...
Тринкитат, 28 февраля 1884
Дорогие Адс и Грейс!
Спасибо за ваши теплые письма. Они дошли до меня с опозданием, потому что с некоторых пор мы не в Каире. По железной дороге и морем (в битком набитых вагонах и трюмах, как скот) нас доставили в Суакин, портовый город на Красном море, который расположен уже на территории Судана, где нам и предстоит в ближайшее время квартировать. Вот уже несколько дней мы находимся к югу от него, в Тринкитате, посредине Великого Ничто. Кругом, куда ни бросишь взгляд, лишь песок да вода.
Вы, конечно, уже знаете из газет, что посланные в сентябре в Судан египетские войска под командованием Хикс‑паши в начале ноября были наголову разбиты сторонниками Махди под Эль‑Обейдом и пали до последнего человека. (Читают ли у вас об этом вообще? Я видел здесь репортеров, однако мне все чаще представляется, что мы находимся на краю света и занимаемся делами, которые, в сущности, никого не интересуют. Поэтому, если я досаждаю вам новостями, которые тревожат вас не более, чем прошлогодний снег, прошу меня простить.)
Страна словно охвачена пожаром. Говорят, весь юг, вплоть до Хартума, в руках Махди и с каждой новой победой у него прибывает как сторонников, так и огнестрельного оружия, а значит, и силы. Мне кажется, для нашего правительства было бы разумным уговорить хедива уйти из Судана. Пусть Махди делает здесь что хочет! И уж с чем я совсем не могу примириться, так это с желанием египтян загребать жар руками британских солдат! При чем здесь мы? Почему мы должны наводить порядок в Судане и заменять собой выбывших из строя солдат хедива? Правительство Гладстона не хочет ввязываться в египетские дела в Судане, и тем не менее мы здесь!
С другой стороны, я вполне допускаю вмешательство в интересах мирного населения и для его защиты, и это единственное, чем может быть оправдан наш поход. В конце концов, речь идет об эвакуации гражданского населения Хартума, а это много тысяч людей. Ради этой цели сюда вызвали даже отставного генерал‑майора Гордона. Он знает город, даже был одно время наместником хедива в Судане. Вот уже две недели как он готовит эвакуацию. А мы должны обеспечить коридор для отхода людей, на тот вполне вероятный случай, если путь через Нил будет отрезан сторонниками Махди. Здесь, на востоке, к повстанцам присоединился работорговец по имени Осман Дигна (я не уверен, что пишу его имя правильно), и он пробился почти до самого Суакина. Он уже взял Токар и Синкат и почти полностью разбил войска Бакер‑паши, которые пытались пробить коридор до нас. Лишь небольшой горстке его людей удалось добраться до лагеря в Тринкитате. Нам очень нужен Суакин. Дорога до него и дальше через Красное море – последняя надежда жителей Хартума.
Завтра утром мы двинемся в глубь страны. Мы пойдем тем же путем, что и Бакер‑паша, который, кстати, должен к нам присоединиться, и попытаемся уничтожить четырехтысячную армию Османа Дигны. Я солгал бы, уверяя вас, что мне не страшно, потому что на этот раз уж точно не миновать боя, а о сторонниках Махди нам приходилось слышать только ужасное.
Поэтому я прошу вас пожелать нам успеха в этом деле. Надеюсь, в скором времени мы вернемся в Суакин и Каир. Пожалуйста, не говорите о том, что я здесь написал, полковнику и особенно маме. Они не должны считать меня трусом.
Люблю вас обеих и страшно скучаю.
Передавайте привет родителям и Бекки.
Ваш Стиви.
...
P. S. Грейс, Джереми почти не говорит о тебе и, я полагаю, совсем тебе не пишет. Однако я точно знаю, что он по тебе очень скучает.
Заклеив конверт, Стивен снова бросил взгляд на море, избегая смотреть в сторону бронированных кораблей и пришвартованных шлюпок, на которых они приплыли сюда и которые теперь напоминали Стивену, зачем он здесь. Он охотно посидел бы на берегу еще, быть может, попытался бы запечатлеть эту своеобразную бесплодную красоту на листе бумаги. Иногда он делал наброски в записной книжке. Каракули, на большее ему не хватало таланта. Однако это занятие приносило облегчение.
С тяжелым сердцем Стивен обтер с ног песок и надел носки и сапоги. Потом встал, отряхнул штаны и медленно побрел в лагерь, где солдаты и офицеры паковали свои ранцы и вещмешки, занимались оружием или просто сидели и курили, болтали и смеялись друг с другом, чтобы только не оставаться наедине с гнетущей тревогой, а порой и страхом. Санитары рылись в своих сумках и мотали бинты, доктора проверяли инструменты.
Стивен направился к белой палатке с продовольствием, возле которой на перевернутом ящике сидел тощий парень с похожим на гнилую картофелину лицом. Он был занят тем, что чистил ногти походным складным ножом и лениво жевал мятую сигарету, в то время как другая торчала у него за ухом, про запас.
– Эй, Фред! – Стивен толкнул парня плечом и сунул ему под нос письмо. – Не возьмешься доставить это в Суакин?
– Ну, ну, – буркнул Фред, и сигарета запрыгала у него во рту.
Потом схватил конверт и сунул в открытую сумку, уже доверху набитую такими же письмами. Очевидно, Стивен был не единственный, кто решил в тот день написать домой. Письмоносец прищурился и, широко улыбаясь, посмотрел на Стивена снизу вверх.
– Ну что, завтра в дело? – А потом вдруг сжал костлявую руку в кулак и энергично потряс ею в воздухе. – Давайте‑ка, покажите этим пушистикам, кто в доме хозяин!
Пушистики, или кудлатые, – так называли людей из племени хадендоа, к которому принадлежал и Осман Дигна. Прозвище распространилось быстро, в том числе и среди тех, кто никогда не видел в глаза ни одного хадендоа.
– Спасибо за письмо. – Стивен натянуто улыбнулся.
Он шагал мимо гусарских полков с их лошадями, верблюдами и мулами, на которых завтра погрузят воду и боеприпасы; Королевского стрелкового корпуса в черно‑синих мундирах, уже показавшего себя в битве при Тель‑эль‑Кебире; блэк уотч в помидорно‑красных куртках и черных юбках; артиллеристов, все еще суетящихся вокруг своих орудий, и ройял нэви [13] в синих кителях, пока наконец не увидел родные мундиры хаки Королевского Суссекского и знакомые лица.
– Какого черта вы здесь делаете?
Леонард, Ройстон, Джереми и Саймон сидели кружком, подстелив под себя шерстяные одеяла. Возле каждого – справа и слева – кучками лежали боеприпасы. Приятели брали по патрону из одной кучи и, обработав при помощи специальных инструментов, перекладывали в другую. Песок вокруг был усеян металлической стружкой и медной пылью.
– Последние приготовления, – весело подмигнул Ройстон.
Саймон, наморщив лоб, пыхтел над очередным патроном.
Стивен присел на корточки рядом с Джереми, который, коротко взглянув на него, протянул ему только что обработанный патрон.
– Вы счищаете медное покрытие на острие! – воскликнул пораженный Стивен.
– Идея Джереми. – Леонард кивнул в сторону Данверса.
– Не совсем, – пробормотал тот, принимаясь за следующий патрон. – Меня научил этому один офицер, который служил в Индии.
– С голым свинцовым ядром он не проникает так глубоко, – объяснил Леонард, постучав пальцем по патрону. – Зато сила удара увеличивается. Пуля деформируется или даже разрывается, отчего рана становится больше и вытекает много крови. Кроме того, осколочное ранение почти не поддается лечению. Неприятель выводится из строя наверняка.
– «Дум‑дум» – слышал такое? – усмехнулся Ройстон. – Так называется фабрика на севере Калькутты, где производят такие штуки…
– Но это варварство! – Стивен отбросил патрон словно мерзкое насекомое и быстро поднялся, сжимая в руке блокнот.
Джереми поднял голову, между бровей у него пролегла чуть заметная морщинка.
– А что ждет нас завтра, как ты полагаешь? Загородный пикник или послеобеденный чай?
Ройстон, Лен и Саймон рассмеялись. Кровь бросилась Стивену в лицо.
– Нет! – закричал он. – Но ведь можно обойтись и нормальными пулями? До сих пор ведь обходились?
– Что же плохого в том, что у нас будет это маленькое преимущество? – ответил Джереми, любовно рассматривая очередной обработанный патрон. – А ты, – он поднял глаза на Стивена, – будь добр, передай приказ своим людям. Да и себе отгреби кучку…
– Ни в коем случае! – Стивен выпрямился, скрестив на груди руки.
На мгновенье Джереми замер, мускулы его лица напряглись. Он встал и подошел к Стивену.
– Ты немедленно отдашь приказ счищать медное покрытие… – твердо сказал он.
– Это бесчеловечно. – На лице Стивена появилась гримаса отвращения.
Джереми нахмурил брови.
– Это приказ, Стивен.
Глаза Стивена заблестели.
– Ты не можешь мне приказывать.
– Ошибаешься, младший лейтенант Норбери…
Джереми отступил на шаг, и Стивен увидел лейтенантские нашивки на его рукаве. До сих пор Данверс не говорил ему о своем повышении.
– Итак, я приказываю тебе обработать собственные патроны и передать мое распоряжение солдатам. Немедленно. В случае неповиновения я буду вынужден принять меры.
Стивен побелел как мел, а потом медленно развернулся на каблуках и пошел прочь. Ройстон, Лен и Саймон прервали работу и поочередно глядели то вслед Стивену, то на Джереми, с невозмутимым видом вернувшегося к работе. На несколько минут повисла гнетущая тишина.
– Это действительно было нужно? – робко спросил Саймон.
– Действительно. – Джереми указал на патрон из его кучи, скатившийся в мокрый песок. – Протри как следует. В «мартини‑генри» не должно попасть ни песчинки!
Ночь в лагере под Тринкитатом была неспокойной. Небо затянули тучи, в просветах между которыми лишь изредка мелькал тонкий серп молодого месяца. Еще одной помехой ночному отдыху стало прибытие в восемь часов вечера первого батальона Йоркского и Ланкастерского полка. С виду счастливые, в старомодных камчатых мундирах цвета хаки и с перекинутыми через плечо свернутыми спальными мешками, солдаты возвращались домой после тринадцатилетнего пребывания в Индии, однако сделали крюк, через Аден и Суакин, чтобы поддержать соотечественников в предстоящей операции. Подкрепление встретили криками ликования, как старых друзей. Это подняло настроение, но ненадолго. Накануне Осману Дигне был предъявлен ультиматум сдаться до восхода солнца, однако надежда и на этот раз избежать сражения представлялась эфемерной. Помимо всего прочего, нужно было найти в себе силы уснуть, чтобы утром встать свежими и отдохнувшими. Время от времени срывающийся дождь повисал в воздухе клубами теплого пара, не достигая земли, однако перед рассветом полило как из ведра. Возвестивший зарю сигнал горна для многих был долгожданным. Пока стояли в очередях в уборные, а потом за чаем, кофе и сухарями, протрубили сниматься с места.
Наконец в утренней дымке замаячили яркие пятна: алые и ультрамариновые, хаки и цвета сосновой хвои, а также ослепительно‑белые – шлемов и ремней. Болезненные, кричащие краски на фоне однообразно серого ландшафта сверкали в лучах восходящего солнца и походили на мираж, лихорадочный бред или кучки кукурузной муки на току. Войска двигались вперед, как колония муравьев, их стройные ряды образовывали правильное каре с сильными, вытянутыми флангами. Тем не менее шагали свободно, не строевым, перекинув ружья через плечо, в такт барабанам и флейтам шедших в первых рядах горцев Гордона в серых куртках и зеленых юбках. В этой пронзительной музыке было что‑то зловещее, и в то же время она действовала ободряюще. По обеим сторонам каре гацевали разделенные на небольшие группы гусары, копыта их коней вздымали облачка жгучей, как перец, пыли. Вперед, вперед, на холмы и укрепления, охраняемые разбросанными по всему ландшафту дозорными Махди, чьи фигуры издали напоминали белые запятые с черной головкой. Вперед, на оазис Эль‑Теб! Джереми ехал на лошади позади каре, среди людей своего и других подразделений Королевского Суссекского, как конной пехоты, так и кавалерийских. Он оглянулся на Стивена, который все еще дулся после вчерашней размолвки, не разговаривал и избегал смотреть ему в глаза. Джереми сжал губы и снова развернулся вперед. Ему не хотелось тратить силы на ссоры. Никогда еще он не был настроен так решительно, как сейчас.
Однако в следующий момент Джереми содрогнулся вместе со всем войском, потому что сзади раздался взрыв, отозвавшийся в пространстве гулким эхом. Собственно говоря, все знали, что стреляло британское орудие с борта стоявшего в лагуне «Сфинкса». Ровно в девять часов тридцать минут оно должно было произвести пробный выстрел. Несколько снарядов, пронзительно визжа, пролетело над их головами и с глухим грохотом упало в песок перед первой шеренгой горцев. Еще один приземлился совсем недалеко от гусар. Каре продолжало двигаться. Трумп, трумп, трумп… Все ближе и ближе. Теперь уже слишком близко.
– Конная пехота, вперре‑ед!
Этой команды ждали давно. Леонард, Ройстон, Саймон и Стивен отделились от каре вместе со своими людьми и, дав лошадям шпоры, поскакали по обе стороны строя. Их мундиры цвета хаки смешались с красками других полков. Подобно тысячам разноцветных стрел, одновременно выпущенных сквозь клубы песка и пыли, устремились они на воинов Махди. Они уже видели их смуглые, искаженные злобой плоские лица, обрамленные пышными курчавыми шевелюрами. Уже сверкали на солнце направленные в них копья и стволы ружей, но ни один из суссексцев ни на дюйм не отклонился от заданного направления.
– На‑азад!
Развернув коней, пехотинцы поскакали в противоположном направлении, на исходные позиции.
Теперь инициатива перешла к гусарам, и они поскакали на окопы махдистов, к форту, именно туда, где в прошлый раз потерпел поражение Бакер‑паша. С той стороны раздавали выстрелы и дымились стволы орудий. Но гусары были быстры, как цветные молнии. Так же стремительно возвращались они к каре и снова неслись вперед. Одно подразделение за другим мчалось, как на крыльях.
Ветер разносил сладковатый запах гниющей плоти. Трупы лежали сотнями, лицом вниз, пораженные в спину ударом копья или сабли. В основном это были египтяне Бакер‑паши, однако среди них попадались и европейцы. Над мертвецами кружили хищные птицы, которые лишь ненадолго прервали пиршество, вспугнутые появлением людей. Вскоре, подобно темным шелестящим облакам, они снова опускались на затылки трупов.
После короткой передышки каре опять пришло в движение под монотонную музыку горцев. Оно двинулось в северном направлении, теперь уже строевым шагом, чтобы ударить неприятеля в самое слабое его место, с тыла.
Однако неприятель ударил первым. Гранатой, выпущенной из орудия Круппа, которая перелетела через каре и упала поодаль. Вторая приземлилась рядом с британцами и взорвалась. Разлетелись осколки, послышались стоны и крики. С третьей гранатой число раненых возросло, однако солдаты продолжали идти вперед, с вытаращенными от ужаса глазами, так и не получив приказа открыть огонь. Грохотали залпы, снаряды обрушивались на ряды англичан, пробивая в них бреши, которые тут же заполнялись. Доктора и санитары носились из одного конца каре в другой, вынося на носилках раненых. Очередная граната ударила в середину каре. Вздыбилась пыль вперемешку со шрапнелью, окутав серым облаком саперов и солдат, верблюдов и мулов и повозки с водой и боеприпасами.
Но они продолжали двигаться, не обращая внимания на пот, струившийся по их лицам и спинам, и до предела натянутые нервы. Ройстон, Джереми, Стивен и Леонард не знали, целы ли их люди. Зато им четверым удалось обменяться взглядами. «Мы еще здесь, – говорили их глаза. – Мы живы. С нами ничего не случилось».
А потом все внезапно стихло. Лишь колеса продолжали скрипеть да хрустел песок под ногами и копытами. Хрум‑хрум‑хрум…
– Сто‑ой!
Четыре с половиной тысячи человек почти вплотную подошли к укреплениям, представлявшим собой земляной вал добрых шести футов в высоту, за которым скрывалась орда махдистов и два орудия Круппа. Солдаты упали на животы и приготовили винтовки. Артиллеристы принялись разгружать своих верблюдов и четкими, слаженными движениями монтировать технику. Пушки подкатили на огневые позиции. Последние гусары вышли за линию огня, скрывшись позади каре в облаке пыли.
Было около полудня. Солнце стояло прямо над головой. Воздух дрожал, словно оазис Эль‑Теб был накрыт стеклянным колпаком. На фоне лишенной теней земли предметы вырисовывались с необыкновенной четкостью: черные лица хадендоа, слепящие блики на копьях и клинках. Люди Османа Дигны тоже выжидали. Секунда, еще одна, третья… Джереми, Ройстон, Леонард, Саймон. Винтовки со вздетыми штыками наготове. Один глаз закрыт, другой смотрит на мушку. Палец лежит на спусковом крючке.
– Пли!
Воздух вздрогнул от рева и шипения орудийных стволов, извергнувших шквал огня. Гранаты падали в окопы, взметая фонтаны осколков. Воздух прорезали крики раненых. И с каждым залпом на земляной вал просыпался град пуль, словно гигантской метлой разметая ответный огонь. Наконец горн возвестил сигнал к наступлению и к следующей огневой атаке. Одна смертоносная волна за другой обрушивалась за неприятельские укрепления. И с каждой волной каре подступало ближе.
Преодолевая вал, повстанцы устремились навстречу британцам. Темные лица, голые до пояса блестящие тела, горящие глаза и пышные шевелюры. Стая черных пантер, сильных, гибких, бесстрашных и жаждущих крови. Первые убитые уже скатились вниз по земляному валу. Но десятки и сотни новых воинов поднимались на вал и бросались в атаку с саблями наголо. Лезвия их клинков входили в человеческую плоть, как в масло, в то время как штыки гнулись, наткнувшись на кость, или застревали в ней.
Каре разделилось. Первые ряды устремились на вал, в огонь, дождем хлещущий из вражеских орудий. По траншеям, через форт, продвигались они к находившейся позади деревне. Вторая половина пошла в атаку на махдистов. Пехотинцы, прошедшие особую выучку накануне этой битвы, выпрыгнули из седел и ринулись в бой. Человек против человека, черный против белого, клинок против клинка, копье против штыка и ружейной пули.
Пять секунд. Ровно столько времени требуется, чтобы перезарядить винтовку «мартини‑генри». Джереми Данверс все рассчитал. Раз – потянуть рычаг, да так, чтобы гильза выскользнула сама собой. Два – достать патрон из патронташа. Три – вложить патрон и надавить до упора. Четыре – потянуть рычажок назад. Пять – приложиться, прицелиться, выдохнуть и выстрелить.
Смешанные с песком облака пороховой пыли разъедают глаза. Выстрел. – Попал. – Пять секунд. Воздух дрожит, лица размываются. Есть только одно различие: светлая кожа и цветная одежда – свой; темная кожа – враг. Выстрел. – Попал. – Пять секунд. Вон белый в синем мундире и черный. Сшиблись. С клинков стекают ручейки крови. Выстрел. – Попал. – Пять секунд. Воздух как желе. Земля трясется. Это кавалерия в облачках пыли преследует убегающих махдистов. Выстрелы издалека. Крики. Прицелиться. – Выдохнуть. – Выстрел. – Попал. – Пять секунд. Шум битвы постепенно стихает. Заливается горн. Теперь все позади. Джереми, вздыхая, опускает винтовку и озирается по сторонам, все еще начеку. Пыль рассеивается, лица солдат снова обретают определенные черты. Проступают силуэты верблюдов, лошадей, дымящихся пушек, докторов и санитаров и лежащих на земле раненых. Это изрубленные саблями и исколотые копьями белые в цветных одеждах. Тела черных растерзаны снарядами и пулями и покрыты палеными ранами, иногда дымящимися. Убитых так много, что песок стал скользким от крови.
Наконец Джереми видит Стивена. Он бос и растрепан, но, судя по всему, цел. Он едва передвигает негнущиеся ноги, но с каждым шагом ступает все тверже и все быстрее удаляется от него, обходя трупы.
Джереми энергично качает головой и протирает кулаками глаза.
– Стиви!
Стивен оборачивается, в его взгляде раздражение и усталость. В его лодыжку вцепляются чьи‑то пальцы, и он теряет равновесие. Штык его винтовки в чем‑то застревает. Стивен падает на мягкое, еще теплое тело, и на его покрытом сажей лице проступает ужас. Обхвативший его за лодыжку черный человек встает, поднимает копье и тут же падает с залитой кровью грудью. Уже на бегу Джереми всаживает в него вторую пулю.
Стивен разжимает черные пальцы, освобождая свою лодыжку. Он ползет назад на четвереньках, как скорпион, лишившийся своего ядовитого жала, и озирается округлившимися от страха глазами, словно только сейчас начинает понимать, что произошло.
То там, то здесь раздаются одиночные выстрелы. Это добивают воинов Махди, чтобы исподтишка не ставили подножки белым.
Стиви вздрагивает всем телом.
– О черт! – восклицает Джереми, заглядывая в его пылающее лицо.
А потом хватает приятеля за ворот и тащит за собой в сторону вала. Едва он успевает его отпустить, как Стивен снова припадает к земле, и его вырывает, да так, словно кишки подступили к самому горлу.
Джереми отходит на несколько шагов и, уперев ружье в землю стволом вверх, вытаскивает из кармана кителя сигарету и шарит в поисках огня. Обнаружив коробок и пару спичек, Джереми дрожащей рукой зажигает сигарету и затягивается так, что его душит кашель.
Джереми поднимается на вершину холма и садится на землю, запуская пальцы в слипшиеся, пыльные волосы. Он щурится от яркого солнечного света, отражающегося от песка и камней, под которыми лежат четкие угловатые тени. И двух часов не прошло с тех пор, как началась битва при Эль‑Тебе.
Три человека приближаются к нему. Ройстон положил руку на плечо Саймона, который ковыляет, волоча за собой свою «мартини‑генри». С привинченным штыком она почти с него высотой. За ними мелькает фигура Леонарда. Никто из них не говорит ни слова. Их перепачканные, усталые лица лоснятся от пота. Глаза у Саймона огромные, как темно‑серые грозовые облака, на бледных щеках и подбородке краснеют царапины. У Ройстона пепельно‑серая кожа, окровавленные рукава мундира разорваны, на предплечье уже засохшая колотая рана. Даже с лица Леонарда сошла его вечная улыбка.
Они кладут оружие на землю, Ройстон достает из кармана серебряную фляжку и, отвинтив крышку, протягивает Саймону. Тот с наслаждением делает глоток, после чего Ройстон сам прикладывается к фляжке, а потом передает ее Леонарду и Джереми. Последний сует фляжку Стивену, который все еще ерзает по земле, дрожащими пальцами показывая на окурок во рту Джереми. Тот отбрасывает окурок в сторону и зажигает новую сигарету Стивену и следующую себе. И вот уже Леонард, Саймон и Ройстон дрожащими руками тянутся к портсигару.
Саймон опускается на корточки и роняет голову в ладони.
– Черт, черт, черт….
...
Кап. Дж. Данверс, 1 бат., Кор. Суссекс.,
4 пехот. бриг., май. – ген. сэр Эвелин Вуд,
оазис Эль‑Нил,
Каир, 8 мая 1884
Дорогая Грейс!
Большое спасибо за то, что поздравила нас с повышением. Я обязательно передам твои пожелания лейтенантам Норбери, Эшкомбу и Дигби‑Джонсу, а также капитану Хейнсворту. Но и это еще не все: мы получили по Звезде хедива и по пряжке с надписью «Эль‑Теб».
Разумеется, я не думаю всерьез, что ты удовлетворишься моим кратким сообщением о том, что мы вышли невредимыми из двух сражений. Это совсем не в духе Грейс, какой я ее помню. Прости меня, пожалуйста.
Мои письма и мне самому кажутся скупыми и плоскими, особенно когда представлю себе, как много мог бы рассказать вам с Адой Стивен. Дело, вероятно, не только в том, что мои способности облекать впечатления в яркие словесные образы весьма ограничены. Помимо этого, мне претит хотя бы мысленно лишний раз возвращаться в Эль‑Теб или Тамаи. К тому же, хоть ты и крепка духом, есть вещи, которые не под силу выдержать даже тебе.
Боюсь, этими словами я только раздразнил твое любопытство. («Я дух, всегда привыкший отрицать…» [14] Надеюсь, твой немецкий уже достоточно хорош, чтобы понимать Гёте в оригинале? Я вижу вас насквозь, мисс Норбери, для этого не надо быть стариком Гёте.)
Война – дело кровавое, мы оба это знаем, Грейс. И Эль‑Теба, и Тамаи двумя неделями позже это касается в полной мере. Разве я смогу описать тебе, каково это, видеть перед собой разъяренную толпу в десять тысяч голов и прикидывать в уме, сколько их приходится на каждого из нас? Разве у меня хватит слов передать это чувство, когда понимаешь: или они, или мы, и с каждым умирающим врагом шансы выжить у каждого из нас возрастают? У солдата, которому ты приказываешь и который тебе верит. У командиров других подразделений, старых приятелей и, не в последнюю очередь, у тебя самого. И это последнее, о чем ты думаешь, дальше наступает пора действовать.
Джереми остановился и перевел взгляд на Стивена, который, низко склонившись над столом, бисерным почерком записывал что‑то в своем блокноте. Стивен храбро сражался при Тамаи, показал себя там лучше, чем при Эль‑Тебе, и заслужил лейтенантские нашивки. Однако с тех пор он стал еще более замкнутым. Как будто мыслями он все еще был в сражениях и то, что его там удерживало, сидело в нем слишком глубоко, чтобы в той или иной форме выйти на поверхность.
...
Тем не менее мы далеки от того, чтобы ликовать. Мы потеряли слишком много людей, – хотя что такое три или пусть даже девять десятков наших против многих тысяч убитых врагов? Но эти потери кажутся непростительно огромными, если учесть, что обе битвы оказались в сущности бессмысленными. Осман Дигна продвинулся еще чуть дальше, и мы можем сколь угодно долго удерживать Суакин нашими малыми силами – для него это не более чем заноза в пальце. Тем более для Махди. Их уже не остановить. Судан для Египта потерян.
Твой вопрос о судьбе Хартума более чем уместен. Сложившаяся ситуация оставляет мирным жителям мало надежды на спасение. Две тысячи гражданского населения и больных малярией и дизентерией солдат генерал Гордон еще может эвакуировать водным транспортом, пока махдисты не обрубили телеграфную связь с Каиром. Однако гораздо больше людей находятся за пределами городских стен, и они подвергаются страшным обстрелам. Кажется невероятным, что Гладстон до сих пор медлит, хотя все убеждают его в необходимости прийти на помощь Хартуму. Здесь, в казармах, не сомневаются, что премьер еще уступит. Но как и, главное, когда? Вот в чем вопрос. С каждым днем ситуация в городе становится все более катастрофической. Кроме того, с каждым днем пробиться сквозь позиции Махди все труднее. Генерал‑майор Вуд, по‑видимому, рассчитывает, что наш полк тоже будет участвовать в прорыве. По крайней мере, нас к этому готовят.
Минутки отдыха, когда я, как сейчас, могу написать тебе, выдаются все реже, а мое очередное прошение об отпуске отклонено. Но я так хотел быть в Суррее в конце июля, когда ты будешь отмечать сдачу экзаменов! Потому что в том, что ты их выдержишь, я не сомневаюсь. По крайней мере, сообщи мне дату и точное время, чтобы я мог держать за вас с Адой скрещенные пальцы. Даже если в этот момент мне прикажут сотню раз отжаться во дворе.
Передавай от меня привет Аде, леди Норбери и полковнику.
Джереми.
Джереми надписал конверт и вложил в него письмо.
– А тебе нечего передать почтальону?
Стивен вздрогнул и уставился в пустоту. Лишь через некоторое время до него дошел смысл слов Джереми, и он тряхнул головой.
– Нет, я написал и отдал свои еще вчера.
– И для Бекки тоже? – Джереми не мог упустить случая подшутить над приятелем.
Он встал, опустил закатанные рукава и схватился за китель, висевший на спинке стула.
Щеки Стивена залились краской.
– Очень смешно, – пробурчал он, снова склоняясь над своими записями.
– Я бы мог заодно занести, – пояснил Джереми, застегивая мундир и задвигая свой стул.
– Хорошо, – ответил Стивен и снова погрузился в свои мысли.
...
«Я точно знаю, что мне делать, – писал Стивен в своем блокноте. – Как только мы вернемся в Англию, я уйду из армии. Даже если я не найду никакого другого способа зарабатывать себе на хлеб, даже если отец порвет со мной и настроит против меня маму, Грейс и Аду. У меня только одна жизнь, и я не хочу потратить ее на это. В противном случае я сойду с ума. Потому что до сих пор не могу забыть того, что видел, особенно у подножья гор на Красном море, под Тамаи. Эти дети до сих пор стоят у меня перед глазами. Мальчики, не старше двенадцати лет, а некоторые и того младше, которых мы были вынуждены расстреливать, чтобы они не убивали нас. Они буквально пылали ненавистью, которая, казалось, взращивалась в них не одно тысячелетие.
Особенно запомнился мне один, черный и сухой, как обугленная ветка. Санитары подобрали его раненного и ухаживали за ним, а он при первой возможности выхватил у солдата штык. Тогда его привязали к носилкам. Но когда капеллан поднес ему воды, мальчик плюнул ему в лицо.
А потом, когда малыш смог наконец освободиться от пут, он тут же схватился за копье. К счастью, он не успел никого им проткнуть, потому что в последний момент один из наших людей сбил его с ног. Вечером мальчик умер, потому что потерял слишком много крови, но до последнего вздоха он бушевал от ярости. И эта ненависть потрясает меня еще больше, чем собственно убийство. Быть может, я всего лишь неблагодарная тварь или жалкий трус… но страшней этого ничего быть не может…»
Джереми вышел на галерею, которая, по большей части, лежала в тени и лишь по краям, у перил, была освещена яркими лучами предзакатного солнца. Оно падало во внутренний двор, болезненно контрастируя с тенью по его краям, играло рябью на поверхности Нила и мягко серебрилось в кронах деревьев. В казармы еще проникал шум большого города с другой стороны реки, и лицо Джереми расплылось в улыбке. Хорошо снова вернуться сюда, в Каср‑эль‑Нил, в Каир. Конечно, это не дома, но почти… Миновав галерею, Джереми свернул на лестничную площадку и быстро побежал по ступенькам наверх. Навстречу ему шли три офицера, примерно его лет, в черных с ярко‑алой отделкой мундирах Колдстримской гвардии.