Иногда мой разум играл со мной дурную шутку, и мне казалось, что я видел тогда Ханну, прыгающую прямо в лапы смерти.
Но чаще всего мне удавалось убедить себя, что я ошибался.
Отец вновь закашлялся.
- Саймон, я не могу изменить то, что уже произошло. Но сейчас я здесь, чтобы загладить свою вину, если смогу.
Я уставился на него в недоумении.
- Так вот зачем ты вернулся? Чтобы наладить со мной отношения?
- Да. Если смогу.
Снова приступ кашля.
- Твоя мать умерла, да упокоит Господь её душу. Но я понимаю, что тебе я тоже сделал немало дурного, пусть ты и ведёшь себя как сильный мужчина и не высказываешь мне это. Я уверен, что ты смог бы стать выдающимся юристом или банкиром, если бы тебе удалось закончить обучение в Колумбийском. И если бы я не бросил вас, ты бы его закончил...
- Теперь это уже не важно, - я сделал глубокий вдох. - И что? Ты вернулся, чтобы извиниться? Десять лет спустя?
- Полагаю, да, - он неуверенно посмотрел на меня.
- Ясно. Что-нибудь ещё?
Он уставился на меня с непонятным выражением.
- Наверно... - он запнулся на несколько мгновений, но продолжил: - Нет. Это всё.
- Тогда я должен успеть на поезд, - произнёс я, бросая взгляд на часы и понимая, что окончательно опаздываю.
А следующий поезд будет только через полчаса.
- Хорошо. Рад был тебя увидеть, сынок.
Он неловко поднялся на ноги и уронил платок.
Я потянулся, чтобы его подобрать, но моя рука замерла, так и не коснувшись ткани.
Отец мог скрыть правду, сжимая платок в руке, но теперь, когда кусок батиста лежал на покрытом плиткой полу Центрального вокзала, истина вылезла наружу.
Белая ткань была густо испачкана кровью.
Я отшатнулся и тяжело опустился на скамью.
Отец смутился, наклонился, поднял платок и быстро засунул его в карман. И сел рядом со мной.
|
|
А ведь я ничего сначала не заметил.
Потому что не искал.
Но теперь видел красноречивые симптомы: отёк вокруг шеи, неестественный блеск в глазах и усталость, изнурённость, которая всегда сопровождает подобные болезни.
- Полагаю, это и есть истинная причина твоего возвращения, - только и смог выдавить я.
- Я умираю, Саймон, - развёл он руками. - Я сменил различные климатические зоны, как и рекомендовали врачи, но ничто не смогло замедлить прогрессирование заболевания.
- Ты ездил на юг? Во Флориду?
- Ездил, - кивнул он. - Я даже побывал на чистейшем воздухе Миннесоты, в который все так слепо верят.
Отец печально покачал головой.
- Ничего не помогло. Истощение берёт верх. Теперь вопрос лишь в одном - когда. Хотя этот вопрос справедлив ко всем живущим.
Мужчина вытащил из кармана пакетик пастилок.
- Не представляю, что делал бы без них. Пастилки Церкви Бладетт. Небольшие коричневые конфетки с бензоином. Только они облегчают моё самочувствие.
Он забросил одну пастилку в рот.
- Сколько тебе осталось? - неловко спросил я.
Он пожал плечами.
- Похоже, немного, хотя ни одни врач не может сказать точно. Но я уже узнаю симптомы: кашляю теперь практически постоянно и устаю гораздо быстрее, чем раньше. Думаю, это моя последняя весна. И я намерен ею насладиться.
Его глаза блеснули, но я не мог сказать, было ли это из-за болезни или его несгибаемого духа.
- Но это ведь не смертельный приговор, - резко произнёс я. - Существуют санатории, врачи в которых могут тебе помочь.
Отец брезгливо скривил лицо.
|
|
- Чтобы я сидел в кресле и вязал носочки? Играл в шахматы и по часам принимал препараты? Нет уж, благодарю покорно! - сказал он с горячностью.
- Тебе всегда нравились шахматы... - заметил я.
На самом деле, он любил любую игру, в которой можно было выиграть деньги. Или проиграть.
- Пффф.
- Ты же заразен, - предупредил я. - Существуют законы о соблюдении...
- Я осторожен и способен контролировать свою инфекцию, - с гордостью произнёс отец. - Я всегда кашляю только в платок.
- А твой врач?
- Считает, что требования о соблюдении режима - бред и чепуха.
Последние изданные законы обязывали врачей сообщать обо всех случаях заражения туберкулёзом - и, тем не менее, большинство частных врачей возражали и игнорировали данное требование, полагая, что это является вторжением в личную жизнь.
Так что я не был удивлён.
Но я хотел спросить не об этом.
- Каково мнение твоего врача о прогнозе заболевания? - осторожно перефразировал я свой вопрос.
Он пожал плечами.
- От этих докторов никогда не дождёшься конкретного ответа.
Значит, в последнее время он не посещал врача. А сам он о себе не позаботится.
- Дай мне знать, если тебе что-то понадобится, - неловко и грубо произнёс я.
Отец отмахнулся от предложения.
- Я в порядке. Остановился тут у друга. Буду наслаждаться тем, что будет дарить мне каждый день. Ты же меня знаешь, Саймон.
Да, я знал.
Я вытащил из кармана свою визитку и протянул ему.
- Ты и так легко меня отыскал, но по этому адресу я буду в любое время.
Он взял визитку, улыбнулся, закашлялся, а затем ответил:
- Я буду на связи. Я скоро умру. Но не сейчас. Не сейчас...
|
|
Я смотрел ему вслед.
Отец шёл вдоль двадцатого пути и ненадолго задержался у цветочного ларька, чтобы купить одну жёлтую розу. Видимо, для его теперешней спутницы.
Я ожидал, что на меня нахлынут эмоции. Скорей всего, гнев.
Даже если забыть об утерянных из-за него возможностях в карьере, я никогда не мог ему простить то, как он поступил с моей матерью. Я до сих пор был уверен, что именно его отъезд ускорил её отход в мир иной.
Я не чувствовал жалости, хотя и понимал, что он говорил правду - он скоро умрёт.
Этой ночью я ощущал лишь одно.
Пустоту.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Весь обман в этом мире есть не что иное, как
ложь, поставленная на поток.
Ложь, перешедшая от слов к делу».
Роберт Саут
Воскресенье
18 марта 1906 года
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Добсон, округ Нью-Йорк.
- Произошло ещё одно убийство.
Резкий голос Малвани заглушал треск телефонной линии.
Я только закончил молоть кофейные зёрна, когда затрезвонил телефон. А поскольку на часах ещё не было и восьми утра, я рванул к аппарату, пока звонок не разбудил хозяйку квартиры.
Она точно будет недовольна, если придётся вставать в такую рань в воскресенье.
- Ты можешь сюда приехать как можно скорее?
Теперь голос Малвани стал тише и отдавался эхом.
Я потянул за чёрный шнур, пытаясь расслышать его слова.
У меня стоял новенький латунный телефонный аппарат Строуджера, но качество связи оставляло желать лучшего даже в его лучшие дни работы.
- Куда?
Я полагал, убийство произошло в ещё одном театре.
Я наклонился поближе к динамику. Возможно, он тоже плохо меня слышал.
Я перехватил трубку аппарата в правую руку, а левой взял лежащие на тумбочке у телефона карандаш и листок бумаги.
- Эриэл Гарденс.
- Что?
Я был уверен, что расслышал что-то неправильно.
Не похоже на название театра.
Но я не ошибся.
Когда Малвани вновь ответил мне, всё стало на свои места. Можно даже сказать, что он проорал в трубку, предположив, что я вообще не услышал его фразу.
- Эриэл Гарденс. Это театр в «Новом Амстердаме» на крыше здания на юге на пересечении 42-ой улицы и Седьмой Авеню. В летние месяцы они дают спектакли. А сегодня утром уборщик нашёл там тело ещё одной актрисы.
Значит, убийца вновь нанёс удар. Ему понадобились всего два дня, чтобы выбрать новую жертву. И Алистер, убеждённый, что убийца будет действовать быстро, оказался прав.
- Следовало оставить в каждом театре по полицейскому, пока мы не разберёмся с этим делом. Мы же это обсуждали, ресурсов у тебя достаточно, - я чувствовал, как во мне растёт горькое разочарование. - А теперь мертва ещё одна женщина.
Долгое время я слышал лишь периодическое потрескивание телефона.
- Вообще-то, Фроман за свой счёт поставил в своих театрах людей в штатском для защиты труппы, - произнёс, наконец, Малвани.
Я почувствовал, что закипаю от гнева, ведь, как правило, подобную информацию он от меня не скрывал. Но я ведь тоже не всё ему рассказал...
Я утаил от него сведения о Тимоти По.
- Похоже, идея Фромана не сработала, - резко ответил я.
Малвани недовольно фыркнул.
- Ты всё никак не отпустишь свою идею о том, что в деле замешан Чарльз Фроман? Так «Новый Амстердам» даже не его театр!
Он замолчал, а затем с неохотой признал:
- Хотя мои источники сообщили, что управляют им Кло и Эрлангер, а они входят в синдикат Фромана.
«Входят в синдикат Фромана...»
Я положил трубку, а слова Малвани по-прежнему эхом отдавались в моей голове.
Элиза Даунс. Убита в «Империи».
Анни Жермен. Убита в театре «Гаррик».
Теперь третья жертва. Убита в «Новом Амстердаме».
Слишком поразительные совпадения.
Если убийцей был и не сам Фроман, то уж точно некто из его синдиката. Человек изнутри организации. Либо конкурент извне. Но в любом случае, убийца был прекрасно осведомлён о делах Фромана.
О театрах.
Об актрисах.
И знал, куда именно ударить.
* * *
Я извинился перед хозяйкой квартиры за столь ранний телефонный звонок, собрал вещи и как раз успел на поезд в город, отправляющийся в 08:32.
В воскресенье утром в вагоне было почти пусто. Я занял место у окна и погрузился в размышления.
Поезда Гудзонской железной дороги и Гудзонской ветви Центральной железной дороги Нью-Йорка ходили реже, чем остальные, но проезжали через наиболее живописные места.
Обычно в течение всей получасовой поездки от тихого городка Добсон до Нью-Йорка я любил смотреть на потрясающие открывающиеся виды Гудзона с палисадами.
Но сегодня всё было тусклым и бесцветным — и колючие деревья, и мутная вода, и даже серые небоскребы Манхэттена, маячащие впереди, как бесплотные призраки.
Зима обесцветила пейзаж.
Хотя, возможно, всё дело было в моём настроении.
Потрясение от встречи с отцом прошлым вечером и от новостей о его болезни уже почти прошло, но одно осталось неизменным: пустота внутри.
Я не видел его десять лет и был удивлён, что он остался практически прежним.
С другой стороны, мало что изменилось за эти годы. Так почему должен был измениться он?
Город тоже не поменялся.
Несмотря на все наши усилия, жестокие преступления и убийства не заканчивались, а лишь неуклонно росли. Несмотря на личные ресурсы Фромана; несмотря на работу полицейских, назначенных на дело Малвани; несмотря на исследования Алистера и даже несмотря на мои собственные благие намерения помочь.
Все казалось тщетным — особенно теперь, после смерти очередной женщины.
Я просматривал отчёты допросов, которые дал мне вчера Малвани, надеясь, что где-то в записях его подчинённых будет зацепка, благодаря которой, расследование сможет двинуться дальше.
Его детективы поговорили с семьями Элизы Даунс и Анни Жермен и встретились со многими людьми, работавшими и в театре «Гаррик», и в «Империи» - от продавцов билетов и уборщиков до конферансье.
Они проанализировали отпечатки пальцев и даже позвонили в редакцию «Таймс», чтобы прояснить оставшиеся вопросы.
Но к концу поездки, прочитав все отчёты, я понял: все исследованные ими пути - пустышки.
* * *
В половине одиннадцатого я был в «Новом Амстердаме».
В отличие от прошлого раза, на этот раз в дверях стоял полицейский, которые спросил моё имя и сверился со списком, чтобы не допустить посторонних на место преступления.
В этом театре заправлял делами не Лев Айзман, а местный управляющий, и он был готов сотрудничать с полицией.
Сухонький, тщедушный мужчинка в очках с чёрной толстой оправой встретил меня в вестибюле и представился Алем Штраусом.
- Я работаю в театральном бизнесе уже почти шестьдесят лет, - с гордостью произнёс мужчина. - А пятнадцать из них - на мистера Эрлангера.
Он печально покачал головой.
- Я никогда прежде с подобным не сталкивался.
- Кем она была? - спросил я, отдавая пальто и шляпу.
Аль Штраус поманил меня пальцем.
- Идёмте. Скоро вы сами всё увидите.
Мне не оставалось ничего иного, как двинуться за ним следом по самому просторному и роскошному театру, который я когда-либо видел, хотя я лишь мельком успел рассмотреть его великолепие и богатство отделки в стиле модерн.
Я направился к двум небольшим лифтам на восточной стороне длинного тёмного коридора, чуть не споткнувшись о перебегавшего мне в панике дорогу чёрного кота.
Аль Штраус пояснил, что коту дали тут постоянное прибежище в обмен на его услуги по поимке грызунов.
И действительно, я ощущал неприятный мускусный запах, который свидетельствовал либо о живущих здесь нескольких котах, либо о разлагающихся где-то в уголке мышах.
Мы поднялись на лифте на крышу, которая, по сути, и была театром, окружённым стеклянными стенами. Сверху открывался вид на сады, а взглянув наверх, я увидел, что крыша была оборудована так, чтобы в тёплую погоду разбираться, и театр находился под открытым небом.
Жарким нью-йоркским летом подобный театр обеспечивал уютное времяпрепровождение по вечерам.
- Идите, - произнёс Аль, опускаясь на стул рядом с лифтом. - Я больше не хочу это видеть.
Он кивнул в сторону сцены, вокруг которой копошились мужчины в синей и коричневой форме. Я сразу узнал статную фигуру Малвани и одного из его детективов, с которым он меня знакомил в театре «Гаррик».
Я направился к ним. Несколько офицеров кивнули мне в знак приветствия, а Дэвид Марвин протянул руку.
Малвани сидел на корточках и рассматривал чёрное пятно на полу.
- Не важно, - произнёс он и поднялся. На его лице ясно читалось облегчение. - Рад, что ты тут. Пришёл как раз вовремя.
Вокруг сцены и рядом со мной толпилось с десяток офицеров, но один человек явно отсутствовал. Жертва.
- Коронер уже забрал тело? - озадаченно поинтересовался я.
Малвани мрачно покачал головой. Марвин указал на занавес по бокам сцены.
- Мы ещё даже не сумели её спустить.
Я проследил за его пальцем и поднял взгляд вверх.
Там и было жуткое тело. Неудивительно, что я не заметил его на такой высоте.
Больше похожая на куклу, чем на человека, девушка смотрела на нас стеклянными глазами, одетая в ниспадающее платье с блёстками и боа из перьев изумрудно-зелёного цвета. Она качалась вперёд и назад. Медленно. Ужасающе медленно.
Фактически, на этот раз он её повесил, а не задушил?
- Возможно, если опустить занавес, мы сможем её освободить? - горячо предложил молодой офицер.
- Не смешите ме... - начал Малвани, но тут же осёкся. - Ну конечно! Тут же нет ни лестницы, ни подмостков. Откуда им взяться зимой? Значит, он просто подвесил её на занавесе и так поднял.
Малвани одобрительно кивнул молодому офицеру.
- Хорошая мысль.
- Как её нашли? - спросил я. - Сомневаюсь, что кто-то просто пришёл сюда в это время года.
Малвани с горечью ответил:
- Ты прав. Мы бы никогда и не узнали о её смерти, если бы он не захотел.
- Он?
Малвани взглянул на меня с тревогой.
- Убийца оставил нам ещё одно своего рода «любовное письмо».
Он повернулся, взял афишу - лист размером тридцать на сорок пять сантиметров, какие обычно вывешивают в фойе театров - и протянул его мне.
Я заколебался.
- С него уже сняли отпечатки?
Малвани кивнул и заметил:
- Не думаю, правда, что нам это чем-то поможет. Лист сплошь покрыт отпечатками. Такое чувство, что пол Нью-Йорка хватались за этот постер. И всё же...
Он протянул мне пару хлопчатобумажных перчаток, какие были и на нём. Я быстро натянул их и поднёс плакат к свету.
На чёрном фоне была изображена женщина в обтягивающем платье с огромным боа из перьев, которая прижималась, словно в танце, к мужчине в смокинге. Жирными жёлтыми буквами значилось название пьесы: «ПИГМАЛИОН».
А под изображением - два имени.
В нижнем правом углу красным шрифтом - женское. Эммелин Биллингс.
- Это её имя?
Я бросил взгляд на девушку, всё ещё висящую над нами.
Паетки на платье блестели в лучах утреннего солнца - совсем как на афише.
- Мы почти в этом уверены, - кивнул Малвани. - Пытаемся проверить, не пропадала ли она. Я уверен, что мы сможем опознать жертву, как только спустим её вниз.
- А что насчёт второго имени? Уолтер Хоу?
- Ещё один актёр, который играет в нескольких спектаклях в этом театре. Среди них «Венецианский купец» и «Ричард III», - сухо ответил Марвин. - Я уже послал офицера найти его и опросить.
Но я по-прежнему был в замешательстве.
- Расскажите ещё раз, что произошло. Я до сих пор не могу понять, как этот плакат, - постучал я по афише указательным пальцем, - привёл вас к жертве, - я бросил ещё один взгляд вверх.
Марвин вздохнул.
- Малвани уже говорил вам, что «новый Амстердам» - театр, принадлежащий синдикату, да? На данный момент внизу играют репертуар из постоянно повторяющихся шести пьес - от Шекспира до нового видения «Красавчика Браммела». А вот «Пигмалион» сейчас не играют - его ставят только на крыше в «Эриэл Гарденс». Но афиша висела.
Марвин кивнул на постер.
Малвани подхватил мысль коллеги.
- Уборщик, который подготавливал помещение к дневному сеансу, заметил, что этот плакат - подделка, Но подделка необычная. Он понял, что имя ведущего актёра настоящее. Поэтому он поднялся в лифте наверх, чтобы удостовериться, что никто не валяет дурака и не задумал грязное дельце.
Малвани перевёл дыхание.
- Вот тогда он её и нашёл. Вызвал мистера Штрауса, который незамедлительно проинформировал нас.
Мы все уставились на безжизненное тело девушки. Кто-то отыскал подъёмный механизм и теперь начал опускать занавес. Шкив протестующе заскрипел после стольких холодных месяцев простоя.
Когда тело спустили, оно оказалось опутано шторами, как коконом.
Я оглянулся и посмотрел на мистера Штрауса. Он не смотрел на сцену, спрятав лицо в ладонях.
- Письмо на сцене оставили? - спросил я Малвани.
- Мы не находили, - ответил он.
- Проверяли, получали ли в «Таймс» новые письма?
Малвани тихо выругался под нос, и я понял, что об этом он даже не подумал.
- Не волнуйся, я сам с ними свяжусь, как только мы здесь закончим, - кивнул я.
Занавес опускался целых две минуты - и вот она уже внизу, глядит на нас тусклыми, безжизненными зелёными глазами под цвет платья.
- Её лицо такое же, как и у других,- прошептал я, когда она, наконец, оказалась на уровне моих глаз.
Как и Элиза Даунс, и Анни Жермен, эта девушка была безукоризненно накрашена: и тени на веках, и румяна на щеках...
На руках девушки были длинные белые лайковые перчатки, а зелёное боа с перьями развевалось, словно на ветру, хотя в помещении не было движения воздуха, и всё это было результатом её быстрого спуска из-под потолка.
- Почему она стоит? - прошептал Малвани.
Тело опустилось на ткань, но продолжало держаться на ногах, и это пугало.
Посмертная поза должна была отражать последние мгновения жизни.
У меня пересохло в горле.
- Похоже, он заставил её помогать себе, пока прикреплял её к занавесу. И только потом убил, иначе он никогда не смог бы так закрепить безжизненное тело.
Откуда-то из-за занавеса до нас донёсся голос полицейского:
- Эй, вы не поверите! Он буквально пришил её к ткани!
Малвани, Марвин и я подняли тяжёлый край бархатного занавеса слева и поднырнули под него.
Несколько десятков длинных иголок со стежками зелёных ниток крепко привязывали одежду девушки к алым бархатным шторам.
- Нам надо освободить тело, - произнёс Марвин. - Думаю, будет лучше разрезать нитки, а не раздевать девушку.
- Подожди, - остановил я его. - Это улики, не забыл?
Я жестом подозвал офицера, забрал у него камеру «Кодак» и сделал несколько снимков странного шитья. Затем вернул фотоаппарат полицейскому.
- А нельзя просто срезать ткань занавеса вокруг её тела? - предложил молодой офицер.
Мужчина слева покачал головой.
- Материал слишком тяжёлый и плотный. К тому же, он пришил её настолько высоко, что срезать будет тяжело.
- Принесите мне ножницы, - скомандовал Марвин. - Я подрежу несколько стежков, чтобы было легче достать остальные иголки.
А мне пришлось вести Аля Штрауса к сцене, чтобы он смог опознать мисс Биллингс. Он замер на полпути, сжал крепко мою руку и еле слышно выдохнул всего два слова:
- Это она.
Он отдёрнул руку, отвернулся и произнёс надтреснутым голосом:
- Прошу вас...
И, несмотря на то, что у меня было множество вопросов: кто такая Эммелин Биллингс, и что она делала в пустующем театре в воскресенье в предрассветные часы, – я решил дать мистеру Штраусу несколько минут прийти в себя.
И тут я услышал, как Марвин вскрикнул от боли, и резко обернулся.
- Какого чёрта?!
Малвани в ярости бросился к Марвину, который согнулся пополам от боли.
- Что-то меня резануло, - произнёс Марвин сквозь стиснутые зубы, сжимая руку. - Болит страшно.
- Где оно?
Малвани попытался отдёрнуть занавес, но к ткани по-прежнему были приколоты порядка двадцати швейных игл.
Морщась от боли, Марвин, тем не менее, взял себя в руки и указал на область, над которой работал.
- Я в порядке. Просто не ожидал укола. И эта штука чертовски острая.
- Хорошо, - Малвани сжал зубы. - Давайте покончим с этим и спустим ее вниз. Доктор Уилкокс появится с минуты на минуту, но он не сможет приступить к обследованию тела, пока оно вздёрнуто и привязано к шторам. Только будьте осторожны с этими иглами, ясно? Не известно, сколько ещё их там спрятано.
- И когда найдёте ту иглу, которая уколола детектива Марвина, отложите её в сторону, - добавил я. - Исследуем её на отпечатки пальцев. Она должна торчать под углом, иначе не уколола бы детектива.
Я осмотрел его руку: чуть выше запястью краснела болезненная отметина. Выглядела она скверно.
Но стоило мне только заикнуться об этом, как Марвин одёрнул рукав, отмахнулся от моих слов и присоединился к двум другим полицейским, которые методично и аккуратно начали вынимать иглы и распарывать нитки.
Я снова поднырнул под занавес и посмотрел на девушку. Теперь мы точно знали, что перед нами мисс Эммелин Биллингс.
Она была изящной, хрупкой, маленького роста. Не более полутора метров, несомненно. И выглядела очень молодо. Я бы не дал ей и больше двадцати лет.
Её натуральные блестящие чёрные волосы были собраны назад, и сверху на них убийца надел чёрный парик. Оттенок искусственных волос не совпадал с волосами девушками, но доходил завитками до её поясницы.
Я осмотрел складки её боа из перьев, даже заглянул за отвороты белых перчаток. Но не нашёл ничего похожего на письмо, которого я ожидал, учитывая схожесть данного убийства с убийствами Элизы Даунс и Анни Жермен.
За спиной снова раздался чей-то крик, сопровождаемый отвратительным звуком рвоты.
Я в одно мгновение оказался по другую сторону занавеса.
Не прошло и пяти минут с тех пор, как Марвин утверждал, что с ним всё в порядке. А сейчас он с глухим стуком повалился на пол, и лицо его отливало болезненной синевой.
Офицеры, помогавшие Марвину вынимать иглы, смотрели, как Малвани бросился на колени рядом с Марвином.
Даже Аль Штраус подошёл ближе к сцене.
- Не стойте просто так! - резко произнёс Малвани. - Зовите на помощь!
Мистер Штраус побежал к лифту с такой прытью, которой я не ожидал в его тщедушном теле.
Я подошёл к занавесу и окинул взглядом кучу игл и ниток, которыми к шторам была прикреплена мисс Биллингс.
Теперь нам ещё больше нужна была игла, которой укололся детектив Марвин.
Мне потребовалось несколько минут, чтобы отыскать хорошо спрятанную и острую иглу. Я взял нож, аккуратно извлёк её из ткани... и тихо выругался под нос.
Это была игла для подкожных инъекций.
Она была специально запрятана так, чтобы любой, кто полезет вытаскивать из занавеса иглы и нитки, укололся.
Я достал из саквояжа одну из хлопчатобумажных перчаток, которые всегда ношу с собой, и завернул внутрь иглу. Теперь она стала важным вещественным доказательством. Я осторожно положил свёрток в передний карман своего коричневого саквояжа.
Бросил взгляд на Марвина, который выглядел ужасно.
- Надо отвезти его в больницу.
- Доктор Уилкокс уже должен был приехать, - пробормотал Марвин, глянув на карманные часы. - Спустим Марвина на первый этаж.
- Хорошо. Поднимаем на счёт «три», - кивнул я.
Марвин к этому времени стал абсолютно неспособным двигаться, и я понимал, что он станет мёртвым грузом.
Хотя, не очень удачный термин... Но чем внимательнее я смотрел на Марвина, тем больше убеждался в его правильности.
- Уилкокс будет с минуты на минуту, - произнёс Малвани, скорее чтобы подбодрить себя, чем остальных.
Мы с трудом дотащили Марвина до первого этажа. Наконец, мы уложили его на пол в вестибюле, вздохнули с облегчением, и я про себя поблагодарил Бога за мощную комплекцию Малвани.
И только мы выпрямились, как в дверь вошёл коронер - доктор Макс Уилкокс. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы оценить ситуацию.
Я быстро рассказал о причудливом расположении трупа наверху и о том, как детектив Марвин укололся иглой.
- Видите ли, это была игла для подкожных инъекций, специально расположенная так, чтобы человек на неё напоролся.
Доктор внимательно слушал меня, всё время проверяя пульс детектива и щупая липкий от пота лоб. Затем вытащил из медицинской сумки пузырёк с нашатырным спиртом, поднёс его к носу Марвина, а затем принялся делать искусственное дыхание.
Никакого эффекта.
- Дайте мне взглянуть на ту иголку.
Я выполнил его требование.
Осторожно сжимая иглу через хлопчатобумажную перчатку, он надел её на маленький шприц из собственного саквояжа и надавил на поршень. Из среза иглы показались крошечные капельки жидкости.
На лице доктора отразилось сначала удивление, а затем ужас. Два слова - всё, что он нам сказал. Больше не требовалось ничего.
«Горький миндаль».
Мы с Малвани поражённо переглянулись; оба понимали, что это значит. Вкус горького миндаля служил верным индикатором цианида. Не существовало яда более смертоносного, чем он.
Уилкокс отрывисто бросил своему помощнику:
- Где носилки? Этого человека нужно перенести.
- А что с женщиной наверху? - озадаченно уточнил помощник врача.
- Она может подождать. Ей уже не помочь, - Уилкокс поднялся на ноги и вытер лоб. - А вот у этого мужчины, я думаю, ещё есть шанс.
Он снова взглянул на своего пациента.
Дэвид Марвин был в сознании, но его пребывание в этом мире держалось на волоске.
- Куда мы можем его перенести?
- А ближайшая больница не подходит? - спросил Малвани.
Доктор резко дёрнул головой.
- Никакой больницы. У нас нет времени. Нужна кровать, куда я смогу его уложить и оказать помощь.
Державшийся всё это время позади мистер Штраус вышел вперёд.
- Рядом с холлом есть комната для отдыха леди. Там есть диваны.
- Отлично. Итак, мне нужна горячая вода. И бренди. И много вёдер.
Никто не двинулся с места.
Уилкокс удивлённо посмотрел на столпившихся людей.
- Лучше бы вам всем поторопиться, - он бросил на нас многозначительный взгляд. - Как вы видите, время есть абсолютная ценность.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Студия местных новостей, здание «Таймс», 42-ая улица.
Нужно было проверить, получили ли в «Таймс» очередное письмо от убийцы.
Честно говоря, я был рад занять себя чем-то.
Здание «Таймс» располагалось рядом с театром «Новый Амстердам», а находясь в холле театра и шагая от стены к стене, как загнанный лев, я ничем не мог помочь Марвину.
Войдя в студию новостей «Таймс» второй раз за неделю, я был поражён: в воскресенье днём обстановка здесь была такая же оживлённая, как и в пятницу вечером. Репортёры остервенело печатали за столами, пытаясь вовремя сдать колонки новостей и выполнить указания редакторов.
И вряд ли сегодня их вышло намного меньше, чем вчера.
Было лишь одно отличие: в отсутствие Иры Зальцбурга настроение у работников было заметно лучше.
- Гибсон! Ты уже закончил со своей частью про последнюю волю Сьюзан Б. Энтони? - прокричал голос из первых рядов в студии местных новостей издательства газеты «Таймс».
- Почти, босс! - ответил молодой парень, сидящий за столом неподалёку от двери, и поправил сползшие на кончик носа очки.
- Да сколько тебе времени надо, чтобы набросать парочку связных предложений о том, что она оставила всё своё состояние на развитие избирательного права у женщин? - пробурчал тот же голос.
Я окинул взглядом комнату в поисках Фрэнка Райли либо Джека Богарти, справедливо полагая, что навязанные нам репортёры будут более полезны в моём расследовании - или, по крайней мере, лучше пойдут на контакт - чем кто-то новый.