У Малвани на руках были самые прочные из возможных доказательств, опровергающие это заявление - отпечатки Тимоти По.
Прошлым вечером мой отец проговорился, что отпечатки можно легко подделать, и сегодня я решил узнать, каким образом.
Портье в отеле, где остановился мой отец, сказал, что я смогу найти его в небольшом кафе «Дорри» на Гринвич-Авеню неподалёку от отеля. Это было непримечательное место с четырьмя столиками и обслуживающей их сварливой матроной.
Отец с удивлением взглянул на меня, когда я вошёл в кофейню.
Я заметил тёмные круги под глазами и прорезавшие лоб глубокие морщины. Похоже, он тоже не спал этой ночью.
Отец закашлялся в платок.
- Саймон? Что ты здесь делаешь? Я не ожидал увидеть тебя до пятницы...
Он отодвинул в сторону тарелку с полусгоревшим тостом с маслом. Отец мало ел, и было сложно сказать, в чём причина: в несъедобности этого тоста или в том, что туберкулёз сказался на его аппетите.
Я сел на стул напротив него, бросив быстрый взгляд на пустую чашку кофе и крошки на второй тарелке.
- Ты только что разминулся с Молли, - пояснил отец.
Я отодвинул в сторону пустую чашку.
- У меня есть вопросы, и я прошу тебя о помощи, - произнёс я. - Прошлым вечером ты сказал, что отпечатки можно подделать. Ты говорил так уверенно, словно и сам это проделывал. Мне нужно знать, каким образом.
Он широко улыбнулся, обнажив ровные зубы, которые были уже не такими белыми и ровными, какими я их помнил.
И постучал себя по голове.
- Человек с определённым уровнем знаний способен на многое, если ему приходится постоянно переезжать.
Я кивнул, но промолчал. Большего поощрения он пока не заслужил.
- В давние деньки, когда мне нужны были деньги, я шёл за работой к Майку Занозе...
- Давай без подробностей.
Я перебил отца с лёгкой предостерегающей улыбкой.
- Ах, ну да... Конечно, конечно.
Он снова закашлялся, но я не заметил прожилок крови на платке.
Я молчал, пока отец не откашлялся, а миссис Дорри не налила мне чашку кофе. Напиток был не таким крепким, как я предпочитал, но выбирать не приходилось.
Я залпом осушил полчашки и поставил её слева от себя на единственный крохотный незапятнанный участок скатерти.
Отец положил платок в карман и выпрямился на стуле, пытаясь сесть поудобнее. Затем наклонился ко мне.
- Несколько лет назад мне было поручено одно задание. Скажем так: я должен был сделать так, чтобы отпечатки одного человека появились там, где он никогда не был. И департамент полиции безоговорочно на это купился, хотя в первую очередь обмануть мне нужно было не их.
Он замолчал, окинул кафе взглядом и продолжил:
- Личные счёты определённых людей, понимаешь? - заговорщицки прошептал он.
Я изо всех сил старался не застонать вслух.
Мой отец был мошенником и побеждал хитростью и обманом, а не насилием. Но ещё он часто преднамеренно закрывал глаза на истинную суть вещей. Он всегда отчаянно нуждался в деньгах, поэтому не обращал внимания ни на репутацию заказчика, ни на неизбежные последствия своих «заданий».
- Расскажи, как всё это проворачивается, шаг за шагом.
У отца загорелись глаза.
- Хочешь сказать, что работа детективом тебя этому не научила?
- Каким образом? – я пожал плечами. - Пока отпечатки не получат более весомое значение в суде, нет смысла разбираться, как их можно изменить или подделать.
- Не скажи. Они и сейчас имеют важное значение. На самом деле, я научился этой уловке у своего приятеля, который отсидел срок в Синг-Синг[10]. Время за решёткой не заставило его отойти от дел, а вот отпечатки заставили. По крайней мере, на время. Пока его пальчики находились в государственной базе, ему приходилось быть осторожным. Но когда он освоил искусство подделки, то смог вернуться к старым денькам.
Я допил кофе и заказал ещё чашечку.
- Ты собирался рассказать, - напомнил я, - как именно подделать отпечатки.
- Эх, сынок, - он скрестил руки на груди. - Ты читаешь детективы? Знаешь рассказ Артура Конан Дойля «Подрядчик из Норвуда»?
- Честно, я удивлён, что его знаешь ты, - сухо ответил я.
Мой отец не был образованным человеком и заядлым читателем. Его деятельный ум был расположен к другому.
- Ну, меня он заинтересовал не из-за литературных достоинств, - заметил отец, снова закашлявшись. - Видишь ли, в рассказе речь идёт о том, как один человек, запечатывая корреспонденцию, прижал к восковой печать свой большой палец. А преступник снял с этого воска отпечаток, смочил его своей кровью и оставил след на стене рядом с местом преступления.
- Но это же рассказ. Выдумка.
- Думаешь? - вскинул брови отец. - Будь уверен, этот способ уже опробован.
- То есть, если получить исходную форму, можно подделать отпечаток? - скептически произнёс я.
- Эх, - отец коснулся пальцем нижней губы, - это слишком сложный способ. Но он вдохновил многих из нас на поиск альтернативных, более успешных способов...
- Например?
- Можно перенести отпечаток напрямую, без, так сказать, «литейной формы». Всё, что надо, это подходящая поверхность для фиксации исходного отпечатка - например, стакан или чашка, - кивнул он на пустой стакан из-под воды, - и маленькая восковая свеча.
- Продолжай.
Я видел и чувствовал, что он действительно разбирается в том, о чём рассказывает.
- В общем, берёшь поверхность для фиксации, натёртую воском, и то, что потом «соберёт» полученный отпечаток. Изображение получится перевёрнутое, но это ничего. Потому что когда ты его приложишь к поверхности, на которой он должен будет появиться, он снова перевернётся, и всё получится прекрасно. Конечно, - с гордостью улыбнулся он, - лишь немногие могут сделать это правильно. Это очень сложное искусство.
- Но ведь полиция всё равно не сможет использовать его в суде...
- Но такое свидетельство может вызвать подозрение, так? Для этого меня тогда и наняли. Не для предоставления решающего доказательства, а для создания подозрения. Это очень сильная эмоция, сынок. Подозрение... Стоит кого-то в чём-то заподозрить, и рациональные доводы просто вылетают из головы...
Я снова прервал его, поблагодарил за потраченное время и пообещал прийти в пятницу.
- Да. Ещё кое-то.
Я уже почти дошёл до двери, но вспомнил и вернулся.
- Молли Хансен хотела мне вчера что-то рассказать. О чём шла речь?
Отец наморщил лоб.
- Нужно спросить у неё. Она мне не рассказывала.
- И ты даже понятия не имеешь, почему она решила, что её информация связана с мои делом? - уточнил я, раздосадованный тем, что он не знает большего.
Отец пожал плечами.
- Это меня не касалось. Она не рассказывала, а я не спрашивал. Но если хочешь её найти, она живёт у мадам Пинош к югу от Вашингтон-Сквер-парк. Она будет там до трёх часов.
Я снова в мыслях проклял своё вчерашнее дурное настроение, из-за которого проигнорировал то, чем Молли Хансен хотела со мной поделиться.
- Вы с Молли давно знакомы? - спросил я, делая вид, что его ответ мне не так уж и важен.
Отец пожал плечами.
- Месяца два. Может, три.
- Ты даже не можешь сказать?
Как бы ни было мне неприятно это признавать, но, похоже, болезнь отца не повлияла на его привычный образ жизни.
- Значит, ничего серьёзного, - неловко закончил я мысль.
Отец печально улыбнулся мне.
- Ты же меня знаешь, сынок. У меня никогда ничего не было серьёзно.
Он обхватил чашку с кофе длинными, хрупкими пальцами.
- Она сама ко мне подошла и решила, что я, несмотря на мою болезнь, могу доставить ей радость в жизни. И если она готова скрасить мои последние деньки... Что ж... Почему нет?
Действительно, почему нет?
Я подумал о матери, лежащей в холодной земле.
Наверно, он был прав. Теперь это не имело никакого значения.
Я вышел и прошёл несколько кварталов на восток к зданию Нью-Йоркского Университета, где мы с Алистером должны были встретиться с экспертом по почерку доктором Вольманом.
Всю дорогу я размышлял над словами моего отца о подозрениях.
Да, он был абсолютно прав. В деле По самую главную роль играла не правда и не то, что случилось на самом деле.
Важнее всего были эти жуткие, отвратительные, надоедливые подозрения в отношении По, которые стали несокрушимы и теперь угрожали его судьбе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Гринвич-Виллидж.
Этим утром парк на Вашингтон-Сквер гудел, как и всегда, от толп народа, снующего между газетчиками и лоточниками, сражавшимися за лучшее место для своего товара.
- Серийный убийца пойман прошлой ночью в одном из наркопритонов! - кричал один из газетчиков. - Читайте в новом номере «Таймс!»
Ответный крик донесся от владельца лотка:
- Горячие сосиски в тесте! Подходите и покупайте, пока не остыли!
Я шёл вдоль северной стороны парка, тяжело дыша из-за висевшего в воздухе дыма после вчерашнего страшного пожара.
Горело похоронное бюро Бенедикта, больше известное как «Вест-сайдский морг». Он находился южнее, в итальянской части Гринвич-виллидж. Но пожар был огромен, и в нём погибли четверо пожарных.
Его запах будет ещё долго витать в воздухе, как напоминание о произошедшей трагедии.
Этот запах смерти лишь усилился, когда я проходил мимо Древа Висельника. Ходили слухи, что оно было местом казни на протяжении долгих столетий.
Я ускорил шаг и замедлил его, только подойдя к мраморной Арке Вашингтона, под которой проходила Пятая авеню. Потом повернул налево возле величественного дома из красного кирпича в стиле греческого Возрождения. Его жильцы, принадлежащие к самой состоятельной прослойке города, давно переехали в более презентабельный район в центре города.
Офис доктора Вольмана находился в последнем здании на краю университетского городка.
Он открыл почти моментально, стоило мне постучать в дверь, и я пришел к мысли, что и он, и все остальные с нетерпением ждали меня, несмотря на то, что я прибыл вовремя.
- Профессор социологии? - спросил я, заметив латунную табличку на двери. - Но это не корпус университета.
Я знал, что здание Нью-Йоркского университета по большей части переехало в центр города в кампус в Бронксе, а здесь остались несколько классных комнат в полуразрушенных зданиях, граничащих с восточной частью парка.
И те задания не имели ничего общего с роскошным домом, в который я только что вошел.
Доктор Вольман издал нечто среднее между смешком и кашлем.
- Кафедра социология остаётся моим основным местом работы, - ответил он, улыбнувшись, - по крайней мере, пока они не создадут факультет криминалистики. И осмелюсь предположить, что произойдет это не раньше, чем я окажусь в могиле. А теперь идёмте, - добавил он. - Все ждут.
Он повел меня по широкому коридору с кремовыми стенами и золотисто-багровыми коврами на полу в дальнюю комнату, опираясь при ходьбе на трость.
По пути он пояснил, что первый этаж своих апартаментов приспособил для учебных целей с согласия университета. Поскольку стареющему профессору было тяжело передвигаться по растянувшемуся на километры университетскому городку, кафедра была размещена в пределах его физических возможностей.
- К тому же, - заметил он, - некоторые занятия продолжают проводиться здесь, в кампусе на Вашингтон-сквер-парк. Для многих наших студентов это оказалось наиболее удобным местом.
Мы вошли в просторную комнату, которую профессор, очевидно, использовал в качестве классной комнаты.
На дальней стене висела доска, а перед ней стоял круглый стол, за которым могли уместиться, по меньшей мере, десяток студентов.
Огромное, во всю стену окно по левую руку открывало потрясающий вид на конюшни нью-йоркского университета.
Возле окна стоял простой стол из орехового дерева, отполированный до блеска. За ним уже сидели Алистер с Изабеллой. Оба сразу же поднялись, чтобы поприветствовать меня, и мы обменялись несколькими ничего не значащими любезностями, прежде чем перейти к делу.
- Итак... Вы хотите, чтобы я взглянул на новые улики и в свете них пересмотрел свои старые заключения.
Доктор Вольман аккуратно опустился на стул и достал шелковый платок, чтобы протереть линзы очков.
- Верно.
Я открыл свой портфель и начал выкладывать на столе фотографии татуировки Эммелин Биллингс, которые вчера вечером проявил для меня фотограф в Добсоне.
- Мы надеялись, что вы сможете что-то из них вынести, - произнёс я, и эксперт по почерку придвинулся ближе к столу.
Он медленно рассматривал каждую фотографию, поднося её к свету и что-то бормоча под нос.
- Осторожней, - попросил я, когда мне показалось, что он обращается с ними гораздо более грубо, чем мне хотелось бы. - Нам ещё нужно вернуть их полиции.
Вообще то, я должен был отдать их Малвани уже давно, но он настолько радовался аресту По, что совершенно забыл про эти улики.
Я сделал восемь фотографий крупным планом, и сейчас мы трое с надеждой смотрели на изучающего их доктора Вольмана.
В конце концов, он печально покачал головой.
- Я не могу вам ничем помочь. Анализ почерка не может интерпретировать то, что было написано иглой, а не ручкой. Можно попробовать вынести что-то из грамматики, но не из самой манеры написания.
Он отодвинул фотографии в сторону и вздохнул.
- Ну как можно быть таким ублюдком...
Он покосился на Изабеллу.
- Простите мне это ругательство, мисс, но если Эммелин Биллингс была жива, когда убийца наносил татуировку, девушка пережила истинную пытку.
Он на секунду замолчал.
- А вы знаете, была ли она жива?..
- Не знаем, - покачал я головой. - Пока не знаем.
И чтобы это выяснить, мне необходимо связаться с офисом коронера. Вряд ли Малвани решит сам сообщить мне подробности.
Я проигнорировал ещё один укол вины за то, что мы продолжаем расследование за его спиной.
Алистер легонько барабанил пальцами по столу, чья поверхность была такой же блестящей, как и стол доктора Вольмана. Наконец, он заговорил, тщательно подбирая слова:
- Мужчина, которого мы ищем - а все свидетельства указывают на то, что это действительно мужчина, - имеет самый необычный преступный умысел, с которым я только сталкивался в своей карьере.
- Ты изучил стольких жестоких преступников, совершивших ужасные поступки. Я не понимаю, почему ты считаешь этого человека уникальным, - тихо произнесла Изабелла.
- Потому что я уверен, что мы ищем человека, чьё личное обаяние полностью скрывает его склонность к насилию. По словам друзей жертв, по меньшей мере, у двух девушек появился новый кавалер, который заваливал её подарками и всячески ухаживал.
- У многих актрис есть поклонники, - заметил я. - Нет никаких доказательств того, что за девушками увивался один и тот же человек.
- Как и нет доказательств обратного, - парировал Алистер и глубоко вздохнул.
- Кем бы он ни был, ему удалось завоевать доверие своих жертв и убедить их встретиться в театре в позднее время. Он убивает их только после того, как знакомится и соблазняет. И такое поведение показывает нам две яркие, черты личности этого убийцы: любовь к театральности и жестокость.
- Но его склонность к жестокости не была настолько очевидна до убийства мисс Биллингс, - взволнованно заметила Изабелла. - Первых два убийства были... почти поразительно красивыми.
- Потому что прежде он не отмечал их тела, - задумчиво произнес Алистер, - в отличие от последнего случая.
Эта же мысль посетила меня прежде в мертвецкой.
- Почему же он изменил свое поведение?
Алистер откинулся на спинку стула и переплел пальцы.
- Именно над этим я размышлял с тех пор, как ты мне об этом рассказал. И вот что я понял: в последнем убийстве, в отличие от предыдущих, его безжалостность не была так заметна.
- Но татуировка на её теле должна значить что-то еще! - настаивал я.
Я обращался к Алистеру, но ответила мне Изабелла.
- Возможно, мы сможем понять, зачем он это сделал, если взглянем на то, что он написал.
Я выпрямился на стуле.
- Да, об этом я тоже хотел поговорить.
Я снова разложил на столе фотографии.
«Во тьме безутешной — блистающий праздник...
... И Червь-Победитель — той драмы герой!»
- Я так понимаю, что «блистающий праздник» - это про театр, - произнёс я. - Он упоминал про это в письме в «Таймс».
- Либо это еще один способ упомянуть По, - заметила Изабелла, вскидывая на меня горящие глаза.
- Каким образом? - удивлённо поинтересовался я.
- Эти две строки - выдержка из стихотворения Эдгара Аллана По под названием «Червь-Победитель», - ответила она. - В этом спектакле по сцене бесцельно бегают скоморохи, преследуя Призрака, которого никогда не поймают. В зале «сидят Серафимы и плачут», а в конце пьесы появляется гигантский червь, который съедает всех скоморохов. И на этом занавес опускается.
- Звучит ужасно, - ошеломлённо выдавил я.
Изабелла рассмеялась, и смех её был похож на звон колокольчиков.
- Это и выглядит ужасно. Основная мысль стихотворения в том, что жизнь - нелепый танец, в конце которого нас ожидает отвратительная смерть.
- То есть, буквально - черви, поедающие наше тело в могиле? – спросил Алистер.
- Да, - кивнула она.
- И зачем, во имя всего святого, писать это у девушки на спине? - произнёс я.
Изабелла ответила тихо, но уверенно:
- Думаю, он пытается нам сказать, что мы и есть те Серафимы.
- Почему? - не понял я.
- Потому что наша судьба - наблюдать и плакать. Мы ничего не можем изменить, - тихо ответила она. - И он осквернил её тело. Так, как это сделал бы Червь-Победитель.
На несколько секунд в комнате повисла мрачная тишина.
- Но кто он такой? - воскликнул я, барабаня пальцами по столу. - И почему он выбирает своими жертвами актрис Фромана?
- Он - коварный обольститель. Вспомните: он убеждает каждую из женщин красиво одеться. Возможно, они даже репетируют это на сцене, после того как все уйдут домой. Он ведь говорил каждой жертве, что «сделает из неё звезду».
Я вспомнил Чарльза Фромана, репетировавшего в отеле «Никербокер» сцену с очередной Джульеттой.
Но решил вернуться к этим мыслям попозже.
- Момент осознания каждой жертвой его истинных намерений был ужасным, жестоким предательством. А удушение само по себе - один из самых болезненных способов убийства. Поэтому даже если он и обставил смерть каждой женщины красиво и умиротворённо, на самом деле она не испытывала ничего, кроме боли и страха.
Я замолчал.
Я был согласен с Алистером: этот убийца - один из самых бесчеловечных за все годы моей работы.
- Подытожим, - произнёс Алистер. - Мы знаем, что имеем дело с необычайно жестоким убийцей. Мы знаем, что этот убийца - не Тимоти По и, возможно, теперь доктор Вольман сможет нам это любезно подтвердить.
- Естественно.
Алистер выложил перед собой копию письма Элизы Даунс, и доктор Вольман надел очки.
Я добавил к нему полученное вчера письмо в «Таймс».
- Я должен поблагодарить репортеров «Таймс», Райли и Богарти, за то, что они раздобыли письмо Даунс, - сказал Алистер с усмешкой. - Они поймали капитана Малвани в хорошем настроении; он согласился одолжить им это письмо для их последних новостей о По, которые попали этим утром на газетные полосы.
Капитан Малвани, похоже, действительно был настроен благодушно, раз отдал репортёрам улики по убийству.
Если, конечно, - а это весьма вероятно, - прокурор не решил выдвинуть По обвинения по убийству Элизы Даунс.
Он не смог заручиться поддержкой семьи Даунс: они были категорически против, чтобы тело Элизы эксгумировали.
А обвинения По в двух убийствах были для прокурора несомненными; и этого окажется более чем достаточно, чтобы приговорить мужчину к казни на электрическом стуле в Синг-Синг.
А смерть мисс Даунс могла разрушить всё дело.
- Ещё у меня есть дополнительные образцы для сравнения, - произнёс я.
Я протянул ему записную книжку, где По в первый раз написал свой неправильный адрес, и переданное мне вчера письмо, в котором он утверждает, что невиновен.
Также удалось раздобыть квитанцию, подписанную Чарльзом Фроманом — результат моего бесстыдного подкупа одного из клерков отеля «Никербокер».
К ним Алистер добавил свою собственную находку.
- Ещё один подарок от репортёров «Таймс», - пояснил он, кладя на стол открытку, похожую на те, что прилагаются к букетам в цветочных магазинах. – Вы же знаете: они говорили с друзьями Анни Жермен, второй жертвы. И одна из её подруг нашла в вещах девушки эту записку.
Мы прочитали четыре слова, написанные неаккуратным почерком:
«За кулисами в одиннадцать?»
- Значит, вы хотите, чтобы я сравнил эти образцы, нашёл определённые закономерности и установил, писал ли их один и тот же человек? Прекрасно!
Доктор Вольман надел белые хлопчатобумажные перчатки.
Сначала я подумал, что он сделал так по привычке, ведь каждое послание было завёрнуто в защитный пакет. Но затем доктор Вольман достал листки бумаги, один за другим, из полиэтилена, подошёл к огромному, полутораметровому окну и изучил каждое письмо на свет.
Мы почти пятнадцать минут сидели в тишине, пока доктор Вольман не закончил и не вынес вердикт:
- Если Тимоти По – действительно автор вот этого, - он указал на строку с адресом и вчерашнее послание для меня, - то он не может быть тем же человеком, кто написал вот это.
И он поднял со стола письмо, написанное на нежно-голубой бумаге, найденное на месте первого убийства.
- Что вы выяснили? – спросил я, взволнованный тем, что нам сейчас предоставят доказательства того, что я не ошибался в По.
Доктор Вольман улыбнулся уголком губ.
- Я сравнил хвостики в буквах «д» и «у» в письме на голубой бумаге и в образцах почерка По. Они не похожи, совсем не похожи. Тому же, в нашу первую встречу, мы заметили, что голубое письмо начинается с ложного наклона влево, а к концу переходит в наклон вправо. В почерке По отсутствует любой уклон – будь то вправо или влево – даже в том длинном признании, написанном вам. Посмотрите сюда.
Он указал на фразу: «Клянусь вам, я невиновен».
- В состоянии возбуждения он не смог бы завуалировать свой истинный почерк, - продолжил доктор Вольман, - даже если бы очень захотел. И я отчётливо вижу – в каждом слове, в каждом наклоне букв, – что мы имеем дело с двумя разными авторами писем.
Он протянул нам письма, продолжая рассказывать о различной силе нажатия пером в двух образцах почерка.
Каким же облегчением было услышать от доктора Вольмана то, в чём мы интуитивно были уверены!
Даже если эти доказательства не могут быть приняты во внимание судом, они стали серьёзным подспорьем в нашей собственной теории.
- А что по поводу открытки и подписи Фромана? – поинтересовался я.
- Неубедительно, - без колебаний ответил он.
- Вы предоставили мне два слова в одном образце, - он указал на подпись Фромана, - и четыре – в другом, - кивнул он на открытку. – Мне просто не хватает материала для оценки петель, высоты букв и силы нажатия пера.
Таким образом, мы исключили одного подозреваемого – Тимоти По. Но не можем сузить круг среди остальных.
Я отчаянно нуждался в большем.
- В нашу первую встречу вы сказали, что по округлости букв и движениям пера вы можете судить о том, что убийца – человек средних лет, - произнёс я в надежде, что мы сможем отсеять кого-то из подозреваемых по возрастному диапазону.
Чарльзу Фроману около пятидесяти, Льву Айзману – лет сорок пять, а таинственному поклоннику, увивавшемуся за всеми актрисами – от двадцати пяти до сорока, по описаниям разных свидетелей.
- Вы можете сказать точнее? – спросил я доктора Вольмана. – Существуют ли какие-то характеристики, на основании которых вы можете определить возраст?
Доктор Вольман обвёл нас взглядом, чуть дольше задержавшись на мне. Нам показалось, что он, в некоторой степени, оскорблён вопросом. Затем медленно и с видимым усилием поднялся, опираясь на трость. Кашлянул и заговорил, тщательно подбирая слова:
- Когда мы впервые встретились, я вам ясно дал понять, что я – не графолог. Другими словами, воздерживаюсь от рассуждений о личностных чертах тех, чьи почерки изучаю. Я, если хотите, - он вновь закашлялся и постучал себя по груди, - работаю с научно-обоснованными паттернами, которые можно использовать в случаях судебного опознания.
Он заметил озадаченный взгляд Изабеллы.
- Это значит, что моё дело – сказать суду, является документ подделкой или нет.
Он обогнул стол и медленно подошёл к висящей на стене доске.
- Но когда прошлым вечером мне позвонил Алистер и рассказал обо всей серьёзности вашего дела… и когда я увидел свидетельства того зла, которое несёт убийца, - он кивнул на фотографии татуировки на теле мисс Биллингс, - то осознал, что, несмотря на мои опасения, я обязан помочь вам всем, чем смогу.
- Ты никогда не говорил мне, что практикуешь графологию, – Алистер взглянул на своего знакомого в новом свете.
Доктор Вольман повесил трость на спинку стула.
- Я стараюсь не афишировать умения, которыми предпочитаю не пользоваться. А теперь взгляните сюда. Хотите знать, с каким человеком имеете дело? Позвольте вам показать.
Я прекрасно помнил, как при нашем первом знакомстве доктор Вольман сказал, что в графологии полно шарлатанов.
Очевидно, себя он таковым не считал, но я, несмотря на всю свою заинтересованность в этом деле, не мог избавиться от скепсиса.
Доктор Вольман улыбнулся, словно понимая моё недоверие, и взял кусочек мела.
- Да, графология – наука непростая. Но, как и любая сфера науки, она имеет своих специалистов и приверженцев. На самом деле, графология – одна из самых старейших отраслей науки, китайцы изобрели её ещё тысячу лет назад. На сегодняшний день лучшие графологи пользуются так называемым «правилом трёх», разработанным французами. Это означает, - пояснил он, - что верная интерпретация почерка человека возможна лишь при выполнении всех трёх пунктов. Один пункт ничего не значит.
- Значит, вы доверяете информации, которую можно извлечь подобным образом? – скептически произнёс я.
- Если она выполнена верно – да. Я поясню. Когда мы были детьми, каждый из нас ходил в школу и обучался письму по определённым методикам. У нас, в Америке, и в Нью-Йорке в частности, наиболее распространён метод Палмера, который основывается на повторении. Но, несмотря на то, что все мы обучались по методу Палмера, всем прививались одинаковые привычки, у каждого из нас в итоге оказался разный почерк. И ни у одного из нас почерк не остался таким же, как в детстве.
Мы все кивнули, соглашаясь.
Конечно, мой почерк мало походил на то, чему меня учили в начальной школе.
Он прочистил горло.
- Графологи считают, что личность человека выражается в почерке по мере того, как он или она растут, поэтому-то почерк и меняется со временем. А это означает, что мы можем читать почерка так же ясно, как выражения лиц и эмоции человека. И мы знаем, что означает та или иная петля, как знаем и то, что женские слёзы всегда означают печаль, а детский смех – неподдельную радость.
- То есть, если я правильно тебя понял, - подытожил Алистер, - графология утверждает, что наши эмоции в определённый момент времени в совокупности с нашими личностными чертами выражаются в почерке.
- Да, - твёрдо ответил эксперт. – Графологи изучают те же маркёры, что и я – размер букв, расстояние между ними, наклон слов, сила нажатия, подъёмы – но при этом дают более развёрнутое объяснение, нежели мы.
Доктор Вольман написал на доске слово сначала с наклоном влево, затем – вправо.
- Письма убийцы всегда начинаются с наклона влево в попытке скрыть свой истинный почерк. Но к концу письма он не может ничего с собой поделать и возвращается к исконному написанию – наклон вправо и более сильное давление на перо. Я определил здесь все три пункта – следуя «правилу трёх», о котором только что упоминал, - которые говорят мне, что вы ищите человека необычайно импульсивного или энергичного.
Он попросил нас всмотреться в письмо на голубой бумаге.
- В целом, его почерк можно назвать лёгким. В этом случае очень удачно подходит предложенное детективом Зилем слово «убористый». Но, несмотря на это лёгкое написание, я вижу характеристики, которые говорят мне о его агрессивности. Посмотрите на то, как он выводит «у», «д» и «з». В нижней части петель он сильно нажимает на перо. Вы также можете заметить, что все овалы его букв «закрыты», не имеют разрывов – он человек замкнутый, хранящий секреты глубоко в себе.
Доктор Вольман бросил взгляд на меня.
- И ещё мы видим признаки агрессивности.
- Он уже убил трёх девушек и вот-вот убьёт четвёртую, - произнёс я, размышляя над закрытым характером Чарльза Фромана. – Не думаю, что нам нужно заметить его «сильный нажим на перо», что сказать, что убийца – жесток и агрессивен.
- Нет? Тогда, возможно, то, что я скажу дальше, поможет вам чуточку больше, - добавил доктор Вольман, нисколько не сбитый с толку моим скептицизмом. - Заметили, как он не соединяет буквы от слова к слову, из предложения в предложение? Это свидетельствует о том, что убийца – человек с различными, противостоящими чертами личности. Для одних он может быть преданным другом, для других – коварным и вероломным соперником.