него неизгладимое впечатление. Каково же удивление Тирберга.
когда он узнает в портрете молодого Наполеона своего итальян
ского знакомого. Примирение между генералом Вилли и Тирбер
гом заключается с характерным условием: пусть Тирберг забудет
ради Наполеона молодого, ради его обаяния поступки Наполеона-
императора, тирана и покорителя Европы.
И нтересно намечены в новелле образы немецкой молодежи
20-х годов. Молодой пруссак Рантов, воспитанный в духе прекло
нения перед 1813 г., с большим удивлением узнает, что далеко не
все немцы в Южной Германии благословляют Пруссию. В ответ на
хвастливое заявление Рантова: «Мы сбросили Наполеона с престо
ла» старый генерал Вилли насмешливо роняет: «А я-то думал, что
для этого понадобилось полмиллиона солдат, собранных по всей
Европе...»
То, что Рантов считал подвигом прусского генерала Иорка —
удар во фланг отступающей французской армии,— предстает те
перь перед ним как предательство, совершенное по отношению к
ослабевшему и попавшему в беду союзнику. Рантов пробует заго
ворить о «всеобщем подъеме 1813 года»,— старый генерал заявля
ет, что в Южной и Западной Германии никто не видел этого подъе
ма. В рассказе генерала Вилли обрисовывается трагикомическая
фигура «волонтера 1813 года», добровольца из отряда «франкфурт
ских мстителей», жалкого и смешного перед Наполеоном и его
ветеранами.
Трудно и горько дается Рантову мысль о том, что он далеко не
во всем верно оценивал события 1813—1815 гг., о том, что населе
ние других земель Германии видит в пруссаках не освободителей,
а поработителей. А тут еще знакомство с молодым Робертом Вил
ли, членом тайного политического общества; перед авторитетом
Роберта Рантов преклоняется, хотя его вольнодумство внушает
«молодому пруссаку страх. В отличие от бонапартиста-отца, Ро
берт не осуждает «подъем 1813 года», но, оказывается, видит в нем
проявление сил, спящих в народе и позволяющих надеяться на
лучшее будущее: Рантов, готовый обрадоваться такому союзнику,
вдруг начинает смутно подозревать, что Роберт думает совсем не
о том будущем, которое рисуется ему, Рантову, в казенно-прусском
духе.
® u льаельж ЭГауф
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -/5
Значителен и поэтичен образ Анны Тирберг, которая не жела
ет быть «истинно-германской девицей и прясть у себя в каморке».
В Анне Тирберг сочетаются мягкость и строгость, серьезность и
юмор, романтическое преклонение перед памятью императора и
понимание того, что его время не вернется. Однако, как и ее воз
любленный Роберт Вилли, она прежде всего противница того ре
жима, который установлен в Германии вместе с победою Священ
ного союза; кузен Рантов с его казенно-прусским представлением
о немецкой истории ей смешон и жалок.
В сложной борьбе настроений и мнений, которая обрисована в
«Портрете», отразилась приближавшаяся зрелость Гауфа-писате-
ля: резче сказалось здесь осуждение политики Священного союза,
полнее и глубже наметилось сочувствие передовой немецкой ин
теллигенции 20-х годов. «Марсельеза» и политические песни Де-
лавиня и Беранже, звучащие в тексте новеллы, глубоко симпто
матичны для растущих демократических настроений писателя,
гораздо более заметных теперь, чем за два года до того — в «Лих
тенштейне», еще не чуждом романтизации Средневековья. Теперь
Средневековье бесповоротно осуждено в лице старого Тирберга, не
примирившегося с крахом Священной Римской империи и бормо
чущего о своих претензиях к Наполеону: поступь истории разда
вила старое родовое гнездо Тирберга, а он все равно ничего не по
нял и ничему не научился в эти тяжелые и грозные годы, пронес
шиеся над Германией.
Роберт Вилли, молодой немецкий вольнодумец, поэтический
социальный мечтатель, грезящий о всеобщем благоденствии и ос
вобождении Европы,— вот положительный образ последней закон
ченной новеллы Гауфа. Перед смертью писатель работал над рома
ном «Андреас Гофер» («Andreas Hofer»), посвященным событиям
тирольского восстания 1809 г. Тема народных движений, намечен
ная еще в «Лихтенштейне», теперь выступала как воспоминание о
недавнем прошлом, память о годах, когда решалась — и на долгое
время — дальнейшая судьба народов Германии и Австрии.
Гауф был тесно связан со всем «швабским» укладом жизни -
Вюртемберга, о котором он с такой любовью и не раз писал в но
веллах и сказках. Он ревниво отделял Вюртемберг от других не
мецких государств, хотя и был сторонником объединения Герма
нии. «Вюртембергская», «швабская» тема явственно звучит в его
творчестве. Существеннейшую роль в формировании и развитии
литературных вкусов Гауфа сыграли старш ие представители
«швабской школы». Их творчество воспринималось как определен
ная традиция. В недавнее прошлое уходила корнями и другая
очень важная для него традиция — традиция Шиллера, вдвойне
близкого и дорогого для Гауфа именно потому, что он был тоже
шваб но рождению.
Но Гауф, как Уланд, выходит за пределы «швабской школы»,
приобретает общенемецкое значение. Его сказки, стихи и новеллы,
16 --------------------------------------------------------------------------- ф
роман «Лихтенш тейн» — это явления национальной немецкой
литературы, отнюдь не ограниченные узкими областными интере
сами, «швабской» спецификой, которая так связывала творчество
некоторых других поэтов из кружка Уланда.
В немецком литературном процессе 20-х годов и художествен
ное наследие Гауфа, и его литературная полемика, и его своеобраз
ное восприятие традиций фольклора и классической немецкой
литературы XVIII в.— важные признаки приближения нового эта
па. Творчество Гауфа — одно из живых и значительных звеньев,
связывающих немецких прогрессивных романтиков с рождающим
ся критическим реализмом.
В. П. Неустроев, Р. М. Самарин
К а р ш к
днажды по пустыне тянулся большой кара
ван. На необъятной равнине, где ничего не
видно, кроме неба и песка, уже вдали слыша
лись колокольчики верблюдов и серебряные
бубенчики лошадей; густое облако пыли,
предшествовавшее каравану, возвещало его
приближение, а когда порыв ветра разносил
облако, взор ослепляли сверкающее оружие
и яркие одежды.
Так представлялся караван человеку, который подъезжал
к нему сбоку. Он ехал на прекрасной арабской лошади, по
крытой тигровой шкурой. На ярко-красной сбруе висели
серебряные колокольчики, а на голове лошади развевался
прекрасный султан из перьев цапли. Всадник имел статный
вид, и его наряд соответствовал великолепию его коня: бе
лый тюрбан, богато вышитый золотом, покрывал голову;
камзол и широкие шаровары ярко-красного цвета, сбоку
кривой меч с богатой рукояткой. Тюрбан у него был низко
надвинут на лицо; черные глаза, сверкавшие из-под густых
бровей, длинная борода, спускавш аяся под орлиным но
сом,— все это придавало ему дикий, отважный вид. Когда
всадник был приблизительно в пятидесяти шагах от пере
дового отряда каравана, он пришпорил лошадь и в несколь
ко мгновений достиг головы шествия. Видеть одинокого
всадника проезжающим по пустыне было таким необыкно
венным случаем, что стража каравана, опасаясь нападения,
направила на него свои копья.
— Чего вы хотите? — воскликнул всадник, увидев, что
его так воинственно встречают.—Вы думаете, что на ваш ка
раван нападет один человек?
ОДи/гьая/тьж ЗГаш)
Пристыженная стража опять подняла свои копья, а ее
предводитель подъехал к незнакомцу и спросил, что ему
нужно.
— Кто хозяин каравана? — спросил всадник.
— Он принадлежит не одному хозяину,— вежливо отве
чал спрошенный,— а нескольким купцам, которые едут из
Мекки на родину и которых мы провожаем через пустыню,
потому что часто разный сброд тревожит проезжих.
— Так отведите же меня к купцам,— потребовал незна
комец.
— Этого теперь нельзя,— отвечал предводитель,— пото
му что мы должны без остановки ехать дальше, а купцы
находятся по крайней мере на четверть часа позади; но если
вы поедете со мной дальше, пока мы не сделаем привал для
отдыха в полдень, то я исполню ваше желание.
Незнакомец ничего не сказал на это. Он вынул длинную
трубку, привязанную к седлу, и сильно затягиваясь начал
курить, проезжая дальше рядом с предводителем передово
го отряда. Последний не знал, как ему быть с незнакомцем;
прямо спросить его имя он не решался, а как искусно ни
старался он завязать разговор, незнакомец на слова: «Вы
курите хороший табак» или «У вашей лошади славный шаг»
отвечал все только коротким «Да, да!». Наконец они прибы-
g. ----------------------------------------- ------------------------------------------------- г,
ли к месту, где хотели отдохнуть в полдень. Предводитель
поставил своих людей на стражу, а сам с незнакомцем оста
новился, чтобы пропустить караван. Прошли тридцать тя
жело нагруженных верблюдов, которых вели вооруженные
проводники. За ними на прекрасных лошадях подъехали
пять купцов, которым принадлежал караван. Это были боль
шею частью люди преклонного возраста, серьезного и по
чтенного вида; только один казался гораздо моложе осталь
ных, а также веселее и живее. Большое число верблюдов и
вьючных лошадей замыкало шествие.
Раскинули палатки и вокруг поставили верблюдов и ло
шадей. В середине была большая палатка из голубой шел
ковой материи. Туда предводитель стражи повел незнаком
ца. Когда они вошли за занавес палатки, то увидели пятерых
купцов, сидевших на вытканных золотом подушках. Черные
рабы подавали им кушанья и напитки.
— Кого вы там привели к нам? — крикнул предводите
лю молодой купец.
Еще прежде чем предводитель смог ответить, незнакомец
сказал:
— Меня зовут Селим Барух и я из Багдада. На пути в
Мекку я был взят в плен разбойничьей шайкой и три дня
тому назад тайно освободился из плена. Великий Пророк
дал мне услышать в широкой дали колокольчики вашего
каравана, и вот я приехал к вам. Позвольте мне ехать в ва
шем обществе,— вы не окажете своей защиты недостойно
му, а если вы приедете в Багдад, то я щедро награжу вашу
доброту, потому что я племянник великого визиря.
Тогда заговорил самый старший из купцов.
— Селим Барух,—сказал он,—милости просим под нашу
сень! Мы рады помочь тебе, но прежде всего садись, ешь и
пей с нами!
Селим Барух сел к купцам и стал есть и пить с ними.
После обеда рабы убрали посуду и принесли длинные труб
ки и турецкий шербет. Купцы долго сидели молча, выпус
кая синеватые струйки дыма и смотря, как они извивались,
переплетались и наконец разносились в воздухе.
Наконец молодой купец прервал молчание.
— Так мы сидим уже три дня,— сказал он,— на лошади
и за столом, ничем не занимая времени. Я испытываю силь
ную скуку, так как привык после обеда смотреть танцоров
®ил>в«льж ЗГарф 0
или слушать пение и музыку. Вы ничего не знаете, друзья
мои, что заняло бы у нас время?
Четверо старших купцов продолжали курить и, казалось,
серьезно думали, а незнакомец сказал:
— Если мне будет позволено, я сделаю вам одно предло
жение. Я думаю, что на каждом привале один из нас мог бы
что-нибудь рассказать другим. Это уж могло бы занять у нас
время.
— Селим Барух, ты сказал правду,— проговорил Ахмет,
самый старший из купцов.—Давайте примем это предложе
ние!
— Я рад, что предложение вам нравится,— сказал Се
лим,—а чтобы вы видели, что я не желаю ничего несправед
ливого, начну сам.
Обрадованные купцы сдвинулись ближе и посадили не
знакомца в середину. Рабы опять наполнили чаши, снова
набили трубки своих господ и принесли горячих углей для
раскуривания. А Селим освежил свой голос хорошим глот
ком шербета, разгладил вокруг рта длинную бороду и ска
зал:
— Так слушайте же рассказ о калифе аисте.
Й а ш са? о калиф е а и с т е
I
днажды в прекрасное послеобеденное время
багдадский калиф Хасид уютно сидел на
своем диване. Он немного поспал, потому
что был жаркий день, и теперь, после своего
короткого сна, имел очень веселый вид. Он
курил из длинной трубки розового дерева,
отпивал иногда немного кофе, который на
ливал ему раб, и всякий раз, когда кофе ка
зался ему вкусным, весело поглаживал себе
бороду. Словом, по калифу видно было, что ему очень при
ятно. В этот час очень хорошо можно было говорить с ним,
потому что он был всегда очень милостив и снисходителен;
поэтому и его великий визирь Мансор ежедневно посещал
его в это время. В это послеобеденное время он тоже при
шел, но против обыкновения имел очень задумчивый вид.
Калиф немного вынул изо рта трубку и сказал:
— Почему у тебя такое задумчивое лицо, великий ви
зирь?
Великий визирь крестообразно сложил руки на грудь,
поклонился своему государю и ответил:
— Государь, задумчивое ли у меня лицо —я не знаю, но
там внизу, у дворца, стоит торговец, у которого такие пре
красные вещи, что мне досадно не иметь много лишних де
нег.
Калиф, который уже давно охотно порадовал бы своего
великого визиря, послал вниз черного раба, чтобы привес
ти торговца наверх. Скоро раб вернулся с торговцем. Это
был маленький, толстый человек, смуглый лицом и в обо
рванной одежде. Он принес ящик, в котором у него были
®uльаельлг ЗГа^ф _
24 ------------------------------------- —---------------------------------- >g
всякие товары: жемчуг и кольца, богато оправленные писто
леты, кубки и гребни. Калиф и его визирь все пересмотре
ли, и калиф купил наконец для себя и Мансора прекрасные
пистолеты, а для жены визиря — гребень. Когда торговец
хотел уже опять закрыть свой ящик, калиф увидел малень
кий выдвижной ящичек и спросил, есть ли и там еще товары.
Торговец вынул ящик и показал в нем коробку с черно
ватым порошком и бумагу с очень странной надписью, ко
торую не могли прочесть ни калиф, ни Мансор.
— Эти две вещи я получил однажды от купца, который
нашел их в Мекке на улице,—сказал торговец.—Я не знаю,
что они содержат; они к вашим услугам за ничтожную цену,
я ведь ничего не могу сделать с ними.
Калиф, который любил иметь в своей библиотеке ста
ринные рукописи, хотя и не мог читать их, купил рукопись
и коробку и отпустил торговца. Он стал думать, как бы ему
узнать, что содержит рукопись, и спросил визиря, не знает
ли он кого-нибудь, кто мог бы разобрать ее.
— Всемилостивейший государь и повелитель,— отвечал
визирь,— у большой мечети живет один человек, которого
зовут Селимом Мудрецом; он знает все языки. Позови его,
может быть, он знает эти таинственные знаки.
Скоро ученый Селим был приведен.
— Селим,— сказал ему калиф,— говорят, ты очень учен.
Взгляни-ка немного на эту рукопись, можешь ли ты про
честь ее? Если ты сможешь прочесть ее, то получишь от
меня новое праздничное платье, если не сможешь — полу
чишь двенадцать ударов по щеке и двадцать пять по подо
швам, потому что тогда тебя напрасно называют Селимом
Мудрецом.
Селим поклонился и сказал:
— Да будет воля твоя, государь!
Он долго и внимательно рассм атривал рукопись, но
вдруг воскликнул:
— Это написано по-латыни, государь, или пусть меня
повесят!
— Скажи, что в ней написано,— приказал калиф,— если
это по-латыни.
Селим начал переводить:
«Человек, ты, который найдешь это, восхвали Аллаха за
его милость. Кто понюхает порошка в этой коробке и при
- $асск аг о калифе а и сте
------------------------------------------ 1----------------------------------------------- 2 5
этом скажет мут абор\ тот может превратиться во всякое
животное и будет понимать также язык животных. Если он
захочет опять возвратиться в свой человеческий образ, то
пусть он трижды поклонится на восток и скажет это же сло
во! Но остерегайся смеяться, когда будешь превращен! Ина
че волшебное слово совершенно исчезнет из твоей памяти
и ты останешься животным!»
Когда Селим Мудрец прочел все это, калиф был чрезвы
чайно доволен. Он велел ученому поклясться никому ничего
не говорить об этой тайне, подарил ему прекрасное платье
и отпустил его. А своему великому визирю он сказал:
— Это я называю хорошей покупкой, Мансор! Как я
буду рад, когда буду животным! Завтра утром ты придешь
ко мне! Потом мы вместе пойдем в поле, понюхаем немно
го из моей коробки, а затем будем подслушивать, что гово
рится в воздухе и в воде, в лесу и в поле.
II
Едва на другое утро калиф Хасид позавтракал и оделся,
как уже явился великий визирь сопровождать его, как он
приказал, на прогулку. Калиф сунул коробку с волшебным
порошком за пояс и, приказав своей свите остаться сзади,
отправился в путь с одним великим визирем. Сперва они
пошли по обширным садам калифа, но напрасно высматри
вали что-нибудь живое, чтобы испробовать свой фокус.
Наконец визирь предложил пойти дальше, к пруду, где он
уже часто видал много животных, а именно аистов, которые
своей важностью и своим курлыканьем всегда возбуждали
его внимание.
Калиф одобрил предложение своего визиря и пошел с
ним к пруду. Придя туда они увидели аиста, который важ
но расхаживал, отыскивая лягушек и иногда что-то курлы
ча про себя. В то же время далеко вверху, в воздухе, они
увидели другого аиста, летевшего к этому месту.
— Ручаюсь своей седой бородой, всемилостивейший го
сударь,—сказал великий визирь,—если эти двое длинноно
гих не поведут между собою прекрасного разговора. А что
если нам сделаться аистами?
1Я превращаюсь.
луф ЯВильаельж ЗГа^ф 0
— Отлично! — отвечал калиф.
— Но прежде еще раз сообразим, как сделаться опять
человеком.
— Верно! Трижды поклонившись на восток и сказав му-
табор я буду опять калифом, а ты — визирем. Но только,
ради неба, не смеяться, а то мы пропали!
Сказав так, калиф увидел, что другой аист парит над их
головами и медленно опускается на землю. Он быстро вы
нул из-за пояса коробку, взял хорошую щепоть, предложил
ее великому визирю, который тоже понюхал, и оба восклик
нули: «Мутабор!»
Тогда их ноги сморщились и стали тонкими и красными:
красивые желтые туфли калифа и его спутника сделались
безобразными ногами аистов, руки —крыльями, шея вышла
из плеч и стала длиной в локоть, борода исчезла, а все тело
покрыли мягкие перья.
— У вас красивый клюв, великий визирь,— сказал пос
ле долгого изумления калиф.— Клянусь бородой Пророка,
ничего такого я не видал в своей жизни!
— Покорнейше благодарю,— ответил великий визирь
кланяясь,— но, если я могу осмелиться, я утверждаю, что
аистом ваше высочество почти еще красивее, чем калифом.
Однако пойдемте, если вам угодно, подслушивать там на
ших товарищей и испытать, действительно ли мы знаем
язык аистов.
Между тем другой аист прилетел на землю. Он почистил
себе клювом ноги, расправил перья и подошел к первому
аисту. А оба новых аиста поспешили подойти поближе к
ним и, к своему изумлению, услыхали следующий разговор:
— Здравствуйте, Длинноножка! Так рано и уже на лугу?
— Очень вам благодарна, моя милая Трещотка! Я добы
ла себе только маленький завтрак. Может быть, вам угодно
четвертинку ящерицы или бедрышко лягушки?
— Благодарю покорно — у меня сегодня совсем нет ап
петита. Я прилетела на луг даже совсем за другим. Я долж
на сегодня танцевать перед гостями своего отца и хочу не
много поупражняться наедине.
В то же время молодой аист с удивительными движени
ями зашагал по полю. Калиф и Мансор с удивлением смот
рели на него. А когда он в живописной позе стал на одной
ноге и при этом грациозно замахал крыльями, тогда оба они
уже не могли сдержаться: из их клювов вырвался неудержи-
0 фасска? о калифе aucmt
мый смех, от которого они опомнились только спустя дол
гое время.
Сперва успокоился калиф.
— Это была прекрасная шутка! — воскликнул он.— Та
кой не купишь за деньги! Жаль, что своим смехом мы спуг
нули глупых животных, а то они, наверно, еще и спели бы.
Но теперь великому визирю пришло в голову, что смех
во время превращения был запрещен. Поэтому он поделился
своим опасением с калифом.
— Клянусь М еккой и Мединой! Это была бы плохая
шутка, если бы я должен был остаться аистом! Вспомни же
глупое слово! Я не произнесу его.
— Мы должны трижды поклониться на восток и при
этом сказать: му-му-му...
Они стали к востоку и беспрестанно кланялись, так что
их клювы почти касались земли. Но горе! Они забыли вол
шебное слово, и сколько ни кланялся калиф, как страстно
его визирь ни восклицал при этом му-му-му, всякое воспо
минание о нем исчезло, и бедный Хасид и его визирь оста
лись аистами.
III
Печально бродили заколдованные по полям. Они совер
шенно не знали, что им делать в своем горе. Выйти из сво
ей кожи аистов они не могли, вернуться в город, чтобы дать
возможность узнать себя, тоже не могли; ведь кто же пове
рил бы аисту, что он калиф? А если бы даже и поверили
этому, то захотят ли жители Багдада иметь калифом аиста?
Так они блуждали несколько дней и скудно питались
полевыми плодами, которыми, однако, вследствие своих
длинных клювов они не могли хорошо кормиться. Впрочем,
к ящерицам и лягушкам у них не было аппетита, потому что
они опасались испортить себе такими лакомствами желудок.
Их единственным удовольствием в этом печальном положе
нии было то, что они могли летать, и вот они часто летали
на крыши Багдада смотреть что происходит в нем.
В первые дни они замечали на улицах большое беспокой
ство и печаль. А приблизительно на четвертый день после
своего превращения они сидели на дворце калифа и увиде
ли внизу на улице пышное шествие. Звучали барабаны и
трубы; на разукрашенной лошади сидел человек в вышитой
©илыаельж Гарср
золотом пурпурной мантии, окруженный блестящими слу
гами. За ним бежала половина Багдада, и все кричали: «Да
здравствует Мицра, властитель Багдада!» Тогда оба аиста на
крыше дворца посмотрели друг на друга, и калиф Хасид
сказал:
— Ты догадываешься теперь, почему я заколдован, вели
кий визирь? Этот Мицра — сын моего смертельного врага,
могущественного волшебника Кашнура, который в минуту
гнева поклялся мне в мести. Но я еще не теряю надежды.
Пойдем со мной, верный товарищ моего горя! Мы отправим
ся к гробу Пророка; может быть, в святом месте это колдов
ство будет уничтожено.
Они поднялись с крыши дворца и полетели в сторону
Медины.
Но лететь им не очень-то удавалось, потому что у обоих
аистов было еще мало упражнения.
— Государь,— застонал через несколько часов великий
визирь,— простите, я уж недолго выдержу это! Вы летите
слишком быстро! Да и уж вечер! Мы хорошо бы сделали,
если бы поискали на ночь пристанища.
Зйасска-г л калите аист*
Калиф выслушал просьбу своего слуги, а так как внизу
в долине он увидел развалины, которые, казалось, давали
приют, то они полетели туда. Место, где они спустились на
эту ночь, прежде, по-видимому, было замком. Среди разва
лин возвышались прекрасные колонны; несколько комнат,
которые еще достаточно сохранились, свидетельствовали о
прежнем великолепии этого дома. Хасид и его спутник по
шли по коридорам искать себе сухое местечко.
Вдруг аист Мансор остановился.
— Государь и повелитель,— тихо прошептал он,— глупо
было бы великому визирю, а еще больше аисту, бояться
привидений! Мне очень страшно, потому что здесь рядом
что-то только что совершенно внятно вздыхало и стонало.
Калиф тоже остановился и совершенно ясно услыхал
тихий плач, который принадлежал, казалось, скорее челове
ку, нежели животному. Исполненный ожидания, он хотел
подойти к тому месту, откуда шли жалобные звуки, но ви
зирь схватил его клювом за крыло и с мольбой попросил его
не бросаться в новые, неизвестные опасности. Но напрасно!
Калиф, у которого и под крылом аиста билось храброе сер
дце, вырвался, потеряв несколько перьев, и поспешил в тем
ный проход. Скоро он подошел к двери, которая, казалось,
была только притворена и из-за которой он услыхал я в
ственные вздохи и стоны. Он открыл дверь, толкнув ее клю
вом, но в изумлении остановился на пороге. В развалившей
ся комнате, которая скудно освещалась только небольшим
решетчатым окном, он увидел сидевшую на полу большую
ночную сову. Крупные слезы катились у нее из больших,
круглых глаз и хриплым голосом она издавала вопли своим
кривым клювом. Но когда она увидела калифа и его визи
ря, который между тем тоже подкрался, она подняла гром
кий радостный крик. Она красиво утерла крылом с бурыми
пятнами слезы с глаз и, к великому изумлению обоих, вос
кликнула на хорошем арабском языке:
— М илости просим, аисты! Вы для меня добрый знак
моего спасения, потому что через аистов мне явится боль
шое счастье. Так однажды мне было предсказано!
Когда калиф опомнился от своего изумления, он покло
нился своей длинной шеей, красиво поставил свои тонкие