Нет, а что?
А то, что я не понимаю, какого хрена творю, но все равно набралась смелости.
Подумала, что мы можем вместе сказать Мэдди правду.
На этот раз он отвечает не так быстро, проходит минута, может, две, прежде чем приходит сообщение.
Правду?
Для тебя это проблема?
Проходит несколько минут. Начинаю думать, что совершила ошибку, когда звонит телефон, и на экране высвечивается калифорнийский номер. Джонатан звонит. У меня сводит желудок.
— Алло?
Он колеблется мгновение, прежде чем начать говорить:
— Не думал, что ты ответишь.
— Ну, я ответила, — бормочу, думая, что стоило отправить его на голосовую почту. — Так, для тебя это проблема?
— Нет, мне просто интересно, что для тебя значит правда.
Хмурю лоб, уставившись в потолок.
— Что?
— Ты хочешь рассказать ей правду, — говорит он. — Всю правду?
Не уверена, что ответить. Сколько я хочу ей рассказать? Сколько ему нужно времени подготовиться? Я даже не знаю, обдумывал ли он это?
— Не знаю, — признаю.
Он становится жутко тихим, но я знаю, что по-прежнему на связи. Чувствую, слабо слыша его дыхание. Через мгновение парень делает глубокий вдох.
— Во сколько прийти?
***
Полдень.
Солнечный свет проникает сквозь открытые окна, согревая пространство мягким свечением. Легкий ветерок шевелит белые занавески, пока песня бойз-бенда раздается из радио в гостиной. Мэдди танцует, одетая в свой любимый наряд для воскресенья: как какой-то неугомонный маленький супергерой в пачке и разноцветных колготках, в слишком большой футболке с надписью «Бризо», и накинутом как плащ фиолетовом покрывале. Все утро энергия исходит от нее, в то время как я больше похожа на беспорядок.
Глаза жжет, так как не очень много спала, пялясь в потолок, выдумывая возможные разговоры и обдумывая все «что если». Этим утром мои руки дрожат, пока я заставляю себя убираться, пытаясь отвлечься от реальности, но ничего не помогает. Не имеет значения, сколько протираю и подметаю, я продолжаю думать о том, какой катастрофой может обернуться наш разговор.
Песня на радио сменяется... на это раз девчачья группа... раздается тихий стук в дверь.
— Открою! — кричит Мэдди, убегая к двери. В этот момент я напрягаюсь, переставая протирать стол на кухне в третий раз.
— Нет, подожди секунду, — говорю, но она не обращает на меня внимание. На часах 12:01. Я сказала ему прийти в любое время после полудня, а это значит....
— Бризо! — восклицает Мэдди, распахивая дверь, затем разворачивается с восторгом в глазах и говорит:
— Мамочка, посмотри, это....
— Джонатан, — заканчиваю я, выходя из кухни, нервно вытирая ладони о джинсы.
— Джонатан, — повторяет она, стоя перед ним в дверном проеме.
Он пялится на нее, улыбаясь.
— Мэдди.
— Входи, — говорит Мэдди, хватая его за руку — за поврежденную — чтобы втянуть в квартиру. Джонатан морщится, не сопротивляясь, но его улыбка дрогнет, когда взгляд встречается с моим.
Вздохнув, закрываю за ним дверь, прижимаясь к ней спиной. Мэдди говорит без передыху, а я даже не понимаю, о чем. Такое ощущение, что я под водой, сердце бьется в бешеном ритме, но кажется, Джонатан понимает мое состояние. Он снова ей улыбается, пока она устраивает ему быструю экскурсию по квартире.
Он останавливается в небольшом коридоре, который ведет к комнатам, снова встречаясь со мной взглядом. Догадываюсь, о чем он думает. Не знаю как или даже почему, но в мгновение, когда наши взгляды встречаются, я, как будто, возвращаюсь назад во времени: в другое место, в другую квартирку, даже меньше этой, но которая являлась нашим домом какое-то время.
— Мы можем поиграть в моей комнате! — объявляет Мэдди, пытаясь утянуть его в том направлении.
— Оу, подожди-подожди, — вмешиваюсь, выходя из оцепенения и отталкиваясь от двери. Пора и, правда, провести разговор о том, что нельзя никуда уходить с незнакомцами. Да, он ее отец, но ведь Мэдди этого не знает. Еще нет.
— Притормози, малышка. Нам нужно поговорить.
Глаза Мэдди расширяются. Я смотрю между ней и Джонатаном, их выражения лиц почти идентичные. Обеспокоенные.
— Я ничего не натворила, — говорит Мэдди, качая головой.
— Знаю, — уверяю ее, указывая на диван. — Садись.
Она садится, наконец-то, отпуская Джонатана. Он с осторожностью присаживается на край дивана рядом с ней. Я медлю мгновение, прежде чем присаживаюсь на журнальный столик перед Мэдди.
— Я, эм... — понятия не имею даже как начать. — Я хочу сказать, мы...
— Может, стоит мне... — перебивает Джонатан, делая паузу, прежде чем говорит: — Ну, сама понимаешь.
— Все нормально, — заверяю. — Я справлюсь.
— С чем, мамочка? — спрашивает Мэдди.
— Мы хотим поговорить с тобой кое о чем, — начинаю. — О том, почему Джонатан здесь.
— Чтобы поиграть со мной? — спрашивает малышка.
— Нет, — качаю головой. — Ну, я имею в виду, может быть, но на самом деле не из-за этого. Знаешь, мы с ним знаем друг друга давно, еще до того, как ты появилась на свет, золотко.
— Ох, — Мэдди смотрит на меня с изумлением. — Так он пришел, чтобы поиграть с тобой?
— Что? Нет, — восклицаю я, поморщившись, в то время как мое лицо краснеет. — Ничего подобного. Просто... Послушай, помнишь свою подругу Дженни, которая жила рядом с твоим дедушкой? Помнишь, как она переехала, и я объяснила тебе, что ее родители решили больше не жить вместе, потому что иногда взрослые так поступают, и поэтому ей придется оставаться в разных домах?
Ее глаза снова расширяются.
— Я должна переехать?
— Что? Нет! Ты не должна никуда уезжать.
— Обещаешь?
— Обещаю. Дело не в этом. Я просто хочу сказать, ну... знаешь, иногда родители не живут вместе, и в этом нет ничего страшного, и от этого они не перестают быть семьей. У всех есть мама и папа.
Мэдди качает головой.
— Не у всех.
— Да, золотко. У всех.
— Не-а. У Ноа из моей подготовительной группы нет папы. У него две мамы!
— Ох, ну... ладно, но, тем не менее, как раз об этом я и говорю. У всех есть двое родителей.
— Но сейчас у Дженни не двое, а трое. Ее папа женился, поэтому у нее теперь есть еще одна, но немножко другая, мама, правильно?
— Правильно, — боже, я все еще больше запутала. — Но, тем не менее, у нее есть свой папа, поэтому я хочу сказать....
— Я твой отец.
Джонатан говорит тихо, но уверенно, отчего я резко вдыхаю.
Мэдди смотрит на него.
— Ты хочешь быть моим папой?
— Да, — отвечает он. — Я уже им являюсь.
Ее челюсть отвисает в шоке.
— Ты женился на моей мамочке?
Джонатан быстро моргает, застигнутый врасплох, пока я закашливаюсь на этом вопросе.
— Ох, нет, мы не... — его взгляд встречается с моим, прежде чем он продолжает: — Все совсем не так. Я всегда был твоим отцом.
— Как?
— Как? — повторяет он. — Ну, просто я им являюсь. Кеннеди — твоя мама, а я твой папа.
— Как? — спрашивает Мэдди снова.
Он смотрит на меня, ища поддержки, как будто не уверен, что она на самом деле спрашивает, поэтому я вмешиваюсь, прежде чем он воспримет все буквально и начнет рассказывать о пестиках и тычинках.
— Мамы и папы не всегда вместе, помнишь? Поэтому, он твой отец, хоть и не был рядом.
— Но где он был?
Мэдди спрашивает меня, не его. Я знаю это, потому что она доверяет мне безоговорочно, и как бы ни обожала Джонатана, не очень хорошо его знает. Но я не знаю, как ответить, и должна ли вообще. Не уверена, что именно я должна объяснять его отсутствие, оправдывать его.
— Я не был там, где должен был, — вмешивается Джонатан. — Я должен был быть с тобой, но я...
— Болел, — помогаю я, пока он подбирает слова.
— Болел, — повторяет он.
— У тебя болел животик? — спрашивает Кеннеди, глядя на него.
— Нет, все было гораздо хуже, — признается, — и я не виню никого другого. Я сделал плохой выбор. Я...
— Ты скрывался? — спрашивает она.
— Я все испортил, — отвечает Джонатан. — Я не был с тобой, но теперь я здесь, если ты позволишь мне.
Она молчит мгновение, обдумывая, затем пожимает плечами.
— Ладно.
Джонатан выглядит ошарашенным.
— Ладно?
— Ладно, — повторяет, вставая с дивана и потянув его за руку, чтобы он тоже поднялся. — Но ты должен спать в маминой кроватке, потому что не влезешь в мою.
— Эм... — говорит он неловко, следуя за ней. — Что?
— Он не будет жить с нами, — вмешиваюсь я. — Помнишь родителей Дженни?
Мэдди кивает, глядя на меня.
— Но сейчас он может поиграть, мамочка? Пожалуйста?
— Конечно, — разрешаю я, улыбаясь. — Он может остаться, насколько захочет, и поиграть.
Она уводит его, прежде чем я могу что-нибудь сказать.
Слабо слышу, как Мэдди щебечет в своей спальне, когда пытаюсь занять себя и не зацикливаться на присутствии Джонатана. Убираюсь. Слушаю музыку. Смотрю телевизор.
Проходят часы.
Долгие часы — самые долгие в моей жизни. Я не знаю, чем они занимаются, не желая прерывать, но слышу смех Мэдди и разговоры Джонатана, пока они играют.
Начинает смеркаться, и я стою на кухне, готовлю ужин, когда в комнате Мэдди все стихает. Слышу шаги позади себя по деревянном полу.
Джонатан останавливается в дверном проеме.
— Она спит.
— Не удивлена, — отвечаю. — Она провела активно большую часть дня.
Смотрю на еду на плите. Мэдди позавтракала и пообедала, но я знаю, что если разбужу ее для ужина, то вряд ли она много съест.
— Да, — прерывает мои размышления Джонатан, облокачиваясь о дверную раму. — Мне бы хотелось иметь хотя бы половину ее энергии. Собрать в бутылку и брать с собой на ночные съемки.
— Полагаю, это круче кокса, да?
Его выражение лица мрачнеет на моих словах. И сразу же я ужасно себя чувствую. Брр.
— Извини. Мне не стоило это говорить.
— Все хорошо, — отвечает он. — Я все это заслужил.
— Может быть, но давным-давно я сказала себе, что не буду включать все эти женские издевки.
Заканчиваю ужин, выключаю плитку, пока Джонатан все еще стоит на месте.
— Голоден? Могу наложить тебе.
— Тебе не стоит предлагать.
— Знаю, но предлагаю.
— Эм, ну... ладно, — он идет к столу. — Если не возражаешь.
Ставлю две тарелки на стол. Спагетти и чесночный хлеб — ничего изысканного, но нас устраивает. Честно говоря, я не очень хороший повар. Спагетти недоваренные, и соус не самодельный, а из банки. Мы с Джонатаном сидит за столом напротив друг друга. Он ждет, пока я начну есть, прежде чем даже притрагивается к вилке.
Я ковыряюсь в тарелке, без аппетита, но как только Джонатан начинает есть, то не останавливается, пока не опустошает тарелку. Задаюсь вопросом, когда в последний раз он ел домашнюю еду. Раздумываю, если ли у него нанятый повар, или ему готовит Серена.
Серена. Он сказал, что они не женаты, но по большей части он избегает этой темы.
— Она знает?
Вопрос срывается с моих губ, прежде чем я могу обдумать его.
Выражение лица Джонатана настороженное.
— Кто и что знает?
— Серена, — поясняю. — Она знает о нашей дочери.
Он колеблется, будто обдумывает.
— Почти уверен, что да.
— Почти уверен.
— Смутно помню, что рассказывал ей, — отвечает. — Но мы оба были под кайфом, кто знает, поверила ли она или нет.
— Ничего себе, — говорю. — Приятно знать.
— Мы не... — начинает он, почесывая подбородок. — Послушай, насчет этого....
— Это не мое дело, — прерываю. — Больше нет. Что ты делаешь и с кем, меня не касается. Но если это будет отражаться на Мэдди...
— Не будет, — заверяет он. — Это несерьезно.
— Выглядит серьезно.
— Все это обман. Мы просто друзья.
— Друзья, — отвечаю. — То есть ты хочешь сказать, что никогда с ней не спал?
Он медлит с ответом.
— Так я и думала, — бормочу, размазывая нетронутые спагетти по тарелке.
— Это было несерьезно, — продолжает Джонатан. — Просто произошло.
— Как давно?
— Не помню, — признается он. — Время от времени подобное случалось.
— Когда был первый раз?
Знаю, что задаю слишком много вопросов для человека, которого это не касается, но дверь открыта нараспашку, и я не могу остановить себя от подглядывания.
Он снова медлит.
— Забудь, что я спросила, — говорю, отказываясь есть, и встаю со стула. Разговор окончен. Занимаю себя тем, что выкидываю остатки и начинаю мыть посуду, пока Джонатан сидит на месте.
— Могу я помочь? — предлагает, пока я наполняю раковину горячей водой.
— Собираешься мыть посуду одной рукой?
— Эм, наверное, — отвечает. — У тебя нет посудомоечной машины?
— Нет, — говорю, глядя на нее. — Вернее есть, но не работает.
— Что с ней?
— Кто знает? Ремонтники должны были исправить, но, как говорит мой отец, они полезны так же, как и конгресс. Еще они не могут починить мою стиральную машинку и сушилку.
— Что со стиральной машинкой и сушилкой?
— Одна течет, а другая не нагревается.
Джонатан замолкает, когда я начинаю мыть посуду. Когда смотрю на него, вижу, что он оглядывается вокруг, нахмурившись.
— Почему вы здесь живете?
— А почему не должны?
— Здесь очень скромные условия.
— Нам хватает, — отвечаю. — Я работаю в магазине, ты знаешь. Все, что могу себе позволить.
— Почему?
— Может, потому что я никогда не ходила в колледж, поэтому делаю то, что могу.
— Но... почему?
Развернувшись, смотрю на него.
Он смотрит на меня в замешательстве.
— Я отправлял деньги. Их должно было хватить.
— Мне не нужны твои деньги.
— Почему?
— Почему? Джонатан, ты серьезно задаешь мне этот вопрос?
— Послушай, я просто спрашиваю...
— Знаю, что ты спрашиваешь, но мы справляемся и без твоих денег.
— Да ладно тебе, не веди себя так, Кей.
— Как так?
— Вот так. Я хочу помочь.
— Тогда будь отцом, а не чеком.
Он замолкает, пока я продолжаю уборку. Когда заканчиваю и начинаю сливать воду, Джонатан встает, чтобы уйти. Делает несколько шагов, прежде чем колеблется и выдает:
— Я никогда тебе не изменял.
Вытираю руку и поворачиваюсь к нему.
— Я серьезно, — повторяет. — Последние пару лет прошли как в тумане, поэтому не мог сказать то, чего не помню, но я знаю, что между нами все было кончено, прежде чем у меня что-то было с Сереной.
Киваю, опуская взгляд на свои руки.
— Я не обвиняю тебя в измене. Просто пытаюсь понять, сколько потребуется времени, прежде чем ты двинешься дальше.
— Ох, ну, самый легкий вопрос, — отвечает. — Этого не произойдет.
Глава
Джонатан
Тусклые церковные цокольные этажи — не самое мое любимое место, и я не фанат проведения там времени. Для меня это необходимость, хотя Джек бы впал в бешенство, услышав от меня такое. Ведь сюда мы должны приходить изливать души, признаваться об алкоголизме миру.
Собрания. Я, черт побери, ненавижу их.
Предполагается, что они обеспечивают безопасность и анонимность, но это не тот случай. Люди склонны узнавать мое лицо, и не успеешь оглянуться, распространяют фотографии.
Складные металлические стулья заполняют Епископальную церковь Хатфилда. Сажусь на стул в самом заднем ряду, радуясь, что они не расположены по кругу, поэтому я могу держаться в стороне. Новое место, новое лицо, что означает: они захотят услышать мою историю, но я не планирую рассказывать. Сегодня просто нуждаюсь в напоминании.
Входят люди, около дюжины, мужчины и женщины, я никого не узнаю, кроме него.
Сукин сын.
Майкл Гарфилд.
Он направляется к передней части помещения. Отвожу взгляд, опускаю голову, ниже натянув кепку, но все бессмысленно. Мужчина останавливается перед всеми, взгляд задерживается на мне, когда он открывает собрание.
Дерьмо.
— Добро пожаловать, меня зовут Майкл, и я алкоголик.
— Привет, Майкл.
Хор голосов раздается в помещении, но я молчу и пялюсь на свои колени, пока он продолжает.
— Я трезв уже двадцать лет, — признается, прежде чем погружается в обычное разглагольствование. Я присутствовал на множестве подобных встреч, и они все начинаются одинаково: бессвязные приветствия, прежде чем слово предоставляется для историй. Но, кажется, никто особо не готов сегодня говорить, поэтому Майкл предлагает тему:
— Почему бы нам не поговорить о прощении?
Смеюсь себе под нос. Могу чувствовать его взгляд на себе.
Они говорят. Я слушаю.
Встреча длится полтора часа.
Кажется, что она длиннее, чем те девяносто дней, что я провел на лечении.
После окончания остаюсь на месте, позволяя другим покинуть помещение. Майкл направляется к выходу, останавливаясь возле моего стула. Он смотрит на меня мгновение суровым взглядом, прежде чем уходит, не сказав ни слова.
Его нет поблизости, когда я покидаю церковь. Все ушли, парковка пуста. Я один.
Вытаскиваю телефон, чтобы позвонить Джеку и дать знать, что посетил долбаную встречу, как он и просил, замечаю голосовое сообщение от Кеннеди. Она звонила около часа назад.
Нажимаю кнопку «воспроизвести», пока прохожу по парковке, мои шаги замедляются, когда слышу голос. Нет, не Кеннеди. Мэдди.
«— Мама разрешила позвонить, потому что, когда я проснулась, ты уже ушел. Она рассказала, что вы ели спагетти, но затем ты ушел. И я собираюсь поесть их сейчас, потому что это мое любимое блюдо, не считая сырной пиццы с сыром. Может, мы сможем поесть ее завтра, когда я буду не в саду! Можем снова поиграть, если мама разрешит, но ты должен спросить сам, так как это вечер перед занятиями, а тебе она может сказать «да».
Кеннеди смеется на заднем фоне.
— Я все слышу.
— Ох, — шепчет Мэдди. — Мне надо идти».
Улыбаюсь, когда сообщение прерывается, открываю текстовые сообщения и отправляю Кеннеди.