«И не подумаю, – отвечал я. – Доброе утро, Эдвард! Какая дивная погодка, не находишь? Как раз по сезону. Береги легкие, свои чахоточные легкие. Могу рекомендовать бальзам из собачьей мяты, превосходное укрепляющее средство! Счастливо оставаться!»
И, изящно помахав ему рукой, я удалился.
Слуга внес свечи и поднос. Сэр Уильям предложил мне разделить с ним курицу в устричном соусе, однако я отказался, поскольку уже заказал ужин в номер. Мы расстались, на прощание обменявшись рукопожатиями по обычаю, практикуемому полковником, – с важным видом соприкоснувшись указательными пальцами.
Утро следующего дня выдалось чистым и ясным – настоящее погожее утро на пороге лета. Разбуженный лучами, пробившимися в щели между плотно закрытыми занавесками, я возликовал, а отдернув их, узрел в величественной мраморной арке перистых облаков, в прозрачности и свежести утреннего воздуха ласковое обещание грядущего зноя. Бурные грозы, ливни и холодные ветра, терзавшие нас весь прошлый месяц, отступили, омыв и очистив небеса.
Мне потребовалось полчаса, чтобы одеться, и еще столько же – чтобы хорошенько рассмотреть себя с головы до ног в превосходном зеркале. Не стану скрывать: любуясь своей стройной фигурой, облаченной в изящный утренний костюм, блестящей шевелюрой, лихо зачесанной набок, я сказал себе: «Такого красавца, как Чарлз Тауншенд, на свете поискать».
Спустившись, я снова преодолел грязный и тесный гостиничный коридор. Впрочем, сегодня утром он выглядел чище вчерашнего благодаря служанке с громадной бадьей, на коленях драившей пол с таким усердием, словно от этого зависела ее жизнь.
У входа стояла коляска. Слуги выносили багаж, пассажиры – почтенное многодетное семейство – ждали у двери. Крепкие и розовощекие юные ангрийцы уже погрузились в коляску, их мать обменивалась прощальными любезностями с высокой белокожей дамой, выплывшей из боковой комнаты. То была миссис Стэнклиф, хозяйка огромной гостиницы. Я приблизился к ней, когда коляска отъехала, и засвидетельствовал почтение, так как имел на нее некоторые виды. Миссис Стэнклиф приняла знаки внимания с достоинством графини Нортенгерленд, только еще учтивее. Миссис Стэнклиф меня не слышит, посему позволю себе заметить, что в отношении роста и комплекции они с ее сиятельством почти неотличимы – пышные величественные матроны, внушающие окружающим трепет. Впрочем, и в рассуждении характера обе дамы весьма схожи, о чем свидетельствует такой анекдот.
Когда несколько месяцев назад торговое товарищество Заморны давало обед в честь лорда‑наместника провинции, графа Стюартвилла, и сэра Уилсона Торнтона, отмечая заслуги этих господ перед страной, все заботы об угощении были поручены попечению миссис Стэнклиф. Однако случилось так, что некто отвечавший за свежую дичь подвел достойную матрону. В день обеда накрытые столы в здании суда ломились от яств. Тарелки с гербом гостиницы, доставленные в железных сундуках, сияли царственным великолепием. На обед были приглашены гости из всех уголков провинции. Пробило шесть – подали суп и рыбу.
Лорд‑наместник, безупречно воспитанный джентльмен, вошел под оглушительные возгласы своих поклонников, улыбнулся и кивком поблагодарил горожан. За ним в зал вступили генерал сэр Уилсон Торнтон и член парламента Эдвард Перси. Последним по порядку, но не по значению, шел гордый владетель Хартфорд‑Холла, с лицом словно небеленое голландское полотно (следствие ранения). Его поддерживали сэр Джон Керкуолл и Уильям Мур, знаменитый адвокат. Его преосвященство доктор Керкуолл, примас Заморны, торжественно прочел молитву. Аминь, возгласил доктор Кук, викарий Эдвардстона, и пир закипел. После супа и рыбы пришел черед дичи. Однако вместо дичи в пиршественный зал величаво вплыла миссис Стэнклиф в лучшем наряде и тюрбане с пером, излучая алмазное сияние, словно какая‑нибудь графиня. Зайдя за спинку кресла лорда Стюартвилла, она с достоинством и весьма отчетливо – так, что ее слова услышали все присутствующие, – промолвила:
– Милорд, вынуждена извиниться перед вашим сиятельством за проволочку с переменой блюд. Дичи не будет. Мои слуги не справились со своими обязанностями. Я не намерена оставить безнаказанным оскорбление, нанесенное вашему сиятельству и джентльменам Заморны, и собираюсь радикально изменить свой домашний уклад. До завтрашнего утра я рассчитаю всех слуг до последнего конюха и горничной.
Вежливый граф прикрыл рот рукой, пряча улыбку, и постарался утешить разгневанную даму. Генерал Торнтон, в свою очередь, заверил миссис Стэнклиф, что стол чрезвычайно изыскан и обилен, а посему отсутствие зайцев и куропаток никто не заметит.
Однако миссис Стэнклиф не желала прислушиваться к доводам рассудка. Все с тем же непреклонным выражением лица она учтиво поклонилась и величественно выплыла из зала. Верная данному слову, она и впрямь в тот же день уволила всю прислугу: никогда еще на улицы города не выбрасывали разом столько официантов, горничных, конюхов и лакеев. Это происшествие снискало почтенной хозяйке прозвище герцогини Заморнской, как с тех пор прямо в глаза величает ее лорд Стюартвилл. Впрочем, подобная вольность разрешена лишь любезному графу. Любому другому не поздоровится, если он позволит себе излишнюю фамильярность в присутствии миссис Стэнклиф.
Не успел я позавтракать, как лакей принес записку, которая гласила: «Дорогой Тауншенд, приглашаю вас на утреннюю прогулку. Ваш и прочая У. Перси».
Я черкнул в ответ: «Дорогой баронет, почту за честь. Ваш и прочая Ч. Тауншенд».
Мы встретились в передней и рука об руку направились на поиски приключений.
Столица бурлила. Казалось, половина населения высыпала на недавно проложенные широкие улицы. От вчерашнего ненастья не осталось и следа. Знойное безоблачное лето вступило в свои права. Везде мелькали белые платья дам, спешивших укрыться от жары в прохладе роскошных магазинов.
Перед нами возвышался новый собор: величественный фронтон и резные башенки сверкали, словно мрамор, на фоне безоблачного южного неба. Звон колоколов, нежный, как арфа Бокс а, разносился в прозрачном утреннем воздухе, и юная столица ускоряла свой бег, вдохновленная этими божественными звуками. А ведь еще недавно процветающую и оживленную Заморну попирала железная пята Симпсона! Где ныне тирания и угнетение? Ничто не выдавало последствий недавнего вторжения, тяжкого бремени государственного долга, былой бедности и страданий. Всюду взгляду представали прекрасные женщины, величественные дворцы, фабрики и модные лавки.
В начале нашей прогулки воздух был чист и ясен, но как только центр города остался позади и мы подошли к мосту через реку, по берегам которой возвышались башни фабричных труб, воздух сгустился. Клубы плотного угольно‑черного дыма поднимались над двумя громадными фабричными зданиями – владениями Эдварда Перси и мистера Сиднема – и медленно заволакивали небо над столицей.
– Курительная трубка Эдварда, – задрав голову вверх, сказал Уильям, проходя мимо цилиндрической трубы, взлетевшей на три сотни футов в небо. За мостом мы вышли на широкую дорогу и лишь тут в полной мере ощутили прелесть погожего июньского утра.
Перед нами раскинулась ширь Олимпианской долины; молочно‑белая дорога, извиваясь, бежала меж тучных пастбищ и волнующихся лесов. Мое сердце возликовало при виде мягкой линии холмов, спускавшихся к реке – великой реке, что с неумолчным гулом дальних морей несла свои широкие тихие воды среди райской зелени лугов. Мы подошли к воротам Хартфорд‑Парка. Отсюда хорошо просматривался дом. Буки, что росли вдоль аллеи, вздымали высоко над дамбой серебристые кроны. Каждые пять минут мимо нас проезжали богатые экипажи, проносились величественные всадники на благородных скакунах.
Почти полчаса мы гуляли в молчании. Внезапно сэр Уильям воскликнул:
– Смотрите, Тауншенд, какая красотка!
– Где?
Он указал на юную даму, восседавшую на маленьком горячем пони. Даму сопровождал верховой слуга. Летящие пурпурные одежды мягко окутывали прелестные округлые формы, подчеркивая изящество посадки и плавность движений. Я не сразу разглядел лицо – мешали длинные локоны и вуаль, – но вот обворожительная наездница обернулась и я узрел тонкий профиль, ясный взгляд и божественно прекрасные черты. А ведь я ее знаю!
– Знакомое лицо, – заявил я. – Я видел ее вчера у витрины модной лавки перед гостиницей «Стэнклиф».
Ибо то была вчерашняя прелестница, которой я любовался из окна.
– И я знаю, – отвечал баронет. – Это мисс Мур, дочь знаменитого адвоката.
– Неужели? Джейн – прекрасная ангрийка!
Возможно, читатель еще не забыл портрет юной леди, которую я живописал, сравнивая прелести восточных и западных женщин.
– Я видел ее прошлой осенью на музыкальном празднике в соборе Заморны, – продолжил сэр Уильям. – Помните, что писали тогда газеты?
– Едва ли.
– Будто бы она очаровала его величество, который учредил в ее честь титул Роза Заморны.
– Это правда?
– Как сказать. Его величество глазел на мисс Мур, как и все прочие, ибо невозможно было оторвать взгляд от ее великолепной фигуры в белом атласном платье и белоснежного страусового пера в волосах. Доподлинно известно, что он спросил ее имя и, получив ответ, воскликнул: «Клянусь Богом, вот истинная Роза Заморны! Остальные женщины ей в подметки не годятся!» Вот и все. Вряд ли он хоть раз вспомнил о ней впоследствии. Она не в его вкусе.
– Рассмотреть бы ее поближе, – сказал я. – Э‑эх, кажется, я влюбился!
– И я, – вздохнул Перси. – По уши! В жизни не встречал такой превосходной наездницы! Какая грация, какой норов! Кажется, она завернула за поворот. Увы, мое солнце закатилось! А ваше, Тауншенд?
– И мое. Но почему бы нам не последовать за ней, полковник? Где она живет?
– Неподалеку отсюда. Думаю, это можно провернуть, хоть я ей и не представлен, да и вы, полагаю, тоже.
– К прискорбию, да.
– Отягощены ли вы излишней застенчивостью? В таком случае спрячьте ее в жилетный карман и застегните пуговицы на сюртуке. Ну что, приятель, избавились от этой обузы?
– Вполне.
– Тогда вперед. Ее отец в отъезде, на сессии суда присяжных. Что мешает двум элегантным джентльменам нанести визит этому почтенному господину – поговорить о закладной на имение друга или собственное, обсудить иск о наследстве богатого дядюшки? Лакей скажет, что хозяина нет дома, однако поручение, которое мы хотим оставить батюшке мисс Мур (кстати, матушки у нее нет), невозможно доверить слугам, оно должно быть передано лично дочери известного адвоката. Понимаете, к чему я клоню?
Я приложил большой палец к носу, и мы ускорили шаг.
Дом мистера Мура стоял на землях лорда Хартфорда, а сам адвокат имел репутацию одного из его подпевал. Человек не без способностей, по слухам, мистер Мур не был обременен принципами, посему при нынешнем составе выборщиков и собственном немалом состоянии мог когда‑нибудь претендовать на должность мэра. И тогда поддержка лорда Хартфорда оказалась бы нелишней.
– Войдем здесь, – сказал Перси, остановившись у зеленой калитки, за которой буйствовали заросли ракитника и ласкала глаз ровная, словно бархат, лужайка. Белые стены виллы утопали в цветущем кустарнике, тропинка вилась между розарием и широким каретным въездом.
В такой час (было около полудня) всякий путник стремится в тень и прохладу – вилла выглядела даже заманчивее просторного поместья и величественного дворца, на фоне которых она разместилась со скромным изяществом.
Сэр Уильям постучался. Дверь открыл лакей.
– Дома ли мистер Мур?
– Нет, сэр. Хозяин уехал на прошлой неделе.
Сэр Уильям изобразил разочарование и, обернувшись ко мне, прошептал несколько слов. Затем обратился к лакею:
– В таком случае дома ли мисс Мур?
– Дома, сэр.
– Будьте любезны, передайте ей, что мистер Кларк и мистер Гардинер желают видеть ее по неотложному делу.
Слуга поклонился и, вежливо пригласив нас войти, приоткрыл дверь в небольшую, со вкусом обставленную гостиную.
Легкий ветерок, влетавший в единственное широкое окно, смягчал томную полуденную жару. Это окно и диван с белыми подушками в глубокой нише прямо под ним манили разомлевших на солнце путников. Муслиновые занавески на окне трепетали.
Обосновавшись в сей тихой гавани, мы откинулись на подоконник, вдыхая нежный аромат жасмина.
– Это гостиная мисс Мур, – промолвил сэр Уильям, показав на рабочий столик, где лежали ножницы, наперсток и кружево, затем – на кабинетный рояль с открытыми нотами на пюпитре.
– Обожаю исследовать дамские будуары, особенно когда хозяйка ненадолго отлучилась, – добавил полковник и привстал с дивана, намереваясь стянуть что‑нибудь с рабочего столика, но голос в коридоре спугнул его. Перед нами беззвучно, словно видение, предстала мисс Мур. Перси отпрянул от столика, и хозяйка дома вошла в гостиную.
Перед тем как заговорить, полковник некоторое время не сводил с нее глаз. Казалось, мисс Мур светится изнутри. Во всем ее облике было что‑то лучезарное – не карие очи Запада, не ровные дуги бровей, не романтический взор или пышные темные локоны, а просто девушка в белом, статная и очень высокая.
Она успела переменить амазонку на обычное платье и снять шляпку; золотистые локоны (учти, читатель, я пишу «золотистые» исключительно из вежливости[22]) нежно оттеняли самую белоснежную шейку в Ангрии. Кожа светилась здоровьем. Между розовыми губками, словно жемчуг, сверкали ровные зубы, нос поражал благородством формы, а в глазах сияло подлинное чувство. Без сомнения, именно гармония всех черт – сочетание цветущей молодости и пышной фигуры – составляла главную прелесть мисс Мур.
Хозяйка поприветствовала нас сухо и с достоинством.
– Позвольте представиться, мадам, – начал полковник. – Я мистер Кларк, этот джентльмен – мистер Гардинер. Мы клиенты вашего батюшки. Должно быть, вы слыхали о процессе «Кларк и Гардинер против Жове»?
– Возможно, но сейчас не припомню. Присаживайтесь, джентльмены.
Сама мисс Мур устроилась на кушетке, изящно опершись локтем о спинку.
– Жаркое выдалось утро, – заметил сэр Уильям для поддержания разговора.
– Пожалуй, – обронила мисс Мур.
– У мистера Мура прекрасный дом, – сказал я.
– Весьма. – Хозяйка рассеянно подхватила со столика рукоделие и спросила: – Чем могу быть полезна, джентльмены?
Сэр Уильям потер ладони.
– Мадам, не будете ли вы так любезны передать по возвращении мистеру Муру, что Джеймс Картрайт, наш упрямый свидетель, согласился выступить на процессе и теперь суд состоится в следующем месяце, если мистер Мур не возражает?
– Непременно передам, – пообещала мисс Мур и, не поднимая глаз от рукоделия, спросила: – Вы приехали издалека? Или живете по соседству?
– Нет, мадам, мы не местные и здесь по делу. У нас в Заморне небольшая фабрика.
– Должно быть, после прогулки по жаре вы не прочь освежиться?
Мы дружно отказались, но мисс Мур ничего не хотела слышать. Она позвонила в колокольчик и велела слуге принести вина, затем спокойно вернулась к работе.
Казалось, мы доставляем мисс Мур не больше беспокойства, чем дети или комнатные собачки. Впрочем, сэр Уильям не уступал ей по части притворства. Закинув ногу на ногу, он сверлил хозяйку пристальным взглядом. Полагаю, мисс Мур догадывалась, что он не сводит с нее глаз, но, следует отдать ей должное, держалась как ни в чем не бывало.
Наконец полковник решился.
– Я уже имел удовольствие вас видеть, мадам, – произнес он.
– Возможно. Я отнюдь не затворница.
– На музыкальном празднике, в сентябре.
Мисс Мур слегка зарделась и рассмеялась, несомненно вспомнив, как часто в те дни мелькало в газетах ее имя и как тысячи глаз следили за каждым движением статной красавицы в белом атласе, сидевшей на галерее собора среди знати.
– Не вы один, – ответила она. – Из‑за роста меня трудно не заметить.
– Только роста? – вопросил сэр Уильям, сопроводив свои слова красноречивым взглядом.
– Не хотите салмагунди, мистер Кларк? – спросила хозяйка, принимая поднос от слуги.
Мистер Кларк, равно как и мистер Гардинер, tie стали отнекиваться. Мисс Мур щедрой рукой разложила салаг, и гости приступили к закуске.
В дверь постучали. Мисс Мур подошла к окну и выглянула наружу. Кивок, белозубая улыбка, начисто лишенная жеманства, – и она выбежала в коридор и сама открыла гостю дверь.
– Ну, Джейн, как поживаете? – услышали мы звучный мужской голос. Перси подмигнул мне.
– А вы? – ответила Джейн. – И что привело вас сюда в такую жару?
– Кажется, мне не рады?
– Рады, ведь вы так продрогли! Увы, летом мы не зажигаем камин, но вы можете погреться на кухне.
– Ишь шутница! Мур, никак, в Ангрии?
– Никак, в Ангрии, но вы можете войти. – Понизив голос, мисс Мур продолжила: – У меня в гостиной двое визитеров, похожи на бухгалтеров или аптекарей. Не хотите на них взглянуть?
Мы застыли, не донеся вилок до рта. Аптекарей? Да как она смеет!
– Вот негодница! – возмутился полковник.
Я промолчал. Сдается, мы угодили в переплет. Голос, раздававшийся из‑за двери, был знаком нам обоим, а теперь его обладатель приближался к двери гостиной тяжелой поступью, звеня шпорами и на ходу продолжая разговор:
– Я решил отобедать с вами, Джейн, а потом у меня дело в Хартфорд‑Холле. В шесть, на обратном пути, я еще загляну. Джулия велела без вас в Гернингтон не возвращаться.
– Полагаю, моего согласия не требуется, генерал?
– Не требуется, – подтвердил Уилсон Торнтон и замолчал, разглядывая нас с полковником, попивавших вино из запасов мисс Мур.
Ни я, ни сэр Уильям не изменились в лице. В глазах Торнтона при виде меня, как обычно, мелькнуло холодное раздражение.
Я непринужденно обратился к нему:
– Как поживаете, генерал? Как вы, однако, разгорячились от прогулки по жаре! Что я вижу: у вас вспотело лицо?
– Ничего подобного, мистер Тауншенд, – буркнул тот и, поклонившись сэру Уильяму, сел.
– Дражайший генерал, – продолжил я, – ни в коем случае не пейте воду! В вашем теперешнем состоянии это опасно. Однако как вы исхудали! Надеюсь, это не простуда, которая со временем сведет вас в могилу? О Боже, как, должно быть, неловко вы себя ощущаете рядом с юной прелестницей вроде мисс Мур!
– Коли я чем не угодил мисс Мур, она сама мне скажет, – вспылил генерал.
– Скарлатиной переболели? – не унимался я.
– А вам что за дело до моих болячек? – огрызнулся генерал.
– Неужто английская потница?
Тут генерал, сняв с рукава пылинку, резко развернулся и спросил у мисс Мур, уж не этих ли двух бездельников она приняла за аптекарей.
– Этих, но, кажется, я ошибалась.
– Хотелось бы мне знать, что они тут потеряли, – сказал Торнтон. – Эти двое такие же аптекари, как я. Перси, неужто вы не нашли занятия получше, чем таскаться под ручку с Тауншендом?
– Перси! – воскликнула мисс Мур. – Это же сэр Уильям Перси! А я все гадала, где же я вас видела. На параде, в свите его величества!
Полковник поклонился.
– Это лучший комплимент в моей жизни. Сама мисс Мур выделила мое лицо из толпы.
– Все дело в вашем поразительном сходстве с лордом Нортенгерлендом.
– Не важно, мадам; в любом случае вы оказали мне честь.
Сэр Уильям всмотрелся в мисс Мур. На лице полковника промелькнула чувственная и одновременно недобрая ухмылка, которая и впрямь делала его весьма похожим на отца. Боюсь, он остался недоволен результатами своих наблюдений. Мисс Мур улыбалась все так же безмятежно. Покрасней она или отведи глаза, сэр Уильям праздновал бы победу. Однако мисс Мур, вероятно, не имела склонности к чувствам подобного рода – чувствам безнадежным, тайным, иссушающим душу, – воспламенять которые было призванием сэра Уильяма Перси.
– Идемте, Тауншенд, – сказал он, натягивая перчатки. – Нам пора.
– Да уж, молодцы, ступайте с Богом, – заключил Торнтон. – Ни вы, ни Тауншенд не заслужили хорошего приема.
Однако нам обоим хватило нахальства подойти к ручке мисс Мур. Впрочем, и ей достало добродушия, а возможно, безрассудства, чтобы с чистым сердцем пожать нам руки и заявить, что, когда ее отец вернется, она будет рада принять его клиентов, мистера Кларка и мистера Гардинера, по делу или с дружеским визитом. Мисс Мур, нужно отдать ей должное, оказалась весьма тактичной барышней. Думаю, я не скоро забуду ее прекрасное лицо, нежный голос и дивный блеск ее глаз.
Когда мы вышли из калитки и ступили на раскаленную дорогу, я спросил сэра Уильяма, разбито ли его сердце.
– Еще чего, – отвечал он. – Я и не думал терять голову. И если я когда‑нибудь женюсь, мой выбор никогда не падет на Розу Заморны.
Впрочем, как ни храбрился полковник, а его тщеславию был нанесен удар. Возможно, Перси вывело из себя вмешательство генерала Торнтона. Какова бы ни была причина, но с каждой минутой сэр Уильям все сильнее раздражался, брюзжал и фыркал без видимого повода. Мы не прошли и четверти мили, как он заявил, что неотложные дела требуют его присутствия, и мы попрощались. Баронет свернул на уединенную аллею, а я продолжил путь по прямой.
Вторженье неизбежно, по всей Заморне страх,
Но Тернер Грей взывает:
«Ардсли в первых рядах!»
Хартфорд своих сбирает, клан Уорнера на рысях,
Но неудержимо скачет Ардсли в первых рядах!
Тюрбаны вокруг Медины, Ииуй бросает в сердцах:
«Тысячи хвост поджали, только Ардсли в первых рядах!»
Стяги над полем боя реют на всех ветрах,
Доблестный вымпел Ардсли вьется в первых рядах!
Пали они, сражаясь, один за другим по прах,
Некого вывести больше Ардсли в первых рядах!
Скорбные трубы подъемлют плач о мертвецах,
Отныне клич ангрийцев:
«Ардсли в первых рядах!»
Готовьте же могилы на их родных берегах,
Покойтесь, павшие с честью
В битве, в первых рядах!
Зовите их поименно, в радости и слезах:
Страна непобедима,
Коль такие в первых рядах!
Древние холмы Гернингтона внимали прочувствованным строкам, звуки рояля просачивались в сумеречный парк сквозь распахнутые окна. Немеркнущее сияние небес улыбалось восходу негасимой луны. И пока пламенеющий запад притворял ворота знойного летнего дня, бледные дорожки проступал и на востоке, давая проход тихой летней ночи.
Не об этом ли лучезарном сиянии, бьющем в просветы между ветвями, размышляет всадник, чья фигура мелькнула на фоне деревьев? Ему недосуг оглянуться. Печали не гнетут его: путник поднимает голову, прислушивается к звукам – и улыбается смеху, летящему из окон особняка, рядом с которым он спрыгивает с коня.
Генерал и леди Торнтон расположились друг против друга у окна гостиной. Предвечерний свет окутывал леди Джулию, делая ее в глазах мужа похожей на ангела. В глубине комнаты, почти в полной темноте, кто‑то сидел за роялем, умудряясь музицировать и болтать одновременно. Этот голосок мог принадлежать только мисс Мур из Керкем‑Лоджа, что в Хартфорде, гостье генерала Торнтона.
– Генерал, – проговорила мисс Мур в ответ на какую‑то добродушную шутку хозяина, – сдается мне, я окончу свои дни старой девой.
– Сами виноваты, Джейн.
– Но ведь никто еще не просил моей руки!
– Вы слишком дерзки, слишком разборчивы, – вступила в разговор леди Джулия, – и сами отпугиваете кавалеров.
– Ах нет, вы ошибаетесь! На свете есть мужчина, которого я мечтаю завоевать.
– Кто же он?
– Лорд Хартфорд. Я давно по нему сохну. Право, никому другому не отдала бы я руку и сердце охотнее! Однако мы танцуем, я улыбаюсь ему, исполняю перед ним прочувствованные куплеты, вкладывая в пение всю душу, а крепость и не думает сдаваться. Однажды мне почудилось: она готова пасть перед моим натиском. Лорд Хартфорд просил меня спеть еще раз песню, которую я исполнила сейчас. В тот же вечер – батюшка был в отъезде – он одолжил мне свою карету, а утром нанес визит. Как старалась я ему угодить! Пустила в ход все свои чары! Но тщетно ждала я, что вечером лорд Хартфорд явится с предложением руки и сердца. Увы, все мои усилия оказались бесплодны.
– Граф Стюартвилл, – доложил слуга, и граф вошел в гостиную.
– Добрый вечер, Торнтон, – произнес гость. – Вы не зажигаете свечей – предпочитаете романтический полумрак? Неужели эта чаровница в лунной вуали и есть леди Джулия? О небо, мое сердце разбито. В жизни не видел ничего более возвышенного! Торнтон, можете немедленно вызвать меня на дуэль!
Граф упал в кресло, вытянул длинную стройную ногу и склонился к леди Джулии, словно влюбленный француз.
– Откуда вы, Каслрей? – спросила ее милость. – Простите, любезный граф, что не употребляю ваш новый титул, но вы знаете, Каслрей, как дорого мне ваше старое имя. Сколько светлых воспоминаний о днях минувших с ним связано!
– Вы о тех давних временах, когда ваша милость изволили шутливо прозвать меня обезьянкой?
– Беззаботные старые дни! – вздохнула леди Джулия. – В голове лишь наряды, обеды и танцы. Ни министров, ни генералов, ни политических склок, ни дворцовых интриг!
– Ваша правда, леди Джулия. В те благословенные времена я вставал в два пополудни, наряжался до четырех, до семи слонялся без дела, обедал в девять и танцевал до шести!
– О да, мой дорогой лорд, таков был ваш тогдашний уклад. Но кто мог подумать, что обладатель самого модного жилета и самых неотразимых усов в Витрополе променяет светский лоск на тяготы зимней кампании, не боясь повредить в пылу сражения свой монокль!
Конец фразы утонул в бравурных аккордах и прочувствованном пении:
Глубок поток Цирхалы,
Ившем стоит над ней.
Нега последней ночи плывет
В спокойной тишине.
Все на копья склонились,
Все спят внутри и кругом.
Иным, лишь настанет новая ночь.
Спать непробудным сном!
Сошла роса незримо
На камне стен блестит.
Когда раздастся битвы гром,
Что землю оросит?
Трубы и литавры
Победу возвестят
Но кто, обернувшись, скажет:
Вот лучшие лежат?
Могучие герои
Придут в дома отцов,
Вернутся с полей кровавых:
Где бросят они мертвецов?
В почве неродной,
На берегах чужих,
Под взором Бога мучеников,
Что хранит могилы святых.
Допев последний куплет, мисс Мур встала.
– Мне пришлось запеть, лорд Стюартвилл, ибо вы решительно меня не замечали. И не извиняйтесь, я не приму ваших отговорок! Так и знайте, вы нанесли мне смертельную обиду. Темнота вас не оправдывает. Чутье должно было подсказать вам, что я здесь.
– Чутье? О нет! – воскликнул его милость. – Розу Заморны должен был выдать ее аромат. Мисс Джейн, садитесь, я принес вести, которые заставят ваше сердечко возмущенно забиться.
– Что случилось? – спросила мисс Мур, усаживаясь на оттоманку рядом с графом.
– Надеюсь, вы понимаете, я не примчался бы сюда на ночь глядя, не будь у меня на то достаточных оснований?
– Так не тяните! – перебил Торнтон. – Что, стоило мне уйти, магистраты перессорились?
– Вовсе нет, – ответил граф, – разве что мы с Эдвардом Перси повздорили, обсуждая права незаконнорожденных, однако все кончилось миром. Как раз когда Эдвард опрокидывал последний стакан разбавленного бренди, Сиднем, стоявший у окна, заметил, что в конце улицы собирается толпа. И тут мы услышали вопль, достойный предвыборных баталий. Я велел Маккею разузнать, что происходит, но не успел он выйти, как в комнату влетели пятеро или шестеро заморнских джентльменов, а их предводитель заявил – скорее радостно, чем огорченно, – что в городе волнения.
«Волнения? С чего бы?» – удивился я.
Ответом мне было молчание. Некоторые из присутствующих джентльменов изменились в лице, заслышав рев толпы. Не прошло и двух минут, как площадь между гостиницей «Стэнклиф» и зданием суда заполнили орущие оборванцы всех мастей.
– Окна били? – спросил генерал.
– Отнюдь. Им не было до нас никакого дела. Эти голодранцы не сводили глаз с гостиницы и истошно орали, но даже ради спасения собственной жизни я не осмелюсь повторить их речей. Не тревожьтесь, генерал: констебли не мешкая отправились усмирять крикунов, а войскам в казармах было приказано встать под ружье.
Мы с Перси вышли на площадь и, не жалея глоток, стали уговаривать горожан разойтись. Однако толпа продолжала неистовствовать:
– Долой Нортенгерленда! Долой французов! Долой Ардраха!
– Друзья мои, кого вы называете французами? – возмутился я. – Кого причисляете к сторонникам Нортенгерленда и Ардраха? Я с радостью присоединю свой голос к вашим – и разойдемся подобру‑поздорову!
Толпа ответила оглушительным криком. Затем вперед выступил Эдвард. Заложив пальцы в проймы жилета, он гаркнул:
– А сейчас, друзья, воздадим должное нечестивому сластолюбцу Нортенгерленду! Не стесняйтесь, дайте себе волю, я засекаю время!
Оглушительный рев толпы сотряс ступени.
– Сограждане, вы были на высоте! – объявил Эдвард. – А теперь ступайте по домам, на сегодня довольно!
Однако горожане не пожелали внять нашим призывам. Толпа недовольно роптала, злобно пялясь на окна гостиницы, словно то, что вызывало их гнев, пряталось за ними.
– Нортенгерленд остановился в гостинице? – спросил я.
– Вовсе нет! – заорали из толпы. – Будь он там, мы бы пустили ему кровь!