Эволюция философии от средневековья до классических форм
Курс лекций по новоевропейской философии: учебное пособие
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Курский государственный университет»
Факультет философии и социологии
Кафедра философии
Эволюция философии от средневековья до классических форм
Курс лекций по новоевропейской философии: учебное пособие
Курск
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Курский государственный университет»
Факультет философии и социологии
Кафедра философии
Рекомендовано Редакционно-издательским советом КГУ в качестве
учебного пособия по модулю «История зарубежной философии»,
дисциплине «Эволюция философии
от средневековья до классических форм»
Рецензенты:
д-р. филос. наук, профессор КГМУ С.П. Щавелев;
д-р. филос. наук, профессор КГСХА им. И.И. Иванова Ю.Л. Воробьев
Торубарова, Т.В.
Эволюция философии от средневековья до классических форм. Курс лекций по новоевропейской философии: учебное пособие / Т.В. Торубарова. – Курск: Изд-во Курского государственного университета, 2019. - 221 с.
ISBN 978-5-6042088-9-2
В лекционном курсе осуществляется анализ процесса формирования и развертывания фундаментальной метафизической позиции новоевропейской мысли, связанной с пониманием бытия как сознания, получающей свою тематическую артикуляцию в теории отчуждения сознания Ф. Бэкона, в принципе Cogito Р. Декарта, пантеистической системе Б. Спинозы, в логосе антропоцентрической свободы и мире как представлении Г.В. Лейбница.
|
|
Учебное пособиесодержит материал по следующим темам: кризис ренессансного мышления. Метафизический выбор Б. Паскаля. Идея «пари». Природа и разум в новоевропейской философии. Формирование понимания бытия - как -сознания. Экзистенциальное измерение мысли Ф. Бэкона. Ф. Бэкон и его программа восстановления наук. Экзистенциальное измерение мысли Р. Декарта. Принцип cogito как выражение свободы познания (Р. Декарт). Опыт Декарта и феномен картезианского мышления. Знание и свобода как основной замысел «Этики» Б. Спинозы. Монадологическая концепция Г.В. Лейбница.
Пособие включает список литературы для самостоятельного изучения темы, вопросы для повторения курса и самоконтроля знаний, темы докладов и рефератов, методические рекомендации по написанию реферата и организации самостоятельной работы студентов.
Для философов, социологов, культурологов, а также для всех, интересующихся историей культуры.
Содержание
Предисловие 5
Лекция № 1. Кризис ренессансного мышления 7
Лекция № 2. Метафизический выбор Б. Паскаля. Идея «пари» 17
Лекция №3. Природа и разум в новоевропейской философии 36
Лекция № 4. Формирование понимания бытия - как -сознания 48
Лекция № 5. Экзистенциальное измерение мысли Ф. Бэкона 61
Лекция № 6. Ф. Бэкон и его программа восстановления наук 83
Лекция № 7. Экзистенциальное измерение мысли Р. Декарта 103
Лекция № 8. Принцип cogito как выражение свободы познания (Р.Декарт) 128
Лекция № 9. Опыт Декарта и феномен картезианского мышления 142
Лекция № 10. Знание и свобода как основной замысел «Этики» Б. Спинозы 159
|
|
Лекция № 11. «Логос» антропоцентрической свободы и монадологическая концепция Г.В. Лейбница 183
Контрольные вопросы 207
Рекомендации по организации самостоятельной работы 208
Методические рекомендации по написанию реферата 210
Темы докладов и рефератов 211
Вопросы для самоконтроля 213
Литература 215
Предисловие
«Эволюция философии от средневековья до классических форм» относится к базовой части и является конститутивным курсом в модуле «История зарубежной философии». Третья часть дисциплины - «Эволюция философии от средневековья до классических форм», посвящена новоевропейской философии. Сущностным началом философии Нового времени является формирование исторически уникальной метафизической позиции связанной с пониманием бытия как сознания (от Р. Декарта до Гегеля), в которой антропоцентрический горизонт миропонимания получает фундаментальное метафизическое обоснование в ключевых концепциях новоевропейских мыслителей. Философия Нового времени органически связана с развивающейся классической наукой (mathesis universalis), и вместе с ней создает новое механистическое миропонимание. В этот период на первый план выдвигаются сложные вопросы социально-антропологического, гносеологического и логико-методологического характера, обретают классическое по своей ясности выражение ключевые принципы метафизического мышления, свобода становится одним из наиболее фундаментальных измерений человеческого бытия. Вместе с тем проникновение в «традиционные» философские горизонты Нового времени также сопряжено с определенными трудностями, связанными с сужением этих горизонтов до определенного набора персоналий и идей. Современная философия принципиально соединена с основными элементами человеческой культуры. Без ориентации в ее основах, без апелляции к истокам мысли, к богатейшему наследию, к которому нам высвобождает философская традиция, без осуществления продуктивного диалога с ней, мы не только лишаемся чувства языка, стиля, но и устраняем саму возможность подлинного мышления, то есть тот фундаментальный базис, который является квинтэссенцией всей современной культуры. Вряд ли можно серьезно рассуждать о философском образовании, игнорируя этот очевидный факт. Все этим продиктована необходимость и настоятельность изучения данного курса.
|
|
Цель изучения данной дисциплины - является формирование общекультурных и профессиональных компетенций, приобретение знаний и умений по осмыслению ключевых тем и значения истории философии как фундаментальной части всемирной философской мысли; привить навык вдумчивого усвоения проблематики новоевропейской философии, развитие диалогической сущности сознания, связанной с полифонией словесного выражения мысли, формирование осмысленной позиции и способности к самостоятельному анализу.
Задачи изучения дисциплины:
ознакомление обучающихся с картинами мира, формировавшимися в истории зарубежной философии;
ознакомление обучающихся с фундаментальными метафизическими позициями, формировавшимися в истории зарубежной философии (новоевропейская философия);
осмысление слушателями методологических и теоретических подходов в изучении основных этапов развития философской мысли Нового времени;
выявление основных тенденций и ключевых принципов развития новоевропейской философской мысли;
осмысление преемственности в философии и культуре, возможности ведения продуктивного диалога;
Требования к входным знаниям, умениям, компетенциям:
После изучения содержания дисциплины обучающийся должен
– знать: этапы развития истории философской мысли Нового времени, основные принципы и подходы к осмыслению новоевропейской философии, ключевые понятия философии Нового времени, особенности исторического развития философской мысли;
– уметь: критически анализировать философские тексты, классифицировать и систематизировать направления философской мысли, делать план-конспект первоисточников (произведений философов);
– владеть: методами логического анализа различного рода суждений, навыками публичной речи, аргументации, ведения дискуссий и полемики.
Лекция № 1. Кризис ренессансного мышления.
Эпоха Ренессанса является таким исторически определяемым временем, которое связано с формированием метафизической позиции, в которой начало всего сущего отыскивают и постигают в воле и разуме обожествляющего себя человека. Формируется антропоцентрический горизонт мировосприятия, подготавливающий новое истолкование мира, в котором оформляется определенная жизненная ориентация человека. Ренессанс оказывается не просто кризисом социальности, но и катастрофическим изменением самой истории как фундаментальной человеческой реальности. В эпоху Возрождения конституируются условия для формирования новоевропейского мышления в лице его ведущих представителей. Отметим в этой связи следующее.
Поиск новой ориентации человека в непосредственном окружении, когда он чувствует себя в мире как совершенно бездомное существо, вынуждает его обращаться к прошлому, либо уповать на чудесное и магическое спасение в будущем с помощью реализации определенных проектов или утопий. Галилеевский или картезианский человек уже вполне осознавал то, что он есть новый человек, новый антропологический тип, созидающий и как бы возрождающий свое собственное бытие. Но до того, как он мог бы полностью осуществить себя социально или хотя бы в мысли, чтобы тем самым обрести свою собственную экзистенцию и свой собственный мир, он должен был обнаружить подходящее и соответствующее ему именование. Уже в XV столетии начали говорить о «модернизме». До Галилея и Декарта человек, пребывая благодаря Ренессансу, в антропоцентрическом горизонте восприятия, все еще не пришел к вос-стоянию, к восстановлению, то есть к подлинному собиранию самого себя. Подлинный Ренессанс, если иметь в виду сферу мысли, начинается не просто с Джотто, Данте и Петрарки, но в первую очередь с Галилея и Декарта. Такого рода Ренессанс означал возрождение ясности и отчетливости мышления в понимании истины как достоверности.
Эпоха, известная нам как Ренессанс, была не только периодом взлета поэтического и художественного гения, но и периодом совершенной неопределенности и необычайной путаницы в религиозных вопросах и в сфере мировосприятия. Любой период кризиса в сугубо событийном и временном измерении - всегда переходная ситуация, подготавливающая новое истолкование мира, в котором оформляется определенная жизненная ориентация. После Данте и Петрарки возникает чувство полной утраты ясности, когда невозможно было достигать во внутреннем мире ничего положительного и прочного. Человек живет с чувством утраты времени, он пребывает в постоянном ожидании грядущих бедствий и катастроф, утрачивая даже просто упование на будущее. После Галилея и Декарта новый «храм мысли» был уже заложен на прочном основании. Ренессанс был событием перехода от традиционализма и корпоративности, присущих средневековой цивилизации, к сугубо человеческой спонтанности. В преодолении длительного кризиса на пути к Новому времени ключевую роль играли Галилей и Декарт.
Человек призван и нередко просто вынужден утверждать себя в том или ином окружении, чтобы осуществить свое жизненное назначение. Но чтобы выяснить то, что ему необходимо делать, следует иметь хотя бы общее понимание своего окружения. Требуются определенные верования и убеждения, чтобы находить нужную ориентацию в прилегающих к нам обстоятельствам. Важно иметь способность именования и переименования вещей и обстоятельств, чтобы воспринимать их суть, поскольку само именование имеет характер определения. Но человек живет не только среди вещей, но и в контексте тех или иных убеждений, верований и идей. Человеческое существование всегда является взаимным сосуществованием. Когда я смотрю на другого, то не только я вижу и оцениваю его, но и он видит и оценивает меня. В другом человеке я всегда или встречаю самого себя, или сталкиваюсь с кем-то чужим или даже враждебным мне существом. Мое существование неотделимо от существования другого, близкого или безразличного мне, или мне совершенно чуждого и враждебного.
Человек существует с социальной материи, которая всегда должна быть оформлена, чтобы могли иметь место определенные социальные связи и отношения. При наличии таких связей и отношений «Я» каждого из нас есть «я» другого и наоборот. Когда перед человеком в его непосредственном жизненном мире возникает проблема, он всегда пытается выяснить, что же о ней думают другие, что они думают относительно каких-либо обстоятельств, положений и затруднений. Мы задаем вопросы с намерением иметь согласие с другими и обрести со стороны их признание. Если же мы не соглашаемся, то мы желаем выяснить сущность и причину нашего различия, чтобы это различие хоть как-то уяснить и тем самым оправдать. Но если о проблемах, с которыми мы сталкиваемся, никто вообще не думает, тогда каждый из нас оказывается в одиночестве. Именно таков случай Дж Бруно, Галилея и Декарта.
Когда разрывается социальная ткань человеческого бытия, тогда исчезает совместимость между людьми, и в силу этого множатся попытки преодолеть одиночество, чтобы объединиться с другими в общем и совместном существовании. И здесь важно отметить следующее. Наиболее радикальная попытка преодоления одиночества выражается в стремлении к любви. Один человек любит другого в той мере, в какой он в дополнении к своему существованию желает быть так же и другим; когда существование другого неотделимо от моего собственного, когда другой, по словам Шелли, есть лучшая часть меня самого.
Любви противоположна ненависть, которая уничтожает все значимое, включая внутренний и душевный мир человеческого существа. Ненависть устраняет всякое согласие и соответствие, в силу чего окружающее нас становится внешним, чуждым и даже враждебным. Мир предстает суровым, жестоким и пустым. И вот над этим миром кружат наши души подозрительные, постоянно настороженные и беспокойные. В отличие от ненависти любовь соединяет нас друг с другом и с вещами. Все любимое нам насущно необходимо, поскольку это есть то, без чего нам просто невозможно обойтись. С утратой всего любимого жизнь становится невыносимой, коль скоро любимое мы считаем своей неотъемлемой частью. В любви происходит расширение индивидуальности, поскольку любовь связывает все сущее с нами в прочной и сущностной структуре. Любовь есть божественный зодчий, говорит Платон, вменивший миру цель, в соответствии с которой все в мироздании существует во всеобщей связи: «Любовью называется жажда целостности и стремление к ней»[1]. Ненависть, разрушающая связи, атомизирует мир и опустошает индивидуальное.
Ведь и страсть понимания тоже есть одно из проявлений любви. В диалоге «Федр» страсть, присущая стремлению понимания, Платон называет «безумием любви» (έρωτική μανια). Стремление к пониманию как раз и есть одна из наиболее изначальных форм подлинной любви. Злоба и месть суть излучения сознанием своей собственной неполноценности. В понимании происходит возрастание души, возрастание способности к великодушию. Философия как раз и есть общая теория любви, поскольку она есть поэзия подлинной мысли, молниеносное озарение пониманием.
Через неоплатонизм и аристотелизм в средневековой исламской мысли любовь понимается как универсальная сила бытия, которая объединяет все сущее в единый и согласованный миропорядок. Любовь есть космическая сила, которая понимается как непрерывная эманация, исходящая от перводвигателя или Бога и наделяющая все сущее стремлением к самоосуществлению своей природы и сущности, чтобы иметь свое собственное место в едином миропорядке. Уже в философии Платона «логос» Гераклита и «единое» Парменида обретают эросную сущность. В средневековой исламской мысли устройство мира таково, что в нем всякая природная вещь может настаивать на своем существовании и местоположении только в силу и благодаря любви. Когда говорят о темных веках европейского средневековья, то при этом, как правило, забывают о блестящей эпохе арабо-исламской цивилизации. Учение Ибн Сины о природе и любви вполне сопоставимо с ренессансным магическим универсумом в целом.
В основе всей ренессансной мысли были положены архетипы любви, симпатии и подобия. Гвидо Гвиницелли, основатель нового сладостного стиля, говорит о любви как такой добродетели, которая так преображает человека, что когда он оказывается завороженным любовью, он встречает всюду притягательную и дружественную себе красоту. Просветляемый лучами «солнечной добродетели» прекрасной дамы, человек способен освободить себя от всех дурных мыслей и влечений. Красота прекрасной дамы, говорит Данте, есть такая божественная сила, которая способна «обновлять естество в том, кто на нее взирает». Охватывающее меня пламя любви, уверяет Данте, заставляло меня «прощать всякого обидевшему меня. И если бы спросили меня тогда о чем-нибудь, то ответ мой был бы лишь один: «Любовь… - и лицо мое исполнено было смирения»[2].
Эстетика жизни выдвигается на первый план как бы в противовес морально-юридическому средневековому универсуму. В прекрасной даме таится вся душа мира, в ней красота мира высвечивает космические дали и горизонты. Петрарка: «... для вступивших на правый путь насколько велик труд, настолько же прекрасен и конец»[3]. Боккаччо наглядно и доходчиво в «Декамероне» излагает основной ренессансный мир, согласно которому без любви «ни один смертный не может иметь в себе никакой добродетели или блага»[4]. Силы симпатии пронизывают мироздание, и если бы не было противоположных им сил антипатии, тогда, как отмечает М. Фуко, весь мир можно было бы свести к образу нераздельного тожества. Ренессансное мышление, будучи в своей основной интенции магическим, оказывалось формой символических сближений. Сила симпатии есть внутреннее тяготение друг к другу вещей и явлений. Это есть сила, способная связывать воедино все со всем, и в конечном счете весь мир оказывается однородным и едино-родным целым. Пантеизм становится основной тенденцией ренессансного мышления. В период Нового времени пантеизм преодолевается механицизмом, в котором однородность и однозначность – это основные критерии развертывания аналитической картины мира, которая сменяет мир как непрерывный эстетический континуум в его ренессансном понимании. Однако пантеизм сохранился как внутренняя тенденция новоевропейской мысли. И как раз это обстоятельство раскрывается в философии Б. Спинозы и в системе свободы Шеллинга.
И все же не метафизика любви и присущая ей магия имеют для нас самое важное значение для выяснения условий формирования картезианского мышления. Философия как стремление к мудрости становится волей к истине, умопостижением всеохватывающей связи всего сущего. Нетерпение и страсти всегда правили людьми, а в периоды Возрождения и Реформации особенно. В XVII-м столетии это тоже имело место, если вспомнить кошмарную 30-летнюю войну, жизненные обстоятельства Р. Декарта, Т. Гоббса и Б. Спинозы. Но XVIII-е столетие при всей его салонной галантности был так же нетерпимым и неистовым, породившим французских просветителей, а в России символизирующим себя в лице Петра I и затем Екатерины II. Тем не менее, скажем, еще несколько слов о любви в противоположность ненависти, о пантеизме в противоположность механицизму и о божественном в противоположность слишком и даже очень слишком человеческому. Вспомним высказывание Дж. Бруно: «Мир есть одушевленное и живое, святое и священное, достойное почитания». И как раз такой мир взывает к мысли, которая сродни любовному томлению, когда этой мысли, по словам Х. Ортеги-и-Гассета, «удается дотронуться до нагого тела идеи»[5]. Но над видением приемлющим и вос-принимающим в лице Ф. Бэкона и Декарта возвышается активное видение как рас-смотрение, которое уже не столько видит и созерцает, сколько рассматривает, истолковывает и постигает. Зримое и являемое возможно, согласно Платону, благодаря идее. Но поскольку видение оказывается напряженным всматриванием и испытующе-подозрительным рассмотрением, даже, можно сказать, вожделеющим и сладострастным подглядыванием, постольку идея уже не столько наделяет нас зримостью, а все сущее являемостью как таковой, сколько она сама по себе есть теперь просто представление. Исчезает способность восприятия визуальной глубины. Эта способность заменяется рефлексией, которая основывается на чисто умственном действии, обретающем характер интеллектуального созерцания.
Мир, в котором мы живем, образуется множеством различных идей. Когда мы не понимаем наши собственные идеи, которые призваны быть решениями наших проблем, тогда мы мыслим пустыми понятиями и категориями. С каждым новым поколением изменяется жизненный горизонт бытия человека в мире. И это есть изменения в общей тональности мира. Скажем, глубочайшее изменения в истории европейского мышления было осуществлено Н. Коперником. Через несколько поколений появилась героическая фигура Дж. Бруно. Теория Н. Коперника, имеющая сначала характер индивидуального открытия, вдруг стала силой, способной изменять мир. В Средние века науки имели служебный по отношению к теологии характер; они были своего рода вторичным знанием. Чтобы индивидуальные научные открытия могли бы радикально изменять мир, для этого необходимо было бы признать, что научная истина есть истина первого порядка. Только при такой оценке науки, которая становилась свободным исследовательским предприятием, теория Н. Коперника могла иметь жизненно важные последствия. Время от Н.Коперника до Ф. Бэкона, Галилея и Декарта есть период становления науки как mathesis universalis, поскольку эта наука производит такого рода знание, которое призвано умножать силу и могущество человека. После Кеплера и Галилея утверждается вера в силу знания позитивной науки, имеющей характер свободного исследовательского предприятия. Во времена Галилея и Декарта перспектива непосредственных жизненных обстоятельств и перспектива науки в ее поступательном развитии еще отличались друг от друга. Почему человек уверил себя в спасительную силу новой науки, в спасительную силу чистого разума в противовес магическому мышлению?
Жизненные реалии искажаются, когда бытийность вещей вытесняется или сугубо религиозными, мистическими верованиями, или чистым разумом. При господстве чистого разума жизнь организует себя, исправляя свою собственную фактичность, поскольку жить – это не значит делать тот или иной выбор среди якобы наличных и данных нам возможностей или альтернатив; жить – значит сталкиваться с разными обстоятельствами и положениями. Жизненный разум не может быть редуцирован к научно-математическому или политико-экономическому мышлению, которое, по сути дела, есть так же чистый разум. Каждый кризис начинается с фанатизма, который не редко присущ как религиозной вере, так и чистому разуму. Кризис социальности, включающий в себя разрушение политико-экономических структур, сопровождается быстрым и широким распространением цинизма. Феномен цинизма в периоды нестроения и смуты повторяется в своей поразительной монотонности. Когда люди предаются всеобщему ликованию и обнаруживают себя счастливейшими в этом якобы явном и таком легком освобождении от всех тягостных обстоятельств и обязанностей, тогда они оказываются безнадежными пленниками неизлечимо больного разума, от которого уже невозможно никак избавиться. Такой разум следует просто изживать, чтобы его преодолеть.
Ренессанс во многом оказывается не просто кризисом социальности, но и катастрофическим изменением самой истории как фундаментальной человеческой реальности[6]. Всегда происходят изменения в окружающем человека мире. Но от этих изменений отличается радикальное изменение самого мира. При обычных изменениях сохраняется профиль мира, его основные очертания, когда ведущие убеждения не претерпевают радикальной ломки, и они способны предначертывать жизненный путь следующим поколениям. Но когда изменения получают характер катастрофы, тогда человек по сути дела лишается мира, он остается один на один с вещами, лишенными его отпечатков пальцев, один на один со всеми стихиями и обстоятельствами. Он возвращается к состоянию полного незнания относительно того, что следует думать об окружающем и что следует делать вообще. Не просто с критики, но с тотального негативизма начинаются такого рода изменения. Никто не знает, как постигать и определять смысл новых явлений, однако каждый полагает, что способен разъяснить, почему оказались ложными и недопустимыми отныне традиционные идеи, верования и убеждения. При этом нет новых убеждений и идей, тогда как ко всем прежним, в которые человек раньше верил, он испытывает уже глубочайшее презрение. В силу этого происходит утрата всякой разумной ориентации, причем человек беспорядочно и хаотично движется в разных направлениях, не способный обнаруживать где-либо более или менее устойчивые позиции и прочные основания. В доктринах и политических движениях, которым не достает положительных убеждений, люди фальсифицируют самих себя. Они исчезают в пустоте, в разного рода фикциях.
Жить, – это значит верить в нечто положительное, иметь какие-либо представления о мире и о самом себе. Но в кризисный период убеждения и верования имеют, как правило, негативный характер. Все оказывается лишенным более или менее обоснованного смысла, потому сквозь вещи и обстоятельства не просвечивает никакое слово, поскольку все сущее как бы утрачивает свою сказующую силу. Это ужасная ситуация человеческого существования, и отсутствие чувства ясности относительно того, что есть ныне наиболее значимое и важное, не позволяют человеку выносить и осуществлять строгие и точные решения. Жизнь лишается всяких устойчивых оснований, опустошается и уже не может иметь оправдания. Утрачивается всякое различие между добром и злом, и отсутствие положительных убеждений и истинных решений вынуждает человека с необычайной легкостью переходить от белого к черному и обратно. Феномен оборотничества получает массовое распространение, поэтому никто не знает, что реально представляет собой каждый встречаемый нами человек, так как он фактически не способен быть более или менее определенным, поскольку сегодня он один, а завтра уже совершенно другой. Будучи в жалком состоянии дезориентации, человек попадает в хаос случайных обстоятельств и положений. Чувствуя себя потерянным, человек оказывается в плену негативных эмоций и на все случаи жизни реагирует с болью, рассеянно или равнодушно-скептически. Человек совершает множество разных вещей, причем беспорядочно и в состоянии полной растерянности. В силу опустошения жизни обостряются чувства грусти и уныния, ярости и даже бешенства. Господствующим становится мстительное и завистливое мышление. Весь социум оказывается психически нездоровым и надломленным. Многие лишаются даже присущего им ранее характера, поэтому они уже неспособны что-либо решать, они не имеют выбора вообще, поскольку жизнь не имеет никакой цели, никакого незамутненного и прозрачного горизонта. Выбирается путь грубой силы и цинизма, брутального ликования и радости животной плоти с соответствующей ей роскошью и роскошеством. При этом жизнь озлобляется, она получает желчный привкус. Отсюда и едкость Петрарки – первого человека эпохи Ренессанса – и упование на телесные утехи любви в «Декамероне» Боккаччо, на смеховую стихию всего низового и неофициального в человеческой жизни, о чем поведал Ф. Рабле в своем романе «Гаргантюа и Пантагрюэль», и что разъяснил нам М. М. Бахтин.
Однако в состоянии даже тотальной негации всегда возникают и начинают оформляться, пусть пока еще не достаточно вразумительно, множество новых положительных тенденций. В условиях преобладания негативных оснований жизни возможны вспышки внезапной радости и энтузиазма, впрочем легко угасающие, коль скоро в противоположность обычному юмору, присущему в обычных ситуациях и всегда имеющему место остроумию, всякое ликование обретает оргиастический характер. Ведь об этом и свидетельствует как раз Ф. Рабле. Новый энтузиазм определяется в таком измерении жизни, которое, обретая новую форму сознания, устанавливает себя в поэтическом слове и в искусстве как таковом. Именно такова фактическая ситуация в период Возрождения. Выброшенный из привычного мира, из своего непосредственного окружения, человек вовлекается в свой внутренний душевный мир, чтобы обрести согласие с самим собой, чтобы, оставшись наедине с собой, обрести решимость осуществлять свое собственное призвание. Каждый человек, осознает он это или нет, всегда является призванным. Человека как личность вообще нет вне какого-либо призвания. Человек в его личностном плане существования, измеряемым религиозным, этическим или метафизическим пониманием, не желает отказываться от самого себя и превращаться в то, чем он не есть и просто не может быть. Он в самом себе стремится преодолеть всякое состояние чуждости. Если мы способны размышлять в плане сущностного мышления, тогда мы обнаруживаем такое необходимое, которое не есть необходимые века и столетия, а необходимость мышления многих столетий, которые уже обрели метафизику. Но даже если необходимость становится неотложной, она в силу этого вовсе не исключает того, что она стала еще более незримой. Но именно мышление, ставшее внутренне необходимым, как раз и есть историческое мышление. Мы все еще не в состоянии отличать историческое объяснение от исторического мышления. Однако историческое мышление нельзя полагать ни в систематическом постижении, ни в философско-историческом объяснении.
Всегда трудно распознать, что подлинно «есть» и все сущностные отношения в мире как таковом. Основа затруднения в том, что в силу забвения бытия ныне имеет место бытийная беспомощность всего сущего. И далее, если имеет место осмысление существенных отношений, в которых мы себя обнаруживаем, то зачем и для чего трактовать о прошлом времени мысли? Осовременивание прошедшего, не есть ли это просто бегство в прошлое, поиск исхода из тягостной и скучной современности? Может быть это есть реставрация или определенного рода эсхатология? Если релятивизация есть сущность историцизма, то актуализм есть его оборотная сторона. Актуализм исчисляет прошлое по тем ценностям, которые присущи современности; ее растягивание и планирование определяют сущность будущего. Отсюда и стремление постоянно следить за временем. При этом ничего не меняет ссылка на будущее, коль скоро оно оказывается лишь продолжением современности.