представление о самих себе, которое нас удовлетворит.
Мысль эта, среди прочего, входит в слова о том, что мы должны уподобиться детям (см. Мф. 18,3). Не случайно у всех трех евангелистов сцена с детьми стоит рядом с текстом о богатом человеке (у Матфея — «богатом юноше»). Казалось бы, вот идеальный кандидат в Царство Божие. Но в том-то и дело, что идеальных кандидатов нет и быть не может. Христос пытался объяснить, что выполнение Закона нас не спасет; когда же ученики спрашивают, кто же может спастись. Он говорит: «Невозможное человеку возможно Богу».
Богач хотел узнать, что надо сделать, чтобы наследовать вечную жизнь; узнать и достигнуть этого. На самом же деле мы должны принять Божие Царство, как маленький ребенок. Тогда, в древности, не было сентиментальных иллюзий, благодаря которым нам кажется, что дети как-то особенно нравственны. Христос не говорит, что Царство — большая площадка, где играют идиллические дети. Дети близки к Богу не потому, что они безгрешны, а потому, что они беспомощны. Они ничего не могут «сделать», и, в отличие от богача, ничего не «заслужили». Что бы они ни получили, это подарок, дар.
У детей нет прошлого. Мы, взрослые, слишком много думаем о прошлом и даже издаем автобиографии, как бы готовя свой «имидж» к встречи с Богом. Зачем всё это? Зачем мы тратим время? Не лучше ли, как дети, жить настоящим, где нет места никаким «имиджам»? Именно здесь и сейчас встречается с нами Бог. Если мы хотим, мы можем сказать, что Он встречается с нами «нигде».
Вот почему так важны в христианском предании «обращения на смертном одре». Мы — не наше прошлое; мы — то, что мы здесь и сейчас стоим перед Богом.
Это — не психологическая, а богословская истина; совсем не надо каждую минуту ощущать себя как бы только что сотворенным. Такие ощущения и соответствующие им восторги дали бы ровно то же самое, что и фарисейское довольство собой.
Каждый, кто ищет способы приблизиться к Богу, обретет эти способы, а Бога утратит. Духовный человек не печется даже о духовном покое, и не страдает от его недостатка. Любые ответы на вопрос: «Что я могу сделать, чтобы наследовать жизнь вечную?» — не нужны, они бесплодны. Чтобы превзойти «праведность фарисеев», мы должны совершенно изменить наши представления о праведности. Мы должны иначе видеть, что значит быть праведным и, тем более, что значит себя праведным ощущать. Со времен Нового Завета праведность нельзя измерить. Конечно, мы по-прежнему знаем, что, например, убийство — грех, а не убивать — хорошо и праведно. Но сколько бы мы ни сделали, сколько бы грехов ни побороли, — мы всё такие же нерадивые рабы. Церкви потребовалось много веков, чтобы достигнуть на практике той милости к любому кающемуся, которую нередко называют теперь «духом Иоанна XXIII». Но богословы всегда знали, что Новый Завет не допускает никакого разделения на «чистеньких» и «нечистых». Авва Феодот учил когда-то: «Не превозносись над любодеем, если ты чист, иначе и ты нарушишь Закон. Ибо Тот, кто сказал «не прелюбодействуй», сказал и «не суди».
Каждый из нас облечен великой честью: все мы — жалкие бедняки, ожидающие милости Божией.
Глава II. ТОЖЕ ВВОДНАЯ
Блаженства являют нам очень странного человека: он беден и тих, он плачет, вообще — он достаточно жалок, хотя и может почему-то мирить других. Почти никто не хочет качеств, перечисленных Христом. Одни брезгливо жалеют таких людей, иногда пытаясь «поправить их дела», другие — те, кто оказался в «подобном положении», — романтизируют его, уподобляясь ибсеновскому герою, которого играет плохой актер.
Нелегко признать: «Да, я — не победитель»; еще труднее с этим смириться, как будто так и надо. Чаще всего мы пытаемся «что-то сделать» — если не «поправить дела», то хотя бы вызвать восторг (ибсеновский герой нуждается в рукоплесканиях).
Словом, мы реагируем так, как если бы нас обделили. Нам не нравится быть «хуже других», и мы пытаемся это исправить или хорошо использовать.
Конечно, трудно, почти невыносимо жить, зная, что ты не силен, не победителен, не благополучен, не счастлив, и тому подобное. Поэтому так трудно «жить по правде» — ведь это включает и правду о себе. Мы тщимся казаться значительнее и обманываем самих себя.
Чтобы поистине обратиться к Богу, надо «вернуться к себе», как вернулся к себе блудный сын (Лк 15,17)[1]. Человек ищет Бога повсюду, и не находит, ибо Бог — в нём самом, поджидает его.
Св. Викентий Феррер говорит, что основа всего прочего — именно эта правда о себе. Имя ей — смирение. Мы должны знать, кто мы. Мы должны увидеть, что в нас самих нет никакого добра, и «от себя» мы творить добро не можем. Нам надо понять, как бессмысленна всякая попытка быть «вполне приличным человеком» перед собой и перед Богом. Надо признать, что мы никуда не годимся, и жить с этим сознанием. Только тогда Бог сможет сделать из нас что-то сносное.
Почти перед смертью св. Тереза благодарила Бога за свое несовершенство, ибо из-за него она «нуждается в милости Божией».
Это совсем не то, что довольство своей слабостью. Всякое довольство собой, сколь угодно извращенное, от Бога уводит. Мы должны понять, что никуда не годимся, и принять это; какие уж тут победители!
Христианин обязан учиться искусству слабости, беспомощности, неудачи. Он должен знать, что, когда мы слабы и беззащитны, Бог видит нас, любит, даже хвалит. Размышляя об Евангельских блаженствах, не думайте: «Это — о каких-то неудачниках». Радуйтесь, если это о вас. Не думайте: «Надо бы им помочь»; помните, что они блаженны.
Глава III. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
Евангелист Матфей и евангелист Лука говорят об этом блаженстве не совсем одинаково. У Луки оно проще и, возможно, первоначальной: «Блаженны нищие»; а противопоставлено оно словам: «Напротив, горе вам, богатые!» (Лк 6, 24).
Такую простоту, почти грубость, не надо списывать со счетов. Ту же самую мысль (точнее — весть) мы находим в притче о богаче и Лазаре (Лк 16, 19-31): если ты преуспеваешь в этом мире, ты расплатишься в «мире ином», и наоборот. Можно морализировать по поводу притчи, но сама она не дает для того оснований. Суть ее — не в том, что богач был плохим, а бедняк — хорошим, а в том, что один был богат, а другой — беден. Вот и всё. Горе богатым.
Простота эта поражает, но соответствия ей мы находим и в иудействе. Согласно преданию, раввин Иуда, прозванный «Царевичем», учил: «Тот, кто наслаждается в этом мире, лишится наслаждений в будущем; тот, кто в этом мире лишен наслаждений, обретет их». По-видимому, такая мысль вполне привычна и породила множество притч, похожих на анекдоты. Например, раввин Ханина, измученный своей бедностью, помолился о помощи, и увидел руку, которая протягивает ему золотую ножку от стола; а потом, во сне, узрел иное: на небе, в будущей жизни, он ест за столом, у которого не хватает ножки.
Конечно, это совсем не похоже на первые книги Ветхого Завета, где земное благополучие прекрасно сочетается с праведностью, более того, — оказывается естественной наградой (см. напр. Втор 6, 3; 11, 13 и др.).
Проблема поставлена иначе, и очень остро, в Книге Иова. Герой ее весьма хороший человек, но на него валятся всевозможные беды. Друзья настаивают на том, что это — расплата за грехи, но он так же твердо повторяет, что не провинился перед Богом. По замыслу автора, прав он, а не друзья. Тем самым ситуация оказывается непонятной, если не бессмысленной. Правда, в конце Иов обретает всё утраченное, но до этого его представления о Боге поколеблены и сменены гораздо более глубокими.
По всей вероятности, мысль о том, что земное благополучие не связано с праведностью, развивалось в века, разделявшие оба Завета; иудеи все яснее понимали, что человек, преданный Закону Господню, обычно оказывается среди изгоев этого мира.
Поначалу, конечно, это было простым наблюдением, но со временем обобщилось, особенно потому, что мир сей всё больше воспринимался как княжество сатаны. В иудейском сознании (быть может, под влиянием персидских учений) усилилось резкое разделение между нынешним и будущим веком. Те, кто верен Богу, считали они, получат награду не теперь, а позже.
Раннее христианство приняло это деление. Христиане верили, что тот мир, который мы видим и знаем, подчинен «князю мира сего». Отсюда неизбежно следует, что земное благополучие дается лишь тем, кто удовлетворяет требованиям этого князя. Поразительно место из «Пастыря» Ермы, где говорится, что христианин не может участвовать в «экономической системе» мира сего, ибо она целиком подчинена сатане. «Властитель этой страны, — учит Ерма, — прав, когда говорит: «Или следуйте моим законам, или покидайте мою землю». Что же нам остается делать? У нас свои законы и свой град. Неужели мы отвергнем свой закон ради полей и других владений и станем жить по закону чужого града?
С точки зрения Ермы, именно это — самый опасный соблазн для христианина. Самый тяжкий грех — нарушить завет с Богом; а это неизбежно, если мы стремимся к земному преуспеянию, так как невозможно служить двум господам.
Ни в коем случае нельзя забывать о том, как серьезно это учение. Перед каждым из нас стоит чрезвычайно реальный вопрос: в какой мере мы вправе стремиться к земному преуспеянию любого рода, не изменяя Богу? Ответить на него совсем непросто. «Талант», который мы должны приумножить, так или иначе приведет нас к соприкосновению с «маммоной неправедным». Если дойдет до прямого конфликта («или — или») — нам придется, как всегда знала Церковь, выбирать между отступничеством и мученичеством. Но обычно вопрос стоит не столь явно, и все наши мирские дела — под вопросительным знаком. Поскольку мы живем в этом мире, мы непрестанно рискуем послужить маммоне. Это полностью относится к таким «добрым делам», как, скажем, учительство. Что бы мы ни делали, мы в той или иной степени вынуждены считаться со «здешними» законами.
Незачем отрицать, что Церковь никогда не могла требовать от своих членов полного разрыва с миром. В ней всегда существовали преуспевающие и богатые люди. Но Церковь неустанно предупреждала их об опасности. Ерма говорит, что богатые обязаны своим спасением молитвам бедных. И это можно сказать о каждом из нас, в той или иной мере вписанных в «приличное общество».
Мы непрестанно должны помнить, что невозможно служить двум господам. Принцип этот гораздо шире «богатства — бедности» в материальном смысле слова. Смотрите, как говорит Господь о тех, кто выставляет напоказ свое благополучие. Слова Его просты: «... они уже получают награду свою» (Мф 6, 2 и 5).
С такой точки зрения неважно, какую из земных целей мы ставим. Быть может, мы хотели кого-то убить; быть может, хотели улучшить Британскую конституцию. Раз мы этой цели достигли, мы получили награду свою. По-видимому, лучше исправлять конституцию, чем убивать, но, в контексте блаженств, обе эти цели — недостаточны, и потому обе могут увести нас от Царства Божия. Вопросительный знак остается; если вопрос «встанет ребром», что будет дороже нам: Бог или конституция?
Да, самый близкий контекст нашего блаженства — полная или относительная несовместимость Царства Божия и какого бы то ни было преуспеяния в земном мире. Но это не всё; и для нас, и для евангелиста Матфея блаженство нищих духом значительно глубже.
В той же нагорной проповеди Христос сообщает нам еще одну очень важную истину о земном имуществе. «Не собирайте сокровища на земле», — говорит Он (Мф. 6, 19), и объясняет, что это попросту невозможно(ср. Лк 12,16 и далее). В этом мире, собственно, и нельзя ничем владеть, ибо и владения, и мы сами недостаточно устойчивы. Мы живем во времени, мы живем в текущем мире; и поэтому нет никакой возможности схватить что бы то ни было и закричать: «Это мое!» Когда Апостол Павел учит нас пользоваться миром как не пользоваться (1 Кор. 7,31), он просто показывает, что не подвержен иллюзиям.
Конечно, это относится не только к деньгам или имуществу. Несметное множество браков и дружб разрушено именно тем, что мы хотим владеть чем-то или кем-то. Самый верный способ поссориться с человеком — вцепиться в него. И дружбу, и любовь можно подучить только как незаслуженный, нечаянный дар. Жалеть об этом не надо, это — одна из тех вещей, из-за которых прекрасен Божий мир. Падший человек утратил вкус к такой неуверенности. Он любит то, что можно крепко держать, хотя на самом деле ему это только кажется, ибо удержать ничего нельзя.
Одни лишь нищие духом могут что-то иметь, поскольку лишь они принимают всё, как подарок. Об этом, среди прочего, говорит Христос в Своей притче — о талантах (Мф 25,14 и далее). Человек, зарывший деньги, боится рисковать, но именно поэтому теряет всё, что ему доверено. Хозяин не хотел, чтобы слуги берегли его дар.
Господь просит нас, чтобы мы всегда были готовы отдать то, что имеем. Только тогда оно может вернуться к нам и умножиться. Нам очень важно отучиться от желания «владеть», которое вложил в нас дьявол, еще и потому, что единственное прочное достояние лежит вне всяких «владений». Томас Трэен в «Сотницах созерцаний» смеется над глупыми людьми, «которые хотят владеть столь малым, тогда как им обещано всё». Мейстер Экхарт говорит о том же, объясняя, что Бог не может дать мало — Он дает или всё, или ничего.
Пока мы играем в бесовскую игру «владения», мы никак не выйдем за пределы того мира, где можно получить лишь жалкие крохи. Только тогда, когда мы снова научимся видеть во всём Божий дар, мы сможем получать в дар Царство Небесное.
Сам Бог непрестанно отдает Себя. Лица Троицы отдают Себя друг другу. Человек, образ и подобие Божие, может сохранить даже душу, лишь отдавая ее (см. Мф 10,39). Согласно одному из толкований, образ Божий — «мужчина и женщина», вместе. В этом, несомненно, есть правда. Как бы ни понимать образ Божий, в него входит отдание себя другим. «Не хорошо человеку быть одному» (Быт 2,18).
Часто слова о том, что надо потерять душу, чтобы ее обрести, объясняют так: «душа» означает здесь «жизнь». Не стоит на этом настаивать. Греческое слово из Евангелия значит именно «душа». Если мы слишком сильно печемся о нашем спасении, мы рискуем его потерять. Если мы жадно собираем духовные сокровища, мы не сможем принять в дар Царства Божия. Конечно, это касается и чувств, и достояний ума. Мы должны легко отдавать их, чтобы жить в истинном смысле этого слова.
Причина совсем не в том, что стремление к эмоциональной, интеллектуальной или физической «зажиточности» обличает в нас жадность. Нет, причина почти прямо противоположна; и в этой связи надо вспомнить забытую добродетель magnanimitatis — величия души. Цепляться за частичные блага попросту мелко. Самый верный путь к утрате радости — стараться быть бодрым и веселым любой ценой. Отец Браун напомнил нам, что это — «жестокая религия» (см. расск. «Три орудия смерти»). Скажем больше: быть может, самый верный способ сойти с ума — трястись над своей психикой. Во всём, что хоть чего-то стоит, есть некая легкость, риск, легкомыслие.
Господь отвечает на наши жалкие просьбы: «Отец благоволил дать вам Царство» (Лк 12,32). Бессмысленно говорить, как мамаша у Льюиса: «Мне нужно так мало, только хороший гренок...». Это — бесовское смирение, оно опасней гордыни. Отец благоволил дать нам Царство. Всем остальным надо, если нужно, жертвовать, не потому, что это слишком много для нас, а потому, что это слишком мало. Христианство — не дотошная программа самоусовершенствования. На карту поставлено Божие Царство; и ради него мы должны разжать пальцы. Западная христианская традиция называет такое полное отдание «темной ночью» чувств и ума; и этому нередко противопоставляют более радостную духовность православия. Однако и в восточной традиции речь идет о том же самом, и многие учителя кажутся менее мрачными лишь потому, что они с большей надеждой смотрят на роль самого человека в деле своего спасения, чем некоторые (никак не все) их западные собратья. Быть может, западные христиане больше противились Богу, и потому больше страдали. Но цель и у тех, и у других — одна и та же.
Мы не должны владеть ничем, даже Богом. Если мы хотим Его обрести, мы не должны в Него вцепляться. (Тем самым, кстати, мы испытываем последнее подражание Христу — «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27,46).) Труднее всего из всех грехов побороть идолопоклонство. О падшем человечестве можно сказать то, что сказал Апостол об афинянах: «... по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны» (Деян. 17,22). Человеческие стремления искажены, но не уничтожены первородным грехом, и в число их входит стремление к Богу. Сколько бы человек ни старался, он не изгонит Бога из своей жизни. Какой-то бог нужен ему. Но пока он не разучится «владеть», он примет лишь такого бога, которым можно владеть, как предметом.
Однако Бог — не предмет. Всякий бог, который стал «моим» — бог ложный. Бесконечность Божиего бытия нельзя «иметь», нельзя «держать», как нельзя удержать ураган рыбацкой сетью.
Блаженны нищие духом, то есть те, кто отрешился от духа «владения». Их есть Царство Небесное, ибо они потеряли всё «свое», и научились просто отдавать и просто принимать, а точнее — просто быть, в чём и уподобились Богу.