Хартфорд продолжал, горько и неумолимо:
– В последующие времена, несомненно, Хоксклифский лес видел много не менее нежных сцен, когда король Ангрии удалялся от изнурительных дел и докучливых брачных уз к любви и покою с прелестной возлюбленной.
– На этом, Хартфорд, мы должны расстаться, – перебила мисс Лори. – Я вижу, каково ваше мнение обо мне. Оно справедливо, но выслушивать я его не хочу. Вы причинили мне боль. Прощайте. Я постараюсь больше с вами не видеться.
Мина Лори встала. Хартфорд не пытался удержать ее. Она вышла; когда дверь захлопнулась, он услышал судорожное рыдание – выплеск чувств, доведенных насмешками до агонии.
Уход Мины оставил его опустошенным. Внезапно Хартфорду захотелось вернуть ее и утешить. Он встал и открыл дверь. На маленькой веранде тихо горел единственный светильник. Там никого не было, как не было и на крыльце – нескольких широких ступенях, которыми она оканчивалась. Мисс Лори как будто исчезла.
Шляпа и дорожный плащ Хартфорда лежали на полке у входа. Ничто больше не удерживало его в Риво. Пьянящий сон развеялся. Страстная упрямая натура бурлила от разочарования. Генерал вышел в темную морозную ночь, сжигаемый огнем, который не могла погасить метель. Он потребовал лошадь, вскочил в седло и, безжалостно вонзив колесики шпор в бока благородного скакуна, с победой пронесшего его по кровавым полям Вествуда и Лейдена, яростным галопом поскакал по дороге в Риво.
Мороз не слабел, и снег, холодный и бесприютный, лежал по всей Ангрии. Было хмурое утро. Крупные белые хлопья медленно падали, сгущаясь с каждой минутой. Деревья вкруг величественной усадьбы, стоящей чуть в стороне от дороги, за парковой стеной, клонились под ветром, который налетал порывами с резким воем. Сейчас мы на широком общественном тракте. Слева от нас раскинулся большой город, под арками моста струится полноводная река. Это город Заморна, а усадьба, на которую мы смотрим, именуется Хартфорд‑Холл.
|
|
Ветер усилился, небо потемнело, в воздухе стало бело от начинающейся метели. По дороге, сквозь снежную бурю стремительно мчал открытый экипаж. Четверка великолепных серых коней, запряженных цугом попарно, и два форейтора придавали ему аристократический вид. В коляске сидели два джентльмена. Один из них, лет тридцати – сорока на вид, с благородной осанкой, был закутан до глаз и застегнут по меньшей мере в три сюртука. Наряд довершали непромокаемая касторовая шляпа, огромный макинтош и касторовые перчатки. Скорбно‑насмешливое выражение, казалось, говорило, что он готов терпеть любые тяготы, но холодный восточный вечер и густой снег уже несколько поколебали его стоицизм. Второй седок – молодой, с резкими чертами бледного лица и темными, тонко выгнутыми бровями – был плотно завернут в меховой рокелор. Голову укрывала меховая шапка. Впрочем, природа снабдила ее куда более надежной защитой от холода: длинными и густыми темно‑каштановыми кудрями, которые сейчас свободно струились на ветру. Молодой человек встречал этот ветер плотно стиснутыми зубами, оскаленными в решительной усмешке, словно желал померяться со снегом их белизной.
– О, – простонал старший из путешественников, – и почему только ваша светлость глухи к велениям разума? С чего вам вздумалось выехать в такую погоду?
|
|
– Полно, Ричтон! Старому вояке не пристало сетовать на тяготы. А впрочем, морозит и впрямь чертовски. Думаю, на нас надвигается Гренландия. Но вы же не ослабеете, Ричтон? Эй, на что вы уставились? Черта увидели?
– Кажется, да, – отвечал лорд Ричтон. – И если ваша светлость глянет на два ярда вперед, то согласится с моим мнением.
Карета сейчас огибала угол парковой стены, где между двумя сторожками, под сенью великолепных деревьев, располагались большие красивые ворота – от них шла дорога к усадьбе. Сейчас эти ворота были открыты. Перед ними, на обочине тракта, стоял высокий, хорошо одетый человек в синем сюртуке и серых панталонах военного покроя с широкими алыми лампасами по бокам. Его величавая осанка, красивое смуглое лицо и уверенный вид – он стоял совершенно неподвижно, уперев одну руку в бок, – делали особенно заметным отсутствие шляпы. Летним днем это удивляло бы не так сильно, хотя даже в самую жару джентльмены, как правило, не разгуливают по общественному тракту без головного убора. Сейчас, на пронизывающем ветру, задувающем сквозь ветви высоких деревьев над воротами, под снегом, густо устилающим короткие смоляно‑черные кудри, он выглядел поистине чудн о.
Резко выступив вперед, человек ухватил за узду первою коренника, заставив ею попятиться. Форейторы уже приготовились хлестнуть лошадей, обрекая решительного простоволосого джентльмена той участи, которой ищут поклонники Джаггернаута,[5]когда лорд Ричтон закричал:
– Бога ради, остановите коней!
– Думаю, их уже остановили, – сказал его молодой спутник, затем, подавшись вперед с крайне недовольным выражением бледного лица, крикнул: – Дайте этому джентльмену полминуты, чтобы убраться с дороги, а потом гоните как черти!
|
|
– Милорд герцог, – вмешался Ричтон, – вы разве не видите, кто это? Позвольте умолять вас о нескольких минутах терпения. Лорд Хартфорд, должно быть, болен. Я вылезу из коляски и поговорю с ним.
Прежде чем Ричтон успел исполнить свое намерение, джентльмен отпустил конскую узду и встал рядом с коляской. Выставив угрожающе стиснутый кулак, он обратился к Заморне со следующими словами:
– У меня нет шляпы, чтобы снять ее перед вашим величеством, так что уж простите мое мужицкое воспитание. Я увидел королевскую карету и вышел в некоторой спешке. Благодарение Богу, я все же успел! Не соблаговолит ли ваша светлость вылезти из экипажа? Клянусь небом, я не уйду отсюда живым, покуда не получу аудиенции.
– Ваша милость мертвецки пьяны, – процедил герцог, стиснув зубы от отвращения. – Просите аудиенцию, когда проспитесь. Вперед, форейторы!
– Ни с места, если вам дорога жизнь! – вскричал Хартфорд. Он вытащил пару пистолетов и, взведя затворы, наставил на форейторов.
– Розьер! Мои пистолеты! – крикнул Заморна сидящему рядом слуге. Через мгновение он, выпрыгнув из коляски, уже стоял лицом к лицу с Хартфордом.
– Это вы пьяны, – отвечал генерал. – И я скажу чем: вином Кипра или Киферы. Ваше величество слишком любвеобильны; вам следовало бы завести гарем!
– Вот что, сударь, – с высокомерным презрением молвил Заморна, – так не пойдет. Я вижу, вы повредились в уме. Форейторы, скрутите его, а ты, Розьер, сбегай в дом и позови пять‑шесть слуг. И пусть прихватят смирительную рубашку, если найдут!
– Ваша светлость хочет бросить меня в темницу, – произнес Хартфорд, – но это свободная страна, и мы не потерпим западного деспотизма. Извольте меня выслушать, милорд герцог, или я застрелюсь.
– Невелика потеря, – отвечал Заморна, кривя губы в усмешке.
– Не распаляйте безумца, – зашептал Ричтон. – Дозвольте я с ним поговорю, милорд герцог. Садитесь в коляску, а я провожу Хартфорда. – Затем, обратясь к генералу: – Обопритесь на мою руку, Эдвард, и вернемся домой. Вы не совсем здоровы.
– Подите прочь со своим лицемерием, – проговорил отважный генерал. – Я требую сатисфакции и намерен ее получить. Его светлость жестоко меня оскорбил.
– Отличный ход, сэр! – ответил Заморна. – Тогда берите ваши пистолеты – и вперед. Розьер, поезжай обратно в город. Зайдешь к доктору Куперу и попросишь его приехать в Хартфорд‑Холл. Что глаза вытаращил, прах тебя побери? Исполняй.
– Он вытаращил глаза оттого, что государь страны намерен стреляться с безумцем, – сказал Ричтон. – С дозволения вашей светлости я съезжу за отрядом полиции, который посадит и монарха, и подданного под строгий арест.
– Довольно глупостей! – с досадой воскликнул Заморна. – Идемте, вы будете секундантом.
– Что ж, – ответил Ричтон. – Не хочу отказывать ни вашей светлости, ни моему другу Хартфорду, но это чудовищная нелепость. Умоляю вас обоих умерить пыл. Хартфорд, одумайтесь: что вы затеяли?
– Отмстить за тысячу обид и страданий – был ответ. – Его светлость сгубил счастье моей жизни.
Ричтон покачал головой.
– Это надо остановить, – проговорил он вполголоса. – Какой бес обуял Эдварда Хартфорда? И Заморну тоже – я никогда не видел такого дьявольского блеска в его глазах. Странное безумие!
Благородный граф плотнее застегнул сюртук и последовал за двумя джентльменами, которые уже направились к дому. Коляска тем временем согласно приказу покатила к городу Заморне.
Лорд Хартфорд не сошел с ума, хотя его действия и выглядели действиями безумца. Разочарование прошлого вечера привело его в такую ярость и безрассудство, что их последствия, коих мы стали свидетелями, укрепили давние сомнения лорда Ричтона в душевном здравии товарища. Покуда генерал не открыл мисс Лори свою страсть, он мог ласкаться мечтательною надеждою на успех. Бродя в одиночестве по лесам, окружающим Хартфорд‑Холл, влюбленный грезил о днях, когда она заполнит его дом светом и радостью красоты. Дни напролет ее образ преследовал лорда Хартфорда. Ему чудилось, будто Мина обращается к нему с тем кротким дружелюбием, что отличало ее при всех прежних встречах, а затем распаленное воображение воскрешало тот час, когда женская слабость и отчаяние заставили ее искать у него душевной поддержки; тогда он держал мисс Лори в объятиях и прижимал к своей груди. Генерал помнил, как нес ее, бледную и дрожащую, чудом избегшую ужасного пленения, по убогой лестнице деревенского дома. Растрепанные черные кудри Мины лежали на его плече, к коему нежная щечка прижималась доверчиво, как если бы спаситель был и вправду супругом. Казалось, то были добрые предзнаменования. Увы, они солгали. Теперь Хартфорд не мог больше тешиться обольщениями. Истина была слишком горька. К тому же он обидел мисс Лори своими колкими попреками и посему утратил даже ее благодарную дружбу.
Разобравшись таким образом в состоянии его чувств, я позволю себе продолжить рассказ.
Хартфорд провел своего высокородного гостя в тот самый обеденный зал, где читатель недавно наблюдал его сидящим в одиночестве под двойным действием вина и страсти. Сейчас генерал был куда более сдержан и даже снизошел до того, чтобы выказать своему государю некое подобие учтивости. В зале было одно кресло, которое Заморна всегда занимал в те более счастливые дни, когда частенько оказывался среди гостей за великолепным обедами в Хартфорд‑Холле. Сейчас генерал предложил ему это кресло, однако герцог, поблагодарив хозяина лишь едва заметным кивком, предпочел встать подле камина, опершись локтем о каминную полку и опустив глаза. В таком положении веки и длинные ресницы отчасти скрывали горящий под ними мстительный жар. И все же кривая усмешка, надутые губы, беспорядок в прическе и раскрасневшееся чело Заморны явственно выражали ту разновидность злости, которую легче представить, чем описать.
Хартфорд по укоренившейся привычке не мог сидеть в присутствии монарха и потому вместе с Ричтоном отошел в глубокую приоконную нишу. Сей последний, человек достойный и осмотрительный, надеялся уладить дело без намечающейся нелепой крайности, и потому теперь принялся увещевать друга.
– Хартфорд, – проговорил он тихо, чтобы не слышал Заморна, – прошу вас, подумайте хорошенько о том, что вы затеваете. Я понимаю, что сцена, которую я сейчас наблюдал, не первопричина ваших с герцогом разногласий, кои вы хотите разрешить столь роковым образом. Я понимаю, что прошлые события породили жгучую неприязнь с обеих сторон. И я прошу вас отказаться от задуманного шага. Он бесполезен: дама, о которой идет речь, никогда не будет вашей.
– Знаю, сударь, оттого и бешусь. Мне незачем больше жить; если Заморна хочет моей крови, пусть получит ее.
– Вы можете его убить, – заметил Ричтон, – и каковы будут последствия?
– Не убью, – ответил Хартфорд, – хоть он и заслуживает смерти, бесстыжий западный развратник, на котором негде ставить клейма! Однако его ненависть куда сильнее моей. Гляньте: вон в том зеркале отражается его лицо. Боже! Как он жаждет моей крови!
– Тише, он услышит, – сказал Ричтон. – Его светлость и впрямь смотрит не слишком благожелательно, но опомнитесь: это вы оскорбившая сторона.
– Знаю, – мрачно ответил Хартфорд. – Однако я не от злобы на герцога пытаюсь отбить его любовницу. А сколько раз за последние полгода он ее навещал? Или хотя бы думал о ней? Собака на сене! Другой король, прискучив любовницей, давно бы ее бросил, а он!.. Мне хочется прострелить ему голову. Я бы так и сделал, если бы с его смертью мог получить мисс Лори.
Имя, хоть и произнесенное очень тихо, коснулось слуха Заморны, и тот сразу понял, о чем идет речь. У него не часто возникали поводы к ревности; весьма занятно понаблюдать за ним под действием этой страсти. Она наполнила все фибры его тела, вскипела в каждой жиле. Румянец волнами приливает к его щекам: стоит схлынуть одной, как накатывает другая, более темная (эта способность то краснеть, то бледнеть в минуты сильных переживаний отличала его с детства). Бакенбарды встопорщились, и даже кудри на лбу как будто зашевелились.
Повернувшись к Хартфорду, герцог заговорил:
– Что за блажь пришла вам в голову, сударь? Как вы смеете даже смотреть на то, что принадлежит мне? Безмозглый идиот! Вздумать, будто я позволю грубому ангрийскому сквайру завладеть тем, что хоть когда‑то было моим? Как будто я умею уступать! Черт побери вашу дерзость! Ричтон, мои пистолеты у вас? Несите их сюда немедленно. Я не буду ждать ни докторов, ни кого другого.
– Милорд герцог… – начал Ричтон.
– Молчать, сударь! – прогремел его светлость. – Давайте пистолеты!
Граф не пожелал сносить такой деспотизм.
– Я умываю руки от этого кровавого дела, – сурово произнес он, кладя пистолеты на стол, и без дальнейших слов вышел из комнаты.
Демон, сидящий в Заморне, теперь окончательно им завладел. Низким и хриплым голосом, более всего напоминающим львиный рык, герцог злобно велел Хартфорду отмерить дистанцию прямо в комнате, поскольку не хотел откладывать дело и на минуту. Хартфорд исполнил сказанное молча, без возражений.
– На позицию! – взревел варвар.
– Я на ней стою, – отвечал его милость, – и мой пистолет заряжен.
– Так стреляйте!
Последовали грохот, вспышка, и все окуталось дымом.
Покуда комната еще содрогалась от этого звука, почти до того как вспышка погасла и дым вырвался вслед за ней, в медленно отворившуюся дверь вошел лорд Ричтон с выражением более суровым и мрачным, чем мне когда‑либо доводилось видеть на его лице.
– Кто ранен? – спросил он.
В дыму была видна лишь одна стоящая фигура, и в голове Ричтона пронеслась мысль: «Второй, должно быть, убит».
Лорд Хартфорд лежал поперек дверного проема, бледный и неподвижный.
– Мой бедный друг! – вскричал лорд Ричтон и, встав на одно колено, приложил руку к его груди. Это движение исторгло у раненого стон.
– Благодарение Богу, он еще жив! – невольно вырвалось у Ричтона. Человек решительный и хладнокровный, привыкший к виду трупов на поле брани, он тем не менее был поражен зрелищем жестокого смертоубийства в мирной домашней обстановке. Отважный и прославленный воитель, выходивший невредимым из яростных битв, умирал под крышей родного дома. Между пальцами Ричтона текла кровь, огромное багровое пятно расплывалось на оборках его рубашки. Та же алая жидкость пузырилась на губах Хартфорда, который тщетно пытался заговорить. Его ранило в область легких.
Зловещую тишину нарушили громкий стук и оглушительный трезвон дверного колокольчика. Прибыл доктор Купер. Он торопливо вошел. С ним был и цирюльник со всеми необходимыми инструментами. Ричтон молча препоручил им друга и впервые за все время повернулся ко второму участнику сцены.
Герцог Заморна стоял у окна. Он только что убрал пистолет за пазуху и теперь хладнокровно застегивал сюртук.
– Ваше величество ранены? – спросил Ричтон.
– Нет, сэр. Не будете ли вы любезны подать мне перчатки?
Они лежали на комоде рядом с графом. Тот учтиво исполнил просьбу, передав вместе с перчатками большой шарф алого шелка, который герцог снял, когда вошел в комнату. Его светлость укутал шарфом горло и значительную часть лица, так что остались видны только лоб, глаза, и крупный римский нос. Натягивая перчатки, Заморна повернулся к доктору Куперу.
– Каков характер раны, сэр? Есть ли вероятность, что лорд Хартфорд выживет?
– Есть, милорд герцог, но рана серьезная. Задето легкое.
Герцог подошел к дивану, куда уложили его генерала, посмотрел на рану, в которой цирюльник еще орудовал ланцетом, затем перевел взгляд с окровавленной груди на бледное лицо страдальца. Хартфорд, перенесший извлечение пули без единого звука, со стиснутыми зубами, поймал на себе испытующий взор монарха, слабо улыбнулся и заговорил, несмотря на запрет врачей.
– Заморна, – сказал Хартфорд. – Вы меня ненавидите, но вам не уничтожить меня своей ненавистью. То, что случилось, – пустяк. Почему вы не причинили мне больших мучений, чтобы я мог снести их не дрогнув? Десять минут назад вы назвали меня грубым ангрийским сквайром. Ангрийцы такие же люди, как уроженцы Запада.
– Скорее животные, – отвечал Заморна. – Верные, отважные, благородные животные.
Он вышел на крыльцо, у которого уже ждала вернувшаяся коляска. Ричтон задержался, чтобы проститься с другом.
– Что ж, – проговорил Хартфорд, слабыми пальцами отвечая на рукопожатие графа. – Заморна со мной поквитался. Однако ж я не держу на него зла. Я полюбил его подругу вопреки рассудку и не жалею об этом. Я буду боготворить ее до конца. Букет, если я умру, передайте мисс Лори залог моей искренности. – Он снял с мизинца золотое кольцо и вложил в ладонь Ричтона, затем отвернулся и пробормотал: – Боже правый! Я стерпел бы муки ада, чтобы завоевать ее взаимность. Мои чувства неизменны: я люблю ее и горько упрекаю себя за то, что предал господина. Что ж, он взыскал плату кровью, чистейшей монетой в глазах уроженца Запада. Прощайте, Ричтон.
Они расстались, не сказав больше ни слова. Ричтон вышел, занял свое место в коляске, и она понеслась как ветер.
Часть II
Мисс Лори сидела после завтрака в маленькой библиотеке. Перед нею было переносное бюро и две разграфленные книги in quarto с записями и цифрами, которые она, по всей видимости, проверяла. За спиною мисс Лори стоял высокий, хорошо сложенный молодой человек с военной выправкой и светлыми волосами. На нем было простое партикулярное платье, и только эполет на одном плече указывал на воинский чин. Молодой человек с пристальным вниманием следил за тоненьким пальчиком, который скользил вдоль длинных столбцов, покуда мисс Лори быстро считала в уме. Странно было видеть глубокую сосредоточенность на ее белом личике, обрамленном темными завитками кудрей, и едва заметное шевеление губ, таких нежных, что они казались созданными исключительно для улыбок. Эдвард Перси за своими конторскими книгами не мог бы глубже погрузиться в таинство сложения дробей и пересчета фунтов в пенсы и шиллинги. За этим занятием прошел примерно час; тишину нарушали только редкие замечания мисс Лори касательно оправданности того или иного пункта либо затерявшегося фартинга, которого не хватало в общем итоге. Ее тщательность и деловитая аккуратность изумляли. Ни малейший огрех не ускользал от внимания мисс Лори; она отмечала их в немногих словах, но с быстрым испытующим взглядом. Впрочем, молодой счетовод был, очевидно, привычен к ее строгим ревизиям, и в целом его записи являли собой образец прилежания.
– Отлично, – сказала мисс Лори, закрывая книги. – Ваши счета делают вам честь, мистер О’Нилл. Можете передать его светлости, что все верно. Мои записи в точности сходятся с вашими.
Мистер О’Нилл поклонился.
– Спасибо, мадам. Ваши слова очистят меня от обвинений лорда Хартфорда. Когда его милость в прошлый раз инспектировал форт Адриан, мне пришлось выслушать в свой адрес много нелестного.
– Из‑за чего? – спросила мисс Лори, отворачивая лицо, чтобы скрыть румянец, вспыхнувший при упоминании лорда Хартфорда.
– Трудно сказать, мадам, но его милость был чрезвычайно зол. Придирался ко всем и вся. Мне подумалось, что он не в себе, и это общее мнение.
Мисс Лори мягко покачала головой.
– Не говорите так, Райан, – произнесла она с легкой укоризной. – У лорда Хартфорда много забот, и он по натуре довольно суров. Вам надо учиться сносить его вспышки.
– Нужда не знает законов, мадам, – с улыбкой ответил О’Нилл, – так что мне приходится их сносить. Однако его милость в армии не любят. Он наказывает плетьми за малейшую провинность. Нам в сто раз милее граф Арундел.
Мисс Лори тоже улыбнулась.
– Мы с вами уроженцы Запада, мистер О’Нилл, – ирландцы, и предпочитаем соотечественников. И тем не менее Хартфорд – храбрый офицер. Солдаты всегда могут на него положиться. Не будем пристрастны.
Мистер О’Нилл отвесил поклон, давая понять, что не станет оспаривать ее слова, но при этом улыбнулся, как если бы сомневался в их справедливости. Он взял конторские книги и пошел к выходу, однако перед самой дверью обернулся к мисс Лори и сказал:
– Герцог просил уведомить вас, мадам, что, вероятно, приедет часа в четыре‑пять.
– Сегодня? – взволнованно спросила мисс Лори.
– Да, мэм.
Она мгновение молчала, затем сказала быстро:
– Очень хорошо, сэр.
Мистер О’Нилл вышел с еще одним низким и почтительным поклоном, на который мисс Лори ответила немного рассеянно. Ее мысли кружились в водовороте. Еще долго после того, как счетовод удалился, она сидела, подперев голову рукой, захваченная потоком образов и картин, рожденных простой фразой: «Герцог приедет сегодня».
Бой часов вывел ее из задумчивости. Мисс Лори вспомнила, что два десятка дел ожидают ее указаний. Всегда деятельная, всегда занятая, хозяйка Хоксклифа не имела обыкновения проводить долгие часы в праздных мечтаниях. Она встала, закрыла ящичек с письменными принадлежностями и вышла из тихой библиотеки туда, где царила домашняя суета.
Пробило четыре, и на лестнице послышались шаги: мисс Лори спустилась из спальни в широкий освещенный коридор – видение женского изящества и красоты. Она принарядилась. Черное атласное платье замечательно шло к ее стройной фигуре, которую окутывало пышными складками, а темный цвет еще более подчеркивал свежесть миловидного личика. В кудрях блестел бриллиантовый обруч, такие же капельки подрагивали в маленьких прелестных ушах. Эти царственные камни были подарком царствующей особы и надевались главным образом ради счастливых воспоминаний, которые пробуждал их блеск.
Мисс Лори вошла в гостиную и остановилась у окна. Отсюда, сквозь сгустившиеся тени Риво был виден короткий отрезок тракта; впрочем, с наступлением сумерек и он почти скрылся в морозной мгле. Все было тихо и в доме, и в лесу. Приближалась карета. Мисс Лори слышала стук копыт. Через мгновение на дороге мелькнул экипаж. Однако то был не Заморна. Колесницей правил не Ииуй, сын Намессиев,[6]а на лошадях скакали не форейторы Ииуя. В следующее мгновение мисс Лори поняла, что с конями что‑то не так: то ли сбруя запуталась, то ли они напуганы. Кучер с ними не справлялся: они взбрыкивали и пытались встать на дыбы.
Мисс Лори позвонила в колокольчик. Вошел слуга. Хозяйка велела немедленно помочь людям в карете. Два конюха тут же выбежали на тракт, но не успели подскочить к лошадям, как одна из них, вскидываясь, поскользнулась на обледенелой дороге и упала. Другие принялись рваться еще сильнее, и вскоре карета уже лежала опрокинутой на обочине. Один из посланцев мисс Лори вернулся. Она распахнула окно, чтобы не дожидаться, пока он войдет в дом.
– Кто‑нибудь пострадал? – спросила она.
– Надеюсь, не очень, мэм.
– Кто в карете?
– Дама, и, кажется, она в обмороке. Когда я заглянул в экипаж, она была очень бледна. Что делать, мэм?
С ирландской простотой мисс Лори ответила не задумываясь:
– Устройте их здесь. Лошадей пусть отведут в конюшню, а слуг… сколько их?
– Трое, мэм. Два форейтора и лакей. Выезд явно господский – без форсу, но очень приличный. Кони – красавцы.
– Ты узнал ливрею?
– Нет, мэм. Форейторы в сером и белом, лакей в обычном платье. Они говорят, коней испугало стадо сиднемских коров. Горячие лошади!
– Ладно, делай, что я сказала. Даму пусть несут прямо сюда, слуг разместите поудобнее.
– Да, мэм.
Конюх прикоснулся к шляпе и отошел. Мисс Лори закрыла окно. Было очень холодно. Довольно скоро на лужайке показались слуги пострадавшей дамы. Они несли ее на руках.
– Положите ее на диван, – сказала мисс Лори, когда слуги вместе со своей ношей вошли в гостиную.
Те повиновались. С дамы аккуратно сняли дорожный плащ, и взглядам предстала миниатюрная фигурка в темном платье. Пуховые подушки почти не проминались под ее весом, такая она была легонькая.
Даму положили рядом с камином, и тепло довольно скоро вернуло ее к жизни. Она открыла глаза и взглянула на мисс Лори, которая, склонившись над потерпевшей, подносила к ее губам чашку согревающего напитка. Увидев незнакомку, дама смущенно отвела взгляд и осведомилась, где ее слуги.
– Они в доме, мэм, целы и невредимы, но сегодня вы уже не сможете продолжать путь. Экипаж поломан.
Дама не ответила. Она обвела глазами комнату и, увидев элегантную обстановку и мирно пылающий камин, несколько успокоилась. Чуть‑чуть повернувшись на подушках, однако по‑прежнему глядя не на мисс Лори, а в прямо противоположную сторону, она спросила:
– Кого я должна благодарить за доброту? Где я?
– Это гостеприимная страна, мадам. Здесь не поворачиваются спиной к незнакомцам.
– Я знаю, что я в Ангрии, – тихо ответила дама. – Но где? Как зовется дом, и кто вы?
Мина Лори слегка покраснела. Ей не хотелось называть свое настоящее имя, известное широко – слишком широко. Услышав его, дама скорее всего отвернулась бы от нее с презрением, а Мина чувствовала, что не сможет этого пережить.
– Я всего лишь экономка, – сказала она. – Это охотничий домик крупного ангрийского помещика.
– Что за помещик? – спросила дама, на давая сбить себя с толку уклончивыми ответами.
И вновь мисс Лори замялась. Под угрозой смерти она не могла бы выговорить «его светлость герцог Заморна» и потому сказала поспешно:
– Один западный джентльмен, дальняя ветвь великих Пакенхемов. По крайней мере так гласит родовая хроника, но семья уже давно живет на Востоке.
– Никогда о таких не слышала, – заметила дама. – Пакенхемы… фамилия не ангрийская.
– Быть может, мадам, вы не очень хорошо знакомы с этой частью страны?
– Я знаю Хоксклиф, – сказала дама, – а ваш дом стоит на самом краю леса, в королевских владениях, не так ли?
– Да, мадам. Он был здесь еще до того, как герцог приобрел эти земли. Его величество разрешил моему хозяину сохранить за собой дом и привилегию охотиться в Хоксклифском лесу.
– И вы экономка мистера Пакенхема?
– Да, мадам.
Дама еще раз искоса посмотрела на собеседницу, задержав взгляд на алмазных серьгах и обруче с бриллиантами в гуще смоляно‑черных волос, скользнула глазами по миловидному личику и точеной фигуре юной экономки, затем вновь отвернулась к стене с выражением, которое говорило громче любых слов. Мине хотелось вырвать из ушей сверкающие серьги. Она была глубоко уязвлена.
«Все меня знают, – подумала она про себя. – „Любовница“ выжжено у меня на лбу».
Мисс Лори, в свою очередь, взглянула на гостью. Та, несмотря на молодость, держалась очень повелительно и надменно. У нее было маленькое женственное личико, приятные глаза, белая, красиво изогнутая шея, изящные аристократические руки и ноги. Одежда не позволяла определить, какого она звания. В волосах не поблескивало камней, выдавших положение мисс Лори. Платье темно‑синего шелка, лайковые перчатки и черные атласные туфельки могли принадлежать жене любого ангрийского джентльмена.
– Нельзя ли выделить мне отдельную комнату? – спросила дама, глядя на мисс Лори с неким подобием улыбки.
– Конечно, мэм. Сейчас я вас устрою. Вы сможете подняться по лестнице?
– О да!
Гостья встала с дивана и оперлась на руку мисс Лори с уверенностью, показывающей, что такая помощь ей не в новинку. Мина устроила свою прекрасную, но несколько высокомерную гостью на роскошном малиновом ложе в тихой и просторной спальне. Как только та опустила кудрявую голову на пуховую подушку, сомкнула большие робкие глаза и сложила маленькие ручки на груди, готовясь отойти ко сну, мисс Лори собралась выскользнуть из комнаты. Дама шевельнулась.
– Вернитесь на минутку, – сказала она.
Мисс Лори подчинилась; что‑то в голосе дамы внушало повиновение.
– Я не знаю, кто вы, – продолжала та, – но глубоко признательна вам за доброту. Если мое поведение кажется неучтивым, прошу меня извинить. Я не хотела вас обидеть. Полагаю, вы желаете знать мое имя. Меня зовут миссис Ирвинг, мой муж – пастырь северной церкви. Я из Хитрундии. Теперь можете идти.
Мисс Лори вышла. Сперва миссис Ирвинг не поверила ее словам, теперь она не поверила словам гостьи. Обе дамы пали жертвой собственного обмана.
Пробило пять. За окном почти стемнело. Слуга свечой зажигал канделябры в столовой, и загоравшиеся огоньки отражались в серебряной посуде на большом, накрытом к обеду столе. Вспыхивали они и на буфетной стойке, где все было готово к приезду великого, долгожданного гостя.
Если Заморна обещался куда‑то прийти и намеревался обещание сдержать, то обыкновенно бывал более или менее пунктуален. Он вошел, когда музыкальные часы в коридоре заиграли волшебную симфонию маятника. О его приходе возвестил звук открываемой двери, резкий порыв ледяного ветра и приближающиеся шаги. Мина Лори, которая в столовой завершала последние приготовления, еле успела обернуться к своему повелителю. Он прижал холодные губы к ее лбу, стиснул ее руки в своих замерзших ладонях, и она ощутила то блаженство, которого ждала неделями и месяцами и которое в ее глазах вполне искупало все труды и страдания.