Земля горит неутомимой жаждой
Бессмертия, но облачко на небе
Лишь на мгновенье заслоняет солнце…
Уинстон С. Черчилль
Короткий, свинцово‑тяжелый сон рассеивался, точно ночная мгла на рассвете. И в этом пробуждении был едва уловимый момент небытия, как бы существования на ничейной территории, когда Джереми не понимал, кто он и где находится. Он словно парил между мирами и был почти счастлив.
Из блаженного состояния его вырывал голос муэдзина, который Джереми так любил слушать в Каире и за это так возненавидел здесь. Этот звук сзывал жителей Омдурмана на молитву, а Джереми возвращал к действительности, то есть в ад. Окружавшая его масса человеческих тел сразу начинала стонать, пыхтеть и двигаться. Здесь, в Сайере, их томились сотни, каждый вечер, как скот, загоняемых в тесное кирпичное строение, сырой воздух которого давно пропитался запахом пота и экскрементов. Мускулистый гигант Идрис эс‑Сайер был хозяином омдурманской тюрьмы, названной так по его имени. Его кожа отливала синим, а свирепость не знала границ. Под началом Идриса состояло три сотни охранников, которые перед восходом солнца врывались в камеру с ревом и курбашами, чтобы выгнать заключенных наружу.
Джереми сел, растер опухшие ноги и медленно поднялся. Там, впереди, был свежий воздух. Но путь к нему преграждала вяло шевелящаяся толпа. Среди заключенных существовала своя субординация, и нарушивших ее, по незнанию или умышленно, наказывали смертью. Не раз по ночам камера оглашалась пронзительным криком, который внезапно стихал. А наутро надзиратели вытаскивали во двор обезображенный труп. Как белый, Джереми стоял вне этого порядка, и его это вполне устраивало. Он был рад иметь свое местечко в углу Сайера, на которое никто не покушался.
Джереми выходил последним, медленно переставляя закованные в кандалы ноги. Сапог у него давно уже не было, да и от штанов остались одни протертые лохмотья. Все остальное забрали: рубаху, то, что осталось от мундира, и даже портрет Грейс, с которым он никогда не расставался. Вместо этого ему дали джиббу – одежду дервиша.
Снаружи еще не рассвело, когда заключенных выгнали за зарибу, и они под лязг цепей направились к реке, протекавшей всего в нескольких ярдах от тюрьмы. Здесь узники выстроились в ряд для ритуального омовения, совершавшегося в строгой последовательности: сначала – руки до локтей, потом – лицо и борода, уши, ноги, рот и нос. Под конец провели мокрыми ладонями по спутанным волосам.
Потом они повернулись на восток, в сторону Мекки, и встали на колени для намаза, во время которого опускали и поднимали голову в такт стихам Корана, касаясь лбом земли. Большинство заключенных молилось искренне, но Джереми лишь делал вид, радуясь возможности разогнать кровь по затекшему телу.
Когда же над горизонтом поднялся пылающий диск солнца, узники встали на ноги и начали свой день. Они набирали ил и землю в кожаные ведра и носили их к находившимся неподалеку печам для обжига кирпича. Зарибу вокруг тюрьмы в недалеком будущем предполагалось заменить стеной, частично уже готовой. Как и положено в настоящем городе, достойном быть резиденцией Халифы.
Через несколько дней после того, как Джереми чудом избежал казни, он слышал выстрелы со стороны Хартума. Он так и не понял, почему его тогда не повесили, а вскоре сильно об этом пожалел. Бурное ликование в городе могло означать только одно: падение Хартума и победу Махди. Однако надежда затеплилась снова, когда на глазах у пленников с плачем и причитаниями тело Махди опустили в могилу. Но Джереми понимал: пока здесь правит Халифа, шансов у него практически нет. Никто не знает о его местонахождении и не будет искать его здесь. Вероятно, его давно уже похоронили. Все, и Грейс в том числе.
Джереми запрещал себе думать о ней, наполняя у реки ведро за ведром. Мысль о том, что он никогда больше ее не увидит, была невыносима и могла сломить его дух. Однако имя Грейс поминутно всплывало в его сознании, когда, чтобы не сойти с ума, Джереми читал про себя Бодлера. Как обмирающий на гребнях волн пловец, мой дух возносится к мирам необозримым… [15] Грейс, Грейс … Как мог он думать о Бодлере, не вспоминая ее? Он хотел подарить ей нечто особенное на ее двадцать первый день рождения. Нечто такое, что могло бы выразить его чувства к ней. Ведь Грейс умела ценить красивые вещи и в то же время не зависеть от них. Она всегда хотела чего‑то большего. И еще она любила книги и была так непредсказуема.
Как‑то раз он спросил ее в шутку, как может такая беспокойная девушка весь день просидеть с книгой. Грейс запрокинула голову и рассмеялась. «Когда я читаю, – сказала она ему, – тело мое неподвижно. Но душой, в фантазиях я парю». Джереми не хватало денег на покупку «Цветов зла», и тогда он решил подарить свой экземпляр, который некогда приобрел у антиквара. Он надписал его и завернул в бумагу. Есть свет, есть и тени. Есть тени, есть и свет. Лицо Грейс просияло, и Джереми почувствовал себя на седьмом небе. Он помнил, как дрожали ее пальцы, касаясь корешка книги. Несомненно, она поняла, что значит его подарок. Грейс, Грейс…
Солнце стояло высоко. Скоро время скромной трапезы, состоящей из овощного супа, лепешки и полуденной молитвы. Еды, как и коротких часов отдыха, едва хватает, чтобы выдержать эту муку до заката солнца, когда после вечернего намаза их снова погонят в Сайер. Джереми посмотрел на другой берег. Там рабы, внешне мало чем отличающиеся от заключенных, пасли коз и собирали хворост. Много людей спускалось к Нилу по разным надобностям. Кроме пастухов, женщины в чадрах и девушки, которые приходили за водой, стирали белье или поили животных. Несколько раз Джереми наблюдал, как какая‑нибудь женщина или девочка просто так подходила к заключенному и уводила его, не обращая внимания на охрану. И ни один из этих счастливцев больше не возвращался. Казалось, жизнь в Омдурмане не подчинялась никаким законам. Джереми слышал, что за деньги некоторые из узников получали лучшую еду, даже мясо, что к ним пускали родственников или разрешили весь день прохлаждаться где‑нибудь под деревом с Кораном в руках. Их стражи временами бывали безжалостны, но потом без всякой видимой причины вдруг расслаблялись и даже проявляли мягкосердечие.
Почувствовав на себе чей‑то взгляд, Джереми поднял голову. У противоположного берега по щиколотку в воде стояла молодая женщина с лицом цвета крепкого чая. Она украдкой оглядывалась по сторонам, а потом за чадрой мелькнула улыбка, и незнакомка помахала ему рукой: «Иди сюда!» Джереми также покрутил головой, а потом ткнул большим пальцем в свою костлявую грудь: «Я?» Она кивнула и снова сделала знак рукой. И тогда Джереми, озираясь, осторожно сделал шаг, а потом еще один. Ничего не произошло. Так, шаг за шагом, он вошел в Нил. «Забери меня, – про себя уговаривал ее Джереми. – Можешь потом убить, только забери». Прохладная вода обволокла его ноги, промочила одежду. Плеск‑плеск, плеск‑плеск… Через минуту он уже стоял рядом с ней, и никому до этого не было дела. Девушка взяла его под руку и вывела на сушу. Она внимательно оглядела пленника, а потом хворостиной погнала его от реки вместе со своими козами.
– Я не раб! – вырвалось вдруг у него. – Я не раб, просто так получилось.
Он плелся в стаде, которое, по‑видимому, хорошо знало дорогу. Внезапно девушка оказалась рядом и, глядя на Джереми снизу вверх, проговорила по‑немецки, коверкая слова:
– Ты немец?
Джереми покачал головой.
– Англичанин.
– Ах, англичанин, – сказала девушка, уже на его родном языке. – Английские мужчины хорошие. – Она хихикнула и похлопала его по плечу.
– Откуда ты знаешь английский? – спросил Джереми.
– Я работать Хартум. – Она кивнула на восток, в сторону Хартума.
Они подошли к низеньким, крытым соломой глиняным хижинам, возле которых потрепанные куры клевали одним им видимые зерна. Девушка позвала коз к кормушке, а потом толкнула Джереми в сторону одной из хижин. Ему пришлось сильно наклониться, чтобы протиснуться вовнутрь. Здесь царил полумрак. Проникающие через маленькое окошко солнечные лучи светлыми пятнами ложились на расстеленный на полу ковер. Девушка мягко, но уверенно надавила Джереми на плечи, приказывая сесть. Он слышал, как она стучала в углу глиняными кувшинами.
Наконец хозяйка поставила перед пленником блюдо с овощами и холодным жареным мясом и кувшин воды, положила лепешку и села напротив.
Некоторое время Джереми колебался, а потом набросился на еду, как голодный зверь. Он запихивал в рот один кусок за другим, краснея от стыда и бормоча время от времени Шукран. Шукран – «спасибо», а девушка кивала, улыбаясь одними черными глазами. Под конец он вылил в себя полкувшина воды, а девушка отодвинула посуду в сторону и подсела ближе.
Джереми вздрогнул, когда она прильнула к нему, обхватив колено.
– Ты дать мне ребенка. Тогда ты – свободный, я – свободный.
«Нет!» – хотел закричать Джереми. Но изо рта вырвался невразумительный хрип. Девушка хорошо знала, что надо делать, и вскоре тело перестало ему подчиняться. У Джереми давно не было женщины, с тех самых пор, как он встретил Грейс. Грейс. При воспоминании о ней у него заболело сердце. Вернулся ли счастливчик Лен с войны? А может, Грейс давно уже вышла за него? В любом случае у Джереми не было никакого права осуждать ее, ведь он пробыл здесь слишком долго. Как долго? На миг Джереми охватил ужас, а потом душу переполнила благодарность к этой девушке, и Джереми прекратил сопротивление.
Он лег, когда она надавила ему на плечи, а потом смотрел, как она расстегивала ему штаны и устраивалась сверху. Его стон выражал скорее отчаяние, чем удовольствие. «Думай о Грейс, – повторял он про себя. – Представь, что это Грейс. У нее такое же гибкое тело, нежная кожа, карие глаза… такие же теплые, и в глубине их тоже горит огонь… » Джереми сглотнул, а потом словно электрический разряд пробежал по его телу. Стыд и отвращение поднимались в нем одновременно с усиливающейся болью в желудке, давно не получавшем такого количества пищи. Во рту стало кисло. Прости меня, Грейс, прости…
Заслышав снаружи голоса, Джереми почувствовал что‑то вроде облегчения. Он успел застегнуть штаны, когда в хижину ворвалось несколько дервишей, и девушка пронзительно закричала. Их схватили и поволокли во двор.
– Нет! – протестовал Джереми, отбиваясь. – Она здесь ни при чем. Я один виноват… я…
Но дервиши не понимали его.
Они набросились на девушку и на глазах у безучастных туземцев били ее кулаками и древками копий, не обращая внимания на слезы и мольбы о пощаде, пока наконец кто‑то из них не ударил ее острием копья и она не упала, обливаясь кровью, и не замерла, уставившись безжизненными глазами в пустоту.
Джереми было все равно, когда его повели обратно, в Омдурман. Слишком дорого заплатил он за свою недолгую свободу. Он и не сопротивлялся, оказавшись на знакомой рыночной площади, где стояли виселицы. Его повалили на землю ничком, а цепи, которыми были скованы руки, прибили к земле железными костылями. Джереми даже не вздрогнул, услышав свист курбаша, и только повторял про себя сквозь стиснутые зубы, пока по спине гулял кнут из кожи бегемота, а остатки лохмотьев, вместе с кусками кожи и мяса, летели в разные стороны: «Заслу…жил. Заслу…жил. Заслу…жил».
Теплая кровь заливала тело. Мне жаль, Грейс. Прости меня. Прости меня, незнакомка. Мне жаль.
В комнате за закрытыми ставнями царил матово‑серый полумрак. Лучи жаркого послеполуденного солнца сюда не проникали, тем не менее было душно. Грейс лежала на низенькой, шаткой кушетке, время от времени вытирая рукой потный лоб. Сам воздух казался липким и обволакивал кожу и легкие, как клейковина. Чистое постельное белье отдавало плесенью, как будто долго хранилось в закрытом ящике. Грейс оглядела неровно оштукатуренный потолок, голые стены, стол из нелакированной древесины и надбитую глиняную кружку на нем. Обстановка находящейся в коридоре ванной комнаты тоже была более чем скромной. Но Грейс не жаловалась. Они сами решили жить подальше от других путешественников из Европы, ограничивая себя в самом необходимом. Только так и можно будет достаточно долгое время обходиться имеющимися у них средствами.
Уличные звуки – сплошное гудение и жужжание, иногда прерываемое чьим‑нибудь громким голосом или смехом. Грейс встала, осторожно ступая босыми ногами, подошла к окну, чуть раздвинула деревянные ставни и выглянула наружу.
Там люди. Мужчины с бронзовой кожей в длинных одеждах, чаще белых, но иногда выцветших синих или землисто‑серых. У некоторых поверх наброшены бесформенные накидки грязно‑бурого цвета. Прохожие обуты в мягкие кожаные туфли или босы. На коротко остриженных волосах они носят фески или шапочки, напоминающие маленькие тюрбаны. У одних за плечами мешки, другие катят тележки, в которых навалена капуста. Напротив дом с резным деревянным балконом. Возле него перед черными окнами лавок в крошащейся каменной стене громоздятся пирамиды деревянных ящиков. На шатких с виду помостах стоят огромные плетеные блюда с фасолью и чечевицей и глиняные горшки с куполообразными крышками. Под ними навалены мешки и коробки. Со стороны трудно определить, кто здесь покупатель, а кто – продавец.
Женщин немного, и все они укутаны с головы до ног. Дети бегают в чем‑то наподобие ночных сорочек. Вот один мальчишка с разбега врезается в дородную женщину, которая несет на плече поднос с лепешками. Та кричит и награждает его шлепком, прежде чем он успевает скрыться. А потом, величественная, как многовёсельный галеон в открытом море, движется, покачивая бедрами, в другой конец переулка, где высится башня из выцветшего красного кирпича, разукрашенная охряно‑желтыми поперечными полосками. И над всем этим виснет гортанный арабский говор, ласкающий слух Грейс.
Каир. При одном этом слове сердце ее замирает.
Грейс лишь мельком видела этот шумный, многолюдный город цвета песка и пыли, с устремленными в эмалево‑голубое небо минаретами и сверкающими куполами мечетей, раскинувшийся у подножья горы, на которой вздымала стены грозная цитадель. Грейс почти не приходилось ходить пешком по его улицам. С тех пор как они прибыли сюда поездом из Александрии, мир Грейс ограничивался стенами гостиничного номера да ближайшими лавками, куда они с Леном выходили купить еды. Как давно она здесь, Грейс не знала. Она уже не помнила, когда перестала считать дни, которые проводила в безделье, в то время как Леонард усиленно занимался поисками драгомана – проводника из местных жителей, который согласился бы доставить их в Судан. До сих пор его усилия успехом не увенчались. Желающих отправиться в верховья Нила, даже за деньги, не находилось.
Пустое времяпровождение действовало Грейс на нервы, однако узнать этот город лучше – осмотреть пирамиды или казармы Каср‑эль‑Нил на острове Газира – у нее желания не возникало, хотя Лен неоднократно предлагал ей показать места, связанные с Джереми. Грейс не хотела наслаждаться этим путешествием, которое ни в коей мере не было для нее развлекательным и о котором знали только Бекки и Ада.
Грейс до сих пор помнила полные ужаса глаза сестры. «Ты не можешь меня здесь бросить! Ты не можешь!.. – повторяла охваченная неожиданным приступом ярости маленькая, нежная, больная от горя Ада. – Ты, ты… всегда думаешь только о себе. Мир вращается вокруг Грейс! Ослепительной Грейс, к ногам которой падает все, чего она только ни пожелает!»
Это кровь закипела в сестрах, живших в мире и согласии на протяжении стольких лет. Это взволновалась кровь, наполовину английская, наполовину ирландская и чуточку валлийская, которая дала стране столько поколений бесстрашных армейских и морских офицеров, но до сих пор спокойно текла в жилах женщин, тем более обитательниц такой уютной усадьбы, как Шамлей Грин.
«Но это неправда! – бушевала Грейс. – На самом деле все вращалось вокруг тебя! Грейс, пожалуйста, не шуми, Ада спит так чутко! Ах, Грейс, у Ады кашель! У Ады болит ухо! Тихо, Грейс, ты напугаешь Аду!» – «Я ненавижу тебя! – ревела Ада. – Ненавижу!» Дверь с грохотом захлопнулась, а наутро Грейс уехала.
Она проглотила слезы и закусила губу. А в следующий момент сердце екнуло, потому что в переулке показался Леонард с перекинутым через плечо пиджаком и сияющими на солнце светлыми волосами. Время от времени он кивал то в одну, то в другую сторону, но не потому, что кого‑то знал в этом городе. Просто такова была его манера идти по жизни.
Лен исчез под окном, а через некоторое время Грейс услышала, как он бежит вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Он постучал и, получив разрешение войти, просунул голову в комнату.
– Неплохо устроилась, я вижу. – Лен восхищенно присвистнул и расплылся в улыбке.
Грейс оглядела себя, а потом перевела взгляд на Лена. Перетянутая ремнем рубаха подчеркивала его худобу, штаны были закатаны до щиколоток.
– Ты прав, – кивнула она. – Этот отель для нас самое то.
Она посмотрела в угол, где стояли ее сапоги для верховой езды и открытая дорожная сумка, из которой, словно пена через край кастрюли, выбивались кружевные оборки платья. Эту сумку Бекки протащила во двор через черный ход и забросила в повозку, пока Лен непринужденно шутил с леди Норбери в прихожей. Все выглядело так, будто они с Грейс просто решили прогуляться.
Собственно, багажа было немного. Грейс примеряла на себя образ благовоспитанной юной леди, решившей немного попутешествовать, и не хотела привлекать лишнего внимания. Письма Джереми, своего Бодлера и его Рембо она оставила дома. Но в Судан они не возьмут даже этого. Сумка будет дожидаться их здесь, в отеле.
Лен прошел в комнату, бросил пиджак на стул и взял Грейс за запястье.
– И это тоже неплохо смотрится. – Он поднял ее руку, любуясь узким колечком с голубым камешком.
Этот подарок, навязанный ей Леном всеми правдами и неправдами, должен был создавать у окружающих впечатление отправившейся на поиски приключений молодой пары.
– Но ты грустишь, Грейс, – обеспокоенно заметил он. – Что случилось?
– У меня не идет из головы наш с Адой последний разговор, – ответила она.
– Ах, это! – Лен махнул рукой. – К нашему возвращению она все забудет. – Он замялся, словно подбирая нужные слова. – И тебя не развеселит даже то, что я нашел нам с тобой проводника?
Ночью Каир освещается плохо, однако в известных его кварталах жизнь кипит, почти как в светлое время суток. В одном из таких переулков, куда свернули сейчас Грейс с Леном, торговцы еще не закрыли лавки. Группа о чем‑то оживленно беседующих чернокожих мужчин проводила молодую пару любопытными взглядами. Грейс была рада, что догадалась надеть бесформенный балахон поверх своего платья и укутать голову темной шалью. – Ты что‑нибудь слышал об этом человеке? – спросила она, сворачивая за Леном в очередной шумный закуток.
– Только то, что его зовут Аббас и Северный Судан он знает как свои пять пальцев. – Лен сжал руку Грейс и внимательно огляделся по сторонам. – Он якобы проворачивал там большие дела, однако какие именно, я не понял… О! – воскликнул Лен, окидывая взглядом один из домов. – Немаловажно и то, что он хорошо говорит по‑английски, – продолжал он, решительно направляясь к двери. – Иначе при моем знании арабского нам пришлось бы полагаться разве только на жестикуляцию… Это, должно быть, здесь.
В тусклом свете ламп Грейс открылось помещение с двумя огромными, почти до пола, четырехугольными проемами в стене, над которыми шла какая‑то надпись по‑арабски. Группа мужчин о чем‑то разгоряченно спорила за небольшим деревянным столом, на котором стоял металлический кофейник с длинным носиком. Над головами посетителей висело голубое облако табачного дыма, продолжающееся с другой стороны проемов, уже на улице, где тоже стояли столы и деревянные табуретки. Там, спиной к двери, сидел одинокий мужчина крупного сложения, в белоснежном балахоне и такого же цвета аккуратной шапочке на гладко выбритой голове. Лен церемонно обвел Грейс вокруг стола и остановился перед ним.
– Ассалям алейкум, – поздоровался он и тут же перешел на английский. – Ты Аббас?
Вместо ответа мужчина взял аккуратную белую чашку с цветным геометрическим узором и, не спеша, отхлебнул кофе. Его огромная смуглая рука походила на медвежью лапу.
– А кто хочет это знать? – пробасил он.
Английский незнакомца был и впрямь безупречен, за исключением гортанного арабского акцента.
Леонард показал Грейс на свободный табурет и сам опустился на место напротив мужчины, затем выложил на середину стола портсигар и, щелкнув крышкой, взял себе сигарету. Дождавшись, пока мужчина сделает то же самое, Лен поднес ему горящую спичку, прикурил сам, забросил ногу на ногу и только после этого приступил к делу:
– Мы хотим в Судан. Отвезешь?
Лен неторопливо выпустил струйку дыма.
Мужчина, который, очевидно, и был Аббас, затянулся сигаретой, все еще глядя в стол. Казалось, он не имел шеи и массивная голова сидела прямо на широких плечах. В тусклом свете лампы его черная кожа отливала коричневым, но определить ее цвет точней было трудно. Широкое безбородое лицо с мощным носом и полными губами не имело более‑менее отчетливых возрастных признаков, однако, очевидно, мужчина был немолод.
– Куда именно? – спросил он только после следующей затяжки.
Лен наклонился через стол и прошептал:
– В Омдурман.
Наконец Аббас поднял голову. Его надбровные дуги сильно выдавались вперед, от чего похожие на блестящие оливы глаза казались сидящими где‑то в глубине черепа. Он посмотрел на Лена, потом на Грейс, которой сразу стало не по себе. Она поплотней укуталась в шаль и поправила выбившуюся из прически прядь.
– Это невозможно, – произнес Аббас.
– Как? – вырвалось у Грейс. – Но нам туда очень надо!
Аббас снова перевел взгляд на Лена, а потом на сигарету, которая в его пальцах казалась не толще спички.
– Белые иногда попадают в Омдурман, – тихо объяснил он, – но никогда не возвращаются оттуда.
– Но, пожалуйста… – прошептала Грейс, и Аббас ответил, теперь обращаясь только к ней:
– Тебе туда никак нельзя. – Грейс вздрогнула от его голоса. – Для Халифы ты слишком стара, он предпочитает срывать бутоны. Но любой шейх отдаст состояние за ночь с белой женщиной. И любой разбойник убьет двадцать мужчин, чтобы заполучить такой выгодный товар.
Грейс была готова к такого рода комплиментам от восточных мужчин, поэтому предостережения Аббаса не особенно напугали ее. Она посмотрела проводнику в глаза и вздохнула:
– Наш друг в плену. Мы думаем, что он в Омдурмане. Помогите нам, пожалуйста.
Аббас подлил себе кофе.
Зажав сигарету в углу рта, Леонард вытащил из кармана брюк пачку ассигнаций и, небрежно пролистав кончиком пальца, выложил чуть меньше половины на стол.
– Это задаток.
Не обращая внимания на деньги, Аббас допил кофе, выбросил окурок на улицу и встал. Он был огромен, выше Ройстона и, вероятно, сильнее.
– Послезавтра на рассвете, – проговорил он, похлопывая Лена по руке и поворачиваясь к выходу. – Здесь.
– Мне он не нравится, – сказала вечером Грейс. Она сидела на кровати в штанах и рубахе и, скрестив ноги по‑турецки, задумчиво жевала лепешку. Пламя светильника плясало на стене призрачной тенью.
Леонард рассмеялся:
– Разумеется, ведь это редкий мужчина, который не поддался твоему обаянию. – Грейс ущипнула его за локоть. – Но перед моими чарами ему не устоять! – Лен похлопал себя по карману и добавил, уже серьезно: – На самом деле ему вовсе не обязательно тебе нравиться. Достаточно будет того, что он живыми доставит нас в Омдурман и обратно.
Грейс насупилась.
– Об этом и речь. Ты думаешь, мы можем ему доверять?
Лен пожал плечами.
– А что нам остается делать? Он – единственный, кто согласился. – Грейс решительно покачала головой, когда Лен подвинул ей глиняную миску с чечевицей, овощами и кусочками курятины. – Ешь!
– Я не голодна.
Леонард вздохнул и наклонился через край кровати, чтобы поставить миску на пол.
– В Судане тебе каждый кусочек будет в радость.
Он поднялся с какой‑то бутылкой в руках и протянул ее Грейс, отвинтив пробку:
– Пей!
Грейс подняла на него недоверчивые глаза.
– Пей, не спрашивай!
На вкус жидкость оказалась острой, как перец, и обожгла язык. Грейс поморщилась:
– Это ужасно.
Лен рассмеялся.
– Это лекарство, арак. Давай еще глоток… так… еще… молодец!
Лен взял бутылку и вылил в себя полстакана.
Арак приятно согревал желудок. Грейс откинулась на подушку.
– Спасибо, что поехал со мной, Лен.
– Не за что, мы ведь друзья. – Лен снова протянул ей бутылку и приказал взглядом: «Пей!» Грейс затрясла головой, но потом повиновалась и, пригубив арак, передала «лекарство» ему. Лен завинтил пробку, поставил бутылку под кровать и растянулся рядом с Грейс, подперев рукой подбородок.
– А ты уверена, что хочешь в Судан?
Щеки Грейс раскраснелись от арака. Она строго посмотрела на Лена.
– Я должна, – тихо ответила она. – Я не успокоюсь, пока не узнаю, что с ним.
Лен кивнул.
– Понимаю. – Он похлопал ее по плечу. – Но все‑таки, может, стоит черкнуть домой пару строк? Сообщить, что жива и… где находишься?
Грейс сдавило грудь, будто железным обручем. С одной только Бекки она простилась как следует. «Береги себя, Грейс, – говорила Бекки хриплым от слез голосом. – Возвращайся домой невредимой! Я прослежу, чтобы Адс не раскололась, и сама никому не скажу. Даже Стиви». Грейс оставила на столе короткую прощальную записку, но ничего в ней не объяснила.
– Нет, Лен, – шепотом возразила она. – Я не хочу беспокоить их понапрасну. Им достаточно знать, что со мной ты.
– И я не оставлю тебя, Грейс, и все‑таки… – Он нахмурил лоб. – Здесь, в Египте, я часто вспоминаю войну, Абу Клеа. Мне хотелось бы тебя утешить, но… не стоит особенно надеяться, что мы отыщем Джереми.
– Я знаю. – Веки Грейс задрожали, и на лицо хлынули слезы. – Но я не могу сдаться просто так. – Она смотрела на Леонарда с вызовом и в то же время умоляюще. – Все говорят мне, что его давно нет в живых, что я должна понять и принять, но… я не могу.
– Иди ко мне, – прошептал Лен и крепко прижал ее к себе.
Он гладил ее по волосам, вынимая из них оставшиеся шпильки, по вискам, щеке, спине. А потом Грейс почувствовала вкус его губ.
И это не был поцелуй понарошку, какими они обменивались много лет назад перед отъездом Лена за границу, а Грейс – в Бедфорд. Поцелуи за живой изгородью в саду или в темном углу бального зала, в которых ничего не было, кроме смеха и глупости. Теперь они целовались всерьез и чем нежнее ласкали губы Лена ее рот, чем глубже проникал в него его язык, тем теплее и тяжелее становилось у Грейс в желудке, а голова делалась легкой и пустой.
Грейс издала гортанный звук, когда Лен скользнул губами по ее шее и поцеловал в ключицу, а потом, зарывшись лицом в ткань рубахи, принялся ласкать ей грудь. Его дыхание через ткань обжигало кожу. А когда Лен проводил пальцами по ее ребрам, талии и бедрам, Грейс пробирала сладкая дрожь. Лен засунул руку между ее ног, и Грейс почувствовала себя перезрелым персиком, который нужно немедленно сорвать и съесть, пока он не испортился. Ей так хотелось быть любимой и наслаждаться этой страстью еще и еще. То, что Леонард делал сейчас своими руками и ртом, было приятно, блаженно, здорово и… фальшиво. Да, Грейс чувствовала: что‑то здесь не так.
Джереми. Нет. Леонард. Нет. Нет. Джереми.
Внезапно будто что‑то оборвалось внутри, и Грейс пробудилась. Тело напряглось до последнего мускула.
– Нет! – закричала она. – Прекрати! Прекрати!
Грейс забила руками и ногами, как сумасшедшая, и Лен схватил ее за запястья.
Не сразу дошел до ее сознания его голос: «Тшшш, Грейс, тихо… Все хорошо». И она снова упала в его объятья.
– Господи! – всхлипывала Грейс. – Я с ума сошла, я больше ничего не понимаю… Где правда, где ложь….
– Все хорошо, – успокаивал ее Лен, укачивая в объятьях, как младенца. – Все хорошо. – Он осторожно отнял от груди ее лицо, погладил по щекам и заглянул в глаза. – Я ничего не желаю больше, чем быть с тобой, Грейс. Я хочу, чтобы когда‑нибудь это колечко, – он тронул голубой камешек на ее пальце, – перестало играть роль обманки. Для меня, Грейс, ты та же, что и всегда. Но я буду ждать, сколько тебе нужно, даже если это займет годы. – Он хотел поцеловать ее в лоб, но она увернулась. – Хочешь остаться одна?
Грейс кивнула, и Лен соскочил с кровати, обулся и взялся за пиджак. В дверях он обернулся.
– Я не хочу навязываться, Грейс, и ничего от тебя не требую. Я просто буду ждать, когда ты захочешь ко мне вернуться. Спокойной ночи.
Ночью Грейс никак не могла уснуть и долго размышляла, глядя в потолок, сомневалась и взвешивала. Она была потрясена тем, как легко все получилось, как сильно оказалось искушение и как близко падение. Все почти произошло само собой. Рассудком она понимала, что Джереми давно нет в живых и люди правы. А значит, ее идея разыскать его в Омдурмане – чистый бред от начала и до конца, между тем как риск не вернуться довольно велик. До сих пор она не думала об опасности, это предприятие было для нее чем‑то вроде бешеной скачки, верхом или в тюльбери. И только сейчас Грейс по‑настоящему содрогнулась от ужаса.
Но ведь еще не поздно вернуться, выйти замуж за Леонарда. После ее прощальной записки дома, должно быть, думают, что они друг от друга без ума. Тогда ее ждет завидная жизнь в Гивонс Гров, в окружении любимых с детства людей. А вчера вечером тело ясно дало ей понять, чем станет для нее первая брачная ночь и все последующие.
Именно к такой жизни она себя и готовила, пока однажды в ноябре Стивен не привел к ним в дом Джереми. И как теперь ей перед алтарем принести клятву верности Леонарду, если сердце по‑прежнему принадлежит Джереми и упорно отказывается верить в его гибель?
Леонард не будет давить на нее, и в нем она не сомневается. Но себе она уже не доверяет. И чем больше она думает и полагается на здравый рассудок, тем больше слабеет. И это она, Грейс, к ногам которой всегда падало все, чего она ни пожелает!
Грейс села на кровати, отыскала упавшие шпильки и кое‑как засунула их в волосы. Потом опустилась на колени возле дорожной сумки и принялась собирать вещи для предстоящей поездки. Кусок мыла и прочие туалетные принадлежности. Комплект нижнего белья и пара чулок. Кожаная фляжка. Матерчатая сумка через плечо, купленная здесь, в Каире. Грейс взвесила в руке кошелек и задумалась. Это деньги Лена, которые они поделили между собой накануне путешествия. Своих у нее нет. Без согласия отца она не может воспользоваться банковскими сбережениями. Кроме того, Лен дал ей револьвер со всеми необходимыми боеприпасами и складной нож, и все это тоже нужно взять. А вот и коллективный кадетский снимок. Ей стыдно смотреть в глаза Джереми после того, что было вчера. Стратегический запас писчей бумаги… Грейс взяла листок, карандаш и села к столу.
...
Дорогой Лен,
Я пришла к выводу, что должна продолжить это путешествие в одиночку. Оставь меня и возвращайся домой.
Понимаю, что поступаю в отношении тебя непорядочно, однако, надеюсь, когда‑нибудь ты сможешь меня простить.
Спасибо за все.
Грейс.
Но не успела Грейс дописать последнее слово, как мужество покинуло ее. Что она делает? Грейс закрыла лицо дрожащими ладонями. Нет, она больше не Грейс Норбери. Та не ранила близких и любящих ее людей только ради того, чтобы добиться, чего хочет, и не бросалась очертя голову в безумные авантюры. «Должно быть, я сошла с ума, – снова подумала Грейс. – Ведь человек может лишиться рассудка от боли, не так ли говорила миссис Данверс? Возможно, она имела в виду не только физическую боль».
Где‑то за окнами шумел Каир. Однако она не слышала городских звуков за ударами сердца и шумом, который стоял в голове. Происходящее казалось Грейс нереальным, равно как и то, что она собиралась предпринять. «Я сошла с ума», – сказала себе Грейс еще раз, прикладывая к письму кольцо с голубым камешком. А потом встала, накинула свой балахон и укутала голову шалью, концы которой обвязала вокруг шеи, повесила на плечо сумку и фляжку и сунула ноги в сапоги.
Грейс на цыпочках вышла в коридор и спустилась по лестнице. Она миновала сторожа, дремавшего за столом в холле, уронив голову рядом с зажженной лампой, и выскользнула наружу.
Кофейня была открыта. Грейс оглядела немногочисленных посетителей и сделала глубокий вздох. – Ассалям‑алейкум, – робко начала она и тут же перешла на английский. – Где я могу найти драгомана Аббаса?
Несколько мужчин равнодушно посмотрели в ее сторону.
– Драгомана Аббаса? – чуть громче повторила Грейс, но к ней уже, похоже, потеряли всякий интерес.
Вдруг от задней стены отделилась вытянутая, худая фигура в развевающемся бледно‑голубом балахоне и белой шапочке, и по каменному полу зашлепали кожаные сандалии. Грейс разглядела мальчишеское лицо с легким пушком на подбородке. Юноша что‑то сказал по‑арабски и кивнул в сторону переулка. Грейс недоуменно пожала плечами. Тогда он сделал знак следовать за ним и пошел впереди, непринужденно, даже слегка вразвалку, как ходят моряки. У Грейс похолодело в желудке. Чтобы придать себе уверенности, она запустила руку в сумку и нащупала заряженный револьвер.
Юноша вывел ее на улицу и свернул в какой‑то темный проулок. Грейс, чуть помедлив, шагнула за ним. Вскоре они остановились.
– Драгоман Аббас, – сказал мальчик, указывая на дверь в бледном пятне света.
Грейс подняла глаза. Некоторое время она стояла неподвижно, пока не почувствовала за спиной своего провожатого, который будто чего‑то ждал поодаль, скрестив на груди руки. Грейс поняла и полезла в сумку за кошельком. Мальчик с серьезным видом взял монету, положил ее между сложенными ладонями и степенно поклонился, прикладывая их ко лбу.
– Шукран… шукран.
После чего удалился легким, пружинистым шагом, все так же шлепая по мостовой кожаными сандалиями.
Грейс глубоко вздохнула и постучала в дверь. Внутри было тихо. Грейс изо всех сил ударила в деревянную створку, а когда за стеной выругались по‑арабски, забарабанила с новой силой. Возмущенный мужской голос приближался. Наконец дверь приоткрылась, и из щели хлынул мутный свет. Ругань тотчас стихла, лишь только на пороге появился Аббас, простоволосый, босой, в наброшенном на плечи тонком халате. Он посмотрел на незваную гостью и, узнав ее, грозно сдвинул брови.
– Не сегодня. Завтра…
Грозный рык заставил Грейс содрогнуться, однако она быстро пришла в себя и поставила ногу в щель, чтобы Аббас не захлопнул дверь перед ее носом. Створка навалилась, сдавливая сапог.
– Сегодня.
– Завтра.
– Сегодня. – Грейс попыталась улыбнуться, но вышло неубедительно. – Пожалуйста…
Аббас взглянул поверх нее в темноту переулка.
– Где твой муж?
– Он… он мне не муж. – Грейс твердо взглянула в глаза драгоману. – Он не поедет.
Лицо Аббаса омрачилось еще больше. Грейс почувствовала, что ее мужество на исходе, и уронила голову на грудь.
– Жди здесь.
Грейс убрала ногу, и створка захлопнулась. Изнутри послышался шум, потом заспорили два голоса, высокий женский и низкий мужской. Первый переходил в пронзительный крик по мере того, как второй становился все громче и раздраженнее. Наконец дверь распахнулась, и мимо успевшей отскочить в сторону Грейс пронеслась женщина. Ее можно было бы назвать красивой, несмотря на полноту и искаженное злобой лицо. Она поправила покрывало на волосах, плюнула под ноги Грейс и, засунув несколько ассигнаций в вырез платья, скрылась.
Грейс прикусила нижнюю губу, чтобы не прыснуть от смеха. Сцена развеселила ее, несмотря на стыд и неловкость положения.
Наконец на пороге появился Аббас. На этот раз поверх легкого балахона он надел длинный кафтан, обвязал голову платком и об