ГУМАНИТАРНОЕ АГЕНТСТВО АКАДЕМИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2000 8 глава

Однако, с точки зрения терапии, важно не только отде­ление от Я-комплекса персонажа, с которым он себя иден­тифицирует (обычно главного героя или героини сказки), но и — в достаточно высокой степени — понимание всех ос­тальных персонажей и мотивов, особенно субъективно вос­принимаемых как противник или партнер, в качестве пер­сонификаций собственного бессознательного комплекса

В качестве примера я хотел бы привести здесь двадца­тичетырехлетнюю пациентку, любимой сказкой которой была сказка братьев Гримм «Йоринда и Йорингель». Цен­тральный образ этой сказки — ведьма, живущая в своем замке посреди дремучего леса рядом с молодой любящей парой. Она обладает способностью заманивать к себе дичь, птиц и людей, и тот, кто оказывается ближе ста шагов от замка, не может больше пошевелиться, пока ведьма своим заклятьем не превратит его в птицу. Долгое время, пока эта сказка не была нам известна как любимая сказка па­циентки, во время аналитических сеансов она рассказы­вала неоднократно повторявшийся и сильно пугавший ее в детстве, в возрасте между 5 и 10 годами, сон. Ей сни­лось следующее: «Я прихожу в большой лес. Вдруг дере­вья схватывают меня своими ветвями и больше не отпус­кают. В этом лесу ведьма, которая заманивает меня все дальше в глубь леса и приказывает деревьям не выпускать меня...»

Параллель между персонажами сновидения и сказки не может быть более очевидной. Пациентка страдала от силь­ной депрессии. Она была единственным ребенком и в ран­нем возрасте во время войны потеряла отца. Мать перене­сла все свои чувства на ребенка и окружила его чрезмер­ной заботой, ожидая отовсюду опасности. Кроме того, в возрасте между шестью и восемью годами пациентка забо­лела туберкулезом, из-за чего была помещена в клинику.

Сон и сказка отчетливо описывают ее безнадежную ситуа­цию. В ведьме выступает негативная сторона схватившей и не отпускающей от себя матери, властолюбие этой особы, на архетипической плоскости как бы преобладающей над реальной матерью. У пациентки наблюдался еще один сдер­живающий фактор, а именно, органическое заболевание В этом случае ребенок должен овладеть опытом того, что соб­ственное тело — ненадежный инструмент и может стать причиной жизненных затруднений. Позже, в процессе ана­лиза ей пришлось еще раз определиться в связи с этой про­блемой, архетипическим образом великой матери природы в ее устрашающем аспекте, которая, подобно сказочной ведьме, может превратить в пеструю птицу, то есть взять в плен регрессивного мира фантазии. В процессе лечения происходит интеграция архетипа Великой Матери, обитаю­щего в ее собственном бессознательном в качестве удержи­вающего и регрессивного аспекта, а также его проекции в окружающий мир. В ходе анализа перед пациенткой неод­нократно всплывал символический образ пестрой птицы из сказки и плен у ведьмы, пока ей не удалось, наконец, раз­вить на этой основе творческую деятельность своей фанта­зии. Именно при терапевтической работе с этой сказкой удалось наиболее убедительно осуществить возвращение проекции этого персонажа в окружающий мир и прийти к опыту восприятия ее как части собственной личности в Не-Эго (Non-Ego). При этом отделение Я-идентификации от сказочного персонажа отнюдь не означает только ликвида­цию или полную сознательную переработку общего ком­плекса. Скорее, речь идет о том, чтобы лишить этот ком­плекс его либидозной доминанты, посредством которой он оказывает влияние на Я. Вместо этого контроль переходит к Я-комплексу, с тем, чтобы он мог самостоятельно уста­навливать отношения с душевным комплексом, на основе ли здоровых инстинктивных реакций, или в результате соз­нательного решения.

Есть два препятствия, на которые следует обратить вни­мание, обращаясь в процессе терапии к любимой сказке. Во-первых, это фрагментарность и искажения, к которым пациент невольно прибегает в своих воспоминаниях. Превосходный пример такой фальсификации приводит Беттельгейм в своем предисловии, когда пациентка меняет ро­лями Гензеля и Гретель. У меня самого был подобный слу­чай, относящийся к сказке о Русалочке. Пациентка пом­нила только о том, что после кораблекрушения принц, бессильный и беспомощный, лежат на берегу моря и был спасен женщиной. Эта пациентка была единственным ре­бенком в семье, в то время как ее родители мечтали иметь сына. Когда она пришла ко мне, то была столь же беспо­мощной и бессильной, как тот принц на побережье, и пол­ностью зависела от женщины, своей матери. Только про­работав подоплеку этой ситуации в анализе, мы смогли выйти на подлинный сюжет сказки и выяснить основа­ния ее невроза.

Вторая, столь же важная, проблема состоит в том, что имеется ряд случаев, когда бывает недостаточно прорабо­тать любимую сказку в личной плоскости, но требуется вступить в область архетипов. Я подробно освещаю эту про­блему в своей работе о «Структуре комплекса»¹⁴. В описан­ном там случае пациент страдал от тяжелого негативного материнского комплекса. Воспоминания о его матери, ко­торую он потерял в 12 лет, были полностью вытеснены и смогли постепенно проявиться только в процессе анализа. Его любимой сказкой было «Каменное сердце» В. Гауфа¹⁵. Хотя симптоматика пациента после проработки воспоми­наний о своей матери заметно улучшилась, она исчезла еще не полностью. Полностью ему удалось справиться с пробле­мой только после осознания смысла архетипических обра­зов этой сказки.

Важному значению отделения идентификации и инфля­ции Я-комплекса от героя или героини сказки и освобож­дения пациента от желания жить их жизнью соответству­ет, с другой стороны, важность восприятия этих персона­жей как принадлежащих его собственному внутреннему миру, как чего-то такого, что не только жестко задано ему судьбой, но может, будучи правильно понято, постоянно встраиваться в его собственный способ переживаний и от­ношений. И тогда можно, как это случилось с описанной мною в первой части пациенткой, вообще отказаться от стремления к замужеству и направить энергию по другому руслу, как бы болезненна и трудна ни была жертва, при­несенная подобным отказом. В данном случае это помог­ло ей прийти к выздоровлению и совершить важный шаг к зрелости.

Прежде чем в следующей части я перейду к идентифи­кации со сказочным персонажем, следует еще немного ска­зать о распространенности феномена любимой детской сказки и о ее выборе. Обратившись в этой связи к 85 дли­тельным курсам терапии, проводившимся в 1974, я уста­новил, что 70 пациентов (т. е. около 85%) были способны сообщить свою любимую сказку¹⁶. Это число оказалось не­ожиданно велико, а на большое значение скрывающихся за сказками комплексов я уже указывал. С точки зрения типологии было обнаружено, что процент экстравертных пациентов, которые не вспоминали любимую сказку, был выше, чем интровертных. У ярко выраженной эстравертной личности большую роль играют реальные объекты. Она не в такой степени обращена к внутренним пережи­ваниям. Поэтому относительное увеличение числа паци­ентов, вообще не помнящих любимой сказки, может быть связано с экстравертностыо. В той или иной степени интровертные люди, напротив, уже в раннем возрасте пред­принимают попытки проникновения в свой внутренний мир, чтобы войти с ним в контакт, так как реальные объ­екты связаны для них с сильным страхом. Такое же значе­ние имеет и фактор иррациональности. Поразительно, сколько пациентов с любимой сказкой имеют в качестве ведущей иррациональные функции чувства и интуиции, и как часто основными функциями людей, не имеющих лю­бимой сказки, являются рациональные функции мысли и ощущения. Кажется, что определенная открытость по от­ношению к иррациональной части мира и собственной ду­ши благоприятствует обретению любимой сказки.

Удивительно большим было также разнообразие сказок. 70 пациентов представили 49 различных сказок, что гово­рит о наличии сильного индивидуального фактора. В начале моего исследования я ожидал, что столкнусь с обычными народными сказками, вроде «Гензель и Гретель» или «Красной шапочки» и т. п. Но, как показывает исследование Виттгенштейна¹⁷, так происходит только в том случае, если спрашивать о такой сказке при выяснении анамнеза или в первые часы анализа. Тогда от пациента можно услышать первую попавшуюся обычную стандартную сказку, в то вре­мя как собственная любимая сказка может достичь созна­ния только в ходе дальнейшего терапевтического процесса извлечения вытесненных содержаний. Таким образом, в большой вариабельности сказок также проявляется прису­щий людям принцип индивидуализации.

Как уже упоминалось, народные сказки, как правило, нейтральны относительно функциональных типов. Как правило, человек идентифицирует себя с героем или ге­роиней сказки в соответствии со своей ведущей функци­ей, будь то мысли, чувства, интуиция или ощущение. Правда, иногда встречаются идентификации через подчи­ненные функции. По-другому обстоит дело с авторскими, искусственно созданными сказками известных сказочни­ков, такими, как приводимые здесь сказки Андерсена и Гауфа. Здесь предпочтение зависит от определенной типо­логии, а именно той, которая находит свое выражение в произведении поэта. Так, например, обращаясь к Андер­сену едва ли можно не заметить, что в его сказках всегда преобладают интроверсия, чувство и интуиция. Соответ­ственно этому, его сказки предпочитаются людьми, у ко­торых эти функции являются ведущими. Примерами того, что Андерсен невысоко ценит функции мышления и ощу­щения, могут служить сказки «Снежная королева» и «Дюй­мовочка», так что едва ли эти сказки выберут те, у кого эти функции ведущие.

ИДЕНТИФИКАЦИЯ С ГЕРОЕМ ИЛИ ГЕРОИНЕЙ СКАЗКИ

Обычно пациент идентифицирует себя с главным геро­ем или героиней сказки. В структуре комплекса его Я (Ichkomplex) также воспроизводятся соответствующие это­му герою формы переживаний и отношений. Однако в от­дельных случаях этого не происходит, а оказывается воз­можной идентификация с каким-нибудь другим персона­жем сказки или даже с ее символом.

Например, у одного моего пациента любимой сказкой был «Железный Ганс», в которой заколдованный король вел в лесу жизнь дикаря, дожидаясь своего освобождения от заклятья. И это освобождение, наконец, пришло, благода­ря подвигам юного королевича, попавшего в его руки и с помощью Железного Ганса одолевшего всех врагов. Собст­венно, королевич и является подлинным активно дейст­вующим главным героем этой сказки. Для моего же паци­ента было характерно то, что он сравнительно пассивно ожидал своего освобождения от другого человека и только время от времени — как Железный Ганс — позволял ярости вылиться наружу. Другая пациентка, любимой сказкой ко­торой была сказка Сент-Экзюпери «Маленький принц», идентифицировала себя с Розой, которая росла у Малень­кого Принца на его крошечной планете, и не поддержива­ла никакой связи с внешним миром. Ее характеризовало предпочтение, которое она отдавала своим прекрасным красочным фантазиям по сравнению с суровой реальностью нашей земли. Но эти два примера я упоминаю здесь лишь вскользь и останавливаться на них не буду. В этой главе мне больше хочется показать, каким образом одна и та же сказка может функционировать в качестве предпочитаемой ^и У мужчины, и у женщины. Он идентифицирует себя с главным героем, а она с главной героиней. Конечно, они приходят к очень разным фантазиям, различаются и их ис­тории болезни. В дальнейшем я собираюсь их сопоставить.

Речь здесь пойдет о сказке братьев Гримм «Король Дроздобород». Урсула Баумгардт недавно опубликовала превос­ходное психологическое толкование этой сказки, к которо­му я написал предисловие¹. Правда, она коснулась в нем только женской психики и сегодняшней эмансипации жен­щины, следуя при этом развитым Бломейер (Blomeyer)², Джеймсом Хиллманом³ и Вереной Каст⁴ концепциям, со­гласно которым психическое как мужчины, так и женщи­ны содержит и анимус, и аниму. Эти архетипы соответст­вуют бессознательным мужскому и женскому образам, об­ладающими сильной притягательностью, как это особенно подчеркнуто у Каст. Прочие персонажи того же пола, со­гласно установившемуся мнению, олицетворяют теневые аспекты. У меня, однако, есть некоторые сомнения для то­го, чтобы присоединиться к этому мнению⁵. С одной сто­роны, я опасаюсь, что таким образом могли бы быть ниве­лированы, именно в смысле модного сегодня гермафроди­тизма, кое-какие известные различия между полами, а с другой стороны, до сих пор моя практическая работа вполне согласовывалась с классической концепцией. Поэтому я оп­ределяю позитивно переживаемых персонажей одного по­ла скорее как «альтер эго», которое также является частью области тени. Таким образом, в представленных далее слу­чаях вновь находит подтверждение классическая концепция анимы и анимуса: для моих пациентов принцесса из сказ­ки является анимой, а для пациенток, соответственно, Ко­роль Дроздобород — анимусом.

Как и в большинстве сказок, в «Короле Дроздобороде» имеется два главных персонажа, мужской и женский, то есть Король Дроздобород и строптивая принцесса, так что мужское и женское Я может без труда идентифицировать­ся с тем или иным главным действующим лицом. Конеч­но, существуют сказки, например, «госпожа Метелица», где единственный персонаж мужского рода это петух, или «Красная шапочка», где на первом плане персонажи жен­ского рода, девочка, ее мать и бабушка. Насколько я мог наблюдать в своей практике, пациенты мужчины очень редко выбирали такую сказку в качестве любимой, и речь в обоих случаях шла об очень тяжелых расстройствах. Хо­тя количество моих пациентов недостаточно велико для далеко идущих заключений, однако М.-Л. фон Франц так­же указывает на то, что эмпирическое правило, согласно которому рассказы, где главный герой мужчина, связаны с мужской психологией, а те, где главная героиня женщи­на—с женской психологией, имеет немного исключений⁶. Кроме того, оба главных персонажа сказки могут представ­лять как аниму, так и анимус и не относиться ни к Я па­циента, ни к Я пациентки, но к их бессознательной об­ласти. Наконец, в некоторых сказках носителями судьбы является пара, состоящая из брата и сестры, как в сказках «Гензель и Гретель» или «Братец и сестрица». Это особый случай, который я здесь выношу за скобки. Для моего со­поставления я выбрал сказку, которая может быть легко понята как с точки зрения мужской, так и с точки зрения женской психики. Для того, чтобы передать содержание сказки, я воспользуюсь пересказом X. фон Байт:

Королевская дочь прославилась на весь свет своей красотой, но была высокомерна сверх всякой меры. Ни­кого из женихов не считала она достойным своей руки. Кто ни сватался к ней, все получали отказ, да еще на­смешливое прозвище в придачу. Хуже всех пришлось молодому королю, у которого, по ее мнению, подборо­док был крив и слишком выдавался вперед: «Смотрите! У него подбородок, словно клюв у дрозда! Король Дроздобород! Король Дроздобород!».

Видя, что дочка вовсе и не думает выбирать себе же­ниха, а только зря потешается над людьми, старый ко­роль разгневался и поклялся, что выдаст ее замуж за первого попавшегося нищего, который постучит у во­рот. Пару дней спустя под окнами дворца затянул свою песенку бродячий музыкант По приказу короля грязный оборванный нищий пропел перед ним все, что знал и помнил, и в награду получил в жены принцессу. После венчания молодые супруги должны были покинуть дво­рец. Впервые королевская дочь пешком вышла из от­цовского дворца.

Долго брели они по равнинам и холмам и наконец пришли в большой густой лес. Принцесса залюбовалась тенистыми деревьями и спросила:

— Чей это лес закрыл небесный свод?

— Владеет им король Дроздобород.

А если б ты была его женой —

То был бы твой.

— Ах, кабы мне дана была свобода,

Я стала бы женой Дроздоборода!

Потом они вышли к лугу:

— Чей это луг над гладью синих вод?

— Владеет им король Дроздобород

А если б ты была его женой,

То был бы твой.

—Ах, будь мне возвращена моя свобода,

Я стала бы женой Дроздоборода!

К вечеру они подошли к стенам большого города, над золотыми воротами которого возвышалась круглая башня.

— Чей это город с башней у ворот?

— Владеет им король Дроздобород.

А если б ты была его женой —

То был бы твой!

Тут королевна заплакала:

— Вернись ко мне опять моя свобода —

Я стала бы женой Дроздоборода!

Наконец, пройдя через весь город, они остановились на окраине у маленького, вросшего в землю домика.

— Чей это домик, старый и кривой?

— Он мой и твой! — ответил музыкант и отворил дверь. — Здесь мы с тобою будем жить. Входи.

— А где же слуги? — спросила она.

— Какие слуги! Что понадобится, сделаешь сама. Разведи огонь, поставь воду да приготовь мне что-ни­будь поесть. Я изрядно устал.

Но королевна ничего не умела делать и музыканту самому пришлось приложить ко всему руки, чтобы де­ло пошло на лад.

На другой день музыкант ни свет ни заря подни­мает королевну и велит заниматься хозяйством. Так проходит два дня, мало-помалу все припасы подходят к концу, и муж предлагает ей сплести корзины для про­дажи. У нее ничего не получается, только исколоты ру­ки, и муж полагает, что она сможет хотя бы прясть. Но нитки так врезаются ей в пальцы, что кровь капает из них, как и слезы из глаз. Тогда он решил отправить жену на рынок торговать глиняными горшками Она боится, что ее узнают подданные ее отца, но должна подчиниться. Сначала ее красота привлекает покупа­телей, и торговля идет бойко. Но через несколько дней на рынке появляется пьяный гусар на коне и опроки­дывает все горшки. Она плачет в страхе перед мужем, и тот говорит, что раз она не способна ни к какой ра­боте, то он отправит ее в королевский дворец судо­мойкой. И вот, в то время как королевна-судомойка чистит горшки и выгребает из очага золу, во дворце готовятся к свадьбе молодого короля. Королевна, за­кончив работу, прячется за дверью, чтобы украдкой по­смотреть на торжество. «Я считала когда-то, что я луч­ше всех на свете, что я первая из первых, — думает она. — И вот теперь я — последняя из последних». В это время из залы вышел сам король — весь в шелку и бархате, с золотой цепью на шее.

Увидев молодую красивую девушку, он схватил ее за руку и потащил танцевать. Но она отбивалась от не­го, отворачивая голову и пряча глаза. Она так боялась, что он узнает ее! Ведь это был король Дроздобород — тот самый король Дроздобород, которого еще совсем недавно она высмеяла неизвестно за что и прогнала с позором.

Но король Дроздобород вывел королевну-судомой­ку на самую середину зала и пустился с ней в пляс. А потом он сказал ей:

— Не бойся! Разве ты не узнаешь меня? Ведь я тот самый бедный музыкант, который был с тобой в до­мике на окраине города. И я тот самый гусар, кото­рый растоптал твои горшки на базаре. И тот осмеян­ный жених, которого ты обидела ни за что ни про что. Из любви к тебе я сменил мантию на нищенские лох­мотья и провел тебя дорогой унижений, чтобы ты по­няла, как горько человеку быть обиженным и осмеянным, чтобы сердце твое смягчилось и стало так же пре­красно, как и лицо.

Королевна горько заплакала:

— Ах, я так виновата, что недостойна быть твоей же­ной, — прошептала она.

Но король не дал ей долго печалиться и велел при­дворным дамам нарядить молодую королевну в платье, расшитое алмазами и жемчугами, и они отпразднова­ли свадьбу, а среди гостей был и старый король — ее отец. Все поздравляли молодых и желали им счастья и согласия⁷.

Если мы подойдем к сказке прежде всего с точки зре­ния женской психологии, то, как на это указывает и X. фон Байт, основным ее мотивом является освобождение дочери от сильной и интенсивной связи с отцом. Анимус женщи­ны в детстве выступает против нее сначала в образе отца или занимающего его место мужчины, позже замещается братом, супругом, другом и, наконец, его можно отыскать в «объективных свидетельствах духа, в церкви, государстве и обществе и их учреждениях, а также в научном и художе­ственном творчестве»⁸. Доминирование и устойчивость пат­риархального отцовского анимуса, чья могущественная фи­гура господствует в психике женщины, вызывает в ее Я сверхкритичное отношение к любому другому мужчине и ничем не оправданное отклонение его в качестве жениха. Бессознательно принцесса из нашей сказки так сильно при­вязана к отцу, что любой другой мужчина кажется ей не­подходящим и вообще не имеет шанса. С другой стороны, именно он, этот отцовский анимус, внезапно приказывает девушке выйти замуж за первого встречного, то есть при­знать и почтить самое ничтожное. Вариации этого мотива обнаруживаются в датской сказке «Петер Ротхут»⁹ (Петер Красная Шапка) или в шведской «Цоттельпельц»¹⁰ (Клок шерсти). В отличие от других сказок, например, «Безрукая девушка», в «Короле Дроздобороде» образ отца не являет­ся однозначно злым или корыстным. Дочь не приносится им в жертву удовлетворению собственных влечений, но встречает подлинное добросердечие и терпение. То есть, ес­ли мы исходим из женской психологии, то обнаруживаем у девушки возможность свободно выбирать среди целого ряда женихов. Только неспособность ее Я совершить этот выбор, то есть сделать очередной шаг в своем развитии, дает отцовскому гневу вырваться наружу, принуждая высокомер­ную нарциссическую надменность Я вступить в союз со своей противоположностью, то есть приказывает гордой принцессе сочетаться браком с нищим.

Прежде, чем перейти к дальнейшей интерпретации сказ­ки, я хотел бы сравнить положение дел в начале сказки с ситуацией двух моих пациентов. Что касается пациентки, то речь идет об экстравертном сенсорном и чувственном ти­пе, а у пациента — об интровертном, с преобладанием соз­нательных функций мышления и интуиции".

Тридцатипятилетняя пациентка страдала фобией, начав­шейся со страха перед болезнью ее попугая (Papageien-krankheit), а также с навязчивых представлений и навязчи­вых страхов, связанных с мужем и ребенком. Кроме того, ее периодически мучило депрессивное состояние, за кото­рым нетрудно было различить подавленные ярость и упрям­ство. Эти состояния заставляли тяжело страдать всю семью, что, соответственно, вызывало чувство вины у нее самой. Кроме того, в это периоды она прибегала к алкоголю. В ос­тальное время она была превосходной женой, которая под­чиняла патриархальному принципу свои личные и профес­сиональные интересы, с другой же стороны, она полностью доминировала в супружестве и относилась к типу людей, о которых говорят, что с ними не захочешь и вишни есть. Од­нако за этим внешне агрессивным поведением чувствова­лась глубокая сердечность и теплота.

Ее отец был фабричным рабочим и воспринимался ею как человек добрый, спокойный и любящий. Он никогда не мог, как впоследствии и муж, ни в чем ей отказать. Он явно принадлежал к интровертному типу и, когда бывал до­ма, обычно уединялся в своей комнате. Кроме того, во вре­мя войны он много лет жил вне семьи. Несмотря на это, между ним и дочерью существовала сильная эмоциональ­ная связь, так как он, в отличие от матери, был сердечным и добродушным человеком. Свою мать пациентка воспри­нимала как бесчувственную и даже бессердечную. У нее случались припадки буйного помешательства, во время кото­рых она совершала суицидные попытки и внушала детям страх перед опасным внешним миром, в котором могло произойти только худшее. Она также доминировала в семье и задавала тон отношениям, в то время как отец представ­лял скорее фактор стабилизации.

Супруг пациентки, происходивший из академической среды, был так же добродушен, как ее отец, но сущест­венно активнее и успешнее в своей профессиональной деятельности. Так как моя пациентка была очень при­влекательной девушкой и, кроме того, ее специальность предоставляла ей много возможностей для знакомства с мужчинами, у нее не было недостатка в женихах. Со сво­им будущим супругом она была знакома задолго до заму­жества, но никогда не принимала его в расчет. Только по­сле сильных разочарований в отношениях с другими муж­чинами она, сочтя, что с ним легко будет поладить, вышла за него замуж.

Обратившись к этой ситуации, мы видим здесь интровертного, добросердечного и чувствительного, но уклоняю­щегося отца и жесткую холодную мать, отношения и иден­тификация с которой были для пациентки невозможны. Исходя из этого, она попадает в зависимость от инцестуоз-ной связи с образом отца и одновременно отвергает свою женскую сущность. В этой ситуации мы обнаруживаем от­четливые параллели со сказкой:

— Существует тесная связь между отцом и дочерью.

— Взаимосвязь добросердечности и внезапной агрессив­ности.

— Отказ от свободного выбора подходящего партнера и, вместо этого, брак, грубо говоря, с первым встречным, ока­завшимся под рукой.

— Беспрекословно и не думая о том, что может быть иначе, женщина подчиняется патриархальному принципу, отказываясь от своей профессии и своих интересов, чтобы в качестве «всего лишь домашней хозяйки» быть служан­кой своего мужа.

— Вместо того, чтобы установить подлинные взаимоот­ношения с партнером, она оказывается под властью страхов и дурного настроения, терроризируя всю семью. Как яс­но говорится в сказке, капризами ничего не добиться.

Согласно Эриху Нойманну¹², обычно наблюдают пять ступеней развития женского начала: от матриархальной фа­зы через патриархальную к фазе созревания. Я излагаю здесь описание этих фаз Вильямом Алексом¹³.

1. Фаза матриархального самоутверждения и иденти­фикации. Здесь начинает формироваться женское Я. Муж­ское рассматривается как необходимое и полезное, но под­чиненное.

2. Вторжение патриархального первоначала: мужчина врывается как насильник в материнско-дочернее единство, подобно мифическому Гадесу, который похищает Кору у ее матери Деметры. Женское Я, хотя продолжает свой рост, но попадает под власть превосходящей автономной власти ну-минозного мужского начала

3. Спасение женского Я мужским героем, который пре­одолевает патриархальное первоначало. Герой переживает­ся как превосходящий, появляясь снаружи или внутри, или в обеих областях одновременно

4. Ступень встречи и/или конфронтации с мужским, на которой возможен союз.

5. Фаза индивидуации в женской психологии, на кото­рой патриархальное доминирование преодолено.

Я полагаю, что сказка и внутренняя ситуация пациент­ки соответствуют переходу из второй фазы в третью. В поль­зу этого вывода говорит и сновидение в начале анализа: пациентка находится вместе с другой женщиной, которая несет в руках отрезанную косу. Эту косу, по ее словам, мо­лодой коллега бросил у дороги и из-за этого произошло не­счастье. «Это была моя коса, — сказала пациентка, — и я спрятала ее». Затем выступает судья, который, несмотря на протесты обеих женщин, сначала приговаривает молодого человека к смерти, потом к пожизненному заключению. Смягчение участи, однако, наступило лишь тогда, когда женщины крикнули: «Подумай о своей матери!».

В этом сновидении мы прежде всего находим слабое уд­военное Я обеих женщин, которые, впрочем, располагают косой, безусловно носящей фаллический характер. Столь же слабый, явно зависимый анимус юноши причиняет этой косой несчастье, то есть приводит к выносимому строгим патриархальным судьей, обладающим чертами великого ин­квизитора¹⁴, суровому приговору, которому обе женщины и юноша должны подчиниться. Они могут смягчить приговор только обращением к матери. Таким образом, при взгляде на это сновидение ясно, что пациентка находится во вла­сти патриархального Великого Отца, по сравнению с кото­рым герой не имеет ни одного шанса.

Теперь мне хотелось бы провести сравнение с исход­ной ситуацией моего пациента. Ему было около тридцати пяти лет, по профессии он был средним служащим и об­ратился к анализу в связи с синдромом навязчивых со­стояний, вследствие которого возникали трудности в ра­боте, в контактах с людьми и конфликты в супружеских отношениях. Он происходил из семьи ремесленника, и его детство было подобно детству рассматриваемой выше па­циентки. Доминирующая мать, которая в значительной степени контролировала маленькую мастерскую, противо­поставлялась слабому отцу, уступавшему во всех конфлик­тах. Однако, атмосфера родительского дома была несколь­ко иной, чем в предыдущем случае. В то время как па­циентка воспринимала мать как холодную, властную и бессердечную, а отца как чувствительного, теплого и лас­кового, в переживаниях пациента не было связи ни с од­ним из родителей, что усугублялось тем, что часть своего детства он провел в интернате. Он ощущал себя сиротой, растущим в изоляции от семьи.

Интересно, однако, что выбор партнера происходил в точном соответствии с предыдущим случаем. Пациент так­же был знаком со своей будущей супругой со времени обу­чения профессии, сначала ухаживал и добивался ее, но без­успешно. Напротив, она влюбилась в другого человека, на­много старше себя, и несколько лет поддерживала с ним связь, закончившуюся тяжелым разочарованием. Мой па­циент все время терпеливо ожидал ее и, оказавшись в си­туации разочарования, она, если можно так выразиться, приняла его как первого встречного, как бедного улично­го музыканта, стоящего у ее дверей. Его первое сновидение в процессе анализа содержало два основных мотива, которые очень напоминали сказку «Король Дроздобород», один из них состоял в том, что он, подобно музыканту, блуждал по лесу. К другому мотиву я еще вернусь. Ситуа­ция его супружества выглядела иначе, нежели у описан­ной перед этим пациентки. Хотя супруга моего пациента также страдала синдромом навязчивых состояний, сопро­вождавшимся симптомами истерии и фобий, однако по­мимо этого у нее имел место обычный в последнее деся­тилетие агрессивный комплекс эмансипации. Она пыта­лась строить супружеские отношения по принципу: «Ты делаешь для меня все, а я не делаю ничего, кроме разго­воров о своей эмансипации», а также навязывая описан­ную Э. Берном¹⁵ садомазохистскую игру «Ты и дети ме­шаете мне во всем, что я могла бы делать». Как известно, за этим стоит недостаточное или вовсе отсутствующее раз­витие собственного анимуса, что выражается в деструктив­ной критике, нытье и механическом усвоении законных коллективных клише при одновременной неспособности к конструктивному созиданию собственной жизни и к ос­мысленной активности.